Текст книги "Неизвестные лики войны"

Автор книги: Олег Казаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

А ещё вызванными разрушениями можно хвастать перед союзниками.

23 марта 1943 года Черчилль пишет Сталину: «Я посылаю Вам несколько фотографий, показывающих результаты разрушений, в частности в Эссене. Я полагаю, что эти фотографии Вам столь же понравятся, как они понравились мне». 11 апреля пишет опять: «Я надеюсь, что Вы получили небольшой фильм о разрушениях, а также фотографии. Я регулярно буду посылать Вам эти фильмы, так как они могут доставить удовольствие Вашим солдатам, которые видели так много разрушенных русских городов». Сталин благодарит: «Как этот фильм, так и другие фильмы, которые Вы обещаете прислать, будут широко показаны нашему населению и армии».

И глаза советских людей светились радостью при виде кадров немыслимых разрушений. Радостью мстителей.

Но Черчилль не унимается. Телеграмма Сталину от 12 августа: «Я посылаю Вам маленький стереоскопический аппарат с большим количеством фотографических диапозитивов, показывающих ущерб, причинённый нашими бомбардировщиками германским городам. Они дают гораздо более живое представление, чем то, которое можно получить по фотографиям. Я надеюсь, что Вы найдёте полчаса, чтобы посмотреть на них. Так, нам точно известно, что 80 % домов в Гамбурге разрушено».

Властелинам, решающим судьбы мира, ничто человеческое не чуждо, и поэтому им недостаточно цифр в сводках и отчётах, не достаточно нескольких фотографий и кинохроник, иллюстрирующих страшные события. Им хочется получить «гораздо более живое представление» о том, как погуляла смерть.

Я так и представляю Верховного Главнокомандующего, который находит полчаса в своём плотном графике, чтобы расслабиться и посмотреть в стереоскопическом аппарате объёмные снимки дымящихся руин.

Вождь тоже человек. В его усах блуждает улыбка при виде пустынного ландшафта из битого кирпича и щебня на том месте, где недавно кипела жизнь; городов, объятых пламенем до самого горизонта. Он получает удовольствие.

Но людям и этого кажется мало. Жажду крови можно утолить лишь убивая лично, наслаждаясь мучениями поверженного врага. Для этого подводные лодки всплывали и подбирали из воды экипажи потопленных судов, для того чтобы потом умертвить их «вручную».

Так не раз поступали японцы.

«Остальным крепко связали руки и под разглагольствования на ломаном английском языке… били и истязали. Примерно в полночь началась (по словам японцев) настоящая забава. Каждого американца заставляли бежать по палубе между строем японских подводников, вооружённых дубинками, мечами и штыками. В конце этого строя жертвы… сбрасывались за корму. Так было покончено с 60 американскими матросами…»

В апреле – мае 2004 года мировые телеканалы продемонстрировали избиения и пытки иракских военнопленных американскими солдатами 372-й роты в тюрьме «Абу Граиб». Теми солдатами, за которых основную боевую работу выполняли авиация и «крылатые» ракеты. Солдатами, которые «принесли народу Ирака освобождение от диктатуры Саддама Хусейна».

Разразился скандал. Вскоре стали появляться неизбежные в таких случаях версии о фальсификации и фотомонтаже с целью опорочить «освободителей».

А какой может быть скандал, если подобные деяния являются неизбежными спутниками войны?

Сами солдаты показывали на следствии: «Специалист первого класса Снайдер схватил моего заключённого и бросил его в кучу тел… Я видел сержанта Фредерика, солдат Дэвиса и Грейнера, ходивших вокруг кучи тел и избивавших их…»

А женщина-палач, рядовой 1-го класса 372-й роты Линнди Ингленд и вовсе заявила, что «фото голых иракцев, на которых она фигурирует, равно как и издевательства над пленными, были организованы по приказу её непосредственных военных начальников».

Я уверен, что «сенсационные» кадры были свидетельством далеко не единственного случая садистского обращения со ставшими беззащитными противниками.

Генерал-майор Антонио М. Гагубл признавал: «Для 372-й роты пытки заключённых были рутиной, фактом армейской жизни, который солдаты даже не считали нужным скрывать».

Правители, полководцы и военачальники всех мастей прекрасно знают, сколько жестокости несёт с собой война, и всегда требовали её проявления от своих солдат, мечтали запугать ей врагов, «потрясти мир».

