Текст книги "Неизвестные лики войны"

Автор книги: Олег Казаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

На страницах истории нашлось немало места для славы тяжёлых рыцарских коней, вместе с всадником представляющих самостоятельную боевую единицу. Как танк. И для быстрых монгольских и арабских скакунов под сёдлами прирождённых азиатских наездников, изнуряющих врага молниеносными атаками и быстрым отходом. И для вымуштрованных лошадей рейтаров, медленной рысью, колонной приближающихся к вражескому строю. На расстоянии 8–10 шагов их всадники разряжали свои пистолеты в противника, и лошади сворачивали влево, пристраиваясь в хвост колонны, называвшейся «караколе». Это напоминало игру «Ручеёк».

Веками кавалерия господствовала на поле боя (за редкими исключениями, пока огнестрельное оружие не взяло верх в этом соревновании скорости со скорострельностью).

И хотя к середине XVIII века кремнёвые ружья, при скорострельности один выстрел в минуту, были эффективными на дистанции не более 300 шагов, а наиболее губительное действие орудийной картечи начиналось с 300 метров, при Кунерсдорфе в 1759 году прусские эскадроны генерала Зейдлица полегли под ливнем свинца.

Впрочем, залповый ружейный огонь и картечь 3-, 6– и 12-фунтовых орудий ещё можно было преодолеть бесстрашной атакой кавалерийской массы. Несущийся в галопе конь покроет триста метров за считанные секунды и вряд ли позволит врагу перезарядить оружие.

И тогда появились нарезные игольчатые скорострельные ружья Дрейзе и Шаспо, заряжающиеся с казённой части патроном. Они вели прицельный огонь на 600–1500 метров. Расстояние до противника увеличилось, возросло время атаки, а значит, дольше приходилось находиться под огнём. На вооружение были приняты картечницы (митральезы) Тейлора и Реффи со скорострельностью до 250 выстрелов в минуту. Кажется, такой крупной цели, как лошадь, теперь было не место на поле боя.

Но кавалерийские атаки в плотном строю продолжались в надежде «протаранить» вражеские позиции, используя всё тот же козырь – скорость. И во время Гражданской войны в США 1861–1865 гг., и во Франко-прусскую войну 1870–1871 гг. они были отнюдь не редкостью.

Каково же приходилось в них людям и животным, мчащимся навстречу рою пуль!

«В ложбине, чуть пониже Крестовой горы, слева от дороги, была собрана вся дивизия генерала Маргерита: три полка африканских стрелков, один полк французских стрелков и один гусарский. Трубы подали сигнал: „Спешиться!“ Раздалась команда офицеров: „Подтянуть подпруги! Укрепить вьюки!“

Проспер слез с коня, размял ноги, погладил Зефира. Бедный Зефир так же ошалел, как его хозяин, и был изнурён нелепой работой, к которой его принуждали. Да ещё он тащил на себе целый склад: за седлом – бельё в седельных кобурах, сверху – свёрнутый плащ, куртка, рейтузы, сумка со скребницами, а поперёк – ещё мешок с довольствием, не считая бурдюка, фляги, котелка. С огромной нежностью и жалостью к коню Проспер подтягивал подпруги и проверял, всё ли хорошо держится.

Мгновение было мучительное. Проспер был не трусливей других, но у него так пересохло во рту, что он закурил папиросу. Когда идёшь в атаку, каждый может сказать: „На этот раз мне каюк!“ Ждать пришлось добрых пять-шесть минут; говорили, что генерал Маргерит поехал вперёд, ознакомиться с местностью. Войска ждали. Все пять полков построились в три колонны, по семи эскадронов в каждой: хватит пушечного мяса!

Вдруг трубы дали сигнал: „По коням!“ И почти сейчас же раздался новый сигнал: „Сабли наголо!“

Командиры всех полков уже поскакали вперёд, и каждый занял свой боевой пост в двадцати пяти метрах от передовой линии. Ротмистры находились на своём посту, во главе своих эскадронов. И опять началось ожидание в мёртвой тишине. Ни звука, ни дыхания под жгучим солнцем. Только бились сердца. Ещё один последний приказ, и вся эта застывшая лава двинется, ринется ураганом.

