Текст книги "Реквием для свидетеля"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

«Если они увидят здесь кого-нибудь подозрительного, – думал он о переодетых милиционерах, – то станут за ним следить, а может, даже арестуют или стрелять начнут. А что буду делать я, попадись мне Высокий или даже сам Граф? Кричать: «Караул! Держите его! Он бандит!»? Или пойду к нему и стану увещевать сознаться в содеянном? Пожалуюсь, что меня подозревают, и попрошу замолвить за меня словечко? А может, в глотку ему вцеплюсь? Догоню этого капитана и сообщу, что видел его на какой-то даче у какого-то озера? Глупо, как глупо все!.. Мальчишество какое-то, Вера права. Господи, зачем я здесь? Чего ищу?..»

Он несказанно изумился, вдруг обнаружив, что и в самом деле не знает, что собирается предпринять в случае искомой встречи, и именно так живет все последнее время – по наитию, не имея конечной цели, осязаемой и реальной, способной привести к результату, повинуясь исключительно инстинкту самосохранения и понимая, что должен что-то делать, но не имея представления, что именно и как.

Чтобы чем-то занять себя, пока придет решение, Першин закурил. Процессия свернула на окольцевавший старое кладбище тракт, крытый выдолбленным тут и там асфальтом. Дальше шла пустынная территория в безобразных ссохшихся комьях глины, с тесно прижатыми друг к другу холмиками необустроенных могил.

Машина остановилась. Мужчины взяли на руки гроб и понесли, лавируя между оградами и наступая на неогражденные плиты. Першин увидел издалека, как все остановились и опустили гроб, и долго стояли, прощаясь с Алоизией и произнося какие-то речи, которых он слышать не мог: по центральной аллее шествовала следующая процессия с громогласным, донельзя фальшивым оркестром. Горько было, что он стоит здесь, в стороне, не решаясь подойти и взглянуть в последний раз на ту, с которой они были как-никак знакомы и даже сиживали за одним столом. Но сестра ее видела в лице Першина злодея и претендента на недвижимость, подозревали и остальные – как тут было подойти? Хотелось завыть волком, выкричать им всем, что наболело и что он думает обо всех этих «акционерах» и их азартных играх.

Справа за соседней оградой промелькнул невысокий человечишко в клетчатом пиджаке, и Першин тут же узнал в нем Масличкина. Сжимая в руке хлипкий букетик белых хризантем, Виктор Петрович устремился к застывшей у могилы группе, протиснулся вовнутрь, так и не заметив одиноко стоявшего за высоким чужим памятником Першина. Музыка оборвалась на полутакте, как жизнь. Наступила тишина, прерываемая вначале мерным, а потом все убыстряющимся шарканьем лопат; комья земли и камни падали на крышку гроба, и их гулкие удары долетали до Першина.

«Вот и все, – думал он, – вот и все… «Пусть мирно покоятся твои кости в хранящей их урне, и да будет легка земля твоему праху».

Алоизия убита. У-би-та! Точно так же, как убиты Антонина, Авдеич и Дьяков, и Ковалев, и двенадцать спецназовцев на Можайском шоссе, и Катя – да, Катя Масличкина – убита тоже, и еще неизвестно, сколько и каких людей стали и станут жертвами разгулявшейся банды. И какой бы ни казалась ему Алоизия – алчной, неприступной, холодной – была она женщиной. Но кто-то ворвался в ее одинокую вдовью ночь и пытал ее – бил, резал, ломал кости, колол ножом, залепив пластырем рот, а потом убил и скрылся, поспешно затерев следы. А он, Першин, ходит и рассуждает о душе, о своем предназначении, думает, как ему выпутаться из подозрений прокурорского следователя, вернуть свое достоинство… Да нельзя его вернуть! Нельзя! Можно обрести вновь и не позволять попирать. И бессмысленно исцелять, пока рядом убивают, пока не истреблено зло, о котором тебе выпало быть поставленным в известность больше других.

