Текст книги "Есть так держать!"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Дорог каждый час! Дорога каждая минута! Пароходы должны безостановочно двигаться по назначению!

И тогда из рубки вышел командир «сто двадцать первого» главстаршина Тимофеев. Он посмотрел на моряков и сказал:

– Чего стоим? Можно подумать, что нет среди нас ни коммунистов, ни комсомольцев!

Оживились моряки, исчезли все колебания и нерешительность, и друг за другом отошли катера от берега. На головном катере стоит Тимофеев. Вот он снял фуражку и помахал ею пароходам. Ветер откинул с его лба мягкие, волнистые волосы…

Там, где только что был катер-тральщик, встал косматый столб воды…

Вздрогнули деревья на берегу, вскрикнул кто-то на пароходе.

А река уже снова течет гладкая, спокойная…

Только волны тревожно шепчутся…

Разметало взрывом тральщики, но уже через несколько минут они сомкнулись, пошли дальше, а за ними потянулись и пароходы.

Не удалось фашистам закупорить Волгу…

– Мы никогда не забудем товарищей, выполнивших свой долг! Их именами мы клянемся, что Волга будет вечно свободной от мин! – закончил Курбатов.

Витя вспомнил, как разговаривали они с отцом. Хорошо было лежать вечером с ним на диване! Пока мама над чем-нибудь хлопотала, неслышно сновала по комнате, папа рассказывал. Он знал и про «Славу», и про «Варяга», и про многие другие славные русские корабли, о которых еще даже не написано книг.

«Это был человек, Витя! – обычно говорил отец, закончив рассказ. – Он и мертвый даже сейчас воюет за Родину!»

Молча разошлись матросы по катерам. Не было слышно ни обычных шуток, ни смеха, не пел баян в руках Агапова. Только минеры внимательнее обычного осматривали тралы, пулеметчики тщательнее протирали патроны, чаще проворачивали моторы мотористы.

Юсупов и Витя долго сидели в красном уголке, оформляя боевой листок с черной траурной каемкой. На другом конце стола Курбатов и Щукин писали письма родителям погибших. Витя слышал, как Курбатов сказал:

– Пиши так, чтобы все поняли, какой подвиг они совершили! Люди-то какие были!

Наконец Юсупов поставил последнюю точку, еще раз просмотрел весь листок и сказал:

– Теперь спать, юнга.

Витя хотел только отдохнуть немножко и лег на койку не раздеваясь, но усталость взяла свое: незаметно он уснул. Спал он так крепко, что не слышал, как торопливо выпускал пулю за пулей Бородачев, не слышал и того, как под утро вошел в каюту Курбатов, снял с него ботинки и расстегнул его ремень. Долго сидел Василий Николаевич на краешке койки и отгонял от Вити надоедливых комаров.

Невеселые мысли занимали Курбатова: возникло много вопросов, на которые нужно было немедленно ответить.

А чего стоит только решение такого вопроса, как дальнейшая судьба Вити! Оставить мальчонку здесь, на катерах? Ежедневно подвергать опасности его жизнь?

К отцу отправить пока нельзя: письмо от Георгия Павловича еще не пришло, значит, точный его адрес неизвестен. А наркомат ответил лаконично: «…будет учтено при назначении…»

Пожалуй, можно отправить Витю в тыл. Василий Николаевич не сомневался, что его мать с радостью примет мальчика, будет заботиться о нем, как о родном сыне. Но она с первых дней войны спрятала подальше свою пенсионную книжку и вышла на работу. А ведь нужно не только сохранить Вите жизнь, но и помочь ему разобраться в событиях, воспитать его. Мать, занятая работой, при всем желании не сможет уделять ему достаточно времени.

Что из этого вытекает?.. Остается одно: не отправлять Витю ни к отцу его, ни в глубокий тыл, а самому воспитывать. Конечно, иногда придется оставлять мальчика на берегу…

Глава шестая
ГИБЕЛЬ ПАРОХОДА

Все нравилось Вите на катерах: и строгий распорядок дня, и большая дружба, связывающая всех, и ежедневные политинформации, беседы, после которых всегда хотелось как можно скорее выйти на траление, помочь всему советскому народу разбить ненавистного врага. Именно после одной из таких бесед у Вити и появилась мысль совершить подвиг, сделать что-нибудь такое, чтобы и о нем, как о Тимофееве, говорили матросы.

