Текст книги "Реквием для свидетеля"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

23

Колеса выстукивали нечто несуразное – по крайней мере, не из Амадея.

«Я пережил тебя на четыре года, – думал Моцарт, – теперь у меня свой путь. Может быть, вот эта железнодорожная ветка – аппендикс магистрали Москва – Рязань – и есть мой via delorosa?»

Он сидел на полу в пустом деревянном вагоне старого образца без дверей и без крыши, провонявшем навозом и хранившем флюиды страха: когда-то в нем возили на убой коров.

Черное озеро оказалось на карте Рязанской области. Но даже если бы его не посчитали нужным обозначить, Моцарт догадался бы сам: прошлым летом Епифанов заправлял окружным тылом, а значит, имел в подчинении строительные батальоны, и построить дачу на отшибе было для него парой пустяков.

По «аппендиксу» болтались дрезины и сборные составы, цеплявшие по пути все, чему надлежало быть доставленным в отстойники и тупики, похороненным на паровозных кладбищах и отремонтированным в вагонных хозяйствах. Иногда поезда фрахтовали фермеры-мигранты, платившие «наличкой» диспетчерам и машинистам. К нелегальным составчикам цеплялись краденые грузы. Их сопровождали наемные охранники.

Поезд, в котором ехал Моцарт, не сопровождал никто.

Машинист прокопченного, такого же, как он сам, дизеля Черное озеро знал, и знал множество путей, по которым к нему можно было добраться проще – без лишних расходов и неудобств. Но странный ночной пассажир пожелал ехать с ним, сославшись на срочность и сунув в карман его промасленного кителя пятидесятитысячную купюру. Даже от места в кабине отказался.

Водяная пыль из едва посеревшего беззвездного неба была как нельзя кстати: не хватало уснуть и проспать горку, где предстояло спрыгнуть на насыпь. Остановиться на подъеме машинист не мог, но обещал просигналить.

Сквозь плотную завесу предутреннего ненастья с трудом проглядывали желтые глаза светофоров…

Теперь он был один, совсем один. Если не считать могильщика, шагавшего за такой же старой, как он сам, клячей. И любимый ученик Зюйсмайер, и отец-покровитель ван Свитен, и братья-актеры дальше городских ворот не пошли. В продуваемом восточным ветром щелистом гробу было тесно. Ногу царапало о криво вбитый в крышку гвоздь. Шел пятый час дня, над декабрьской Веной смеркалось. Уже растаял в прожорливой вечности голос священника, и запах кадила сменился запахом смолистой сосны. Из всех пронзавших Вселенную звуков теперь оставался только скрип немазаных тележных колес, да сердитый Харон покрикивал на уставшую от жизни лошадь. В «Реквиеме» этих звуков не было: еще в два часа дня он ничего не знал об их существовании.

Вчера в театре Шиканедера опять давали «Волшебную флейту».

Примерно через час ритм колес стал напряженнее. Справа параллельно «железке» тянулась шоссейная дорога, слева просвечивал редкий подлесок, свернули за холм кусты орешника, обнажив луг в клубах приозерного тумана. Поезд отвернулся в сторону от мокрого шоссе, и когда вслед за камышовым болотом заблестела черная вода, сбросил и без того тихий ход.

Вздрогнул вспоротый тепловозным гудком рассвет.

Моцарт уперся в обшитый ржавым уголком торец и, с силой оттолкнувшись, полетел на мокрую щебенку откоса…

Поезд стремительно таял в молочном рассвете. Прощально мелькнул флажок машиниста, Моцарт помахал ему в ответ.

Трава отросла по колено. Когда бы не машинист, не узнать бы ему луга, по которому впервые довелось бегать босиком. Все остальное тоже казалось подозрительно неузнаваемым. В каких широтах помогает теперь путникам большая желтая звезда по имени Амадеус?..