Першин понял, что именно угнетало его все это время, начиная с такой далекой и такой близкой, словно это произошло вчера, ночи своего пленения: все эти смерти повисают на нем, это он повинен в сиротстве детей Антонины, и в злодеянии на Можайском шоссе близ Дорохова, и будет ответствен за смерть, которую еще предстоит рассеять превращенному в бомбы урану, потому что это он, Першин, спас убийцу, а сам бежал, и не сделал ничего, чтобы пресечь кровавый путь исцеленного им дьявола, да еще получил в награду тридцать сребреников.

С того часа, как его выволокли из дома, угрожали убить – будто он со всею своей жизнью, талантом, опытом был тлей, козявкой, – с того времени, как прыщавый мордоворот избил его у двери клозета, как Граф, спасенный им от смерти, подбросил ему подачку, превратив в своего наемника, с того часа, когда Першин узнал о страшной участи, постигшей 126-ю бригаду «скорой», Моцарт стал угасать в нем. Ни милиция, ни Черное море, ни перемена места жительства не смогли избавить его от ощущения униженности и вины, не искупить которую значило бы продолжать этот стайерский бег до скончания века.

Провожавшие, побросав в яму пригоршни земли, стали потихоньку расходиться. Першин отпрянул вглубь и встал за фигуру из красного гранита, мемориал, увековечивший в полный рост какого-то кинорежиссера, фамилию которого он никогда не слышал. Отсюда видно его не было, зато он хорошо видел и капитана, и сестру покойной, задержавшуюся у могилы дольше других, и Масличкина, по-президентски поправившего траурную ленточку на венке от акционеров «Ноя».

«Значит, он приехал не со всеми, – сообразил Першин. – Уж не в сопровождении ли Высокого пожаловал сюда?.. А Наталья Иосифовна, стало быть, проводить Луизу не пожелала?.. Если Высокий ждет в машине… что тогда? Сообщить капитану?.. Нет, нет, только не это – все они могут быть повязаны одной веревочкой, а веревочка, покуда отыщется конец, будет виться бесконечно долго.

Дождавшись, когда все разбредутся, он пошел следом, но пройти мимо могилы Алоизии не смог – свернул с аллеи и, аккуратно пробравшись между вразнобой крашенными оградами, остановился у свеженасыпанного, заваленного венками и цветами холма с воткнутой в него металлической табличкой: «ГРАДИЕВСКАЯ ЛУИЗА ИВАНОВНА 1960–1996»г

Похоронили ее рядом с мужем, которому она успела поставить недорогой стандартный памятник – плиту и ромбовидный камень с высеченными на отшлифованной грани мужским профилем и буквами: «ГРАДИЕВСКИЙ ФЕДОР БОРИСОВИЧ 1952–1994 NON OMNIS MORIAR»[4]4
  Весь я не умру (лат.)


[Закрыть]. Графический профиль был безобразным – ни одной выдающейся, сколько-нибудь запоминающейся черты, будто ничей и всех сразу – общий абрис такого, как все, человека. Судить о том, что нашла в этом нейтральном типе Алоизия, было совершенно невозможно, просто вспомнилась явно неслучайная, специально для него произнесенная фраза: «Он Луизу обожал, и она его… Душа в душу жили», и Першин поймал себя если не на ревности, то на сиюминутном, запоздалом желании понять, почему она не восприняла его и как должен был выглядеть в ее представлении мужчина. То ли портрет был плохо исполнен, то ли Першину не хотелось видеть в нем что-то, отличающее его от других, то ли Алоизия любила его за иные качества, которые абрису передать не под силу, теперь уже значения не имело: высеченные по распоряжению вдовы слова, очевидно предполагавшие, что частичка покойного мужа остается жить, пока жива она, с ее смертью утрачивали суть. Першин с особой остротой почувствовал себя лишним: эти люди вместе жили и вместе лежали теперь; чьи-то слова о том, что деньги – великий апостол равенства, обретали здесь зловещий, саркастический смысл.

Постояв в раздумье минуты две, он упустил из виду людей, хоронивших Алоизию, а вместе с ними и Масличкина, говорить с которым намеревался решительно – как с единственным, кто мог привести к скорейшей развязке.

