Текст книги "Есть так держать!"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава одиннадцатая
У ПУЛЕМЕТА

В нижнем своем течении Волга разделяется на множество рукавов. Одни из них, заросшие купавкой, кончаются тупиком, теряются в выжженной солнцем степи или среди звенящих, сухих песков. Другие извилистой лентой тянутся до самого Каспия, а третьи, попетляв на степном просторе, покорно возвращаются обратно. Волга не злопамятна и радостно принимает в объятия раскаявшееся детище.

В одном из таких «раскаявшихся» рукавов Волги и встал на ремонт катер. Узкий, извилистый канал подходил к судоремонтным мастерским, которые в эти тревожные годы получили новое оборудование и стали называться заводом. Два деревянных одноэтажных корпуса барачного типа, домик-контора – вот и весь завод. Недалеко от него находилась нефтебаза – цилиндрические баки в бурых и зеленых пятнах маскировочной раскраски. К нефтяной базе паровоз каждый день подводил длинный состав белых цистерн и, радостно свистнув, торопливо убегал к главной железнодорожной линии.

Внимание фашистов, конечно, привлекала нефтебаза, а не одинокий катер, стоящий у причала.

Василий Николаевич сдержал слово и отправил Витю в тыл, но не на чужом катере, а на своем, «сто двадцатом», на котором Витя плавал все время. На войне обстановка меняется очень быстро. Пока отвозили на пристань раненого Щукина, пока возвращались обратно, повреждения на другом катере успели исправить. Правда, наспех, своими силами, но все же продолжать траление катер мог. А тут около возвращавшегося «сто двадцатого» взорвалась мина, и мотор сдвинулся с фундамента. Пришлось отослать на ремонт «сто двадцатый».

Когда «сто двадцатый» готовился к походу, раздалась команда: «Смирно!» Витя замер, вытянулся и только тогда заметил знакомый полуглиссер, который швартовался к борту катера-тральщика. За его штурвалом сидел старший политрук Сергей Семенович Нестеров, комиссар дивизиона. Витя его знал давно, еще со времени подготовки катеров к навигации, и обрадовался его появлению. Витя думал, что Нестеров, как обычно, подойдет к нему, поговорит, пошутит, вокруг них соберутся матросы и неприятный осадок, оставшийся после беседы с Курбатовым, рассеется сам собой.

Но сегодня все было необычно. Скуластое лицо Сергея Семеновича забинтовано, а сам он не выскочил из полуглиссера, а как-то неловко перевалился через леера – тонкие стальные тросы, протянутые между стойками на борту катера. Посмотрел на матросов, пожал руку Курбатову, потом принял от командира полуглиссера большую пачку газет и сказал:

– Держи, Василий Николаевич… Где Щукин?

– В госпиталь отправлен. А с вами что случилось?

– Пустяки… Пойдем с коммунистами поговорим.

И по тому, что Сергей Семенович не подошел к Вите, не пошутил с матросами, Витя понял, что предстоят серьезные дела.

Едва старший политрук и капитан-лейтенант скрылись в кубрике, как матросы подошли к борту и от командира полуглиссера узнали, что минувшей ночью фашистские самолеты напали на госпитальный пароход, обстреляли его из пушек и пулеметов.

– Сергеи-то Семенович вблизи с двумя тральщиками был, ну и сразу открыл огонь по самолетам… Самолеты мы отогнали, а его самого задело, – закончил командир полуглиссера.

– Здорово задело или как? – спросил Бородачев.

– А разве у него узнаешь? Командир дивизиона сначала уговаривал его в госпиталь лечь, потом кричать начал, да разве переспоришь нашего комиссара, если он себя правым считает? Ни в жизнь!

Из кубрика вышли комиссар и Курбатов. Матросы притихли. Сергей Семенович достал папиросу, прикурил и сказал:

– Значит, у тебя остаюсь, Василий Николаевич. Сейчас еще раз побеседуем с народом о бдительности, а потом и за дело. Давай командуй.

Тяжело было Вите уходить на «сто двадцатом» от других катеров, от Курбатова, который остался командовать отрядом.

И едва катера скрылись за высоким яром, Витя ушел в каюту. От стыда за свой поступок и обиды хотелось плакать. Подозрительно влажно стало в носу, но Витя сдерживался: он виноват и должен нести наказание.