Пока это была мечта. Что он может, если еще не владеет ни одной воинской специальностью? Значит, надо учиться. Долго Витя раздумывал, кем ему быть, и остановил свой выбор на специальности пулеметчика. Почему? Конечно, хорошо быть и мотористом, и минером, и рулевым. Все они нужны, но Вите хотелось не просто работать, а работать так, чтобы все и сразу заметили его. А пулеметчик у всех на виду. И однажды, сидя с Бородачевым у пулемета, Витя сказал:

– Знаешь, Захар… Я хочу стрелять из пулемета!

Бородачев замешкался с ответом, посмотрел на Курбатова, который неслышно подошел к ним и остановился за спиной Вити. Капитан-лейтенант кивнул, и Захар ответил:

– О чем разговор? Становись и стреляй.

– Не сейчас, – покачал головой Витя. – Когда фашисты будут.

– Чтобы стрелять по фашистам, нужно, юнга, изучить пулемет, – вмешался Василий Николаевич. – Поручаю вам, краснофлотец Бородачев, подготовить из него пулеметчика.

Заряжать пулемет и стрелять из него Витя научился быстро, но как только он после этого заикнулся о том, что теперь можно и экзамен сдавать, Захар строго посмотрел на него и сказал:

– Хорошо, доложу капитан-лейтенанту. А ты пока смени затвор у пулемета.

Витя удивленно посмотрел на Бородачева и с обидой сказал:

– Зачем спрашиваешь про то, чего я не знаю?

– Не знаешь? Тогда о каком экзамене может быть речь?.. Или ты думаешь, что выстрелил – и вся наука? Военное дело, Витя, требует кропотливой, настойчивой учебы. Его наскоком не усвоишь. Помнишь, как ты швартов крепил?

Витя покраснел. Он думал, что об этом случае давно забыли, но оказалось, что далеко не так. Произошло это еще в начале похода. Тогда катер подошел к какой-то пристани, подал швартов – стальной трос, а Витя захотел сам закрепить его на кнехтах. Он считал, что справится с работой, но трос скользил по кнехту и не хотел ложиться неподвижной петлей. Тогда на помощь Вите пришел Николай Петрович. В его руках трос сразу стал послушным, мягким. После этого Щукин и сказал Вите:

– В чужих руках любая работа часто кажется легкой. А ты учись и добивайся, чтобы и тебе она стала посильной.

Наконец настал день, когда Витю допустили к сдаче экзамена. Он сильно волновался, но правильно ответил на все вопросы, и даже сам командир дивизиона, который в этот день был в отряде, похвалил его. Теперь Витя нес вахту у пулемета поочередно с Бородачевым.

Но сегодня у пулемета нет никого, и он сиротливо стоит в окружении коробок с лентами. Даже над камбузом Изотова не вьется сизоватый дымок. Зато на берегу слышны торопливое шарканье пил и мерные удары топоров. Катерам-тральщикам вместо бензина нужна чурка, и, по предложению коммунистов, матросы решили заготовлять ее сами. Сказано – сделано. В ближайшей деревне выпросили пилы, и вот уже вторые сутки, с короткими перерывами для еды и сна, вся команда заготовляет чурку.

Работают все. Голые по пояс, мокрые от пота, матросы и командиры, не разгибаясь, пилят бревна. Витя и Захар, сидя на земле, колют чурки. Слепни кусают спину, рука сильно устала, но Витя, закусив нижнюю губу, взмахивает топором и медленно считает: «Тридцать пять, тридцать шесть…» Со счета он сбивался несколько раз, но всегда начинал сначала: так как будто легче.

Топор в руке Захара мелькает чаще, груда полешек около него растет быстрее. Так и должно быть: он матрос, а Витя пока еще юнга. Но он работает вместе со всеми, его чурки тоже лежат в бункере, готовые превратиться в газ, чтобы двигать катер, чтобы смог он выйти на траление, на охрану караванов, на бой с самолетами.

– Перекур! – кричит мичман Агапов.

Курбатов назначил его старшим, и все слушаются мичмана.