«Если бы Ковалева была в курсе мужниных дел, – мысленно рассуждал Моцарт, направляясь к прибрежным камышам, – то не стала бы называть Черного озера. Перескажет ли она Донникову то, что узнала от меня?.. Вера свяжется с ним, как только вахтер отдаст ей ключи от «фольксвагена», оставленного на редакционной стоянке. Станет ли поднимать опергруппу Первенцев? Впрочем, я ведь этого не хотел. Больше ни перед кем оправдываться не придется!..»

Берег, который запомнился ему пологим и песчаным, тоже был неузнаваем. Плес, луг, «железка», автодорога за нею… Да, вот оно, то самое место! Вода поднялась, а не спала, как водится в это время… Неужели здесь шли дожди?.. И луг не скошен… Если спиной стать к «железке» и держать все время прямо… Розовеет по правую сторону – там восток. Фасад дачи выходит на юг – это Моцарт помнил точно. Значит, нужно держать все время прямо, ориентируясь во-он на ту островерхую ель в глубине леса…

Над озером послышались выстрелы. Шла охота на уток, их должно быть много в этих местах. Вот и Епифанов возил сюда Ковалева охотиться. Моцарт подумал о картине Маковеева «Ночная охота», которую так живописала Вера. Недаром Маковеев с Епифановым земляки: охота – их общая страсть.

Из-за промокших до половины брюк было зябко. Он хотел обойти озеро по берегу, но сухое место на краю луга у насыпи, похоже, было здесь единственным: стоило забрать вправо – и под ногами противно зачавкало. Чтобы обойти километровое в диаметре озеро по такому берегу, понадобится несколько часов.

Моцарт разделся. Приторочив к голове одежду, вошел в воду. Как только окунулись плечи, чувство холода исчезло и он поплыл, ритмично дыша и взмахивая руками.

«Сегодня в десять мне предписано быть в прокуратуре. Повестку я оставил на сиденье «фолькса». Вера увидит, поймет, что я туда не приду… и непременно свяжется с адвокатом!..»

Поднялся ветер. Мутное солнце скрылось за стеной приближающегося леса. Одежда съехала на сторону и слегка подмокла, но ничто уже не заставило бы Моцарта свернуть с пути.

«Вперед, Моцарт! Только вперед!»

Когда силы были на исходе, он нащупал ногами илистое дно. Самым трудным оказалось преодолеть набрякшее, пузырящееся болото. Вскользь проталкивая найденную на берегу корягу в пиявках, он добрался до низкорослой березки – здесь почва начинала твердеть и уже не «дышала»; когда нога ушла в мякоть между двумя сухими кочками, Моцарт нисколько не испугался, а просто взял правее – к поросшему молодым ельником мыску.

Выстрелы были где-то совсем близко. Как бы шальная пуля или дробинка не угодили в него – это уж будет совсем нелепо.

Одеваясь на песчаной просеке, он вдруг услышал отчетливую автоматную очередь. Это едва ли имело отношение к охоте. Если он не сбился с курса и не попал куда-нибудь на полигон, то, вполне возможно, стреляют на даче.

Наскоро обувшись, Моцарт пошел на выстрелы, но они очень скоро смолкли. «Несколько охотничьих стволов, помноженных на эхо, вполне могли на большом расстоянии создать иллюзию автомата», – решил он, успокоившись.

Молодняк отсекала поросшая травой лесная дорога. Моцарт подумал, что через месяц-другой здесь будет полно свинух и рыжиков. Он пошел перпендикулярно колее, по которой давно никто не ездил. Мокрый мох пружинил под ногами, потрескивали ветки; лесополоса казалась нескончаемо широкой, беспросветной, он даже удивился, что так быстро преодолел ее той ночью. Снова послышались сухие щелчки одиночных выстрелов, и прежде чем стрельба резко оборвалась, он успел выровнять курс.

Наконец показалась грунтовка. Дойдя до глубокого, заросшего бурьяном рва, он огляделся. Дача виднелась справа – метрах в трехстах. Серый каменный дом с черепичной крышей призрачным монолитом нависал над высоким забором; совершенно городское здание не вписывалось в панораму с лесом и полем на восточной стороне – ни селения, ни каких-либо построек поблизости.