На вершине холма показался верхом на коне раненый офицер; его поддерживали два солдата. Сначала его не узнали. Но вдруг раздался неясный ропот и прокатился яростный гул. Это был генерал Маргерит; пуля пробила ему обе щеки, он был обречён. Он не мог говорить, только протянул руку в сторону неприятеля.

Гул всё разрастался.

„Наш генерал!.. Отомстим за него! Отомстим!“

Командир 1-го полка взмахнул саблей и громовым голосом крикнул:

„В атаку!“

Заиграли трубы. Войска двинулись сначала рысью. Проспер ехал в первом ряду, почти на краю правого фланга. Главная опасность всегда угрожает центру: именно туда бессознательно бьёт неприятель. Достигнув вместе со всеми вершины Крестовой горы и начав спускаться по ту сторону к широкой равнине, Проспер отчётливо увидел в тысяче метрах прусские каре, на которые они должны броситься. Но он нёсся, точно во сне, лёгкий, парящий, словно усыплённый; в голове была необычная пустота, не осталось ни одной мысли. Казалось, движется стремительная машина. Все повторяли: „Стремя к стремени!“, чтобы как можно тесней сомкнуть ряды и придать им гранитную стойкость. По мере того как рысь ускорялась, переходила в бешеный галоп, африканские стрелки, по арабскому обычаю, стали испускать дикие крики, разъяряя ими коней. Скоро началась дьявольская скачка, адский напор, неистовый галоп; свирепый вой сопровождался треском пуль, словно шумом града, который барабанил по всем металлическим предметам: котелкам, флягам, медным пуговицам мундиров и насечкам сбруи. Вместе с градом проносился ураган ветра и грома, дрожала земля, и в духоте пахло палёной шерстью и звериным потом.

Промчавшись пятьсот метров в страшном водовороте, увлекавшем всё за собой, Проспер чуть не свалился с коня. Он схватил Зефира за гриву и опять уселся в седло. Центр был прорван, пробит пулями, подался; оба фланга кружились в вихре, отступали, чтобы опять ринуться вперёд. Это было неизбежное, заранее предусмотренное уничтожение первого эскадрона. Путь преграждали убитые кони; одни погибали сразу, другие бились в неистовой агонии; и, спешившись, всадники со всех ног бежали на поиски другого коня. Равнину уже усеяли трупы; много коней без седоков продолжали скакать сами, возвращались на свой боевой пост и опять бешено неслись в огонь, словно привлечённые запахом пороха. Атака возобновилась; второй эскадрон мчался всё бешеней, всадники припали к шее коней, держа саблю на колене, готовясь рубить. Они пролетели ещё двести метров под оглушительный рёв бури. Но снова под пулями центр был прорван; люди и кони падали, задерживали скачку непроходимой горой трупов. Второй эскадрон был также скошен, уничтожен, уступив место тем, кто скакал за ним.

В третий раз с героическим упорством они помчались в атаку, и Проспер очутился среди гусар и французских стрелков. Полки смешались; теперь это была сплошная чудовищная волна; она беспрестанно разбивалась, восстанавливалась и уносила всё, что попадалось на пути. Проспер больше ничего не сознавал, он предавался воле своего доброго коня, своего любимого Зефира. От раны в ухо конь, казалось, ошалел; теперь он скакал в центре; вокруг него кони вставали на дыбы, падали; всадников бросало оземь, словно порывом ветра; некоторые были убиты наповал, но ещё держались в седле и с помертвелым взором мчались в атаку. И на этот раз через двести метров показалось жнивьё, усеянное умирающими и убитыми. У одних голова вошла в землю, другие упали на спину и смотрели на солнце глазами, вылезшими из орбит. Дальше лежал большой вороной конь, офицерский конь, у него было распорото брюхо, он тщетно пытался встать – обе передние ноги запутались в кишках. Под нарастающим огнём фланги закружились ещё раз и отступили, чтобы снова неистово броситься вперёд.