Только одно непонятно: почему все наоборот получается? Хотел сделать лучше, а оказалось, что чуть все дело не испортил. Хорошо еще хоть то, что отец не знает об этом.

Занятый своими невеселыми думами, Витя не заметил, как в каюту вошел Изотов, поставил на стол ужин, сочувственно посмотрел на Витю, вздохнул и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

В иллюминатор заглянула немного кособокая луна, комары серой пленкой покрыли любимый компот, а Витя все сидел на койке и теребил ленточки бескозырки.

Снова вошел Изотов. Потоптавшись у стола, зачем-то переставил тарелки с места на место и подсел к Вите, неловко обнял его.

– Ты чего не ешь? Ну попало от командира, а я-то при чем? Зачем меня обижаешь?

Широкое лицо Трофима Федоровича такое доброе, в голосе звучит такое неподдельное участие, что Витя доверчиво прижимается к нему.

– Ты поплачь, Витя… Со слезами-то обида лишняя и выйдет, – сказал Изотов.

Скажи Изотов что-нибудь другое, может, и всплакнул бы Витя, а сейчас он почувствовал, что уже перерос того маленького мальчика, которому можно предлагать поплакать, и ответил:

– Не буду…

– И не надо! – поспешно согласился Изотов. – Что от слез толку? Слякоть одна!.. А вот дуешься ты напрасно. Я тебе это прямо говорю.

– Не дуюсь я вовсе…

– Ишь, какой умный стал! «Не дуюсь»! Чего тогда забился в каюту, как бирюк? Этаких дел натворил, ему правду сказали, а он забился в угол и отсиживается!.. Да ты знаешь, что сейчас на твоем месте надо делать? Знаешь? Надо стараться работой, делом доказать, что понял ошибку и не повторишь ее!.. Вот как, брат, настоящие моряки поступают.

Долго еще Изотов отчитывал Витю, и кончилось все это тем, что они вместе вышли из каюты. Трофим Федорович унес на камбуз пустые тарелки, а Витя поднялся к пулемету и сменил Бородачева. Вахту он нес внимательно, от пулемета не отходил ни на шаг и не слышал вопроса Захара:

– И как ты, Трофим Федорович, так быстро сладил с ним?

– А чего тут мудреного? У меня пять своих дома осталось, и я с ними научился обращаться, как дипломат: то с улыбочкой, то на басах разговариваю…

«Сто двадцатый» подошел к заводу. Потянулись однообразные тыловые будни. С непривычки все казалось странным: ни боевого траления, ни бомбежки, а вместо выстрелов – треск электросварки, очереди пневматических молотков. Распорядок дня изменился сразу после того, как швартовы катера прочными петлями легли на кнехты заводского причала. Еще задолго до подъема матросы вместе с рабочими начинали копошиться около мотора и шабашили уже в полной темноте. Чувствовалось, что вынужденная стоянка в тягость всем.

Но больше всех мучился Витя. Ему было стыдно за свои поступки, которые он теперь считал детскими, глупыми и недостойными настоящего защитника Родины. Разговоры с Курбатовым и Изотовым помогли ему в ином свете увидеть действия моряков: не за славой они гнались, а делали большое, ответственное дело, делали вместе со всем народом.

Все чаще и чаще вставал в памяти Тимофеев. И если раньше Витя только завидовал его славе, то сейчас он понял и глубину подвига: Тимофеев не думал, заметят ли его, но для победы нужно было очистить фарватер от мин. И он пошел на траление минного поля, хотя глубины там и были недопустимо малы. Своими делами Тимофеев мстил фашистам и за Ленинград, и за Витину маму…

Многое бы сейчас Витя дал за то, чтобы не было той глупой истории с ракетчиком!

Но что сделано, того не вернешь… Николаю Петровичу не легче от того, что Витя понял свою ошибку.

Теперь нужно было, как сказал Изотов, делом загладить свою вину, и Витя старался изо всех сил. Единственное, что было ему под силу, – стоять вахту наблюдателя, и он стоял ее за себя, за Бородачева, за других товарищей, если они разрешали.