У забора замерли две большие машины, на дороге стояла еще одна. Моцарт подумал, что по случаю дня выборов Президента, объявленного выходным, на даче Епифанова собрались «авторитеты» в генеральских погонах – поохотиться, подсчитать барыши, посидеть за «смирновочкой» под дичь.

Пробираясь за деревьями – так, чтобы оставаться невидимым, но все время держать в поле зрения грязно-желтую мятую ленту дороги, – он рассудил, что это хорошо: он получит возможность увидеть весь мафиозный «генштаб» разом, а если повезет, то и засечь номера машин. Не азарт и не жажда отмщения руководили им. Наверно, со стороны все это походило на поединок моськи со слоном, но именно потому он и не стал посвящать в свои намерения никого со стороны. Ему нужны были имена, лица, улики – тогда он станет неуязвим!

Добежав до участка леса напротив ворот, он сиганул в заросший ров. Отсюда было видно все как на ладони.

За машинами притаились четверо в масках, направив на окна дачи стволы автоматов. Три одинаковых автомобиля «ниссан-патруль», поблескивая никелем в рассветных лучах, не иначе принадлежали каким-то спецслужбам: и одинаковые автоматы с подствольниками, и серые пятнистые комбинезоны, и даже уставные камуфляжные маски с круглыми дырами для глаз и ртов походили на амуницию «Альфы» или «Сириуса» – шевронов отсюда было не разглядеть. Но то, что бандиты экипируются не так, Моцарту было уже известно. Над забором стелился дымок. Пахло паленым мясом. Не иначе, группа захвата застала банду за пожиранием шашлыков на рассвете.

«Свои, – подумал Моцарт об автоматчиках и едва не сплюнул от досады: – Опередили!» Было это, впрочем, неплохо: дальше чем определить местонахождение логова, бывшего еще совсем недавно его тюрьмой, и понаблюдать за происходящим, его фантазия не работала. Но все же и обидно было от того, что теперь он наверняка не встретится ни с Епифановым, ни с Графом с глазу на глаз, теперь они не в его власти, а во власти правоохранительных органов, и ему отводится роль не обвинителя, а всего лишь свидетеля – значит, снова оправдываться перед Первенцевым, судом и собой…

За воротами взревел мотор, и со двора стремглав вылетела бежевая «волга». Моцарт готов был отдать голову на отсечение, что это – та самая, что преследовала его на московских улицах! Получалось… что за ним следили сотрудники милиции?.. Чертовщина!

Вздыбив мокрую грунтовку, «волга» свернула направо. Фонтан гравия брызнул в сторону рва, несколько камешков оказались на расстоянии вытянутой руки от Моцарта. Затем произошло и вовсе непредвиденное: автоматчики не открыли огня и не пустились в погоню – «волга» коротко притормозила у крайней от леса машины, и из-за тонированного окошка послышалась приглушенная команда: «Уходим!»

Со двора стали выбегать люди в таких же одинаковых комбинезонах и масках. Всего их Моцарт насчитал девять. Четко распределившись по «ниссанам», они умчали за «волгой» вслед.

Бросились за кем-то вдогонку, получив сообщение по рации? Но что означало в этом случае «Уходим!»?..

Между тем никто за ними не гнался и проводить никто не вышел. Дача словно омертвела. Двигатели стихли вдали, наступила гнетущая, недобрая какая-то тишина. Ветер плутал в верхушках сосен, поскрипывал приоткрывшейся створой ворот, прижимал к земле траву. В глубине леса прокричала птица.

Моцарт осторожно выглянул из своего укрытия. Не увидев никого поблизости, встал… но не успел разогнуться в полный рост, как мощный взрыв потряс землю и отшвырнул его на дно оврага. Оглохший, ошеломленный, он лежал, обхватив голову руками, и уже решительно ничего не мог понять: где он, кто эти люди, зачем они испортили такой хороший дом и почему он снова оказался на войне, словно и не было семи лет беззаботной жизни?.. Грохот обломков, лязг железа, звон разбитых стекол смешались; жаркая волна гари и свет пламени дошли до сознания спустя несколько секунд. Поняв, что все кончено, что теперь он здесь один и больше уже ничего произойти не может, Моцарт заставил себя встать.