Наконец только четвёртый эскадрон во время четвёртой атаки врезался в ряды пруссаков. Проспер взмахнул саблей и, как в тумане, принялся рубить по каскам, по тёмным мундирам. Лилась кровь; он заметил, что у Зефира губы в крови, и решил, что лошадь кусала врагов. Вокруг так орали, что он уже не слышал своего крика, от которого разрывалась его грудь.

За первой прусской линией находилась вторая, и третья, и четвёртая. Геройство было бесполезно; эти огромные скопища людей поднимались, словно густая трава: в них исчезали и кони и всадники. Сколько их ни косили, оставалось ещё много. Стреляли в упор; огонь свирепствовал с такой силой, что загорались мундиры. Всё потонуло, всё было поглощено; везде штыки, пробитые тела, рассечённые черепа. Полки потеряли здесь не меньше двух третей своего состава, – от этой отчаянной атаки осталось только славное воспоминание о безумии напрасного подвига.

Вдруг пуля угодила Зефиру прямо в грудь; он рухнул на землю и придавил правое бедро Проспера. От страшной боли Проспер потерял сознание.

Морис и Жан, следившие за героической скачкой эскадронов, гневно воскликнули:

„Чёрт возьми! Значит, храбрость ни к чему!“».

Храбрость, ловкость или навыки конного воина прошлого и в самом деле стали ни к чему. Личные опыт и осторожность, так часто помогавшие ранее выжить на поле боя, с развитием огнестрельного оружия свели на нет личные качества кавалериста.

Вскоре появились пулемёты и скорострельные магазинные винтовки, мощная манёвренная артиллерия и бронемашины, бесчисленные варианты полевых фортификационных сооружений и многослойных проволочных заграждений. Война становилась позиционной. Последовали страшные разгромы французских «красных» гусар под Мецем и русских кавалергардов на Западном фронте. За пехотой, засевшей в глубоких траншеях, отгородившейся колючей проволокой и вооружённой всевозможными «льюисами», «мадсенами», «шварцлозе» и «максимами», окончательно утвердился почётный титул «царицы полей».

В военной энциклопедии, вышедшей в канун Первой мировой войны, роль кавалерии ограничивалась содействием другим родам войск в достижении общей цели. «Прочими видами деятельности кавалерии являются: разведки, устройство завесы, набеги и другие предприятия малой войны».

Ход Великой войны полностью подтвердил справедливость подобного вывода. Фронтальные конные атаки обычно не достигали цели и лишь вели к огромным потерям.

«Рано утром 4 августа 1914 года через реку Збруч переправилась и двинулась в глубь нашей территории 5-я дивизия австро-венгерской кавалерии под командованием генерала Фройраха (4 гусарских гонведских полка). Эта дивизия входила в состав группы войск генерала Кевеша…

Бой начался около 2 часов дня. Сначала это была артиллерийская дуэль. Затем австрийцы, спешившись, повели наступление на Городок при поддержке артиллерии и пулемётов Русские встретили наступление метким ружейным и артиллерийским огнём. Канонада длилась более двух часов, но продвинуться вперёд противник не смог. Может быть, поэтому генерал Фройрах решился на массированную конную атаку».

«Дивизион развернулся тремя эшелонами, – писал Е.С. Тихоцкий (офицер 2-й Сводно-Казачьей дивизии, участник боя). – Три эскадрона шли уступами, один за другим, имея расстояние между собой в 200 шагов. Стройные линии венгерских гусар в яркой форме мирного времени представляли красивое зрелище. Оренбургские батареи, заметив атаку, перенесли огонь по атакующей коннице, и впереди скачущих линий появились дымки разрывов шрапнели. Но невзирая на артиллерийский огонь, гусары широким галопом продвигались вперёд, сохраняя полный порядок. Всадники, потерявшие коней, быстро поднимались с земли, собирались в цепи и наступали пешком за дивизионом. Австрийская артиллерия, поддерживая атаку, сосредоточила огонь по пехотной позиции… Из наших окопов не раздавалось ни единого выстрела. Стрелки, положив винтовки на бруствер, спокойно ожидали врага на дистанцию прямого ружейного выстрела. Когда гусары подошли на 900–1000 шагов, по приказанию полковника Кузьмина по всей линии окопов был открыт пачечный ружейный и пулемётный огонь.