Премьер-министр Японии Танака в 1927 году открыто заявлял: «…Мы должны будем заставить Маньчжурию и Монголию перенести все ужасы войны».

16 октября 1941 года вышел очередной приказ Гитлера: «…Следует помнить, что человеческая жизнь в охваченных волнениями странах вообще не принимается в расчёт и что эффекта устрашения можно достичь, лишь прибегая к крайне суровым мерам…»

Да и советский народ, несмотря на заявления о гуманности нового строя, исподволь десятилетиями проходил всестороннее закаливание своей совести, копил ожесточение, истреблял в себе христианские добродетели.

Газета 27-й стрелковой дивизии «Красный Воин» от 8 января 1922 года сообщила о новом празднике – «Красном Рождестве»:

«В N-ском стрелковом полку была оформлена сцена. На ней вместо буржуазной, разукрашенной ликами святош ёлки стояла большая ветвистая сосна, которая была закреплена в чучеле, изображавшем мировой капитал. На ветках сосны висели проткнутые щепками-штыками куклы чеха (!) (Отголосок восстания и выступления на стороне белых чешского корпуса (бывших пленных) (Примеч. ред.), Колчака, Юденича, Деникина, Махно и других прислужников капитала…

В „исповедальной“ будке сидел военком полка и слушал рассказы „кающихся“ красноармейцев. Одни рассказывали о своих проступках на службе, таких как сон в неурочное время, самовольные отлучки, другие „каялись“ в смерти от их рук белогвардейской и эсеровской Кронштадтской псевдоматросской сволочи. Выходивший на сцену помощник комиссара „отпускал грехи“ и осенял красноармейцев красной звездой…»

Поэты воспевали тотальную войну:

 
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!
Мировой пожар в крови,
Господи, благослови!
 

Правительство призывало точить штыки, чтобы нанести сокрушительный удар. «Бронепоезда стояли на запасных путях». Население поголовно училось стрелять, бегать в противогазах, прыгать с парашютом.

Какая могла быть гуманность, если культ силы был введён в ранг государственной политики?

Что можно ожидать от ландскнехтов, ежедневно видящих на базарных площадях повешенных, колесованных, обезглавленных воров и бродяг, сожжённых «ведьм», исполосованных кнутом блудников и должников? Стоит ли удивляться диким расправам над побеждёнными солдат, чьи спины хранят рубцы от шпицрутенов и фухтелей? Как поведут себя бойцы в экстремальных условиях войны, если и в мирное время они были окружены плакатами «Бей евреев!», «Враг не дремлет!», «Собакам – собачья смерть!»; если без вести пропадали люди, по ночным улицам кружили «чёрные вороны», топали штурмовики с факелами, по радио без конца гремели военные марши?

Какого милосердия можно было ожидать от распалённых боем советских солдат, если они воспитывались в атмосфере безжалостного уничтожения противников существующего строя? На примерах ненависти к «врагам народа», когда дети и жёны проклинали своих отцов и мужей? Публикацию в «Бакинском рабочем» от 12 февраля 1937 года одной такой жуткой «исповеди» я бы хотел привести целиком.

«Я, ослеплённая ложным (!) чувством семейной верности и семейного долга, страхом за детей, длительное время не информировала органы НКВД о вражеской деятельности моего бывшего мужа, хотя уже несколько лет на нашей квартире собиралась компания троцкистско-зиновьевского отродья во главе с бывшим моим мужем.

Я не участвовала в их разговорах, в основном я готовила угощение этим изменникам и лишь изредка слышала обрывки их реплик, в которых они ядовито клеветали на партию и правительство. Долгое время я никому не рассказывала о происходящем, и лишь однажды я проговорилась одной своей знакомой об этом. К счастью (!), она оказалась верной помощницей своего мужа – сотрудника нашего славного НКВД…

Теперь, когда мой бывший муж расстрелян по справедливому приговору советского суда, я обещаю сделать всё, чтобы мои дети не вспоминали об изменнике нашей социалистической Родины, к несчастью оказавшемся их отцом (!). Я надеюсь, что мне удастся полностью вытравить память о нём и воспитаю их настоящими верными детьми нашего народа, нашего великого и любимого вождя товарища Сталина…»

По-моему, эти строки не менее чудовищны, чем свидетельские описания изуродованных трупов и сцен массовых убийств.

