Текст книги "Реквием для свидетеля"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Ты пьешь?

– Вчера об этом меня спрашивали на допросе. В глазах нашей сочинской хозяйки я вообще алкоголик. Пара бутылок коньяку, странным образом не изъятая при обыске, стала тому подтверждением.

– Извини… Ты слушаешь меня или Сюзанну?

– Тебя, – убрал он звук. – Говори.

– Я разыскала Маковеева, как ты просил. Это тот самый Маковеев Владимир Иванович. Он родом из Иркутска, но уже пять лет живет в Москве. Картина «Туман над озером» – одна из его первых, он ее почему-то не любит… Написана им на берегу Гусиного озера. Слышишь?..

– Слышу, слышу! А где это? – замер Першин.

– Это неподалеку… неподалеку от Байкала, в Бурятии. Говорит тебе это о чем-нибудь?

– О том, что я попал пальцем в небо, – буркнул Першин себе под нос.

– У меня для тебя есть кое-что еще, – сообщила Вера вдруг повеселевшим голосом.

– Ты сняла для нас ковчег, – иронично усмехнулся он, успев подумать: «Да гори все синим пламенем, в конце концов! И озеро это, и Граф, и его дача, и это убийство… Чему быть, того не миновать, непротивление злу – отменная защита! Захотят – посадят и невиновного.

– Ты, конечно, третьей полосы сегодняшних «Подробностей» не читал? – не отреагировала на иронию Вера.

– И всех остальных тоже. – Снова воцарилось молчание. Он понял, отчего она молчит. – Вот ты мне привезешь, и я почитаю.

– Когда?

– Немедленно. И предупреди Нонну, не то твой Сухоруков натравит на нас армию.

Не дожидаясь ответа, он положил трубку, постоял в раздумье – убирать или подождать Веру, чтобы она увидела весь этот бардак? Коньяк на голодный желудок уже затруднял работу мысли, размягчал тело, безудержно захотелось спать.

«Так недолго и оскотиниться! – взял он себя в руки и, на ходу снимая грязную рубаху, отправился в ванную. Час, покуда доберется Вера, был в запасе: контрастный душ за это время вполне справится с грязью, хмелем и усталостью. – У девчонки праздник, видать, что-то опубликовали. Она хочет разделить его с тобой…»

Вера появилась раньше, минут через тридцать – сорок – домчала на такси.

– Господи, что это? – застыла на пороге.

– Упаковываю чемоданы, – мрачно пошутил Першин, встретив ее в прихожей поцелуем. – Сотрудники МУРа мне немножко помогли.

– Ах да… Этот следователь – Первухин?.. – спрашивал, как у тебя оказались туфли моего отчима, – по-хозяйски прошла она на кухню.

– Придется купить Сухорукову новые. Теперь их продержат в прокуратуре до суда. Это, как мне объяснили, вещественное доказательство: предмет, призванный изобличить преступника или доказать его невиновность. Я полагаю, левый туфель меня оправдывает, а правый – обвиняет.

Шутка Вере понравилась, она засмеялась, извлекая из сумки шпроты, колбасу, коробку суфле, перепелиные яйца.

– Я рада, что ты не теряешь присутствие духа.

– Ты получила гонорар?

– Заняла у Нонны.

– Зачем?

– Затем, что кончились деньги. И еще потому, что тебя выпустили из тюрьмы и тебя надо кормить.

Теперь пришел черед веселиться Першину, он рассмеялся, как не смеялся давным-давно, – настолько странным и до слез, до коликов нелепым показалось ему запросто, буднично произнесенное это: «Тебя выпустили из тюрьмы».

– Ха-ха-ха-ха!.. По этому… по этому случаю… действительно стоит надраться до поросячьего визга!.. Такое со мной бывает не часто!.. Ха-ха-ха-ха!..

Когда стол был сервирован, она вспомнила о газете.

Статья, жирно обведенная в рамку, называлась «Беспредел» и имела подзаголовок: «Спрут терроризма протягивает щупальца к ядерному комплексу». Внизу стояла фамилия М.Григорьев, и Першин недоуменно посмотрел на Веру: если автор – не она, то какое отношение к нему может иметь все это?

