Текст книги "Экипаж «черного тюльпана»"

Автор книги: Олег Буркин

Соавторы: Александр Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

23

Фоменко обвел людей, сидящих за столом, грустным взглядом.

– Так ни слова и не сказала… И когда гроб выгружали, и когда в дом заносили…

Он шумно вздохнул.

– Один он был у нее, сын-то.

В комнате на несколько секунд повисла тишина.

Фоменко, приподнявшись, взял в руки трехлитровую банку и снова разлил по кружкам спирт. Закончив, он поставил банку на стол, встал и тихо произнес:

– Третий тост.

Остальные тоже поднялись.

Стараясь не морщиться, выпили молча и не чокаясь.

Так же молча сели и потянулись за закуской.

Прожевав, Корытов снова придвинулся к Фоменко вплотную и шепотом протянул:

– А может, все-таки надо к Ане сходить, Валер?

Фоменко тоскливо зажмурил глаза и отрицательно помотал головой.

– Не надо, Женя.

24

Полночь давно миновала.

Аннушка уже не помнила, какую по счету кастрюлю она наполняла, чтобы, склонившись над плиткой, мешать и мешать кипящую воду.

Она смотрела сквозь пыльное стекло, и порой ей казалось, что в темноте от офицерского модуля, который был хорошо виден из ее окна, уже отделилась и двинулась к женскому бараку такая знакомая фигура…

Обманутая грязным стеклом и ночными тенями, Аннушка всякий раз закрывала глаза и молилась… А потом вновь ловила мокрыми глазами ниточки света, распущенные прожекторами в ночи.

Когда пыльное стекло снова, уже в который раз, обмануло ее, она выключила плитку, накинула плащ и бесшумно выскользнула из комнаты.

25

В это весеннее утро война снова хотела пройти у дома старого хазарейца.

Сидя на вросшем в землю валуне, он провожал глазами колонну, которая с ревом вытряхивала из дороги улегшуюся за ночь пыль.

Клевавший носом после бессонной ночи Фоменко не заметил бы одиноко примостившегося у обочины калеку, если бы не услышал, как два сержанта его роты – Мамонтов и Пучко, сидевшие на броне «бэтээра» рядом с ним, завели разговор.

– Ты как думаешь, – спросил Мамонтов, – что этот старик делает тут в такую рань?

– Пыль свежую глотает, – предположил Пучко. – Вкусная, наверное. Посмотри, какое блаженство у него на морде.

– А если серьезно?

– На «духов» работает. Колонну считает, падла.

– Да он небось и считать не умеет.

– Ну, не умеет, так пальцы загибает. Если «бэтээр» – на руках, а если танк – на ногах.

– Брось! У него же пальцев на танки не хватит. У него же нога одна! – Мамонтов залился смехом.

Сидевший за их спинами рядовой Ойте, который за все это время не проронил ни звука, вздохнул и тихо произнес:

– Грех смеяться над калекой.

Мамонтов повернулся к нему и с угрозой протянул:

– Что-о-о?

Пучко тоже повернулся к Ойте.

– Тебе слова никто не давал, понял? Молод еще, чтоб старших учить… Ну, подожди. Вернемся с «боевых», я твоим воспитанием займусь!

Фоменко лениво бросил через плечо:

– Отставить.

Он открыл глаза, сквозь завесу пыли увидел старика, но, как ни старался, не сумел разглядеть его лица.

Колонна уже давно скрылась за перевалом, а старый хазареец и не думал подниматься с камня.

Светло-оливковые глаза калеки светились надеждой…

…В это весеннее утро месяца Саура сын старого хазарейца Асад с развороченным минным осколком пахом и широко раскрытыми, обездоневшими глазами лежал на краю рисового поля, закинув набок голову, которая почернела от облепившего ее жадного роя мух…

26

Минула неделя, как роты ушли на Панджшер.