Перекур дается через час и ровно на десять минут. Моряки ложатся на выжженную солнцем траву и молча курят. Витя тоже лежит и смотрит, как табачный дым висит над матросами облаком, колышется и, распавшись на отдельные пряди, плывет прочь от реки, словно покачиваясь на невидимых волнах. От жары попрятались даже птицы. Только коршун, распластав крылья, бесшумно парит над водой. Но вот он замер, сложил крылья и ринулся вниз, чтобы через минуту медленно, с натугой махая крыльями, снова взмыть вверх. В его когтистых лапах висит зазевавшаяся рыбка.

И вдруг земля чуть заметно вздрогнула. Матросы встрепенулись. Кое-кто приподнялся на локтях, а Витя залез на поленницу. Он увидел, как за островом, покрытым густыми кустами ивняка, упали в воду обломки взорвавшегося парохода.

– Пароход взорвался! – крикнул Витя, а мотористы уже бросились в машинное отделение.

Слышно, как они крутят пусковую рукоятку, пытаясь завести мотор, но газа мало, и, немного почихав, мотор глохнет.

Моряки с берега всматриваются в белую блестящую дорожку на середине Волги, всматриваются до рези в глазах, смахивают слезы и вновь смотрят. А у Вити все еще перед глазами опадающий столб воды и черных, кувыркающихся досок.

Плывет большое пятно мазута. Как островки, белеют на нем обломки парохода. А ближе к берегу – несколько черных точек.

– Юнга и еще двое остаются здесь, остальные – за мной! – командует Курбатов и бросается к реке.

Моряки, перепрыгивая через трещины, ручьи, продираясь сквозь кусты, помчались навстречу плывущим.

Мотористы все еще возятся с мотором. Из черного колпака газогенератора валит густой, едкий серовато-желтый дым.

– Скоро вы там, духи адовы? – не выдерживает Бородачев.

Мотористы молчат. Только еще быстрее мелькают их руки, покрытые пятнами смазки. В другое время они бы обязательно ответили Бородачеву, но сейчас молчат. Даже командир отделения мотористов Юсупов, который вообще не выносит критических замечаний в адрес мотора, сейчас тихонько ругает его.

По берегу уже возвращаются моряки. Они поддерживают шатающихся от усталости людей. Щукин ведет молодую женщину. Мокрое платье прилипло к ее телу, мешает идти, она спотыкается, оглядывается на реку, словно стараясь вспомнить что-то; Николай Петрович, поддерживая ее, не дает ей остановиться.

Спасенных не расспрашивают. Им сейчас нужно отдохнуть. И делается все, чтобы люди поскорее пришли в себя. Много пережили они за несколько минут. Им не соболезнуют, их не утешают.

– Еще плывет! – кричит Бородачев.

В нескольких десятках метров от берега плывет усатый человек, плывет спокойно, уверенно, изредка переворачиваясь на спину.

– Разрешите? – спрашивает Бородачев, снимая бескозырку.

– Не надо. Доплывет, – останавливает его Агапов.

Он уже оделся и стоит немного сзади Курбатова, похожий на него своей высокой фигурой, затянутой в короткий синий китель. Руки Агапова, как и у Курбатова, заложены за спину: мичман старается даже в мелочах подражать своему командиру.

И в это время откуда-то с середины реки доносится детский плач. Слабый, беспомощный, он долетел до берега, и в тот же миг все, еще минуту назад сидевшие внешне спокойно, оказались на ногах. А женщина вырвалась из рук Николая Петровича, крикнула:

– Вася! Васенька!

– Ребенок! Мальчонка в воде! – зашумели на берегу.

– И как у меня из головы это вылетело! – воскликнул один из спасенных. – Ведь своими глазами видел, как один из матросов его на вырванную слань положил. У моряка-то нога была сломана…

Он, видимо, хотел подробно рассказать обо всем, что было тогда, но его не слушали, и лишь Витя понял, что моряк положил ребенка на слань, а сам утонул.

– Где он? Кто его видит? – спрашивают люди друг у друга.

Плывут по реке обломки парохода, ящики, бочки, слышен плач, а ребенка не видно.

Николай Петрович крепко держит вырывающуюся из его рук женщину и уговаривает ее:

– Потерпи, голубушка… Потерпи…

Только голос его вздрагивает.

– Э-эх! – услышал Витя одновременно и возглас, и всплеск воды.