Виктор Петрович куда-то спешил. Наскоро распрощавшись с акционерами и родственниками, он приобнял сестру Алоизии, выговорил припасенные слова утешения и, неожиданно для Першина, сев в желтые «жигули», удалился с такой поспешностью, что тот не успел ни догнать, ни даже окликнуть его.

Уже нисколько не таясь, Першин добежал до «фольксвагена», вывел автомобиль со стоянки, беспардонно въехав левыми колесами на газон, и обогнул автобусы и катафалки по встречной полосе.

Засечь желтые «жигули» на оживленной трассе ему удалось километра через четыре; нещадно нарушая правила обгона, выжимая из «фолькса» предельную скорость, он не сводил с приметной машины цепкого взгляда до тех пор, пока дистанция не сократилась, и когда перед стационарным постом ГАИ уже можно было разглядеть водителя, с отчаяньем обнаружил, что это не те «жигули», и за рулем сидит вовсе не Масличкин, а женщина. Это походило уже на откровенную издевку судьбы. От досады Першин пролетел пост, не сбавляя скорость, но постовой был занят перегонщиками на новеньких «тойотах» с транзитными номерами и оставил его невзрачный старенький «фолькс» без внимания.

Видимо, колесо судьбы вертится и в самом деле быстрее крыльев мельницы: на окраине Видного, съехав на полосу замедления, «голосовал» Масличкин, выставив перед капотом «жигулей» пустую канистру. Першин резко затормозил, остановился впритирку и, заглушив двигатель, сидел, не в состоянии разжать пальцев на руле и неподвижно глядя на верхушки придорожных деревьев, пока Масличкин приближался к нему мелкими, осторожными шажками.

– Доктор? – явно растерялся он, но тут же овладел собою: – Вот не ожидал… Спасибо, мне буквально самую малость – трех километров до заправки не дотянул.

Першин медленно повернул к нему голову, опустил стекло.

– У меня дизтопливо, – ответил, не подавая руки. – Впрочем, вы ведь привыкли к услугам частников, в машинах не разбираетесь.

– Почему же? – помрачнел Масличкин. – Я езжу на служебной машине.

– На «форде»? – Не дожидаясь ответа, Першин распахнул пассажирскую дверцу: – Сядьте, Виктор Петрович, нам нужно поговорить.

– Я тороплюсь.

– Я тоже! – мгновенно преобразился Першин, давая понять, что ни шутить, ни разглагольствовать не намерен и разговор предстоит без обиняков.

Мимо, шелестя шинами, пролетали автомобили; гонимые ветром рваные клочья наплывающих с севера облаков то и дело перекрывали солнце; промельки с неба и в просветах между машинами, будто пульсация гигантского стробоскопа, порывы путавшегося в транспортном потоке ветра привносили тревожный ритм.

Масличкин сел рядом, раздраженно захлопнул за собой дверцу.

– Чего вы, в конце концов, от меня хотите? – бегло осмотрев салон, уставился на Першина немигающим взглядом.

Першин досчитал до пяти: вполне хватило, чтобы настроиться на нужную тональность.

– Виктор Петрович, вы кому-нибудь давали мой домашний адрес?

– Адрес?

– Да, домашний?.. Или, может быть, говорили обо мне и называли больницу, где я работаю?

Масличкин был откровенно удивлен.

– Я не мог никому давать вашего адреса, потому что я его не знаю, – заверил он. – И о вас меня никто не спрашивал. А что, разве место вашей работы – секрет?

«Нет, не то, не так… Мелю какую-то чушь… – запоздало сработало в мозгу Першина. – Причем тут он? О том, где я работаю, знают сотни людей».

– Если это все, что вас интересует…

– Нет, не все, Виктор Петрович. Меня подозревают в убийстве Луизы Градиевской.

– Вас?

– Она моя законная жена… в некотором роде.

– ???

– Вижу, вы не знали об этом?

– Нет… Конечно же нет!

– Теперь это уже не имеет значения, – вздохнул Першин. – Скажите только, кто знал о том, что я был у вас накануне ее убийства?