Гусары дрогнули, стали падать люди и лошади, линии спутались, и порядок движения нарушился. Не выдерживая огня, всадники стали сбиваться в кучи и частью поворачивали назад, частью сворачивали вправо и ещё некоторое время продолжали скакать в беспорядке вдоль фронта, устилая поле телами людей и лошадей. В течение короткого времени линии гусар почти совершенно растаяли, скошенные фронтальным и фланговым огнём…

Так развивались события в центре позиций. На правом же фланге произошла рукопашная стычка. Два эскадрона австрийских гусар встретились с двумя сотнями 1-го линейного полка. Оба противника развернулись в линии (казаки – в лаву) и галопом помчались друг на друга. Казаки на ходу стреляли из винтовок, но, сблизившись до расстояния в 400 шагов, забросили винтовки за спины и ударили „в шашки“ на гусар. Гусары приняли атаку.

Смешавшись, конники с ожесточением рубили друг друга. Гусары оказались окружёнными со всех сторон и в меньшинстве. Они отступили, оставив на поле боя своих изрубленных командиров эскадронов ротмистров Кеменя и Микеша. У казаков были раненые и убитые: около 30 человек…»

Тихоцкий назвал атаку австро-венгерской лёгкой кавалерии блестящей. Действительно, она продемонстрировала отличную выучку и безоглядную смелость. Лет 20 назад, до изобретения пулемётов и массового распространения магазинных винтовок, эта атака вполне могла увенчаться успехом и не привести воинскую часть к уничтожению…

Это описание позволяет нам представить действия войск, достаточно хладнокровно оценить и проанализировать их. И сделать выводы, словно в шахматной комбинации. Одним словом, посмотреть на ситуацию как бы «снаружи». Из штаба. С высоты птичьего полёта. В кино.

Но для кавалериста, принимающего участие в подобной атаке, ежесекундно находящегося под обстрелом на открытой местности, борющегося со страхом и собственными руками убивающего людей, всё выглядит иначе. Совсем не как на шахматной доске. Ибо он находится «внутри» ситуации.

«Сотня выравнивала подкову построения. Кони мотали головами: жалил слепень; позвякивали уздечки. В полуденной тиши глухо гудел топот первой сотни, проходившей последние дворы деревни.

Подъесаул Полковников на переплясывающем статном коне выскакал перед строй; туго подбирая поводья, продел руку в темляк. Григорий, задерживая дыханье, ждал команды. На левом фланге мягко грохотала первая сотня, разворачиваясь, готовясь.

Подъесаул вырвал из ножен шашку, клинок блёкло сверкнул голубизной.

„Со-о-от-ня-а-а-а-а!“ – Шашка накренилась вправо, влево и упала вперёд, задержавшись в воздухе повыше торчмя поднятых ушей коня. „Рассыпаться лавой и вперёд“, – в уме перевёл Григорий немую команду. „Пики к бою, шашки вон, в атаку марш-марш!“ – обрезал есаул команду и выпустил коня.

Глухо охнула земля, распятая под множеством копыт. Григорий едва успел опустить пику (он попал в первый ряд), как конь, захваченный хлынувшим потоком лошадей, рванулся и понёс, забирая вовсю. Впереди рябил на сером фоне поля подъесаул Полковников. Неудержно летел навстречу чёрный клин пахоты. Первая сотня взвыла трясучим колеблющимся криком, крик перенесло к четвёртой сотне. Лошади в комок сжимали ноги и пластались, кидая назад сажени. Сквозь режущий свист в ушах Григорий услышал хлопки далёких ещё выстрелов. Первая цвинькнула где-то высоко пуля, тягучий свист её забороздил стеклянную хмарь неба. Григорий до боли прижимал к боку горячее древко пики, ладонь потела, словно смазанная слизистой жидкостью. Свист перелетевших пуль заставлял его клонить голову к мокрой шее коня, в ноздри ему бил острый запах конского пота. Как сквозь запотевшие стёкла бинокля, видел бурую гряду окопов, серых людей, бежавших к городу. Пулемёт без передышки стлал над головами казаков веером разбегающийся визг пуль; они рвали впереди и под ногами лошадей ватные хлопья пыли.