Бородачев прямо с надстройки бросился в воду и, энергично разгребая ее руками, плывет к обломкам парохода. Мужчина с усами тоже повернул обратно и плывет впереди Захара. Его руки поднимаются над водой чаще, и он быстро подвигается вперед.

– Готово! – докладывает Юсупов, высунувшись из машинного отделения.

Его черные, косо разрезанные глаза возбужденно блестят, а на скуластом лице пылают пятна румянца. Юсупову стыдно, но в то же время он и горд, что смог заставить мотор работать.

– Сниматься со швартовых! – командует Агапов. Ему сейчас нет никакого дела до переживаний Юсупова.

Никогда еще команды не выполнялись с такой быстротой. Не прошло и минуты, как катер полным ходом, далеко отбрасывая носом пятнистую от мазута воду, понесся за Бородачевым.

А Захар уже среди обломков… Рядом с ним усатый… Плывут столбиком…

– Юнга! Почему не докладываете? – раздается гневный оклик Курбатова.

– Не вижу ясно…

– Бинокль!

Витя совсем забыл про бинокль. В него хорошо видно, как Захар взял ребенка и перевернулся на спину.

Усатый плывет рядом с Бородачевым… Вот он что-то говорит Захару. Поплыл к доске и ухватился за нее. Она утонула… К другой… И она тонет! Мужчина смотрит по сторонам… Плывет навстречу катеру. Он уже совсем не поднимает рук из воды.

– Из сил выбился, – слышит Витя около себя шепот.

Да, мужчина с усами тонет. Его голова чуть виднеется над водой, а сам он почти не продвигается вперед.

Звякнул машинный телеграф, требуя самого полного хода, и катер рванулся, как лошадь, почувствовавшая кнут. Из-под его винта фонтаном бьет белая пена. Успеют ли?..

Бородачев рядом с катером. Изотов свесился за борт и протянул руки, чтобы взять ребенка.

– Ребенка бери, а Бородачеву – круг! – командует Агапов.

Катер замедлил ход. Вот Трофим Федорович уже стоит на палубе с ребенком на руках и говорит, вытянув губы:

– Тю, дурень! Его спасли, а он плачет!

– Захарушка! Держись за круг! – кричит Агапов, и круг тяжело шлепается в воду недалеко от Бородачева.

Теперь спасти мужчину с усами – и все. Его голова временами скрывается под водой.

– Держись, милок! Идем! – кричат ему с катера.

Но когда катер подошел к обломкам, на поверхности Волги никого не было…

Несколько секунд все смотрели по сторонам, надеясь, что еще появится этот незнакомый человек, а потом два матроса нырнули в ленивые волны, поднятые катером. Матросы то появлялись на поверхности, то исчезали в глубине, а на катере их ждали, были готовы помочь им.

Наконец медленно всплыл, отдуваясь, один из них, и рядом с ним поднялось из воды бледное, с полузакрытыми мутными глазами лицо усатого мужчины. Их подняли на катер. Мужчина лежал неподвижно, беспомощно разметав руки по мокрой палубе. Вите казалось, что он мертв, но матросы упорно делали ему искусственное дыхание, растирали сукном его тело, и вот изо рта его хлынула вода, потом он глубоко вздохнул и посмотрел на склонившихся над ним моряков.

Скоро он окончательно пришел в себя.

– И чего тебя, мил человек, понесло обратно на середку, раз силешек мало осталось? – ласково выговаривал ему Трофим Федорович.

Катер забрал с берега всех спасшихся с парохода людей и вновь быстро бежит по спокойной реке.

– Вы нас на какую пристань высадите? – спросил один из мужчин.

– Пока доставим к бакенщику. Он тут недалеко живет, – объяснил Курбатов. – Нам уходить отсюда нельзя, но командование мы известим, и вас скоро заберут. Во всяком случае, ночевать там не придется.

Витя стоит у пулемета, наблюдает за небом и одновременно косится на женщину, которая, улыбаясь, прижимает к себе сына, смотрит на него глазами, полными счастливых слез, и что-то наговаривает. Мальчик смеется, показывая в улыбке первые два зубика…

Катер сбавил ход и ткнулся носом в яр. Маленький бревенчатый домик словно спрятался под развесистым дубом. Его и видно только с реки. Много таких домиков на обоих берегах Волги. Как хорошо и спокойно, наверное, было здесь раньше!