– Читай, читай, – кивнула Вера и принялась заваривать кофе.

«Двенадцать спецназовцев МВД погибло вчера в перестрелке. И не где-то в далекой, уже не способной преподносить сюрпризы Чечне, а… на Можайском шоссе, по которому следовала охраняемая колонна со смертоносным грузом – 1,5 т урана-238, излучавшим радиацию в 1000 раз выше предельно допустимой нормы. Бандитский налет был внезапным и хорошо подготовленным – с использованием современнейшего стрелкового оружия, скоростных автомашин и даже… вертолета. В двадцать три часа двадцать минут (время было «зафиксировано» пулей на часах головного «КамАЗа») колонну, принадлежавшую крупнейшему в России производственному объединению «Ладья», специализирующемуся на демонтаже ядерных установок, атаковали неизвестные в масках. Автоматным огнем уничтожив охрану, бандиты погрузили защитные цилиндрические формы в контейнер. Появившийся со стороны ближайшего населенного пункта Дорохове многоцелевой вертолет (специалисты полагают – «Ка-62», грузоподъемность которого рассчитана на 2500 кг) подцепил на внешнюю подвеску груз и улетел в неизвестном направлении. Ни диспетчерские службы расположенного в 22 километрах аэродрома Кубинка, ни локаторы дислоцированных в этом районе частей ПВО вертолет не зафиксировали. Судя по тому, что колонна следовала без желтых опознавательных знаков радиационной опасности, террористы были поставлены в известность кем-то из ответственных за транспортировку урана-238 и изотопа иридия-192 к месту захоронения, проводившуюся с соблюдением секретности. Кроме винтокрылого «миража», словно растворившегося в воздухе, вызывает недоумение и тот факт, что ни одна из машин налетчиков подмосковными постами ГАИ задержана не была. МВД совместно с подразделениями Минобороны принимает запоздалые меры по поиску и задержанию преступников, прочесывает окрестные леса и водоемы. До недавнего времени стоимость урана-238 составляла 4 доллара за грамм, но если преступники полагают выручить за похищенное 6 млн. долларов, то они заблуждаются. Как нам сообщили в пресс-центре ФСБ, такая сделка нереальна: уран-238 нынче не в цене, да и вывезти такое количество радиоактивного вещества за пределы России невозможно. Есть опасение, что террористы могут использовать его для изготовления т. н. «ядерных бомб с низкой степенью интенсивности». По неофициальным данным, на территории Боснии силы НАТО уже провели испытания в боевых условиях нескольких таких мини-бомб, содержавших 300-граммовые пластины с содержанием урана-238. Не новшеством является и миниатюрное ядерное оружие, внешне представляющее «чемоданчик» весом 25 кг или «рюкзак» весом 30 кг. 300 г урана и 2,5 кг плутония достаточно для бомбы, которая сметет с лица земли большой город. Специалистов-атомщиков, способных изготовить такое оружие в условиях кустарного производства, хватает. Не станет дело и за фирмами, которые возьмутся за транспортировку атомных материалов под прикрытием своих грузов. Эксперты отмечают, что такие материалы, снимаемые с уничтожаемых согласно договорам ракет, уже неоднократно становились объектом повышенного интереса террористов. Есть ли связь между ограблением колонны и покушением на члена Консультативного совета при Комитете по разоружению Юрия Ковалева? Его обнаружили смертельно раненным на территории заброшенного керамического завода через два часа после перестрелки сотрудников РУОП УВД г. Москвы с наркодельцами, о которой наша газета писала 14 июня с.г. Можно ли допустить отсутствие связи с вышеописанными событиями насильственной смерти коммерческого директора АОЗТ «Спецтранс» Л.И. Градиевской, чей труп был найден вчера утром в ее квартире? Только в том случае, если не знать, что именно «Спецтранс» арендовал на 25 лет один из цехов «Ладьи» площадью в 6 тыс. кв. м. и, по существу, является предприятием, учрежденным «Ладьей» совместно с ПО «Роскон-версия». Но «Спецтранс», так же как АПЗТ «Ной», занимающий соседний цех все той же «Ладьи» площадью в 4,5 тыс. кв. м., зарегистрированы… иностранной (Белград) фирмой «Ост», ставшей монополистом «Ладьи» и завладевшей 51 % ее акций! Куда уходит ядерная начинка, подлежащая уничтожению в районе Северодвинска, где работает один из филиалов «Спецтранса», наверняка известно вице-премьеру г-ну Кумынину, генералам МО и Комитету по разоружению. Но всевозрастающий интерес криминальных структур к деятельности военно-промышленного комплекса, вторжение в оборонную промышленность мафии не может не настораживать. Стоит ли удивляться дерзкому ограблению спецколонны со стратегическим грузом, если предприятия, подобные «Ладье», которые по закону не могут быть приватизированы в целом, акционируются по частям под видом аренды? И что станет с Россией, если на них начнут изготавливать ядерные бомбы для террористов?»