…Корытов проснулся в своей кровати, куда после буйных похождений вновь уложил его сердобольный Чепига, с трудом заставил себя разомкнуть тяжелые, опухшие веки и вдруг закричал – хрипло и страшно.

Каждое такое утро он ненавидел весь белый свет.

Но в это утро Рокфеллер не увидел его.

Была тьма. Такая, какая она бывает, когда наступает навсегда.

Он понял это сразу и поэтому, издав один-единственный крик, который, подобно раненому зверю, был не в силах сдержать, не стал в отчаянье кидаться на стены, тереть до крови глаза и звать на помощь.

Он лежал, вытянув руки по швам, ровно и тихо.

Через час его хватились в штабе. В модуль прибежал хмурый и озабоченный Чепига. Он быстро уяснил, в чем дело, и бросился звать полкового врача.

После беглого осмотра врач сказал, что начфина нужно немедленно отправлять в госпиталь.

Он ушел искать машину, а Корытов и Чепига остались вдвоем. Начальник строевой части сидел на табурете, подавленный и ошеломленный. Совершенно не зная, что полагается в таких случаях говорить, старший лейтенант сопел и грыз ногти.

– Помоги, – сказал вдруг начфин. Резко сбросив ноги с постели, он поднялся, выставил руки перед собой и сделал неуверенный шаг к столу. Чепига сорвался с места, подскочил к Корытову и, бережно поддерживая его, помог сесть на табурет.

– Плохи мои дела, Витя, – заговорил Рокфеллер, качая головой. – Дружил я с водочкой, а она вот взяла да и ударила по глазам. С моим батей покойным, царствие ему небесное, такая же беда в свое время приключилась…

Корытов пошарил по столу руками, нащупал пачку сигарет, достал одну и принялся так же, на ощупь, искать спички. Чепига, спохватившись, подал ему коробок.

Прикурив, Рокфеллер тихо произнес:

– Знаешь, а я ведь уже никогда больше не буду видеть.

– Надо в Ташкент, Евгений Иванович, в окружной госпиталь, – торопливо отозвался Чепига. – А то и в Москву. Там врачи чудеса делают.

– Врешь ты все.

– Надо, – упрямо повторил старлей.

– Конечно, надо, – покорно согласился Корытов. – Инвалидность оформить, пенсию…

– Есть ведь надежда, Евгений Иванович…

Начфин вскинул нечесаную голову.

– Не на что надеяться… К маме поеду, в Подмосковье. Соловьев по утрам буду слушать. Хоть этого у меня никто не отнимет, а, Витек? – Рокфеллер помедлил. – Об одном жалею: мужиков с «боевых» не дождусь, Фому…

– Вы еще вернетесь в полк, Евгений Иванович.

– Эх, Витя… Скоро будет у вас другой Рокфеллер.

Визг тормозов подъехавшей машины они услышали одновременно. Чепига подошел к окну.

– За мной? – упавшим голосом спросил Корытов.

– За вами.

– Раз карета подана – едем… Стой! – шлепнул он себя по лбу ладонью. – Фоменко же не знает адреса мамы! У тебя есть на чем записать?

Чепига схватил первое, что попалось под руку, – спичечный коробок – и достал из нагрудного кармана ручку.

– Диктуйте.

– Московская область, город Шатура, Чкалова, три… Записал?

– Чкалова, три, – повторил, торопливо покрывая коробок кривыми буквами, Чепига.

– Квартира двенадцать.

– Готово.

– Передай ему, когда вернется: пусть сразу напишет. Слышишь? Сразу!

Старший лейтенант спрятал коробок в карман.

– Обязательно передам.

Начальник строевой части подошел к начфину и осторожно взял его под локоть.

– Пора, Евгений Иванович.

27

…К вечеру атака на лепившийся у края ущелья кишлак Дах-э-сийох окончательно захлебнулась.