В середине грудной клетки Григория словно одубело то, что до атаки суетливо гоняло кровь, он не чувствовал ничего, кроме звона в ушах и боли в пальцах левой ноги.

Выхолощенная страхом мысль путала в голове тяжёлый, застывающий клубок.

Первым упал с коня хорунжий Ляховский. На него наскакал Прохор.

Оглянувшись, Григорий запечатлел в памяти кусочек виденного: конь Прохора, прыгнув через распластанного на земле хорунжего, ощерил зубы и упал, подогнув шею. Прохор слетел с него, выбитый из седла толчком. Резцом, как алмазом на стекле, вырезала память Григория и удержала надолго розовые дёсны Прохорова коня с ощеренными плитами зубов, Прохора, упавшего плашмя, растоптанного копытами скакавшего сзади казака. Григорий не слышал крика, но понял по лицу Прохора, прижатому к земле с перекошенным ртом и вылезшими из орбит телячьими глазами, что крикнул тот нечеловечески-дико. Падали ещё. Казаки падали и кони. Сквозь плёнку слёз, надутых ветром, Григорий глядел перед собой на серую киповень бежавших от окопов австрийцев.

Сотня, рванувшаяся от деревни стройной лавой, рассыпалась, дробясь и ломаясь. Передние, в том числе Григорий, подскакивали к окопам, остальные топотали где-то сзади.

Высокий белобрысый австриец, с надвинутыми на глаза кепи, хмурясь, почти в упор выстрелил в Григория с колена. Огонь свинца опалил щеку. Григорий повёл пикой, натягивая изо всей силы поводья. Удар настолько был силён, что пика, пронзив вскочившего на ноги австрийца, до половины древка вошла в него. Григорий не успел, нанеся удар, выдернуть её и, под тяжестью оседавшего тела, ронял, чувствуя на ней трепет и судороги, видя, как австриец, весь переломившись назад (виднелся лишь острый небритый клин подбородка), перебирает, царапает скрюченными пальцами древко. Разжав пальцы, Григорий въелся занемевшей рукой в эфес шашки.

Австрийцы бежали в улицы предместья. Над серыми сгустками их мундиров дыбились казачьи кони.

Вдоль железной решётки сада, качаясь, обеспамятев, бежал австриец без винтовки, с кепи, зажатым в кулаке.

Григорий видел нависший сзади затылок австрийца, мокрую у шеи строчку воротника. Он догнал его. Распалённый безумием, творившимся кругом, занёс шашку, опустил её на висок австрийца. Тот без крика прижал к ране ладони и разом повернулся к решётке спиною. Не удержав коня, Григорий проскакал; повернув, ехал рысью. Квадратное, удлинённое страхом лицо австрийца чугунно чернело. Он по швам держал руки, часто шевелил пепельными губами. С виска его упавшая наосклизь шашка стесала кожу; кожа висела над щекой красным лоскутом. На мундир кривым ручьём падала кровь.

Григорий встретился с австрийцем взглядом. На него мёртво глядели залитые смертным ужасом глаза. Австриец медленно сгибал колени, в горле у него гудел булькающий хрип. Жмурясь, Григорий махнул шашкой. Удар с длинным потягом развалил череп надвое. Австриец упал, топыря руки, словно поскользнувшись; глухо стукнули о камень мостовой половинки черепной коробки. Конь прыгнул, всхрапнув, вынес Григория на середину улицы.

По улицам перестукивали редеющие выстрелы. Мимо Григория вспененная лошадь протащила мёртвого казака. Нога его застряла в стремени, и лошадь несла, мотая избитое оголённое тело по камням.

Григорий видел только красную струю лампаса да изорванную зелёную гимнастёрку, сбившуюся комом выше головы.