Известно, что в СССР применялись небывалые по утончённости психические и физические пытки, которые чудовища от медицины вроде профессора Краснушкина обкатывали на политических заключённых и оптимизировали с применением «научных методик испытаний». Этот врач-преступник работал в Ростовском университете и за свои труды был даже награждён орденом Ленина. Начиная с 1925/26 года он использовал для своих бесчеловечных экспериментов уголовников, а с 1930 года предпочитал уже политических «подопытных кроликов», на которых испытывал наиболее эффективные методы допроса с пристрастием, разрабатывал приборы и инструменты для оптимальных пыток. «Результаты» этого «учёного», ставшего директором зловещего института «Канатчикова дача» (позднее – Институт имени Сербского), использовались НКВД для получения требуемых признаний на допросах. Правительство отпускало на эти исследования значительные средства. Практически дело обстояло так: обвиняемым предъявлялись сфабрикованные обвинения, после чего они на следствии подвергались широкому спектру самых страшных пыток. Это могло продолжаться неделями или даже месяцами, и заключённый, превращённый в развалину, соглашался сказать всё…

Впрочем, я пишу книгу о войне, а не о пыточных застенках тайных полиций, о зловещих спецслужбах и концлагерях. Это отдельная тема.

Но разве могут возникнуть сомнения в том, что если режим давал «добро» на террор против своих внутренних врагов, то он не стал бы пресекать безжалостное отношение к врагам внешним во время войны?

Оно изо всех сил поощрялось, ставилось в пример. К нему призывали прямо или косвенно, превращая своих солдат в озверевших убийц.

С этой целью даже проводились специальные эксперименты. Например, в Германии было сформировано подразделение из преступников под командованием оберфюрера СС Оскара Дирлевангера. Сначала это была «Особая команда Дирлевангер», набранная из браконьеров, потом «Особый батальон Дирлевангер», а затем батальон разросся до «Штурм-бригады СС Дирлевангер».

Эта воинская часть состояла из уголовников, совершивших тяжкие и особо тяжкие преступления, которые они должны были искупить кровью. Разумеется, чужой. Искупить в карательных операциях, так как на фронте уголовники зарекомендовали себя не с самой лучшей стороны. И они «искупали» в Белоруссии, Варшаве и Словакии, где уничтожали повстанцев и партизан с неслыханной жестокостью.

Однако безнаказанная свирепость развращает солдат. Бесконечные сцены убийств вызывают отупение, внушают пагубную мысль о вседозволенности, расшатывают дисциплину.

Это мешает ведению боевых действий. Окончательно превратившись в палачей, солдаты неохотно идут в атаку, не проявляют стойкости в обороне.

Казни должны быть регламентированными, жестокость – управляемой, террор – руководимым. В противном случае вся армия превратится в уголовников Дирлевангера, которые могут разложить фронт.

Командования всех армий отдают самые суровые приказы о недопущении произвола. Например, союзники на Втором фронте украшали дороги щитами с назиданиями: «Если хочешь достать сувенир, добудь его у немца, а не грабь своего гражданского союзника». Маршал К. Рокоссовский устанавливал «расстрел по законам военного времени за грабёж, изнасилование, кражу, убийство гражданских лиц». Верховное командование вермахта разработало «Памятку по охране советских военнопленных», в которой говорилось: «…Немецким солдатам запрещается прибегать к произволу или истязаниям: к применению дубинок, плёток и т. п. Это унижает достоинство немецкого солдата как носителя оружия».

Но с первыми выстрелами, с первыми жертвами, джинн войны уже вырывается из бутылки и овладевает людьми, несмотря на все приказы, памятки и увещевания.

И тогда появляются другие приказы, такие как № 166/41, отданный по 60-й германской мотопехотной дивизии: «Даже отдельная маленькая часть всегда принимает атаку. В связи с этим нельзя допускать человеческого отношения к пленным. Уничтожение противника огнём или холодным оружием должно продолжаться до тех пор, пока противник не станет безопасным».

Одно начинает противоречить другому. Сознание раздваивается. Понятия долга, чести и совести превращаются в пустой звук. Торжествуют страх, злоба и месть. Начинается самоуправство.