Четвертый час рота Фоменко лежала, вжимаясь в раскаленные камни. Головы солдат спеклись в стальных касках, фляги опустели… Тепло-соленые струйки пота, смешавшись с осевшей на лицах солдат пылью, превратили их в маски невиданных, суровых, но бессильных языческих богов с пустыми, потухшими глазами…

…Перед наступлением кишлак накрыли «Градом». Не уцелел ни один дом и ни один дувал. Что говорить о людях… Но, словно воскреснув под опаленными обломками глины, преждевременно похороненные «духи» встретили наступавших таким огнем, что, потеряв сразу троих, Фоменко уложил роту на камни и по рации стал с тоскливым остервенением требовать от комбата еще одного артналета. Комбат ответил, что второго артналета не будет («Нет снарядов… твою мать!»), однако приказа лезть напролом не дал, натужно крича: «Атаковать только после подавления огневых точек!»

Один пулемет «духов» Фоменко разглядел, когда рота пыталась взять кишлак с ходу. Его ствол торчал из большой трещины в стене разрушенной мечети. Гранатометчики сделали пару прицельных выстрелов, и когда капитан еще раз попытался поднять роту в атаку, тот, что был в мечети, уже молчал. Но яростно и злобно плюнули свинцом сразу несколько других.

Рота покорно легла, а Фоменко опять принялся вызывать по рации комбата. Кишлак отделяло от наступавших не меньше двухсот метров, и, как ни кусал капитан спекшиеся губы, до боли прижимая к глазницам бинокль, засечь остальные пулеметы не удавалось.

Единственное, что оставалось делать, – это посылать вперед наблюдателя, который бы сумел проползти на брюхе хотя бы половину этого расстояния, укрыться в одной из воронок, выдолбленных снарядами, и, разглядев, где понатыканы пулеметы, корректировать по рации огонь.

Посылать почти на верную смерть…

Вот почему ротный медлил, все еще веря в чудо – в залп батареи «Града».

При последнем выходе на связь комбат прокричал, что у батареи больше нет снарядов и она снимается с позиций.

Кому-то надо было ползти…

Фоменко знал, что пошлет одного из взводных связистов, умеющих толково работать с рацией. Одного из троих: Каримова, Максимчука или Ойте.

Неуклюжего, плохо знающего русский язык Каримова?

…Максимчука или Ойте.

Вымахавшего под метр девяносто Максимчука? Мишени лучше не бывает…

…или Ойте?

Откуда-то выплыло вдруг широкое, плоское лицо подполковника Поташова. Близко посаженные глаза под стеклышками очков и толстые поджатые губы… «Молодым и неопытным бывает особенно трудно…»

…Фоменко уже давно отдал приказ. Он видел, как, волоча за собой рацию, устремился к кишлаку похожий издалека на юркую зеленую ящерицу Ойте.

«Духи» заметили его, и вокруг солдата то тут, то там стали вспыхивать фонтанчики от пуль.

– Всем! – хрипло кричал капитан по рации. – Прикрывать наблюдателя! Вести беглый огонь! Огонь!!!

Он повторял это сорванным голосом раз за разом, хотя очереди и так не стихали.

Когда фонтанчики вспыхивали слишком близко от Ойте, ротный невольно зажмуривался и медлил открывать глаза: больше всего на свете он боялся, что в следующее мгновение увидит среди камней безжизненное тело солдата… Но всякий раз, замерев на чуток, чтобы переждать опасность, зеленая ящерка оживала и оказывалась еще на метр впереди, и еще на метр, и еще…

– Доползи, – шептал Фоменко, считая эти метры так, будто сам отмерял их своим сжавшимся в комок животом.

И он дополз.

Укрывшись в спасительной воронке, Ойте сразу же вышел на связь, а чуть позже начал передавать, куда бить гранатометам.

…Комбат вызвал ротного по рации, когда Фоменко уже снова собирался поднимать людей в атаку.

– Уходим, – приказал майор Николаев.

Комбат был прав: солнце садилось, а на ночной бой у них уже не хватило бы сил.

– Уходим! – прокричали, приняв приказ ротного, командиры взводов.