В клубах быстро разносившихся ветром пыли и дыма лежали развалины дома. Часть его – правое крыло первого этажа и даже проем окна с рамой без стекол – каким-то образом уцелела. Не раздумывая, Моцарт бросился в пролом в изгороди.

Рухнула тяжелая бетонная балка, погасила горевший пол. Едкий дым заволакивал единственную уцелевшую комнату. Из-за опрокинутого кресла торчали чьи-то ноги в грубых ботинках армейского образца. Моцарт разгреб обломки, схватил лежавшего за брючины и выволок на свет.

Человек был мертв. Очередь рассекла грудную клетку; одежда промокла от крови, еще не успевшей остыть. На месте правого глаза зияла дыра. Моцарт перевернул его на живот, осмотрел. Мертвого добивали в затылок – одиночным из пистолета. Спецназовцы в Афгане называли такие выстрелы «контрольными»…

Под обломками он нашел еще два трупа. В одном сразу, несмотря на большое выходное отверстие между глаз, Моцарт опознал Толстяка, ударившего его в коридоре, а после извинявшегося по настоянию Епифанова. Никакого мстительного чувства он не испытал – напротив, теперь ему было искренне жаль своего обидчика. В мертвой хватке Толстяка был зажат пистолет-пулемет «ингрэм». Когда-то после очередного рейда в горы такой подарил ему командир взвода разведчиков Магомед Салаватов, и Моцарт стрелял из него во дворе полевого госпиталя по бутылкам из-под шампанского. Попал, кажется, в одну…

Он наклонился, осторожно выкрутил из могучей пятерни мертвеца пистолет, проверил обойму. Все патроны были на месте – Толстяк то ли не успел выстрелить, то ли прятался и не хотел себя обнаружить.

Другого он тоже узнал: «Даю вам пять секунд на размышление», – вновь услыхал навсегда запомнившийся бас. Одна пуля угодила бандиту в сердце, другая прошила голову от темени до позвонков.

Мокрый, перепачканный пылью и кровью, с посеревшим от гари лицом в разводах сажи, Моцарт вылез из подвала, где не нашел ни живых, ни мертвых. Под завалом могли остаться трупы Графа и Епифанова, и он с усердием, достойным сотрудника спасательного отряда МЧС, принялся разгребать черепицу, блоки, балки, оттаскивать обломки перекрытия, пока не нашел еще двоих, расстрелянных из автоматов в упор. Опознать их не было возможности.

Поняв, что больше никого здесь не найти, он вышел во двор. Под навесом алела огромная лужа крови. Трупа не было, убегавшие налетчики раненых не выносили – значит, всех, кого они убили в перестрелке, оттащили в подготовленное ко взрыву здание.

Со стороны леса послышался стрекот вертолета. Черная «вертушка» вылетела так стремительно, как будто ждала в засаде. На несколько секунд она зависла над руинами, а потом резко ушла влево и легла на круг, постепенно снижаясь. Поле с тыльной стороны дачи оказалось неплохой посадочной площадкой. Едва колеса коснулись земли, из вертолета выскочили трое с автоматами и помчались к развалинам. По сброшенному металлическому трапу медленно спустился худощавый, наполовину седой человек в распахнутой летной куртке.

«Граф! – сразу же узнал его Моцарт. – Значит, живой…»

Сжимая в руке «ингрэм», Першин спрятался под обломком стены.

Сердце стучало так, что, казалось, выдаст его. Слышно было, как осыпается битая черепица и хрустит стекло под башмаками неизвестных. Еще минута – и его обнаружат. Нужно что-то предпринять… быстро!.. что?!

– Пятеро, товарищ полковник, – послышался негромкий голос. – В затылок стреляли, сволочи, чтоб наверняка… Вот шестой!

– Конвойная бригада, – отвечал другой, подальше.

– Ничего, они уже на небесах, – раздался голос Графа совсем рядом.

– На небесах их не примут, гореть им в аду!

– Обыщите все!