Я не знаю, как с этим было в Красной Армии. Вряд ли существовали какие-то официальные распоряжения, призывающие к расправам. Каждое государство старается в отечественной истории не оставлять кровавого следа. Но то, что такие расправы были, и к ним порой относились снисходительно – несомненно. Это лицо ВОЙНЫ.

Об этом свидетельствуют документы другой стороны.

Вот отрывок из пункта 8 приказа по 17-й армии за № 0973/41 от 17.11.41 г. командующего генерал-полковника Хота: «Красные солдаты зверски убивали наших раненых; они жестоко расправлялись с пленными и убивали их…»

Не похоже на пропагандистский трюк. Это ноябрь. Не первый месяц войны. Германские солдаты легко бы уличили своего командующего во лжи. Но если это не ложь?

В 1945 году министр пропаганды рейха доктор Геббельс отмечает в своём дневнике: «Я получил из Секешфехервара ужасающее донесение о зверствах, учинённых там Советами. Они буквально затмевают всё, что мы знаем о совершённом ими в наших восточных гау (Гау – регион (Примеч. ред.). Из подобранных в районе Секешфехервара дневников убитых советских солдат явствует, что советские войска чрезвычайно устали от войны. (…) Они представляют себя великими спасителями мира; примечательно, что большевистская пропаганда привила им некий комплекс превосходства над остальными людьми, и в результате они совершают самые бессмысленные кровопролития. В целом же каждый советский солдат выдрессирован в духе мести немцам и Германии. И он это делает в полную меру своих сил».

В марте 1945 года германские войска нанесли контрудар в районе озера Балатон и сумели отбить участок венгерской территории. «Наши солдаты, увидев зверства Советов, не знают больше никакой пощады. Они убивают советских солдат лопатами и ружейными прикладами. Жестокости, в которых виноваты Советы, неописуемы. Страшные свидетельства этого видны на всём протяжении нашего пути».

Можно, конечно, сказать: «Брешут фашистские гадины!» А можно задуматься и почитать другие документы.

Исторические. Не обезображенные идеологической цензурой.

Писатель Виктор Хен писал в своём дневнике в 1867 году: «Казаки придут на своих лошадях с плётками и пиками и всё затопчут. У них нет никаких потребностей, они мастера разрушения, ведь у них нет сердца, они бесчувственны…»

Ещё раньше, в марте 1848 года, в Германии была выпущена революционная листовка о предстоящем нападении русских: «Помните ли вы со времён освободительных войн наших друзей? Спросите своих отцов, дядей, тётушек, бабушек и дедушек, как великолепно эти наши друзья умели воровать и грабить, мародёрствовать и угонять. Помните ли вы ещё казаков на низких лошадях с высокими сёдлами, увешанных котелками, чайниками, сковородками, утварью из серебра и золота? Всюду, где они побывали, они оставляли за собой разрушение, вонь и насекомых. И эти казаки, башкиры, калмыки, татары и т. д. десятками тысяч горят скотским желанием вновь разграбить Германию, (…) убить наших братьев, обесчестить наших матерей и сестёр».

Это память о войнах с Наполеоном. Напомню, Германия и Россия тогда были союзниками.

А ещё раньше, во время Семилетней войны, в Пруссию вступил авангард русской армии, составленный из лёгких, нерегулярных войск. И уже русские историки констатируют: «Дикие, неустроенные орды этого войска всюду оставляли за собой ужас и отчаяние: пепелища, развалины и трупы жителей без разбора пола и возраста означали их след. Пруссаки смотрели на наше войско, как на вторжение новых варваров, называя наших казаков гуннами восемнадцатого столетия».

Казаки всегда являлись пугалом для врагов России. И небезосновательно.

«Не будучи профессиональным солдатом, казак, уходя на войну, оставлял дома семью и хозяйство. Поэтому с войны он должен был что-то привезти, чтобы быть не только воином, но и добытчиком. Командование смотрело на бесчинства, или как их называли раньше, „предерзости“, казаков сквозь пальцы. А проступки были одни и те же: грабёж населения, пленных, обозов и лагерей неприятеля». Всему этому сопутствовали убийства. В кампании 1770 года, например, казаки, ворвавшись в турецкий лагерь раньше всех, разорвали на палатки захваченные знамёна, оставив всю русскую армию во главе с Румянцевым без столь почётных трофеев.