Першин отложил газету, прикрыл глаза и попытался восстановить цепочку происшедших с ним событий с учетом прочитанной статьи.

– Кто этот Григорьев? – спросил он вполголоса.

– Наш спецкор. Вхож в Думу, на Арбатскую площадь. По-моему, есть у него каналы информации и на Лубянке.

Вера уже сварила кофе и сделала бутерброды, сидела у окна и курила, со скрытым, непонятным торжеством поглядывая на Першина.

– Ты рад?

– Чему?

– Тому, что фактически оправдан? Дело ведь вовсе не в ограблении твоей дражайшей, а в мафиозных разборках, к которым ты не причастен.

Першин улыбнулся и по-отечески погладил ее кончиками пальцев по щеке, как делал раньше, зная, что ей это нравится. Вера неожиданно схватила его руку, поцеловала в открытую ладонь; тщетно он пытался отдернуть ее – она прижимала к груди его кисть, как драгоценность.

– Спасибо, девчонка, – улыбнулся Першин, заглянув в ее пропитанные нежностью глаза. – Правда, все не совсем так, как ты обрисовала.

– Почему?

– Когда речь идет о шести миллионах долларов, не говоря о борьбе мафии с Минобороны за монополию на атомную бомбу, когда с помощью вице-премьера и генералитета прибирается к рукам и переправляется за границу военный завод, проще списать убийство коммерческого директора на ревнивого или алчного мужа, чем копаться во взаимоотношениях военной разведки, Федеральной службы безопасности и других спецслужб. Я ведь в прошлом человек военный – знаю, что почем. Бандитская акция с применением вертолета, «мираж», растворившийся в воздухе, бесследное исчезновение полутора тонн радиоактивного вещества – сказки для дураков.

– Но ты-то здесь при чем? Тебе до этого какое дело?

– Видишь ли, реальность, от которой мне никак не удается освободиться, такова, что я оказываюсь единственным, кто догадывается о мотивах и исполнителях этой акции. Единственным из всех живых.

– Что ты такое говоришь? – испуганно прошептала Вера. – Они же могут…

– Не думаю. Если бы меня хотели убить, то давно бы сделали это. Не знаю, по каким соображениям они этого не делают. Возможно, из благородства, во что я верю меньше всего после расправы с бригадой «скорой». И все же банда не государство – их законы в отличие от государственных соблюдаются свято. Даже в воровской среде несоблюдение законов и принципов сосуществования карается смертью. Поэтому преступность крепнет и процветает, а государство гниет и разваливается. И чтобы не развалиться до конца, идет на альянс с более сильным противником.

Вера смотрела широко распахнутыми глазами, все более удивляясь неслыханным доселе от него речам.

– Ты изменился, Моцарт. Боже, как ты изменился за эти последние дни! – всхлипнула она, едва он замолчал.

Першин оторвал от сигареты фильтр, закурил.

– Я не хочу, чтобы ты менялся, – порывисто присев подле него на корточки, сказала Вера. – Брось все, не надо! К черту государство, мафию – ты должен вернуться к своей работе, думать о Моцарте, слушать его музыку, которая дает тебе силы.