Муть свинцом налила темя. Григорий слез с коня и замотал головой. Мимо него скакали казаки подоспевшей третьей сотни…»

А в штабах воюющих армий никак не могли найти применение кавалерийским частям в сложившейся обстановке позиционной войны. Конницу стали отводить в тыл, переформировывать, прятать от огня дальнобойных орудий и авиации.

Дело дошло до того, что в нужный момент её не оказывалось поблизости. «Кавалерию! Кавалерию!» – зачастую требовала утомлённая боем пехота, видя перед собой деморализованного, отступающего врага, его ускользающие обозы. Только кавалерия была способна довершить разгром, ведя преследование, не давать противнику закрепиться, подтянуть резервы, полностью его рассеять и уничтожить. Но кавалерия запаздывала и появлялась уже в тот момент, когда враг успевал окопаться, опутать свои позиции колючей проволокой, установить в блиндажах пулемёты и скоординировать огонь артиллерии.

Зато во время манёвренной Гражданской войны в России, при отсутствии сплошной линии фронта, у кавалерии открылось «второе дыхание». Прорывы хилых заслонов, обходы, конные налёты, рейды по тылам стали основной формой борьбы. Л. Троцкий провозгласил лозунг: «Пролетарий, на коня!»

В короткое время были созданы крупные кавалерийские соединения, чему немало способствовало то, что на территории, контролируемой Советами, оказались основные запасы бывшей царской армии, в том числе и кавалерийские кони.

«Самое крупное за всю Гражданскую войну встречное конное сражение произошло в ходе Северо-Кавказской операции в феврале – марте 1920 года. Здесь действовала белая конница генерала Павлова (10–12 тысяч сабель) и Первая Конная армия Будённого (10 тысяч сабель). На заснеженных полях между станицами Белая Глина и Среднегорлыкская 25 февраля в единоборство вступили конные массы общей численностью до 25 тысяч всадников. Успех красной кавалерии во многом был предопределён её внезапным появлением. Конница Павлова, утомлённая трудным переходом, плохо вела разведку. Многие её полки не успели развернуться для атаки, когда увидели перед собой лавы будённовцев. Но тем не менее бой был жестоким и упорным. В нём свою роль сыграли пулемётные тачанки красных, которые смело выносились вперёд и с расстояния в 300–400 шагов расстреливали противника…»

Окрылённые успехами, красные стратеги после Гражданской войны переоценили роль конницы в грядущей «войне моторов».

«В 1935 году количество кавалерийских дивизий в Красной Армии увеличилось почти вдвое. Конников учили на галопе атаковать танки и забрасывать их связками гранат, не останавливая походного движения, отстреливаться от авиации из станковых и ручных пулемётов…

Довольно многочисленные конницы Польши и Франции, гордившиеся своими традициями, боевой выучкой и отличным конским составом, в ходе операций были быстро разгромлены германскими танковыми соединениями и авиацией. Оказалось, что атака кавалерии на танки с последующим забрасыванием бронированных машин связками гранат хорошо получается только на учениях. На поле боя конники просто не успевали доскакать до противника: их косили танковые пулемёты».

«Безумству храбрых поём мы песню…» Хотя уже в Первую мировую войну стало понятно, что эффективность кавалерии заключается в её мобильности, а оборонительный бой следует вести в пешем порядке. И это приводило к неплохим результатам.

Так, 1 сентября 1939 года 18-й уланский полк полковника Маштелажа целый день сдерживал 20-ю мотопехотную дивизию вермахта, умело комбинируя конное и пешее построение.

А знаменитые кавалерийские рейды генерал-майора Л.М. Доватора в 1941 году и генерал-полковника И.А. Плиева в 1945 году по тылам противника сильно отличались от лобовой атаки эшелонированной обороны врага. Высокая скорость их передвижений делала каждый налёт непредсказуемым. Мотоциклетные полки и роты самокатчиков создавались для этих же целей. Ведь никто не собирался посылать солдат в бой на мотоциклах и велосипедах!