Масличкин развел руками:

– Никто. Кроме моей жены, разумеется. А почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что через несколько часов после моего визита к вам Луизу убили.

– Не понимаю, какая связь между вашим визитом ко мне и…

– А вы не догадываетесь?

– Почему я должен догадываться?

«Хреновый из меня следователь», – подумал Першин, осознав, что ничего из его потуг не получается и к роли следователя он совершенно не готов.

– А о причинах убийства у вас есть какие-нибудь соображения?

Очевидная озабоченность Першина не позволила Масличкину отмахнуться от него, хотя чувствовалось, что разговаривать на эту тему он не хочет.

– Н-не знаю… Говорят, ее пытали. Типичные методы рэкетиров.

– Бросьте, – с откровенным недоверием заговорил Першин. – Либо вы действительно не задумываетесь о том, что произошло, либо, извините, кривите душой. Даже если речь идет о ста миллионах долларов – зачем они мертвецу?.. Если бы ее пытали с целью выведать, где она прячет деньги, она призналась бы в этом в обмен на жизнь. Тем более что нигде она их не прятала, а хранила на своем счете в «Лефко-банке».

– Точно не знаю, – заерзал на сиденье Масличкин. – Нужно дождаться, пока закончится расследование.

– Это вы можете дожидаться, а я – нет. Потому что, как изъясняются репортеры, «щупальца спрута» тянутся к государственным мужам, которых за решетку не сажают. А я уже там побывал и выпущен под подписку о невыезде, пока они стряпают обвинение. О чем ее могли спрашивать, господин Масличкин? О маршруте колонны с ураном?

– Да я-то тут при чем, черт возьми?! – вспылил Масличкин. – Что вы ко мне привязались?

– Да притом, что вы вместе работали, в одной системе. И не валяйте «ваньку»! Вы – председатель совета акционеров «Ноя», который, так же как и «Спецтранс», учрежден «Ладьей» и «Росконверсией». Вы что, вчерашнего выпуска «Подробностей» не читали? Зачем вы ягненком прикидываетесь, будто не знаете, чем занимается…

– Во-первых, я действительно не знаю, – железным голосом заговорил Масличкин, и в глазах его блеснули злобные искорки. – Мое предприятие – Институт навигационного оборудования, этим я и занимаюсь, и только!.. А во-вторых, кто вам дал право разговаривать со мной тоном обвинителя?!

Першин понял, что еще секунда – и он выйдет из машины, и тогда уже никакая сила не окажется способной вернуть его к этому разговору.

– Ладно, Виктор Петрович. Давайте поговорим о том, на что у меня есть право. Вы не знаете, кто и за что убил мою жену, зато я знаю, кто и как убил вашу дочь.

– Что вы… что вы такое несете, доктор?! Ее никто не убивал! Это был несчастный случай! Вы ответите…

– Отвечу, – опустил стекло Першин и полез в карман за сигаретами. – А сейчас наберитесь терпения и послушайте… Вам известно, что такое «флэш-блэк»?

– Нет!

– Сейчас расскажу. Так называют психоделическое изменение сознания в результате употребления одного наркотического вещества – диэтиламида лизергиновой кислоты. Проще – ЛСД, слышали о таком?

– Слышал, но это не имеет ровным счетом никакого отношения ни ко мне, ни к моей дочери.

– Может быть. Зато к вашей жене – самое непосредственное.

– Чушь! Моя жена никогда не употребляла наркотиков! – снова вскричал Масличкин и потянулся к двери.

– Ваша жена – алкоголичка, Виктор Петрович, – спокойно сказал Першин, и этих слов оказалось достаточно, чтобы превратить собеседника в каменное изваяние. – Сейчас она не пьет, но в свое время допилась до того, что ее выгнали из театра оперетты и поставили на учет в наркологическом диспансере. Так?

Масличкин буквально приклеился к сиденью. Уверенность, с которой говорил Першин, делала отрицание этого факта явно бессмысленным.

– Ее не выгоняли из театра, – сказал он после долгой паузы упавшим голосом. – Я настоял, чтобы она ушла и лечилась.