– Думать о Моцарте? Кому все это нужно?

– Да тебе же, тебе! Моцарт – это ты, у тебя в этой жизни свое место, оно отведено тебе Богом, и не смей заниматься тем, что тебе не свойственно!

«Вы же гений, вы Моцарт», – снова вспыхнули в памяти слова Масличкиной.

– Какой же я Моцарт, если меня можно купить? – поднял он ее и усадил напротив.

– Тебя?

– Я не говорил. Они послали мне денег. Много денег.

– Кто?

– Не знаю. Это настолько маловероятно, что никто бы мне не поверил. Чтобы нейтрализовать меня, они подстроили так, что я стал дважды убийцей: вначале – этого Ковалева, о котором тут пишет ваш Григорьев. Ведь он умер у меня на столе. Он много знал и был для них опасен. Затем – собственной жены, которая и женой-то мне никогда не была… Я стал интересоваться одним человеком… видел его в банде, а потом – с отцом одной моей пациентки, девочки семнадцати лет, очень одаренной скрипачки. Ее звали Катя Масличкина, чем-то она походила на мою дочь… Так вот, ее отец – сотрудник того самого предприятия «Ной», что упоминается в этой статье. Но я думаю, все началось еще раньше. Контрольный пакет акций «Ладьи» оказался в Белграде. Именно туда уехал мой сослуживец Андрей Малышевский, сотрудник Генштаба. Якобы с миротворческой миссией в «русский батальон».

– Это может быть совпадением!

– Ни к чему себя обманывать, – усмехнулся Першин. – Это он познакомил меня с Градиевской… Так вот, стоило мне поинтересоваться, кто тот человек, что сопровождал Масличкина, и Градиевскую убили, а меня спрятали в каталажку.

– Ты что же, думаешь, что твой следователь заодно с ними?

– Почему бы и нет? Вокруг что-то происходит, какая-то грандиозная катавасия, в которую я вляпался, сам того не подозревая.

– Почему ты не рассказал мне всего этого раньше?

– Я и теперь не хотел, но я становлюсь опасным. Похоже, твой Сухоруков был прав, когда говорил, что я погублю тебя.

– Нет, нет, – замотала она головой, – я никуда не уйду! Мы можем уехать вдвоем, хотя бы на время? У меня есть тетка в Калуге…

Першин добродушно засмеялся, налил в рюмки коньяк.

– Поздно, Вера, – сказал он, стараясь придать тону беспечность. – Я ведь дал подписку о невыезде. Исчезну – объявят розыск. Лучше выпьем за нас!

– Постой. – Она вздохнула и, опустив глаза, долго смотрела куда-то в угол, не решаясь сказать ему то, о чем не сказать уже не могла: – У меня будет ребенок от тебя, Моцарт. Даже если ты меня бросишь, я все равно его рожу. Но мне хотелось бы, чтобы у него был отец.

20

Андрей Глебович Шувалов принял Першина в своем кабинете в Московском НИИ психиатрии Минздрава. Непрерывно глядя на собеседника, профессор лишь изредка позволял себе кивнуть, что-то пометить на листке одному ему понятным значком, но за все время ни разу не перебил его и не задал ни одного вопроса.

– Мне не хотелось бы быть голословным, коллега, – сказал он, выдержав глубокомысленную паузу после окончания рассказа Першина. – Вы уверены, что девочка не состояла на учете у нарколога?

– Нарколога? – удивился Першин. – Почему вы об этом спрашиваете?

До сих пор ему не приходило в голову поинтересоваться возможным пристрастием Кати к наркотикам.

– Посудите сами. Морфологических изменений не обнаружено, гистологический анализ наличия характерных для шизофрении отклонений не выявил. Тоска, скука, ипохондрические высказывания, которые можно принять за внешние проявления депрессивной фазы, сочетались с маниакальными признаками – эмоциональным подъемом, эксцентризмом, ночными бдениями за сочинительством музыки, насыщенной суицидальными мотивами. Едва ли циркулярный тип маниакально-депрессивного психоза в смешанном состоянии возник в той степени, при которой возможен суицид, мгновенно. Мне, по крайней мере, такие случаи неизвестны. Скорее всего речь идет об аффективно-лабильном темпераменте. Для таких людей характерна смена гипертимических и дистимических состояний, на передний план выступает то один, то другой из этих полюсов, иногда безо всяких видимых мотивов. Таких людей сколько угодно, и этиологическая связь с МДП вовсе не обязательна.