Для Вити любимым местом отдыха стал красный уголок. Там в черной рамке висел портрет командира «сто двадцать первого» катера, и под ним надпись: «Товарищ! Будь таким, каким был комсомолец Тимофеев!» Подолгу стоял Витя перед портретом, смотрел на спокойное лицо Тимофеева и думал: «Он и мертвый защищает Родину». Даже ту минную банку, на которой погиб Тимофеев, назвали его именем.

Моряки заметили Витино старание и поняли, что мальчик взрослеет и не хуже их теперь понимает, как обязан выполнять свой долг советский человек.

Однажды на рассвете, когда вся команда была на палубе, к трапу подошел незнакомый человек. Он поздоровался с Бородачевым, который протирал пулемет, и спросил:

– Главный-то кто у вас будет? Мне его увидеть бы.

Агапов, стиравший тельняшку, сполоснул руки и подошел.

– Слушаю вас. Я командир катера, – сказал он.

– Тут дело такое вышло… Я, значит, рыбак… Ну, вчера с вечера пошел разные снасти ставить, а сегодня дай, думаю, загляну в воложку. Заглянул, а она там лежит.

– Кто она? Мина?

– Кто ее знает… Вода-то спала, воложка обмелела, ну и лежит она, значит, на сухом месте. Большая дыра сзади.

– Мина это, товарищ мичман! – вмешался Бородачев. – Сердцем чувствую – мина! Заложить под нее подрывной патрон и бабахнуть! Красота!

– Ишь, умный какой! Привык бабахать! – заворчал Трофим Федорович. – Я так думаю, товарищ мичман, что осмотреть ее надо и сообщить начальству. Ему виднее, что с ней делать… «Бабахнуть» и дурак сможет. Ее, может, разбирать будут. Разрешите сходить взглянуть?

Мичман Агапов долго не думал: любая мина является ценной находкой для минеров. Фашисты устанавливали в минах различные приборы. Хотя по внешнему виду все мины и походили одна на другую, но каждая из них таила в себе, как говорили минеры, свой собственный секрет. Одна могла пропустить над собой семь кораблей и взорваться только под восьмым, другая становилась опасной через несколько суток, а третья боялась света. Вот поэтому и были созданы специальные партии для разоружения мин, вот поэтому и нельзя было мину «бабахнуть», как предлагал Бородачев.

– Хорошо, Изотов, идите. Возьмите с собой Иванова и идите. Но помните, что копаться в мине запрещаю! – решил мичман.

Витя еще не видел ни одной мины, ему так хотелось пойти с минерами, что он почти закричал:

– И я с ними, товарищ мичман!

Агапов строго посмотрел на юнгу, потом перевел взгляд на Изотова и сказал:

– Под твою личную ответственность, Изотов.

– Есть взять юнгу под собственную ответственность!

К воложке подошли на лодке, а потом долго еще брели по лужам, в которых испуганно металась рыбешка, оставшаяся здесь после спада воды.

Наконец вышли на сухое место. От жары ил потрескался, и казалось, что здесь все дно выстлано плитами, щели между которыми забыли замазать.

– Вот она, – сказал рыбак, вытягивая руку.

Впереди, метрах в ста, лежал металлический цилиндр, облепленный илом. С одной стороны он закруглялся, а с другой – виднелась дыра, словно кто-то сорвал там донышко.

– Мина… Парашютная, – сразу определил Изотов. – Вот в этой дыре парашют и лежал… Ну, спасибо, товарищ, за сообщение. – И он двумя руками стиснул руку рыбака. – Эта штука нам здорово пригодится. А теперь идите: посторонним здесь быть запрещаю.

Моряки остались один. От волнения у Вити пересохло в горле. Он думал, что сейчас Изотов скажет: «Отдыхать сюда пришли или что? Марш к мине!»

Страшновато… Если она пароход пополам разваливает, то что от человека останется?

Изотов осмотрелся и сказал, кивнув в сторону песчаного бугра, видневшегося вдалеке от мины:

– Сидеть там и носа не высовывать!

– Товарищ командир отделения, – начал минер Иванов и замолчал под суровым взглядом Изотова.

– Чего тебе?

– Разрешите – я?

– Это по каким соображениям?

Иванов замялся, потом махнул рукой и выпалил:

– Так я же один на белом свете, а у вас пятеро!

– Во! – ткнул в него пальцем Изотов. – Во! Поэтому ты и будешь сидеть за бугром!.. Какой ты работник, если у тебя такие мысли?.. Вот ужо вернемся на катер, так я из тебя дурь выбью!.. Марш оба в укрытие!