– Как?

– Что «как»?

– Как лечилась? В ЛТП? У нее были приступы, сопровождавшиеся бредом преследования. Возможно даже – попытки суицида. Таких больных содержат в стационаре под наблюдением.

Масличкин тяжело вздохнул и, закрыв глаза, запрокинул голову. Выглядел он неважно.

– Ну, что ж, тогда я вам расскажу. Вы нашли способ избавить жену от принудительного лечения в профилактории. Наверно, это стоило вам немалых затрат. И договорились с врачом-психиатром об избавлении ее от алкогольной зависимости амбулаторно. Методы, которые он применял, вам известны?

– Мне – нет. А откуда вам известно то, что представляет собой, насколько я понимаю, врачебную тайну?

– А вы полагали, что, сняв ее за взятку с учета, сохраните это в тайне?.. Те, как сейчас принято говорить, нетрадиционные методы, а именно – кодирование, которое, возможно, пытался применить в лечении врач, в ее стадии оказались неэффективными: тяга к спиртному сохранялась, наверняка продолжались галлюцинации. И тогда он – или другой врач, вам это должно быть известно лучше – прибегнул к использованию ЛСД-25. Постепенно раскрепощая психику, он заставил ее осознать пагубность своей привычки, и через год она перестала пить, еще через пару лет ее сняли с учета. Будучи натурой творческой, она ощутила в себе нерастраченное дарование, возврат былых способностей и даже пыталась вернуться в театр. Но ее не приняли. Сослались на отсутствие вакансии скорее всего. На самом же деле причиной отказа послужило другое: и пела, и танцевала Наталья Масличкина уже плохо. Только никто не сумел бы убедить ее в этом, потому что в собственных глазах она была гениальной артисткой. Это пела уже не она. Это «пел» в ней, фигурально выражаясь, наркотик. Увы, избавившись от алкоголизма, она пристрастилась к другому зелью. Не получая очередной дозы, испытывала угнетенное состояние, зато когда находила порошок, пребывала в приподнятом настроении. ЛСД распространен и сравнительно недорог. Микроскопическая доза, которую иногда бывает достаточно вдохнуть или лизнуть, приводит к самым неожиданным сюрпризам. В среде творческих людей и даже по мнению некоторых наркологов ЛСД считается сравнительно безобидным препаратом. Знаете, Виктор Петрович, что такое нереализованная творческая личность? Знаете, не мне вам об этом рассказывать. Это – ядерная бомба! Самое большое количество шизофреников – среди творцов и преступников, но в отличие от последних первые не крадут и не убивают: все их отклонения и инстинкты находят выражение в предмете их творчества. Отнимите у артиста сцену, и он станет опасным. Ему срочно понадобится проявить себя в чем-то другом. Иногда они развивают бурную предпринимательскую деятельность, реже находят замену в семье, в воспитании детей. За те три года, которые ушли на лечение, Наталья Иосифовна «выпала из жизни». Да и жизнь, которую она знала плохо, все время проводя в театре и предаваясь бахусу, сильно изменилась. В предпринимательстве у нее не было нужды – достаточно, что вы занимались этим и неплохо обеспечивали семью. Оставалась Катя. Она занималась в музыкальной школе, имела абсолютный слух и подавала надежды, но в целом была ребенком таким, как все. Наталью Иосифовну, направившую на нее все свои нерастраченные дарования, это не устраивало – она решила сделать из ребенка «гения, Моцарта», отдать в колледж при консерватории, выставить на конкурс юных дарований… На себе испытав магическое действие «безвредного», как ей кто-то объяснил, ЛСД, в очередной период Катиной депрессии она добавила в ее питье или пищу незначительную дозу якобы раскрывающего творческие способности порошка – возможно, без ее ведома. И эффект не замедлил сказаться. Не знаю, как часто повторялась эта «подпитка» в дальнейшем. Возможно, это и было всего один раз или даже не было вообще, а Катя сама каким-то образом добралась до хранившегося в маминой шкатулке наркотика. Но даже один-единственный раз умышленного или неумышленного его употребления может вызвать явление эха, причем даже спустя продолжительное время. Тогда человек чувствует себя мотыльком, ему хочется взлететь. Или расстояние от перил балкона на шестом этаже до асфальта кажется ему мизерным – не больше одного шага…

Масличкин сидел неподвижно, обливаясь потом. Руки его дрожали. Першин выбросил сигарету в окно и замолчал, ожидая, пока он очухается от обрушившейся на него информации – либо неизвестной ему, либо той, которую он желал скрыть.