– Можно было обойтись без спецучета при МДП? Что назначают обычно в амбулаторных условиях?

– В зависимости от фазы. При депрессии – препараты с седативным эффектом: амитриптилин, азафен. При маниакальных возбуждениях – инъекции аминазина. Вы же понимаете, что эти препараты может назначить только врач при скрупулезном и длительном осмотре в стационаре.

Першин согласно кивнул, побарабанил пальцами по столу.

– Вы полагаете, что можно возбуждать дело по обвинению в убийстве?

– Убийстве?.. А… обвинению кого?

– Родителей, наверно? Ведь никого, кроме них, в доме не было. Девочка взобралась на перила и бросилась вниз. Просто так, без причины. Может такое быть? Вдруг вообразила себя пушинкой, захотела полетать…

– Простите, коллега, но если ее не наблюдал нарколог, я не смогу вам помочь. Давайте все же спустимся вниз и взглянем на компьютер. Слишком мало времени, чтобы строить замки на песке.

Першин шел за Шуваловым и думал: как ему объяснить то, что он почувствовал, когда оперировал Катю? Как объяснить, что от четы Масличкиных тянется нехороший, жирный след к банде Графа – они знакомы с его подручным, и Катя могла узнать нечто такое, что обрекло ее на гибель? Как, наконец, не вызвав профессиональных подозрений психиатра, объяснить ему, что она думала так же и жила тем же, чем жил он, – об этом говорил Моцарт, избранный ею для конкурса, об этом говорили написанные набело ноты, звуки, утверждавшие жизнь. И вдруг…

Где реальные, земные границы этого пресловутого «вдруг»?

В информационном отделе. Шувалов нашел нужный файл.

Катя ни у психиатра, ни у нарколога не лечилась. Не состоял на учете и Виктор Петрович. И все же нужно было отдать должное профессиональному чутью и дотошности Шувалова. После третьей попытки на экране замерцал текст:

МАСЛИЧКИНА НАТАЛЬЯ ИОСИФОВНА

21 ИЮН 1958

18 НОЯ 1989 ОБРАЩЕНИЕ 291.51

ПОВТОРНО – 3 ОКТ 1988

ПОСТ УЧ СМОЛЕНСКОЙ ПНД

АМБУЛАТ

6 ЯНВ 1992 НЕ СОСТОИТ

– Что это? – спросил Першин, почувствовав, как оживилось сердце.

– 291.51 – это шифр болезни, коллега, – усмехнулся Шувалов, торжествуя. – Алкогольный параноид. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Бред преследования?

– Острый чувственный бред преследования, физического уничтожения, сопровождающийся страхом, тревогой, вербальными иллюзиями и галлюцинациями.

– А какое отношение это может иметь к суициду дочери? Тем более что мать снята с учета в девяносто втором?

– Да, через три года после повторного обращения. Больные, перенесшие психозы, должны посещать врача не менее года с целью коррекции лечения. – Шувалов прошелся по клавишам компьютера пальцами. – Посмотрим ее назначения…