В занятом в 1760 году Берлине казаки с удовольствием пороли газетчиков, «которые писали, что русские солдаты плохо обучены, плохо снаряжены, а офицеры и подавно никуда не годятся». Вот за это и пороли.

«Подумаешь, порка!» – скажет читатель.

Попробуем представить, как это было. Взлетает казацкая нагайка. Со свистом рассекается воздух. Хлысть! На ягодицах почтенного бюргера выступает багровая полоса. Хлысть! Кожа лопается и опухает. Хлысть! Летят мелкие брызги крови. Взрослый мужчина кричит от боли и стыда. «А чтоб неповадно было пасквили и небылицы сочинять о русской армии!» – гогочут бородатые донцы.

В чём вина писак? В том, что поддерживали свой народ в войне? Ободряли, воодушевляли, взывали к национальному чувству, призывали к борьбе?

К слову сказать, двести лет спустя, на Нюрнбергском процессе, Ганс Фриче, начальник отдела радиовещания Министерства пропаганды, был оправдан судом стран-победительниц. А пасквили и небылицы ведомства доктора Геббельса, я думаю, были не чета «газетёрам» короля Фридриха.

Дело в том, что война как раз и состоит из бесчисленного количества таких порок, избиений, ограблений, изнасилований, оскорблений, издевательств и унижения миллионов людей. Из жестокости. Уцелевшие мирные жители оказываются совершенно незащищёнными перед человеком с ружьём. Именно он, солдат, имеет власть над жизнью и имуществом, олицетворяет насилие, представляет в своём лице целый механизм разрушения и уничтожения. От его прихоти зависит участь мужчин и женщин, стариков и детей. Кому, случись несчастье, жаловаться, к какому начальнику идти, в какой суд обращаться?

Да и какой закон может восстановить справедливость, если война – это отрицание законов, это сама суть несправедливости.

Остаётся, сжавшись в комок, в вечном страхе ожидать конца этого кошмара. Ведь должно же это когда-то закончиться! Главное – выжить…

Я очень люблю свою страну и Российскую армию, но вынужден согласиться, что война – будь она проклята! – превращает в зверей и русских людей.

О. Костомаров отмечает, как после штурма Суворовым в 1794 году предместья Варшавы – Праги, последовало избиение поляков, сопровождающееся массовым грабежом и убийствами, во время которых «казаки таскали по улицам надетых на пики польских детей».

Торжествующий Суворов отправил прусскому королю жутковатое донесение: «Прага дымится, Варшава дрожит. На валах Праги. Суворов».

Побеждённые благодарили своего победителя за спасение от ярости солдат – город поднёс Суворову почётную саблю с надписью «Варшава своему избавителю» («Warszawa zbawcu swemu»).

Но разве только казаки «всюду оставляли за собой ужас и отчаяние: пепелища, развалины и трупы жителей без разбора пола и возраста»? Разве эти сцены не повторялись при вступлении регулярной русской армии в покорённые эмираты Средней Азии, в Китае при подавлении восстания «боксёров», в освобождённых городах Европы во время Великой Отечественной? (Вспомните отчёт начальника политуправления 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Галаджева, который я приводил в начале главы.)

Бессмысленные убийства продолжались и после капитуляции Германии. Солдат трудно остановить после ожесточённых боёв, невозможно сразу превратить ненависть в милосердие. Убивали пленных и раненых офицеров вермахта с боевыми наградами, подростков по подозрению в членстве «гитлерюгенда», разбежавшихся стариков из фольксштурма, просто красивых женщин.

«Вчера она несла ведро супа через улицу. Там шатались несколько пьяных солдат, увидели её: „Гоп-ля! Немка, сучка“ – и из автомата очередь поперёк спины. Она умерла в тот же час. Ещё плакала: почему, за что?»

Она спрашивала «за что?», потому что была… русской! Работала в офицерской столовой. В штатском платье. Но разве когда-нибудь опьянённые не только алкоголем, но и всеобщим кровопролитием солдаты интересовались биографией своих жертв?

Участники Чеченской войны мрачно признают: «Со снайперами, какого бы пола они ни были, у наших солдат разговор короткий. В лучшем случае – застрелят на месте. О худшем и говорить не хочу. Снайперша – „сука“. А суке – сучья смерть».