Не обнаружить отделенное рухнувшей стеной пространство не могли. Еще совсем немного, и Моцарта выволокут на свет божий, станут допрашивать и, может, даже бить, если он не возьмет инициативу в свои руки.

Граф постоял, повернулся и сделал шаг от рухнувшей стены. Потянуло вирджинским табаком.

В два прыжка одолев дистанцию до Графа, Моцарт обрушил на его затылок удар рукояткой тяжелого пистолета, но упасть не дал – обхватил локтевым сгибом шею и приставил к виску ствол.

– Бросай оружие!!! – закричал так, что в лесу откликнулось эхо.

Двое, попавших в поле зрения, застыли от неожиданности. Моцарт обшарил взглядом развалины и, прикрываясь обмякшим Графом, повторил:

– Оружие бросай! Пять секунд на размышление! Раз!..

Двое синхронно отбросили автоматы.

– Где третий?! Выходи!.. Два!..

Из-за остова появился третий. Демонстративно бережно положил автомат на клумбу.

– На землю все!! Мордами вниз!.. Три!! – выстрелил Моцарт куда попало.

Трое мгновенно упали ниц.

«Господи, что дальше-то?.. – лихорадочно соображал Моцарт. – В вертолет их, что ли?.. Или лететь самому?.. Кажется, в кино кричат: «Рацию на милицейскую волну!»… А мне что кричать? На какую волну? Куда лететь-то?..»

– Четыре!! – машинально выкрикнул он только потому, что пообещал досчитать до пяти… и высадил в небо оставшиеся патроны.

Теперь можно было считать хоть до ста.

Уперев ствол в живот Графа, Моцарт хотел обыскать его – не мог же он прийти сюда без оружия? Но Граф внезапно открыл глаза, навел на него «фокус».

– Не двигаться!! – хрипло прокричал Моцарт, чувствуя, как холодеет от страха в желудке.

– Слезьте с меня, Першин, – поморщился Граф. – И прекратите истерику.

Тон его был спокоен и снисходителен настолько, что Моцарт замешкался. Секунды хватило двоим для того, чтобы направить на него автоматы, а третьему – приблизиться каким-то замысловатым зигзагом и в резком длинном выпаде выбить ногой бесполезно щелкнувший «ингрэм».

– Отставить! – приказал Граф.

Моцарт инстинктивно хотел поднять руки вверх, но Граф ленивым жестом позволил этого не делать и сел. Где-то далеко выли сирены, но никто из вертолетного десанта на них не реагировал.

– Вы что, доктор, не навоевались? – приложив ладонь к ушибленному затылку, покачал головой Граф. – Надо же! Спецназ ГРУ мордой вниз положил!.. Стояли бы за операционным столом, это у вас лучше получается.

Сзади послышался смех. Моцарт оглянулся. В распахнутых воротах стояли еще двое с автоматами наперевес, которых он раньше не видел – не то они оставались до поры в вертолете, не то он спрятался раньше, чем они вышли. Остальные, включая Графа, тоже захохотали.

Земля под ногами Моцарта качнулась, и он от всей души пожалел, что не утонул в болоте.

К развалинам подкатил автомобиль «скорой помощи», за ним – микроавтобус, пожарная машина; двор заполнился сиянием мигалок, командами, топотом бегущих ног. Пожарные принялись споро разбирать обломки, от микроавтобуса к руинам проследовали саперы с миноискателями, в «скорую» пронесли носилки с первым трупом.

О Моцарте словно забыли. Происходящее оказалось выше его понимания, все стало растворяться в окончательно наступившем дне. Он достал из кармана то, что раньше было сигаретами – мокрый липкий комок картона, выбросил его и пошел со двора прочь.

24

– Першин! – Поравнявшись с ним, Граф протянул пачку «Мальборо». – Покурим?

Они вышли через пролом в стене, присели на пни обочь дороги.

– Спасибо вам, доктор, – выпустив струйку ароматного дыма, сказал Граф. – Я перед вами в неоплатном долгу.

Моцарт усмехнулся:

– Да чего уж там… Рассчитались сполна!

– Ну, нет, – засмеялся Граф, – это не я, это Градиевский с вами рассчитывался!