В этом домике живет бакенщик Соснин. Должность у него, кажется, небольшая, а попробуйте без него! Многие видят ночью на реке красные и белые огоньки, но не все знают, что это дело рук бакенщика. И вовсе не для красоты он зажигает их. Они горят над опасными для пароходов местами. Не будет их – не узнает капитан парохода, где мель, где камни, и налетит на них пароход.

Бакенщик Соснин, или просто Данилыч, как его звали соседи, родился здесь, здесь рос, здесь и начал работать, приняв участок от своего отца. Свое дело он считал важным, нужным и любил его, но как только началась война, опостылели ему бакены, створные знаки и перевальные столбы. Посоветовавшись с матерью и женой, Данилыч забросил за спину маленький мешок с караваем хлеба, куском осетрового балыка и пошел в районный центр.

Там он пробыл два дня и вернулся домой темнее тучи: медицинская комиссия признала его негодным для службы в армии. Ну будь бы Данилыч действительно больной, тогда бы еще туда-сюда, а то ведь какое-то плоскостопие обнаружили у него врачи. Нашли к чему придраться!

Все это Витя узнал от Бородачева, для которого, казалось, не существовало тайн, и теперь с интересом рассматривал и маленький домик, и сколоченные из досочек бакены, стоящие у его стен, и самого Данилыча, хлопотавшего около неожиданных гостей.

К катеру подошли двое парнишек лет двенадцати. Один из них с длинными, давно нестриженными волосами, закрывающими ворот рубашки-косоворотки, уселся напротив катера и бесцеремонно уставился на Витю голубыми глазами. Другой, немного пониже и пошире в плечах, подошел как-то бочком, сел рядом с первым и только украдкой стрелял в Витю черными глазами, прятавшимися под надвинутым на самый нос козырьком картуза.

Витя польщен их вниманием, делает серьезное лицо и с важным видом прохаживается у пулемета. Изредка он подносит к глазам бинокль, всматривается в реку и снова прохаживается по надстройке, заложив руки за спину.

В глазах у ребят откровенная зависть. Витя чувствует, что им очень хочется тоже постоять у пулемета. Вите не жалко, он бы и пустил их на катер, но что скажет Василий Николаевич? Он говорил, что гражданских на корабль можно пускать только по особому разрешению.

– Неужто ты матрос? – спрашивает голубоглазый.

– Нет еще, – вздыхает Витя, – пока юнга. – И тут же торопливо добавляет: – Я могу делать все, как матрос, но мне мало лет… Не веришь? Честное пионерское!

Ребята еще сомневаются, но Бородачев уже спешит на помощь другу:

– Юнга! Вы на посту и посторонними разговорами не отвлекайтесь!

Ребята многозначительно переглядываются.

– А как тебя звать? – шепотом спрашивает второй, черноглазый.

– Витя.

– А меня – Ваня. Это мой батя здесь живет… У Кольки, – Ваня показал глазами на соседа, – мать и братья – в деревне… Он сам вентеря плетет!

– Ты давно во флоте? – спрашивает Коля.

– Около года.

До года еще восемь месяцев, но ведь будет и год! С катеров Витя уходить не собирается, а поэтому и не считает свои слова ложью.

Снова молчание, и опять вопрос шепотом:

– Давай дружить, а? Мы тебе такое покажем! – Глаза у Вани от удовольствия совсем закрываются.

– Служба у меня.

– А ты после службы приходи! Ладно?

– Хорошо.

– Мы с тобой рыбу ловить будем, – соблазняет Ваня. – Мы тебе такие рыбные места покажем, где…

– …рыба сама рыбаков ловит, – заканчивает за Ваню подошедший Бородачев. – Краснофлотец Бородачев пост принял. Можете идти, юнга.

Еще минута – и Витя сидит рядом с ребятами. Они рассматривают его синий воротник с тремя белыми полосками, медную бляху ремня и золотые якорьки на концах ленточек.

Скоро все трое уже до мелочей знали несложную биографию друг друга и разговаривали как старые знакомые.

Из дома Данилыча вышел Курбатов. Еще издали он несколько раз покрутил воображаемую ручку, что означало: «Заводи моторы!» Витя торопливо побежал на катер.

– Ты, Витька, обязательно приходи к нам! – крикнул ему вдогонку Ваня.