Каждому понятно, что армия вторгается во вражескую страну не в гости, где нужно себя хорошо вести. Ещё как-то можно объяснить зверства солдат на чужой земле. Там – враги. С ними не принято расшаркиваться.

Но если разгорелась гражданская война на своей территории? Вокруг – соотечественники, с которыми объединяет общий язык, вера, история, культура. Солдат окружают родные лица, знакомые с детства песни, привычные названия. Может быть, здесь война смягчает свои нравы?

Наоборот! Со своими и подавно не церемонятся. Сбрасываются остатки «приличий», которые худо-бедно приходится соблюдать перед лицом других народов.

Как известно, русские князья во время своих междоусобиц предавали огню и мечу города соперников, вытаптывали поля, истребляли население. Убивали пленных. Объединялись с внешними врагами. Порой отказывались от выкупа, только чтобы пролить кровь, как, например, суздальская дружина, осадившая Торжок. «Город готов был сдаться и просил князя Всеволода „взять мир“, „снизойти в милость“. Горожане обещали подчиниться, принять все условия, уплатить дань. Великий князь Всеволод Большое Гнездо хотел уже принять предложение, но воины категорически отказались, сказав: „Мы не целовать их пришли“. Торжок был взят и разграблен вопреки воле князя».

Во время русско-польских войн XVII века «насилия, чинимые населению Украины русскими войсками с самого их появления там, стали одной из главных причин перехода (…) казацкого старшины вместе со значительной частью рядовых казаков в польский лагерь. Польское господство после знакомства с безобразиями, творимыми московскими воеводами, казалось уже не таким страшным».

Может быть, это были далёкие, «варварские» времена?

Нет, так было всегда.

О диких расправах Ивана Грозного над новгородцами, о казнях бунтовщиков, об ужасах французской революции и Парижской коммуны я уже упоминал.

Гражданские войны ещё тем «хороши», что обе противоборствующие стороны старательно фиксируют все преступления своих противников с целью обелить себя. И сколько бы при этом стыдливо ни замалчивали собственные кровавые деяния – рано или поздно они всплывают на поверхность. «Железного занавеса» цензуры не существует. Всё население – свидетели.

А История лишь бесстрастно выносит факты на суд потомков. И рисуется полная картина, характеризующая людей на войне. А ещё вернее – саму ВОЙНУ.

Примеры Гражданской войны в России 1917–1922 годов обескураживающе действуют на тех, кто упрямо продолжает твердить о том, что «русские люди на такое не способны».

Был использован весь арсенал мучительных казней, накопленных человечеством за тысячелетия.

От античных распятий до «банальных» массовых расстрелов.

Так, в 1918 году, после оставления красными Киева, в городе был найден крест, на котором большевики распяли поручика Сорокина, считая его шпионом.

Там же, в Киевском ЧК, применялась «китайская» пытка. Смысл её сводился к тому, что зафиксированному горизонтально человеку на живот ставилась клетка с голодной крысой, которая начинала выедать внутренности человека. Но очевидцы говорили о её усовершенствовании: «Пытаемого привязывали к стене или столбу, потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины… Через другое отверстие в неё сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведённое жаром в отчаяние, животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва не умирала».

Центральное бюро партии эсеров выпустило заявление, где говорилось, что «в Воронежской губернии, в селе Алексеевском и других сёлах, сотрудники ЧК выводят людей голыми на мороз и обливают холодной водой до превращения их в ледяные столбы. 29 декабря 1918 года так был казнён Феофан Ильменский, епископ Соликамский. Его раздели, заплели волосы в косы, связали их, продели в них жердь и на этой жерди опускали в прорубь на реке до тех пор, пока епископ не покрылся льдом толщиной в два пальца».

В 1918 году в Крыму большевики топили приговорённых в Чёрном море: «…Жертве отводили назад руки и связывали их верёвками у локтей и кистей, помимо этого связывали и ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали и голову за шею верёвками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам. К ногам привязывались колосники…»

О расправах в Крыму в январе 1918 года писал генерал А.И. Деникин: «Ужаснее всех погиб штаб-ротмистр Новацкий, которого матросы считали душой восстания в Евпатории. Его, уже сильно раненного, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в корабельную топку».