– То есть?.. – недоверчиво уставился на него Моцарт. – А вы… кто?

– А я – всего лишь его копия. Зачем вы вернулись сюда? Кто вас надоумил вмешиваться в дела, которые вас не касаются? – Так разговаривает добродушный, но строгий учитель с нашкодившим учеником.

Моцарта эти слова рассердили:

– Да?.. Обвинение в убийстве Луизы Градиевской, которое мне собираются навесить, меня тоже не касается?! – язвительно спросил он.

Агрессивному тону неизвестный значения не придал – его куда больше занимал собственный затылок.

– Ах, так вы собирались найти здесь убийцу, – покрутив головой в обе стороны, безразлично сказал он. – И что? Доставить его в тюрьму?

– А что я должен был делать, черт побери?! Сидеть и ждать, пока в тюрьму доставят меня?!

– Успокойтесь, Владимир Дмитриевич. Никто и никуда уже не собирается вас доставлять.

– Следить за мной тоже никто больше не будет?

– Разве за вами кто-то следил?

– Нет! Мне померещилось!

Дверцы «скорой» захлопнулись, она не спеша поползла по дороге – ее пассажирам спешить было уже некуда.

– А потом… кто мне даст гарантию, что меня не отправят вслед за моей супругой и ее первым мужем?

– Да жив ее первый муж, – вздохнул собеседник. – Сидит в тюрьме на Лубянке. И сидеть ему там долго и прочно.

– Градиевский… жив?! А… кто же тогда похоронен на Домодедовском кладбище? – Моцарт решил прояснить эту историю до конца.

– Его телохранитель. Не самая удачная операция кадрового офицера контрразведки – такие трюки в наше время уже не проходят.

– Зачем… все это? – искренне удивился Моцарт.

Неизвестный снова вздохнул, прижал к простреленной груди ладонь.

– Значит, было зачем, – ответил нехотя.

Моцарт с силой швырнул под ноги окурок и порывисто встал, намереваясь уйти подальше отсюда.

– Погодите же, доктор, – усмехнулся неизвестный, очевидно, рассудив, что как-никак врач оказался втянутым в это дело по его вине. – Присядьте. Кое-что я вам расскажу. Не стоит сердиться, ей-Богу. Есть у нас такое золотое правило: меньше будешь знать – дольше проживешь… Вот Градиевский, например, знал много. Так много, что предпочел быть заживо погребенным…

После службы в Афганистане он занимался техобеспечением кремлевской охраны. В памятном августе девяносто первого был уволен из КГБ и решил заняться бизнесом – основал совместную посредническую фирму, через которую сплавлял за рубеж некоторые не принадлежавшие ему товары – автомобили, компьютеры, лекарства, пускал в оборот денежки доверчивых клиентов, не брезговал общением с наркодельцами, поставлял по налаженным каналам сырье для подпольных «фармацевтических фабрик». И не подозревал, что вся его коммерческая деятельность пристально отслеживается влиятельными чинами в правительстве, ФСК и Минобороны. Его «разоблачили», но вместо срока в местах не столь отдаленных предложили сотрудничество. И через его фирму «Ост», основной капитал которой к тому времени оказался за границей, стали оприходовать имущество, недвижимость и даже вооружение Западной группы войск – она тогда выводилась из стран содружества. Все это превращалось в дорогие иномарки и деньги, которые переводили на счета в западные банки. А со временем этот канал использовали для перекачки того, чему надлежало быть уничтоженным по конверсии. Сами понимаете, где пользуется спросом такой товар – в районах боевых действий. Разоружение стал контролировать соответствующий Комитет, в который вошло несколько причастных к этим махинациям правительственных чиновников и сотрудников Министерства обороны. Аппетиты их возросли, они стали прибирать к рукам предприятия оборонной промышленности, в частности – «Ладью», для чего учредили акционерные фирмы, и теперь уже началась утечка стратегического сырья – вплоть до ядерного топлива.