Глава седьмая
ВНЕШТАТНЫЕ НАБЛЮДАТЕЛИ

Когда бункер был заполнен чуркой, Витя подсел к Курбатову, отдыхавшему после купания, и спросил:

– Василий Николаевич… Мы что сегодня ночью делать будем?

– Как «что»? – удивился Курбатов. – Как и вчера, наблюдать… А ты что хотел?

– Так… Меня Ваня с Колей звали рыбачить.

Вите стыдно: он впервые отпрашивается с катера на рыбалку. Ему кажется, что капитан-лейтенант сейчас нахмурится, удивленно посмотрит на него и скажет: «Сейчас война, юнга».

Но ничего подобного не случилось. Вите даже показалось, будто глаза Василия Николаевича радостно сверкнули, когда он ответил:

– Иди, Витя. Сегодня ночью ничего особенного не произойдет, так что справимся без тебя.

Витя взял удочку и быстро зашагал к домику Данилыча.

Ваня сидел на крыльце и, увидев Витю, от неожиданности сначала даже рот раскрыл, а потом хлопнул себя руками по бедрам и крикнул:

– Пришел?! Вот здорово! Мы сегодня с Колькой… – начал он и осекся, испуганно покосился на дом.

Ваня любил отца и побаивался его, а в последние дни даже старался избегать встречи с ним. Дело все в том, что вот уже неделя, как отец не зажигает огней на бакенах. И Волга сразу стала скучной, суровой. И все из-за фашистов: они мины ставят между бакенами на фарватер. Сам Ваня мин еще не видел, но отец все знает, и он говорил, что это поганая штука. Так и сказал: «Поганую штуку фашисты затеяли».

Еще отец сказал, что с минами надо бороться, что мина не опасна, если ее заметить и взорвать. Конечно, не самому взорвать, а сказать матросам с катеров, и уж они взорвут.

«Тут дружнее надо. Все должны смотреть: не ставит ли враг мину? Самое первое дело – заметить ее. Потом беги на матросский пост и доложи».

Так говорил отец, а вечером вместе с мамой уходил из дома. Ваня оставался с бабушкой и первые ночи сидел в щели, которую отец вырыл немного в стороне от дома и такую глубокую, что если даже встать на цыпочки, то и тогда ничего, кроме неба, не увидишь. А вылезать из щели надо по земляным ступенькам. Все это было бы еще ничего, но отец строго-настрого запретил Ване ночью вылезать из щели.

Бабушка тоже хитрая. Она уложит Ваню на полушубок, укроет одеялом, скажет: «Спи, внучек», – а сама сядет на табуретку около верхней ступеньки и всю ночь наблюдает за рекой. Отец ее называет домашним наблюдателем. Выходит, и бабушка следит за минами? Один он, Ваня, в стороне от общего дела.

Но вот уже несколько дней и он на посту. Правда, об этом никто не знает, ну да ничего! Сначала помоги, а спасибо всегда скажут.

Только плохо, что приходится обманывать отца. Вот поэтому и стыдно смотреть ему в глаза…

Сегодня Ваня начал волноваться сразу после ухода катера, а сейчас просто не мог усидеть на месте. Взяв Витю за руку, вошел в дом, снял с вешалки старое пальто и пошел к двери.

– Куда на ночь глядя? – строго прикрикнул отец.

Ну что за человек? Сидит в другой комнате, занят делом, а знает, что Ваня собрался уходить!

– Мы, папаня, с Витей рыбачить. На озеро.

– И чего вам на ночь глядя это приспичило? Шли бы днем, – ворчит отец, но не запрещает, и Ваня, схватив кривое удилище, баночку с червями, выскакивает из дома.

Вот уже и ночь. Еще недавно светило солнышко, а теперь так темно, что даже перевального столба не видно, хотя он стоит у самой тропинки.

Ваня идет быстро. Ему здесь все знакомо. Тропинка вьется по кромке яра. Внизу темнеет вода. Шагни немного в сторону – и свалишься с обрыва.

Витя не поспевает за ним, часто запинается о корни деревьев и, чтобы хоть немного придержать Ваню, спрашивает:

– А где это озеро? Далеко?

Ваня неожиданно останавливается, и Витя налетает на него.

– Знаешь, Витя… Мы с Николой за минами наблюдаем. Пойдешь с нами?.. А рыбачить завтра будем, – нерешительно предлагает Ваня.