Они должны вводиться в прорыв и кружить во вражеском тылу, сея хаос и панику. Громить штабы, подрывать мосты, уничтожать склады, портить связь, нападать на отдельные автоколонны, отравлять колодцы. И снова – по сёдлам! Сегодня – здесь, а завтра – там, за сто километров. Попробуй угадай – где именно? По лесным тропинкам, горным ущельям, по песку, бездорожью, через кустарник, овраги и ручьи.

Но мотоциклы требуют горючее, они тарахтят на всю округу, демаскируют себя сизыми клубами выхлопов. А к велосипеду не приторочишь много снаряжения и боеприпасов, не установишь на нём тяжёлый пулемёт, не эвакуируешь раненого. Покрутите целый день педали, а потом побегайте в бою на одеревеневших ногах! Или попытайтесь оторваться на велосипеде от преследующей вас… конницы!

Поэтому для подобных задач кавалерия просто незаменима. Быстро, тихо, с навьюченными миномётами и котлами для приготовления горячей пищи. С форсированием водных преград вплавь.

И корм растёт под ногами.

Собаки. Сохранились сведения, что в античном мире применялись в бою огромные злые мастифы в шипастых ошейниках, которых спускали на врага. Атака собачьей своры против ощетинившегося копьями, прикрытого щитами, неприступного строя только на первый взгляд кажется смехотворной.

Представьте себя на месте греческого фалангиста или римского легионера. На вас несутся сотни свирепых псов. Лучники отбежали назад, под защиту тяжёлой пехоты. Дают залп через головы. Но собаки – не кони, слишком мелкие мишени. Некоторые стрелы всё же достигают цели. Кубарем катятся пронзённые тела, доносится разноголосый визг и рычание. Но мчащийся ковёр из клыков и мускулистых лап этим не остановить.

Волна звериных тел стремительно приближается. Видели когда-нибудь собачьи бега или травлю зайца? Бить длинным копьём в бегущую собаку бесполезно – увернётся, проскользнёт под ним, и в следующее мгновение – смертоносный прыжок. Семидесятикилограммовая масса с разгона бьёт в щит и валит с ног. Со всех сторон оскаленные пасти норовят вцепиться в горло или в запястье руки с оружием. За шею не схватишь – мешают острые ножи ошейника, остаётся лишь отмахиваться мечом, если успеешь его выхватить из ножен. А в этот момент снизу, вокруг незащищённой ноги смыкаются мощные челюсти, кроша кости. И в тесноте строя задние товарищи ничем не могут помочь.

Передняя линия ломается, чего и добивался враг. На вас обрушивается град камней из пращей, ливень стрел и дротиков, а вслед за мастифами уже мчится неприятельская конница, набегает пехота…

Кроме непосредственного участия в бою, древние римляне и греки обучали специальных псов-курьеров таскать под ошейниками секретные депеши. Эта тайная «собачья почта» дожила до XX века.

Например, в 1915 году, во время Первой мировой войны, французская армия долго охотилась за овчаркой Фриц, носившей донесения немецких агентов через линию фронта в горном районе Вогезы. Но острое чутьё и крепкие лапы каждый раз спасали пса от засад и хитроумных ловушек. В конце концов французы привязали к дереву на его пути суку по кличке Жужу.

Любой партизанский связной-человек, встретив в лесу привязанную к дереву обнажённую красотку, наверняка бы сообразил, что это неспроста. Увы, зверь есть зверь. «Клюнув» на даму, Фриц был взят, как говорится, с поличным и расстрелян за шпионаж.

Пёс расстрелян воюющими людьми!

После победы в Великой Отечественной войне в подмосковном питомнике «Красная звезда» по приказу Лаврентия Берии вывели новую породу чёрных терьеров. На Западе их немедленно прозвали «собаками КГБ» и даже стали делать героями комиксов про страшную «советскую угрозу».

Вся беда в том, что чуждые всякой политике собаки служат только своему хозяину и «не ведают, что творят».

В середине 1980-х годов был разоблачён парторг учебного центра разведки Владимир Пигузов, выдавший американцам своих коллег. Для связи с московской резидентурой ЦРУ Пигузов использовал рацию, вделанную в ошейник его собаки. Разумеется, собака не могла знать, что она служит предателю.