Но, как говорится: «Сколь веревочка не вьется…». Главная военная прокуратура раскрутила эту механику довольно быстро и стала задавать Градиевскому всякие каверзные вопросы. А чтобы он не смог на них ответить, его покровители постарались от него избавиться. Киллер пытался расстрелять его из машины прямо на проспекте Мира, но тогда его спас телохранитель, за что он его впоследствии и «отблагодарил».

Ушлый контрразведчик Градиевский прекрасно знает, с кем и какие «игры» он затеял: уйти из страны не дадут, в живых с таким компроматом не оставят. Вот и вспомнил он то, чем занимался в Афганистане. А занимался он там подготовкой диверсий. Послал телохранителя в кассу аэропорта за билетом, вручив свой паспорт, но тот от дома не успел отъехать – одна воронка осталась. Да еще – четверо раненых, контуженных соседей, вылетевшие окна, два покалеченных авто… У Градиевского к тому времени авиабилет уже был – во Франкфурт. На чужое, разумеется, имя. Со всеми документами его и взяли в Шереметьеве через две недели после собственных похорон.

Все попытки тогдашней Генпрокуратуры докопаться до виновников, как нетрудно догадаться, были тщетными – не находили поддержки в Думе, правительстве, бойкотировались президентской администрацией. Но одно было несомненно: не обошлось без помощи западных спецслужб, которые всегда знали лучше, что делается у нас, чем у себя дома. А так как господин Градиевский имел непосредственное отношение к охране Ельцина в ту пору, когда тот еще не был президентом, то тень подозрения падала на сановное окружение, и с высочайшей санкции дело Градиевского взяла в разработку СВР – Служба внешней разведки. Мы тогда усиленно разрабатывали меры профилактики утечки ядерного оружия и других средств массового уничтожения.

«Ост» мы решили не трогать, «воскрешение» Градиевского держать втайне – на случай, если снова придется ввести его в игру. И такой случай представился…

Через полтора года в Минобороны объявился новый заместитель начальника тыла Вооруженных Сил генерал-лейтенант Епифанов. Личность весьма неординарная, но по уши погрязшая в коррупции и зависимая, к тому же замешанная в убийстве преемника Графа Малышевского…

– Кого? – испуганно воскликнул Моцарт.

– Да, да, Владимир Дмитриевич, того самого, что познакомил вас с Луизой.

– Ничего не понимаю!

– Для всех Градиевский был мертв. Кроме Луизы и Малышевского, которые знали, что он уехал из страны, и ждали, пока все утихнет и он объявится. Но, видимо, кто-то еще усомнился в успехе покушения со взрывом, и по совету Малышевского Луиза Ивановна вторично вышла замуж – за первого встречного, которым на свою голову оказались вы, и на тех условиях, которые ее устраивали. Незадолго до своей «смерти» Градиевский передал полномочия по делам теперь уже полностью зарубежной фирмы «Ост» Малышевскому, тот отбыл в Белград и стал выжидать, пока Градиевский обоснуется в Германии и даст о себе знать, а заодно сообщит, куда следует перевести капиталы «Оста». Попросту они собирались присвоить все, что два года сколачивалось целым синдикатом. Речь, как вы понимаете, шла о сотнях миллионов долларов.

По засвеченному каналу, естественно, работать никто не рисковал, но глаз с него не сводили – и мы, и те, чьи денежки оказались замороженными. Для того там и объявился в качестве военного атташе при посольстве России генерал Епифанов. Чтобы вытащить из подполья заинтересованных в реанимации «Оста», мы показали живого Градиевского. Малышевский тут же попытался выйти с ним на связь, но в этой игре участвовали профессионалы международного класса. Замысел их раскусили, и Епифанов по заданию своих хозяев отправил афериста на тот свет и спрятался за новую должность в ведомстве на Арбатской площади. Можно его было, конечно, арестовать, только что бы это дало? Знал он немного, между тем полторы тонны ядерного топлива, снятого с «конверсионных» боеголовок, бесследно исчезли, а кто стоит за этим, было по-прежнему неизвестно.