Витя хмурится: стоило уходить с катера!

– Нехорошо отца обманывать, – говорит он.

– «Нехорошо обманывать»! А если он меня с собой не берет и одного не отпускает? – распаляется Ваня.

Оказывается, не сразу Ваня стал убегать из дома тайком. Оказывается, он несколько раз просил отца взять его с собой, но тот неизменно отвечал: «Мал еще. Толку от тебя не будет, а голову зря подставишь. Враг, перед тем как мины ставить, берег обстреливает».

Вот и пришлось выдумывать рыбалку. На озеро отец отпускает: там не стреляют, а вода не страшна, около нее вырос. Ходит Ваня вдвоем с Колей, а встречаются они в условленном месте и уже оттуда идут на свой пост.

Обидно, что фашистские самолеты еще ни разу у них мин не ставили, да и отец смеется, что рыбы Ваня мало приносит.

«Эх ты, рыбак! – обычно говорит отец, осматривая улов. – Глянь сюда. Я не рыбачил, да и то рыбкой не обижен!»

Ему хорошо хвастать: в Волге всякой рыбы много. Он наловит судаков, язей и несет их домой, а ты тут вертись! Вчера вон какого леща вытащил, а разве можно было его домой нести? Ведь в озере-то лещ не водится. В озере – карась, окунь, щука, сорога. Вот и приходится всю рыбу выкидывать и брать только окуней и сорогу.

– А я не маленький! Тоже могу за минами наблюдать!.. Ты иди рыбачить, а мы все равно наблюдать будем, – выпаливает Ваня и, обиженный, сопит.

Слова товарища задели Витину больную струнку. Его тоже считают маленьким, ему тоже не доверяют, и он сочувствует Ване, он решительно говорит:

– Пошли быстрее! Я точно знаю, как надо за минами наблюдать!

Занятые разговором, они незаметно дошли до условленного места встречи. Коля уже здесь. Он поднялся с земли, набросил на плечи пиджак и спросил, словно присутствие Вити его нисколечко не удивило:

– Пошагали?

– Еще далеко? – вырвалось у Вити.

– Самый чуток осталось, – ответил Коля.

Остановились под большим деревом у самой кромки воды. За спиной – крутой, высокий яр. Его прорезает глубокая балка, заросшая низенькими дубками и кустарником. Около дерева – две неглубокие ямки. Ребята их вырыли на тот случай, если самолеты будут обстреливать берег. Ямки заменяют щель.

В одну из ямок ребята положили пальто, легли на него и накрылись Колиным пиджаком. У воды прохладно. Хорошо лежать вот так, когда рядом товарищи. Сквозь рубашку чувствуешь их тепло.

Страшновато. Только поэтому и спустились с яра к реке. Там лес, а здесь, у реки, открытое место и видно будет, если кто начнет подкрадываться.

Поднялась луна. Волга заблестела как зеркало. Сразу стало веселее. Где-то далеко летает самолет. Его не слышно, но на небе что-то, словно электрические лампочки, вспыхивает и гаснет.

– Зенитки бьют, – шепчет Витя.

И вдруг ребята увидели большую и яркую вспышку на земле.

«Бомбит», – догадался Витя, но ничего не сказал товарищам: обиделся, что они ничего не ответили на его первое замечание.

Ночь тянется долго. В кустах мелькают светлые точки. Они то удаляются, то приближаются. Но ребята их не боятся. Это лисицы бегают. У них там, в балке, между корнями глубокие норы.

Спать очень хочется, но отец сказал, что сон на посту – самое последнее дело, и Ваня не спит. Он смотрит на товарищей. Витя положил голову на руки и не отрывает глаз от реки. Он, наверное, привык дежурить по ночам. А вот Коля борется со сном. Он то трет глаза, то тяжело вздыхает и внимательно рассматривает свои ногти, поднося их к самым глазам.

– Коля, а Коля… Ты спать хочешь? – спрашивает Ваня.

– Немножко… А ты?

– Чуть-чуть…

В реке, недалеко от берега, внезапно раздался сильный всплеск. Ребята вздрогнули от неожиданности. Всплески следуют один за другим.

– Ишь, разыгрался сомина! – ворчит Коля, стараясь подражать взрослым, настоящим рыбакам, видевшим всякую рыбу.