– Вы можете это доказать? – шевельнул губами Масличкин.

– Не знаю. В клетках ее мозга обнаружены некоторые гистопатологические изменения, которые не могли образоваться вследствие удара. Положим, их вызывает не только ЛСД и они не выходят за пределы допустимых. Но вот незаконное изъятие дискеты из картотеки психоневрологического диспансера назавтра после Катиной смерти свидетельствует о том, что причина этого «несчастного случая» вам или вашей жене вполне ясна. Вы не учли единой компьютерной системы, объединяющей все психоневродиспансеры и наркологические учреждения. НИИ психиатрии отслеживает и анализирует состояние всех поставленных на учет больных. Тем более назначения такого рода, как ЛСД. Ни один здравомыслящий врач не рискнет применять в лечении наркотик неофициально, если, конечно, он не хочет понести ответственность по статье 224, части 2 «Склонение к потреблению наркотических средств». Сколько, интересно, сейчас стоит выкрасть дискету?.. Впрочем, какое это имеет значение. Я не собираюсь ни обращаться в суд, ни тем более шантажировать вас.

– Зачем… зачем тогда вы мне все это рассказали? – воскликнул Масличкин.

– А разве вы не знали об этом?

– Нет… я – нет… честное слово, не знал… И о том, что ее лечили с помощью наркотика, не имел представления. – Виктор Петрович зажмурился, потряс головой, словно хотел освободиться от наваждения, и порывисто вышел из машины.

Першин на сей раз не пытался остановить его, зная, что никуда он не уйдет, и будет лучше, если он сам расскажет то, что сочтет нужным. Никаких других способов добиться откровенности от этого несчастного все равно не было.

Шел шестой час вечера. На севере сгущались тучи. Масличкин, пошатываясь, дошел до лесопосадки и опустился на бревно, приспособленное под скамью в отведенном для отдыха месте. Походило, он и в самом деле знал далеко не все из услышанного.

Минут через пятнадцать Першин подошел к нему и сел рядом.

– Зачем вы рассказали мне все это? – глядя в пространство, риторически проговорил Масличкин. – Как я теперь буду с ней жить?

– В конце концов, это моя версия, Виктор Петрович, – можете ее не принимать. Но одно я знаю точно: несмотря на серьезные увечья, Катя должна была жить. Я вполне ответственно обещал вам это. Я чувствовал ее, понимаете? Знал, где у нее болит, что нужно держать под особым контролем. Вы же помните, я двое суток не отходил от нее ни на шаг, обмениваясь с ней мыслями и ощущениями… впрочем, вам трудно понять это, а мне трудно объяснить. Я попросил Шахову подменить меня на одну только ночь – когда убедился, что жизнь Кати вне опасности. Но в эту ночь меня под дулом пистолета увели из дома и заставили извлечь пулю из легкого какого-то бандита. А потом привезли в его логово с завязанными глазами для послеоперационного ухода и продержали там два дня. Мне удалось бежать, и первое, что я сделал, был звонок в больницу по поводу Катиного самочувствия. Доктор Шахова сказала, что она умерла. Тогда я уехал, опасаясь преследования бандитов – ведь им был известен мой адрес. Так что не нужно думать, что я бросил вашу дочь, а сам укатил на юг. Зачем я говорю вам все это? Пока я сидел у постели раненого, который оказался их главарем, всем распоряжался гот самый человек, с которым я видел вас в аэропорту. Поймите, Виктор Петрович, мой интерес не праздный, я очень далек от всего этого. Но так сложилось, что теперь меня вызывают на допросы, сажают в тюрьму, явно подтасовывают факты, выискивают улики, берут подписку о невыезде – делают все, чтобы списать на меня убийство Луизы. После этой статьи в «Подробностях» у меня появились основания думать, что между тем человеком и убийцей Градиевской существует какая-то связь.