Градиевский – даром что чекист – уже никуда не годился: психовал, говорил, что его сразу же ликвидируют, как только он объявится, и предпочел из тюрьмы не выходить. Вот тогда и созрел рискованный, но единственно возможный план, по которому я стал его дублером. Исключительно благодаря одинаковому с ним росту и цвету глаз. Остальное мне «доделали» ваши коллеги – немножко нос, немножко губы, немножко разрез глаз…

– И вы стали его копией?

– Ну, копией его я, конечно, не стал. Но я стал Градиевским, который изменил облик, чтобы не быть похожим на себя. За полтора года мы с ним сжились основательно, съели не один пуд соли и на конспиративной квартире, и в камере, так что знал я о нем практически все. И вот в этом облике, слегка подправленном – или подпорченном – гримом, что вполне оправдано для «умершего», скрывающегося от властей, я появился перед Епифановым. Отрекомендовался ему Градиевским – то есть законным владельцем фирмы «Ост», единственным, кто вправе распорядиться ее капиталами…

– И он поверил?

– Епифанов лично Градиевского не знал. Но если бы увидел где-то его «прижизненное» фото, то наверняка бы поверил. Хотя моя «легенда» полной идентификации и не предусматривала.

Я ему сразу, с порога, что называется, выложил в лицах и документах, кто он такой – подробно, с доказательствами в виде фактов и фамилий, о которых мог знать только Градиевский, рассказал о том, чем он занимался в Белграде, показал копии некоторых документов, подтверждающих его причастность к махинациям с имуществом ЗГВ и изобличающих его в убийстве Малышевского. И предложил сделать выбор: либо подлинники этих документов, которые якобы хранятся в надежном месте, становятся известными Генеральной прокуратуре (а один из их покровителей – Ильюшенко к тому времени прочно сидел «под колпаком», о чем уже просочилась информация даже в печать, так что речь шла о новом прокуроре Скуратове), либо он работает в паре со мной, поставляет интересующие меня сведения и со временем становится моим компаньоном. Так что деваться ему было фактически некуда. Проще говоря, я предложил ему заняться рэкетом.

А дальше все складывалось, как было задумано. Он сообщал мне о том, что ему становилось известно. В частности, о том, когда и как будет транспортироваться уран, который мы не могли найти два года…

– Вы поэтому сказали мне, что должны встать на ноги через семнадцать дней?

– Совершенно верно. Но стало известно и кое-что еще, более важное, чем эта частная операция: канал утечки секретной информации и фамилия одного из лидеров этой мафии – члена Консультативного совета при Комитете по разоружению, депутата Госдумы, миллионера Ковалева. Кроме основного занятия, он, так же как и Епифанов, тесно сотрудничал с наркодельцами-международниками. Епифанов предложил мне с ним встретиться на предмет переправки в Западную Европу крупной партии метадона, который изготавливался в одной из лабораторий корпорации «Фарма». Отдел ФСБ по борьбе с контрабандой и наркобизнесом выследил кого-то из торговцев и устроил засаду на территории небольшого завода, где мы встречались, и во время встречи начал операцию по захвату. Услыхав выстрелы, Ковалев заподозрил подставку и пытался меня застрелить, но я опередил его. К счастью, по его требованию мы встречались с глазу на глаз, Епифанов в кабинете не присутствовал. Я перехватил инициативу, крикнул, что это ловушка, и под прикрытием охранников Епифанова пытался скрыться – как вам известно, не совсем удачно: в перестрелке меня ранил кто-то из оперативников.

– Как же вы нашли меня? – спросил Моцарт.

– Ну, о вас я был осведомлен, – улыбнулся неизвестный, – мы ведь давно следили за Градиевской. Знал и о вашем увлечении Моцартом, и о том, что вы волшебник в своем деле. Как раз такой оказался нужен – я сразу понял, что ранение более чем серьезное. Кроме того, что не хотелось умирать, шла насмарку вся операция. И я назвал вас Епифанову, полагая, что он отвезет меня к вам. Но он и его команда действовали по бандитской логике… Мне очень жаль, что так случилось, поверьте. А потом вы стали откалывать номера – убежали, не обратились в милицию, уехали из Москвы…