– А знаешь, отец один раз вот такого сома домой притащил! – неожиданно даже для себя соврал Ваня, широко разведя руки. – Голова – во! Глазищи – огромные, а усы – длинные, предлинные!

– Сомы еще и не такие бывают, – ответил Коля. – У меня брат поймал сома в два раза больше твоего… Мы его потом с братом еле на стол взвалили, когда мамка чистить стала.

Ваня спорить не стал. От отца он слышал, что в Волге ловится рыба весом в несколько пудов. Может, одну из таких и поймал Колин брат? Он лучший рыбак в деревне. А может, и не ловил он такого…

– А гуся он в воду утащит? – спросил Ваня после небольшой паузы.

– Запросто. У нас…

– А человека? Вот такого, как мы с тобой? – перебил Витя.

Для него все это было ново, интересно. Он мог бы рассказать ребятам о Ленинграде, о том, как нужно тушить зажигательную бомбу, как ставить трал, но об этом разговора пока не было, и он с интересом вслушивался в беседу Вани и Коли.

Коля задумался. Утащит ли сом человека?.. Об этом он ничего не слышал от взрослых.

– Кто его знает… У нас…

– Тише! – шикнул на него Ваня.

Слышно прерывистое гудение моторов. Оно все ближе, ближе…

– Идет! Смотри!

Во рту у него сразу стало сухо. Со страшным ревом почти над самой водой мелькнула большая черная тень.

– Вот это да! – вырвалось у Коли, но Ваня моментально приложил палец к губам:

– Молчи! Услышит!

– Не услышит, – успокоил его Витя. – Моторы вон как ревут.

– А если где-то ракетчик спрятался?

Это другое дело! У Вити сразу пропала всякая охота разговаривать. Ребята прижались к земле и осмотрелись. Нет, никого не видно. Поблескивает от лунного света галька. Самолета не слышно. Снова плещется рыба, тявкают лисицы в балке, но спать больше не хочется.

– Скоро светать будет, – говорит Коля.

– Ага…

Налетел слабый порыв ветерка, а вместе с ним донесся и шум летящего самолета. Теперь он шел высоко, и его не было видно.

Невезучее место ты выбрал, Ваня! Которую ночь над тобой самолеты летают и не только мин не ставят, но даже и не стреляют. Вот и этот прогудел – и нет его…

– Ой, что это? – вдруг вскрикнул Коля.

Над Волгой плывет что-то большое, темное, плывет, покачиваясь на стропах парашюта. Очень похоже на человека, но почему он не кричит, хотя падает не на берег, а в Волгу? Ведь тут глубоко… И вдруг Ваня понял, что не человек, а мина опускается в воду. Вот она у самой воды. Еще немного – и ударится о нее. Вдруг взорвется?..

Ваня зажмуривает глаза и прижимается лицом к Витиному плечу.

Тихий всплеск, а потом бульканье. Ваня приподнял голову. Там, где упала мина, на воде лопаются большие пузыри.

– Воздух выходит из-под парашюта, – шепчет Витя. – Смотри! Еще одна!

Вторая мина легла около самого яра. Сначала даже казалось, что она падает на берег.

Немного погодя появился еще один самолет. Он пересек реку, развернулся над лугом. Вите показалось, что от него отделилось черное пятнышко. От матросов он слышал, что в свои мины фашисты ставят специальные приборы – взрыватели, которые и взрывают мину, если она упадет на берег, и крикнул, прижимаясь к земле:

– Ложись! Мина!

Ребята распластались с ним рядом, а Ваня даже натянул себе на голову пиджак.

Прошли томительные минуты ожидания. Витя сел, приподнял голову Коля, зашевелился под пиджаком Ваня.

– Чего орал? – недовольным тоном спросил Коля.

– Шпион!

– Где? – уже шепотом спросил Коля, озираясь по сторонам.

– Там… Его с самолета сбросили.

– Бежим? – встрепенулся Ваня.

– Нет… Сейчас он сам в лес бежит, – ответил Витя. – Будем лежать. Только тихо!

Напрасно ребята ждали еще с час. Самолетов больше не было. И мин тоже.

Из темноты вырисовывается противоположный берег. Ночных страхов как не бывало. На востоке небо быстро светлеет. По нему плывут розовые облака. Они похожи на запятые. Только кончик очень тонкий и длинный.