Спрятавшись за бугром, Витя следил за Трофимом Федоровичем, который, тщательно осмотрев свои карманы, вынул из них все железные предметы, аккуратно сложил их в бескозырку, спрятал ее под куст и лишь после этого пошел к мине.

– Зачем он так делает? – почему-то шепотом спросил Витя.

– Опасно… Мина магнитная и от железа взорваться может.

– Тогда зачем же он пошел? Ведь есть для этого специальные команды? Пусть мина лежит до их приезда.

– Хорошо, если долежит… А вдруг сама взорвется? Вот срисует ее Трофим Федорович, запишет, где и что расположено, тогда с другими минами легче будет… А вообще, отстань ты от меня со своими вопросами!

Издали мина казалась маленькой, а сейчас, когда к ней подошел Изотов, видно, что она больше его.

Страшно, должно быть, около такой штуки, а Изотов устроился рядышком и рисует, пишет, заглядывает в дыру, измеряет что-то и снова рисует, снова пишет.

Скорей бы он кончил свою работу…

На другой день мину разобрали, увезли, и снова жизнь потекла однообразно.

Но вот настал последний день ремонта. Завтра ходовые испытания – и все! Снова начнется траление, пойдут бои с самолетами, и, конечно, не в одиночку, а вместе с другими катерами, со всем отрядом, бригадой, флотилией.

С книжкой в руках сидит Витя у пулемета. Конечно, читать на вахте нельзя, но ведь взглянуть-то в книжку хоть на минутку можно? Да и вахта сейчас не очень ответственная: полдень, крутом свои люди.

Однако солнце светит так ярко, что на страницы книжки, белые-белые, больно смотреть. На заводе обеденный перерыв, и кажется, что все кругом погрузилось в сон. Даже ни одна собака не лает в поселке на берегу. Из кубрика доносится позвякивание ложек и мисок. После обеда Захар придет сменить Витю, и тогда можно будет выкупаться, немного полежать в тени и почитать.

Витя взглянул на часы, прикрепленные к стенке рубки. До конца вахты остается всего несколько минут. Но как они медленно тянутся!

На берегу стоит береза. Под тяжестью сережек ее ветви опустились, и кажется береза усталой, измученной, сонной. Витя смотрит на нее, старается отыскать хоть что-нибудь новое, интересное, но все уже знакомо. И белый ствол с черными пятнами, и зубчатые листья, и вырезанное на березе сердце, пронзенное стрелой.

Вдруг между ветвей мелькнула черная точка. Еще, еще… В маленькие просветы между ветками почти ничего не видно, и Витя выскочил на берег. Сверкая крыльями, к заводу шли вражеские бомбардировщики. Витя научился безошибочно узнавать их по силуэтам, по гулу моторов и крикнул:

– Воздух! Воздух!

Вытирая ладонью губы, вылетел из кубрика Захар и, даже не взглянув на небо, вскочил на надстройку, зарядил пулемет и лишь после этого посмотрел на Витю.

– Вон! Пятнадцать «лапотников»! – ответил Витя на его немой вопрос.

«Лапотники» – фашистские пикировщики. У них колеса закрыты обтекателями, и поэтому кажется, что, ноги – шасси – засунуты в боты или большие лапти.

Катер готов к бою: на рубке установили ручные пулеметы, а Изотов, ругаясь, снимает с плиты кастрюли. Все, как обычно, но сразу чувствуется, что чего-то не хватает. Сегодня катер приготовился к неравному бою, и все это понимают. И не потому, что самолетов пятнадцать. Бывало и так, что катер успешно отбивался и от двух десятков самолетов. Но сегодня катер лишен своего главного преимущества – быстрого хода, резких поворотов почти на месте – и вынужден стоять неподвижно, как мишень на полигоне.

Вот поэтому и хмурится Агапов, косясь на щель, вырытую на берегу. Что делать? Он старший и должен принять решение, единственно правильное решение… Одному неподвижному катеру не отбиться от пятнадцати самолетов. Может, убрать, спрятать людей в щель? Притаиться и молчать? Переждать в укрытии бомбежку?.. А как бы в этом случае поступил капитан-лейтенант Курбатов?