МАСЛИЧКИНА Н.И. 291.51

СЕДУКСЕН 14 мл 0,5 ПРОЦ

СТЕЛАЗИН – ПАРЕНТЕРАЛЬНО – 1 КР

ПСИХОЛИТИЧ ТЕРАП ЛСД

– Замечательно, – ткнул Шувалов в нижнюю строку. – Откровенно говоря, я так и думал. Диэтиламид лизергиновой кислоты, коллега, вещь в терапевтической практике весьма полезная. Загадку этого препарата никто до сих пор не разгадал, но в лечении тяжелых форм алкоголизма он особенно эффективен. Разумеется, если врач, который его применяет, отдает себе отчет в таком назначении. Как убедить пациента, перенесшего приступ алкогольного параноида, что его никто не преследует и не собирается убивать? Только заставить вернуться к истокам своего пьянства и вспомнить, что побудило его взяться за рюмку. Для этого нужно полное доверие врачу. Но что делать, если такого доверия не возникает? А память упорно не хочет возвращаться к часто постыдным, угнетающим моментам жизни?.. Вот тут-то мы и применяем так называемую психолитическую форму использования ЛСД-25, способного как бы катализировать память – возрождать даже те моменты, которые относятся к периоду раннего детства. Во время приема вводятся малые дозы раствора, реже – порошка. Это называется наркопсихотерапия. Примерно пятнадцать сеансов два раза в неделю, и больной начинает осознавать природу своих неудовлетворенных комплексов.

– Было бы понятнее, если бы все, что приключилось с Масличкиной-старшей, относилось ко времени до Катиного рождения, – заметил Першин.

– Ну, еще бы!.. Однако попробуем подобраться к этой связи постепенно. Погрязший в собственной ничтожности алкоголик, движимый, как правило, страхом перед протрезвлением, вдруг находит некий заменитель, который не унижает, а, наоборот, возвышает его над миром. ЛСД-25 дает ощущение целостности личности, эмоционального подъема, радость существования. Вы, наверно, слышали о том, что ЛСД нередко употребляют творческие люди, чтобы повысить свои возможности, усовершенствовать исполнительские способности: художники видят новые краски, музыканты вдруг начинают слышать необычные звуковые сочетания. Как правило, ЛСД утоляет жажду самовыражения, с которой начинается алкоголизм. Но эта «медаль», к сожалению, имеет и оборотную сторону. Исполнительское искусство кажется совершенным, а краски – неповторимыми, как у Куинджи, только самим авторам. Увы! На самом деле это обман. Счастлив бывает только сумевший вовремя и трезво оценить то, что на самом деле сотворил ЛСД. Не знаю, как этот наркотик попал к Кате, но, положим, его дали ей как лекарство от депрессии, приняв за таковую выраженный аффективно-лабильный темперамент. Не нужно забывать также, что ЛСД легко возгоняется даже при комнатной температуре, так что если он, паче чаяния, хранился в доступном для нее месте, она могла просто вдохнуть рискованную для нее дозу.

– Но я слышал ее музыку в исполнении совершенно постороннего исполнителя. И видел ноты, записанные на одном дыхании и без единой помарки.

– Вы уверены?

– Абсолютно! Все очень осмысленно, гармонично, без примеси эпатажа или шизофренического налета.

Шувалов покивал, поднял на Першина светящиеся открытием глаза:

– Что ж, если бы это было иначе, то я, пожалуй, не рискнул высказать свое предположение. Дело в том, коллега, что знакомство дочери – не знаю, каким образом и по какой причине – с ЛСД, которым лечили когда-то ее мать от алкоголизма, состоялось задолго до того, как расстояние до земли сократилось в ее сознании до одного шага.

– «Флэш-блэк»? – догадался Першин. – Отголоски инъекции?

– Он самый. По крайней мере, я изучаю суицидальные мании девятнадцать лет, и этот случай более всего похож на явление эха. Через несколько месяцев после попадания в организм ЛСД психоделическое изменение сознания повторилось в чрезвычайно острой форме. Не случайно на момент операции анализ не выявил в крови наркотика. То, что было показано матери в присутствии квалифицированного специалиста, было категорически противопоказано несовершеннолетней акцентуированной личности, балансировавшей между сумасшествием и психическим здоровьем. Таким достаточно однократного приема ЛСД в дозе, измеряемой миллионными долями грамма, чтобы у них развился психоз. – Шувалов посмотрел в окно и сочувственно вздохнул: – Боюсь только, что доказать это будет невозможно, если сами родители на захотят рассказать правды.