Но людей это волнует меньше всего. Для борьбы с собаками-курьерами они используют специально натасканных псов. Один из таких псов служил со знаменитым пограничником Н. Карацупой.

«…Кусты затрещали. Кто-то шёл. Пограничник Никита Карацупа спустил собаку с ремня. Молодая овчарка Индус одним прыжком пробила чёрную стену бурьяна. В зарослях послышались вой, хрипение и тихий собачий визг.

„Чужая собака перебежала границу, – прошептал Карацупа. – Наверно, связист. Стрелять нельзя. Индус сам её загрызёт…“».

Но самой знаменитой собакой контрразведки России является неаполитанский мастиф Роджер. На его счету – 12 пойманных шпионов, 7 диверсантов и 9 террористов.

Во все времена собаки были не только отличными связистами, пограничниками и бойцами, но и неподкупными телохранителями. Например, шатёр и кибитка Чингисхана оберегались верным лхасским «апсо», который не подпускал к хану никого, включая его родных сыновей. И ни у кого не принимал еды, кроме как у самого повелителя Монголии.

Гитлер не раз говорил, что овчарка Блонди – «единственное существо, которое его понимает». Фюрер лично выгуливал Блонди, часами играл со своей любимицей и дрессировал её. И Блонди любила Адольфа Гитлера. Встречала его радостным лаем, виляла хвостом, клала свою голову ему на колени. И больше никого не хотела признавать. 30 апреля 1945 года Гитлер покончил с собой. Перед этим отравилась его жена – Ева Браун. И овчарке Блонди тоже была дана ампула с ядом…

Тонкое обоняние собак использовалось и используется на войне до сих пор для поиска мин, взрывчатки и оружия, для обнаружения тайников, для преследования врага «по следу» или для спасения людей, оказавшихся под завалами в результате бомбёжек и обстрелов.

В качестве санитаров и посыльных собаки в нашем Отечестве стали применяться в сколько-нибудь значительных масштабах в период Первой мировой войны. А в 1915 году на Юго-Западном фронте начала работу школа по подготовке караульных и санитарных собак.

После революции и окончания Гражданской войны, в середине 1920-х годов, такие школы по подготовке армейских собак и их инструкторов были созданы в большинстве военных округов.

В большинстве случаев использовались немецкие овчарки. Но не везде. Например, в одном из питомников на Кавказе в качестве связных обучались доберманы, в Северо-Кавказском, Приволжском и Украинском округах разводили южнорусских овчарок, а в Сибирском предпочитали лаек, от которых требовалось умение таскать по снегу сани с пулемётами.

Собак как настоящих военнослужащих, стоящих на довольствии, переводили из части в часть, из одного ведомства в другое. Со всеми сопутствующими характеристиками и табелями. Например, в 1931 году начальник школы Кавказской Красной Армии приказал снять с довольствия «двух собак породы доберман… переданных в питомник ЗакГПУ как слишком злобных».

Слишком злобные псы были востребованы ГУЛАГом. Чтобы зэков охранять. И грызть непокорных, обкусывать им пальцы, обгладывать лица. Это была старая традиция. Когда-то царские войска травили собаками попрятавшиеся по лесам остатки крестьянских «армий», ватаг и ватажек Болотникова, Разина и Пугачёва.

Всем известно, что немцы широко использовали овчарок для облав на бежавших из плена и окружения, для поиска партизан и конвоирования заключённых.

В годы нэпа собаки-военнослужащие получали по 400 г мясопродуктов в день, а щённым сукам даже выдавали усиленный паёк. Однако после коллективизации положение с продовольствием в стране резко ухудшилось. Пришлось урезать и собачий рацион. Это немедленно сказалось на боевой подготовке. Начальник Приволжского военного округа жаловался начальству на то, что собаки исхудали и вместо выполнения учебных заданий бегают «отыскивать мослы». Начальник Сибирского округа докладывал о случаях импотенции кобелей вследствие плохого питания.