Агапов представил себе Курбатова таким, каким он видел его в бою много раз: решительный, суровый, стоит капитан-лейтенант на палубе катера, а вокруг падают бомбы, пузырится вода от пуль…

Нет, капитан-лейтенант никогда не бросит катер, не станет отсиживаться в кустах!

Мичман выпрямился и скомандовал, отчетливо выговаривая каждое слово:

– Катер к бою изготовить! По самолетам вести пулеметный и винтовочный огонь! Юнга! Взять катерные документы – и в щель!

Обрадованные, что и им нашлось дело, мотористы схватили винтовки и уселись прямо на палубу, сжимая приклады побелевшими пальцами, а Витя с папкой документов и журналов скрылся в щели на берегу. Он очень хотел остаться па катере, но командир решил иначе – и разговор окончен.

Так говорил Курбатов…

А самолеты уже над головой. Один за другим они переворачиваются через крыло, показывая свои зеленые спины, и почти отвесно несутся к земле, раздирая воздух воем моторов и падающих бомб. Сбросив груз, самолеты замирают, на мгновение как бы повисают в воздухе, потом медленно лезут вверх к ватным облачкам, чтобы, сделав круг, снова броситься в пике.

Фонтаны огня и выброшенной вверх земли вырастают в поселке, на железнодорожных путях и между нефтебаками. На бараки завода и одинокий катер летчики внимания не обращают. Они спокойно, как на учении, делают заход за заходом и бросают смерть на мирный поселок, сжигают фруктовые сады.

Но катер сам напомнил о себе. Две почти сплошные ленты огня протянулись к одному из самолетов, когда он завис, выходя из пике, уперлись в него, просверлили, и он, клюнув носом, рухнул на землю, объятый пламенем.

Воздушный хоровод сразу расстроился. Самолеты поднялись повыше и, накренившись на крыло, сделали большой круг, рассматривая прижавшегося к берегу малютку, который осмелился сопротивляться, вернее, нападать, хотя его и не трогали. А катер ощетинился трассами: стреляли Бородачев, мотористы и даже Изотов выпустил по самолетам не один диск из своего автомата.

Однако этот огонь был очень слаб, и самолеты устремились на катер. Песок, камни и вода полетели на его палубу, а он, подбрасываемый взрывами, запрыгал на воде, как поплавок во время сильного клева. Только упадет поднятая взрывом завеса, только покажется из нее блестящий от воды катер, и снова вой бомб, снова грохот множества взрывов.

В одну из минут сравнительного затишья Витя увидел, что пулемет беспомощно задрал стволы, а Захара около него нет. Не видно на палубе и мотористов. Точно какая-то сила выбросила Витю из щели: в несколько прыжков он добежал до трапа, влетел по нему на катер, схватился за ручки пулемета и оглянулся.

Взмахивая руками и почти до половины высунувшись из воды, к катеру саженками плыл Захар. Слабое течение медленно уносило его намокшую бескозырку. Хотелось крикнуть ему что-нибудь ободряющее, но уже завалился на крыло очередной самолет, и Витя прильнул к пулемету.

– Держись, Витька! – услышал он сквозь рев моторов и поймал в перекрест прицела быстро увеличивающийся в размерах самолет.

Витя не заметил, как Захар влез на катер. Опомнился он лишь тогда, когда последний самолет, не окончив пикирования, швырнул бомбы в протоку и торопливо, прячась за лес, полетел на запад.

Витя недоумевающе осмотрел чистое небо и расстегнул пояс, которым был прикреплен к пулемету.

– Давай, Виктор, сменим коробки, – сказал Захар и отошел от помпы водяного охлаждения пулемета.

Значит, он, Витя, сегодня был первым номером пулеметного расчета, а Захар, тот самый Захар, который раньше отталкивал его, занял место второго номера и молча помогал Вите, угадывал его желания! Почему так случилось, Витя еще не успел понять, а Захар уже сам спешит с объяснением.

– Сбросило меня взрывом, а когда вылез на катер, то ты уже строчил. Хотел было встать вместо тебя, да уж больно хорошо ты трассой его прижал. Ну и встал я вторым номером… Не все ли равно где, раз польза для дела? – сказал он, тщательно осматривая пулемет. – А потом хлопцы подоспели.

– Какие хлопцы? – удивился Витя.