Першин вышел от него в полдень и сразу же позвонил в офис Масличкину, но секретарь ответила, что его нет и сегодня не будет. Домашний телефон молчал. Вспомнив, что сегодня хоронят Градиевскую, Першин решился ехать на кладбище, чего делать не планировал, но рассудил, что Масличкины могут оказаться там, а кроме того, стоит посмотреть на всех остальных, кто придет проститься с телом коммерческого директора «Спецтранса».

Чувство жалости к ней, которое он испытывал еще вчера, неожиданно угасло; осталась обида на самого себя за то, что не сумел подобрать ключика к сердцу этой некогда красивой, холодной и высокомерной женщины, так навсегда и оставшейся для него загадкой. Может, прояви он больше настойчивости, и сложилась бы по-иному их жизнь, и была бы теперь Алоизия жива, не попал бы он под это кошмарное, угнетающее подозрение, и, как знать, налета на караван тоже бы не было… А теперь вот он едет на похороны чужой, как оказалось, совсем незнакомой ему женщины, и даже не к ней вовсе, а совсем по другим, корыстным соображениям – глазами постороннего высмотреть в среде тех, кто станет опускать гроб, ее убийцу с одной лишь прагматической целью: снять подозрения с себя.

Заправившись «под пробку» где-то в Бирюлеве, он выехал за Кольцевую и покатил по запруженной большегрузами трассе. Подмывало повернуть назад, не связываться более с теми, кто милостиво отпустил его на свободу да еще денег дал – особенно теперь, после признания Веры о ребенке, когда он утром отвез ее на работу, как будет делать это впредь ежедневно, из года в год. Жизнь менялась, воля рока уже выносила его на другой, противоположный берег озера – тихий, спокойный и безветренный, и он с удивлением думал, что вовсе не ищет покоя, как сказал об этом давеча Савве, а идет наперекор здравому смыслу, и ловил себя на том, что заметила Вера, но в чем не признавался себе он сам: от сострадания страждущим, от духовной связи с пациентами через величественную музыку вечности оставалось все меньше и меньше следа в его душе, и самой души оставалось все меньше, и едет он хоронить Алоизию, ничего к ней не испытывая, против нужды и своей воли, точно слепая сила инерции подхватила его и несет навстречу неизвестности. Необычное заключалось в том, что покрывшаяся черствой корочкой, обветрившаяся душа его не всколыхнулась, когда он узнал о ребенке, и сердце не екнуло; он расценил это известие как очередное препятствие на пути и только потом умозрительно заключил, что вовсе не препятствие, а закономерность, что вот сидит напротив красивая молодая женщина, которая его любит и которую следует расценивать как некую компенсацию за избиение судьбой; ничего плохого в этом нет, а есть только хорошее – во всяком случае, плюсов здесь больше, чем минусов, значит, следует принять все как есть и не противиться больше року. Вот ведь по дороге на кладбище едут все, соблюдая правила и следуя единым потоком, и никому в голову не взбредет повернуть остальным навстречу или съехать в кювет; все едут и он едет, Першин, такой же, как все, – без дьявольских рожек, ангельских крылышек и прочих других видимых и невидимых оснований на свою исключительность.

Но именно это «как все» и пугало, и рисовало картины пустынной будущности: что он без особой чувствительности души, что он без Моцарта, куда – без апостольского дара и миссии исцелять?

А из Москвы, конечно, прочь! Что, как не она, пресыщенная, населенная роботами – фоном для правителей, изменила его? Зачем он решил, что столица и есть та самая вершина, на которой человек «введен во владение свободами»? Как раз здесь и ощущается более всего несвобода, а забраться в глушь и пользовать больных там и хорошо, и благодарно. Когда ему была предоставлена эта благодать, он не воспринял, не оценил ее и только теперь, вкусив всех прелестей стояния на «ведьминой горе», понял: тесно там, на сияющей вершине, – всем сластолюбцам не устоять. Бежать, бежать, как только все это кончится! Взять Веру, махнуть к ее тетке в Калугу или того дальше – на какое-нибудь Гусиное озеро, вырастить сына в не вычерпанном до дна пространстве нравственной чистоты. Но это лишь после того, как он отыщет бациллу, воцарившуюся в его душе, породившую червоточинку, которая пустила метастазы и разрастается, лишая способности чувствовать и слышать то, что дано чувствовать и слышать лишь ему одному. Если в мирозданье порядок превалирует над хаосом, то потому только, что каждая песчинка, каждое живое существо наделено строго индивидуальным, неповторимым, одному ему присущим даром, на развитие которого отводится время длиною в жизнь. Не найти, не ощутить в себе этого призвания, этой отличительной особенности мировосприятия, наверное, не страшно: не нашедших только то и ожидает, что проживут они, как все, не хуже и не лучше других, иногда отдавая, иногда выхватывая – по случаю и наважденью. А вот иметь, взрастить и потерять – кощунственно и непростительно, и не то чтобы обидно, словно лишиться денег, но смертельно, потому что по-иному уже не наладиться, не вписаться в бытие, не обрести ни Веры, ни Надежды, ни Любви.