О чём мог думать в те страшные минуты штаб-ротмистр? О «беспощадном русском бунте»? О том, что пришёл Антихрист на православную Русь? «Чернь, душегубы, звери, креста на вас нет!»

(Но и белые не отставали. В 1920 году были сожжены в паровозных топках большевики Дальнего Востока С. Лазо, А. Луцкий, В. Сибирцев. Что могли думать в последний момент они? «Недобитая контра, кровопийцы, палачи трудового народа, холёные изверги в золотых погонах!»)

Впрочем, о зверствах красных так много писалось и говорилось, что о них знают все. Это теперь на большевиков вешают всех собак и обвиняют в том, что именно они залили Россию кровью, истребили истинных патриотов, красу и цвет русской армии – царских офицеров. И как-то сразу забылись примеры белогвардейских злодеяний, которые приводились десятилетиями.

Ради восстановления исторической справедливости я хочу напомнить о них.

Можно проследить, как раскручивался маховик братоубийства, вовлекая в него миллионы людей.

Для начала следует сказать, что большевики вовсе не желали кровопролития. В.И. Ленин прямо заявлял: «Мы не хотим гражданской войны!» Да и вряд ли какая-либо политическая партия, придя к власти, стремится создать наихудшие условия для своего правления.

Заражённые революционным порывом последних лет, советскую власть поддерживали треть бывших генералов и офицеров, немалая часть интеллигенции, в том числе творческой. Против выступали лишь 40 % генералов и офицеров, полиция и жандармерия. Соблюдался некий паритет, казалось бы, можно было договориться.

Поначалу, после революции, смертная казнь не практиковалась.

4 ноября 1917 года Ленин, выступая на заседании Совета Петроградских рабочих и солдатских депутатов, говорил: «Нас упрекают в том, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем… Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять…»

В «Инструкции для производящих обыск и дознание» для ЧК Ф.Э. Дзержинский писал:

«1) Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.

2) Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы.

3) Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.

4) Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы.

Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до трёх месяцев, удалению из комиссии и высылке из Москвы».

Генерал П.А. Краснов, давший подписку не воевать против советской власти (и нарушивший потом своё офицерское слово чести), был сразу отпущен из Петрограда.

Революция, овеянная романтикой!

Но не надо думать, что революционеры были такими уж добренькими. Просто действовали аккуратно, дипломатично, подчёркнуто корректно, дабы не давать поводов к озлоблению недовольных. Не осложнять себе жизнь.

Но это продолжалось недолго.

Начавшись, война стала диктовать свои условия. Дикие, жестокие, безумные.

Один из руководителей Учредительного собрания, В.К. Вольский, признавал позднее: «Мы подняли кровавое знамя гражданской войны. Комитет действовал диктаторски. И на нас много крови». С ним был согласен Р. Локкарт, английский дипломат: «В гражданской войне немало повинны и союзники… Мы содействовали усилению террора и увеличению кровопролития».

В январе 1918 года есаул Г.М. Семёнов, провозгласивший себя атаманом Забайкальского казачьего войска и сформировавший из казаков и китайцев-хунхузов «особый маньчжурский отряд», совершил нападение на станцию Маньчжурия. «Здесь Семёнов со своей бандой перепорол нагайками десятки жителей, захватил и замучил ряд советских активистов. Трупы убитых членов Совета семёновцы в запломбированном вагоне отправили в Читу, в адрес Совета рабочих и солдатских депутатов».

Есаул И.П. Калмыков был избран атаманом Уссурийского казачьего войска. Участник американской интервенции на Дальнем Востоке и в Сибири генерал-майор Уильям Грэвс писал впоследствии: «Калмыков был самым отъявленным негодяем, которого я когда-либо встречал, и я серьёзно думаю, что если внимательно перелистать энциклопедический словарь и посмотреть все слова, определяющие различного рода преступления, то вряд ли можно будет найти такое преступление, которое бы Калмыков не совершил… Там, где Семёнов приказывал другим убивать, Калмыков убивал собственной рукой, и в этом заключается разница между Калмыковым и Семёновым».

И тогда в «Очередных задачах Советской власти» Лениным было указано: «Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов. А наша власть – непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо… Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом».

И начались расстрелы, расстрелы, расстрелы… От шпионов и контрреволюционеров до скупщиков оружия, саботажников и «прочих паразитов».