Масличкин смотрел на него с изумлением и недоверием, но вскоре недоверие сменилось сочувствием. Он окончательно, казалось, вышел из шокового состояния, в которое его поверг Першин.

– Этого не может быть, доктор, – твердо заверил он и даже попытался улыбнуться, демонстрируя, сколь нелепы его догадки. – Вы ошиблись. Обознались просто. Простите, конечно, что я сказал вам неправду в прошлый раз – не из желания скрыть что-то, а полагая, что это не может иметь к вам отношения – вы ведь тогда просто поинтересовались, не является ли он моим телохранителем. Этот человек не может иметь никакого отношения к банде.

– Он ваш сотрудник?

– Он координирует взаимоотношения нашей фирмы и одного из заказчиков по договоренности с учредителем. Очень порядочный, интеллигентный человек.

– Как его фамилия?

– Епифанов. Генерал-лейтенант Епифанов Александр Ильич.

– Как?..

– Из Министерства обороны. А что?

Першину стоило немалых усилий совладать с собою и не выказать охватившего его волнения.

– Вы не знаете… не знаете, где он живет?

– Понятия не имею. Сейчас его нет в Москве. По крайней мере, он собирался лететь куда-то за границу.

Оба надолго замолчали, занятые каждый своими мыслями.

– Конечно, все это должно было рано или поздно кончиться, – заговорил Масличкин едва слышно, будто сам с собою. – Сколько сил, сколько нервов, сколько денег!..

– О чем вы? – не сразу понял Першин.

– Нужно было бросить ее к чертовой матери, лишить материнских прав, оградить от нее ребенка! А я не решился, пожалел. Не Катю жалел, а ее, понимаете? Все-таки десять лет прожили вместе… Институт развален, зарплаты никакой, стали расходиться специалисты. Какие-то коммерческие структуры отняли здание – прекрасное здание на Сиреневом бульваре. С трудом удалось арендовать помещение на два года – у черта на куличках, в Микулине, чтобы спасти оставшееся оборудование. Тех крох, которые выделяло государство, едва хватало на оплату аренды и охрану. К девяносто второму году из ста пятидесяти сотрудников осталось двадцать три энтузиаста – остальные разбрелись кто куда. Я тоже не раз порывался все бросить. В долгах по уши – нужно было кормить семью, уйма денег уходила на Наташу – на врачей, лекарства… которые, как теперь оказалось, на самом деле были наркотиками… Катя без присмотра росла. Слава Богу, пристрастилась к музыке, мы отдали ее учиться. Даже не столько для того, чтобы развить ее способности, сколько чтобы спрятать от каждодневных семейных концертов, которые устраивала эта, как вы сказали, нереализованная артистка. Конечно, девочка все видела, понимала и переживала и оттого росла нервозной, неуравновешенной, молчала целыми днями, на любое замечание реагировала как на ожог… Не знаю, зачем она давала ей этот ЛСД – развить или успокоить… Сволочь!.. Звезда оперетты… шестиконечная!.. Сволочь и дура к тому же!.. Я ни за что не допустил бы этого, уж поверьте. Хлебнул я с нею по самое «не хочу»! Бросил бы тогда все – и жену-алкашку, и лабораторию, – никто бы не осудил, все видели, во что превратилась моя жизнь. Только как-то я по-дурацки устроен – мне никогда не нравилось идти по пути наименьшего сопротивления. А потом… новая жена, новая работа… Я консерватор. И, наверное, трус. Вот и получил… Вы можете поверить в то, что когда-то я весил сто десять килограммов?.. Смешно!.. И вот, году в девяносто втором… да, точно, в сентябре… все начало меняться, благодаря знакомству с Градиевскими. Он был предприимчивым и энергичным человеком, имел свою фирму за рубежом, связи в правительстве – когда-то работал в КГБ, охранял не то МГК КПСС, не то самого Ельцина… И его наша продукция заинтересовала, особенно новейшие опытные образцы. Он нашел деньги на их серийное производство, предложил мне организовать акционерное общество, договорился с военным заводом о предоставлении нам в аренду цеха. Потом этот завод совместно с производственным объединением «Росконверсия» стал нашим учредителем, мы стали выпускать очень ценные приборы «НОИ-2», появился рынок сбыта, укомплектовали кадры, закупили за границей оборудование, а главное – в семье моей все пошло на лад. Наташа бросила пить, у Кати появились первые успехи в музыке. Сам Федор Борисович в России почти не бывал, а Луиза Ивановна оказывала на Наташу очень большое влияние, опекала ее… Но эта светлая полоса как-то очень скоро закончилась, сменилась черной. Градиевский погиб, вы, наверно, знаете эту историю. Убийц не нашли и, я думаю, не найдут. А теперь вот и Луиза… Отказываюсь верить, отказываюсь что-нибудь понимать! Кати… Кати больше нет… – Масличкин сглотнул и отвернулся, подавляя готовые прорваться рыдания. – Странно, – справившись с собой, посмотрел он на Першина, – мы столько лет были знакомы с Луизой, а она скрыла от нас свое замужество… Да и вас я никогда не видел с нею.