К двум он въехал на площадку у центрального входа, сплошь заставленную катафалками и автобусами. Огромное, испещренное холмиками поле простиралось до самого горизонта; там вдалеке терзали землю экскаваторы, завершая обрядовый цикл. Via delorosa тянулся по разветвлению грунтовок и асфальта, секторы, означенные крестами, камнями, тумбами, табличками, пестрели пластмассовым разноцветьем. Высоко в чистом, без единого облачка небе метались жаворонки, ярко светило солнце, торопя живых избавляться от своих мертвецов.

«Заботы о погребении, устройство гробницы, пышность похорон – все это скорее утешение живым, чем помощь мертвым», – заметил еще Августин. Из кладбищенской конторы выходили люди с какими-то прейскурантами; скрежеща лопатами об асфальт, разбредались усталые, всеми презираемые и оттого готовые захоронить целый свет могильщики; толпы в ожидании церемониймейстерских распоряжений курили, не отходя от катафалков, и женщины успокаивали себя протяжным воем по усопшим.

Першин покрутился у одной группы, перешел к другой, к третьей, поспешил навстречу подъезжавшей колонне из десятка разновеликих машин, стараясь, впрочем, оставаться незамеченным, и только пятая процессия оказалась с нужным ему гробом.

Красная обивка с черной траурной лентой притягивала взор. Десятка три «акционеров» без тени скорби на лицах сопровождали гроб, будто попросту не преминули воспользоваться случаем выехать за город в рабочий день – и только; из знакомых Першин обнаружил разве толстую хромую сестру Алоизии, бывшего своего пациента, разрумянившегося на жаре или от вина, да еще в одном из шедших обочь узнал переодетого в цивильное милицейского капитана. По всему, органы тот представлял не в единственном числе, а было здесь человек пять зорких и дотошных, коль даже газета подозревала во всеуслышанье связь убийства Алоизии с ограблением на дороге, из-за которого все спецслужбы России были обращены в зрение и слух. Окажись Першин причастным к нему, ни за что не появился бы здесь – лучше было пойти на Петровку и сдаться сразу, но сейчас он даже воодушевился, оказавшись на верном пути: уж эти-то службу знают, и раз они здесь, то не исключена и его встреча с Высоким или кем-то из других криминальных знакомцев.

Он остановился, чтобы увеличить дистанцию до медленно продвигавшейся по центральной дороге процессии, отвернулся к аллее, вдоль которой – сколько хватало глаз – простирались старые могилы. «ПУСТЬ ЗЕМЛЯ ТЕБЕ БУДЕТ ПУХОМ», – написано было на ближайшем к нему памятнике из серой мраморной крошки, установленном на неимоверно громоздкой и тяжелой цементной плите.

Выждав, пока процессия отойдет метров на пятьдесят, Першин поплелся следом. И еще одно лицо показалось ему странно знакомым, но человек, шедший навстречу, вдруг свернул и исчез за оградами, и как ни силился Першин припомнить, где видел его раньше, не мог. По дороге промчал большой лакированный «форд», и он тут же позабыл о встреченном человеке, стараясь не выпустить из виду «свою» процессию: вдруг в этом «форде» окажется кто-нибудь из тех, кто ему нужен?