– Как «какие»? Неужели не заметил? Наши катера пришли.

Действительно, ниже «сто двадцатого» у берега остановились два катера-тральщика. Как братья-близнецы, похожие друг на друга, они стояли рядышком. У одного из них на носу чуть повыше воды чернела пробоина, и матрос забивал ее деревянной пробкой – чепом. Больше на катерах не было никого. Да и на «сто двадцатом» остались только они с Захаром. Но зато в поселке было людно. Одни бежали с ведрами к дымящимся развалинам, другие несли на носилках или просто на руках окровавленных, стонущих людей.

– Раз, два, взяли!.. Е-ще-о, раз!.. Пошел, пошел, ходом! Ходом! – несется с железнодорожных путей.

Так вот где матросы с катеров! Один разбитый бомбой вагон сошел с рельсов и загородил путь. И теперь, подсунув бревна, матросы и люди в рубашках, куртках и комбинезонах напрягают силы, чтобы поскорее столкнуть его под откос.

Еще немного – и вагон качнулся, приподнялся и рухнул с небольшого обрыва. Затрещали доски, и, перевернувшись, вагон замер, подняв к солнцу, словно для просушки, свои колеса со следами смазки. Зазвенели рельсы под ударами молотков, замелькали комья земли, и вот осторожно, переваливаясь с боку на бок, уже прошел по отремонтированному пути паровоз с цистернами.

В разорванном кителе вернулся на катер Агапов. Высокий, плечистый, он сейчас чем-то напоминал Курбатова. Остановившись около Вити, он протянул ему руку и сказал:

– Спасибо, Орехов, выручил.

Не юнга, не Витя, а Орехов! И это для Вити было больше, чем благодарность: его признали равным! Вот взглянул бы на него сейчас отец!..

Правда, Изотов по-прежнему подмигивает и показывает глазами на лишнюю кружку компота, припрятанную для него, но и это было сделано как-то иначе.

И вдруг сердитый голос Бородачева:

– Юнга! А пулемет за вас чистить я буду?

Витю точно холодной водой окатили. Он покраснел и сразу побежал к пулемету. И как он мог забыть про него?

Захар тоже работает. Гильзы он уже собрал и теперь набивает патронами новую ленту, то есть выполняет обычную работу второго номера пулеметного расчета. Витя временами ловит на себе его внимательный взгляд и волнуется, торопится.

Наконец пулемет вычищен, собран.

– Теперь зарядите его и дайте короткую очередь, – приказывает Захар. – Я вам говорю, юнга: дайте короткую очередь.

Вите непонятно, зачем это нужно, но он поднимает стволы и жмет пальцами на фигурный рычаг. Лязгнули затворы, но пулемет не ожил, не забился в руках.

– Я жду, когда вы дадите очередь, – снова напоминает Захар, и в голосе его Витя улавливает насмешку. – Не можете? И немудрено. Вот эта маленькая деталь, случайно, не от вашего пулемета?

– Моя… Понимаешь, Захар, забыл…

– И не Захар, а командир пулеметного расчета! Почему вы забыли эту деталь? Плохо знаете свое оружие, вот и забыли. А если бы сейчас опять фашистские самолеты налетели? Надо стрелять, а вы только носом швыркаете!

Под этим натиском Витя совсем растерялся, а Захар продолжал уже более спокойно:

– Ошибка твоя в том, что ты после экзамена возомнил себя заправским пулеметчиком. Я ни разу не видел, чтобы ты разобрал пулемет. А ведь здесь, Витя, нужна постоянная учеба. Любить пулемет надо. Почему сегодня у нас не было ни осечек, ни задержек? Да потому, что другая мать так за своим ребенком не ходит, как я за пулеметом!.. И стрелял ты сегодня тоже с ошибочкой. Вот когда зависнет самолет, тогда и бей по нему! А ты в это время и переносил огонь на другого… Ясно теперь, за что я тебя ругаю?

– Так точно.

– Тогда снова собери пулемет и иди обедать.

Пока Витя вновь собирал пулемет и обедал, два других катера-тральщика ушли. Так и не успел побывать на них, расспросить об отряде, о Курбатове. Катера сопровождали караван и забежали к заводику лишь затем, чтобы передать приказ – сразу после окончания ремонта полным ходом, без остановок, следовать в Сталинград.