– Это был фиктивный брак, – признался Першин в ответ на его исповедь. – Мне нужна была прописка, ей – деньги.

– Деньги Луизе?.. – недоверчиво усмехнулся Масличкин. – Не думаю. Впрочем, не хочу вторгаться в чужие отношения. Извините. Мне очень жаль, что так получилось и вы попали под подозрение. Если бы я мог чем-то помочь…

– Виктор Петрович, а фамилия Малышевский вам ни о чем не говорит? Андрей Григорьевич Малышевский?

Масличкин задумался на несколько секунд, покачал головой:

– Нет.

– А чем занимается та организация, в которой работала Луиза?

– «Спецтранс»?.. Закупкой за рубежом и у отечественных поставщиков специализированной техники: машин для транспортировки негабаритных грузов, автоцистерн, предоставляет ее заинтересованным организациям, налаживает ремонт по всей России. В свое время эта техника принадлежала разрозненным АТП, ее парк находился в плачевном состоянии, а Граф сумел централизовать…

– Как вы сказали? – Першину показалось, что он ослышался. – Граф?!

– А, это… – улыбнулся Масличкин. – Так его называли за глаза. Первые три буквы фамилии и одна – имени: ГРА-диевский Ф-едор. Он так расписывался – Граф…

Страшный образ черного человека потерял свою таинственность. Незнакомец оказался слугой композитора-дилетанта графа Вальзегга цу Штуппаха и появился после кончины жены графа: «Реквием» предназначался для ее поминовения. Но подлинный автор к заупокойной обедне должен был умереть…

Першин был потрясен. Простая эта аббревиатура никогда бы не пришла ему в голову. Теперь все, происшедшее с ним, представало в новом свете. Судя по тому, как запросто рассказал ему Масличкин о человеке, которого за глаза называли Графом, он вообще ничего не знал. Скорее всего его использовали как «подсадную утку», не посвящая в отношения, которые координировал генерал Епифанов.

– А почему вы сказали, что его убийц не найдут?

Масличкин помолчал.

– Вы же читали вчерашнюю статью, – ответил нехотя. – Речь ведь идет не об убийстве директора комиссионного магазина, отказавшегося платить дань рэкетирам.

– Так, значит, вы догадываетесь…

– Нет. Не догадываюсь! – неожиданно жестко ответил Масличкин и в упор посмотрел на Першина: – И вам не советую. Как только я начну «догадываться» – самое малое, что меня ждет, это потеря работы. А может постигнуть и участь Градиевского. Я занимаюсь конструированием и производством опытных образцов навигационного оборудования. Это мой профиль. В прошлом я защитил по нему диссертацию, стал кандидатом наук, возглавил лабораторию, сейчас – директор акционерного предприятия. Ни во что другое меня не посвящали!