– Уходим! – пронеслось по солдатской цепочке.

В затопивших землю сумерках кишлак был уже почти не виден.

– Рота отходит, возвращайся, – переключившись на частоту Ойте и поглаживая рукой рацию, словно живую, сказал Фоменко.

Все, кто были рядом, слышали это: и связист командира роты ефрейтор Путеев, пытавшийся рукавом куртки стереть со лба корку засохшей грязи, и замполит, который лежал, уткнувшись головой в приклад автомата, но, конечно же, не спал, а мог только мечтать об этом…

28

Последние, многократно выверенные и уточненные сведения о потерях поступили на командно-наблюдательный пункт полка в первом часу ночи.

Убитые и раненые были во всех батальонах.

Пропавший без вести – только в первом.

Рапорт с подробным изложением обстоятельств исчезновения рядового Ойте, составленный капитаном Фоменко, лежал перед командиром полка.

«…Получил приказ вернуться, но приказа не выполнил…» Щурясь, полковник Тодоров сидел за своим рабочим столом в кунге штабного «ЗИЛа» и уже в который раз пытался разглядеть за косыми, сползающими в угол листа строчками то, чего так и не сумел отыскать в них самих.

Он потянулся рукой к телефону, стоящему на краю стола, снял трубку и резко бросил:

– Николаева – ко мне!

…Командир первого батальона майор Николаев, с длинной нескладной фигурой и скуластым лицом, стоял перед Тодоровым навытяжку, испуганно вращая глазами.

Скрестив руки на груди, командир полка откинулся на спинку стула.

– Ну, что там стряслось у Фоменко? Как пропал человек? Докладывай!

Николаев пожал плечами.

– Как-то странно все вышло, товарищ полковник…

Тодоров шлепнул ладонью по столу.

– Не тяни!

Николаев торопливо зачастил:

– Чтобы засечь огневые точки «духов», Фоменко выслал вперед наблюдателя… Когда я дал команду отходить, ротный приказал наблюдателю возвращаться. А тот не вернулся. Никто не знает почему… Было уже темно. Рисковать людьми, чтобы вести поиск, мы не стали…

Тодоров почесал затылок.

– На связь выходить с ним пробовали?

Николаев вздохнул.

– Пробовали. Глухо…

– Ты-то сам как думаешь? – Тодоров буравил Николаева глазами. – Убит?

Николаев поморщился.

– Главное, чтобы не перебежал…

Брови командира полка удивленно взметнулись кверху.

– Он что, мусульманин?

Николаев отрицательно помотал головой.

– Никак нет, но… Вы сами знаете – это без разницы. Вон, в соседней дивизии к «духам» хохол переметнулся.

– Этого нам только не хватало! – удрученно протянул Тодоров. – ЧП на всю армию, блин…

Он снова хлопнул ладонью по столу.

– Будем надеяться, что все-таки погиб. Мертвые сраму не имут…

Тодоров вскинул голову.

– Кто хоть такой? Давно в Афгане?

– Никак нет. Из молодого пополнения…

29

Ранним утром полковые саперы прочесывали дорогу, которая проходила мимо кишлака, выжженного дотла еще год назад.

Лейтенант и двое солдат медленно двигались по дороге, время от времени останавливаясь и тыкая щупами в подозрительные бугорки и впадины. Иногда они пускали в ход миноискатели.

Пока все было «чисто».

Один из саперов – щуплый и курносый рядовой Точилин – держал на поводке большую восточноевропейскую овчарку.

Обугленные развалины кишлака, в котором не было – да и не могло быть – ни души, жутко чернели в предрассветных сумерках, и, косясь на них, Точилин боязливо поеживался. Чтобы перебороть страх, он часто оборачивался и бросал взгляд на маячащие за спиной передние «бэтээры» колонны, которой саперы расчищали путь.

Собака негромко заскулила и кинулась к обочине дороги. Точилин, едва удерживая псину, поневоле потащился следом за ней.

Собака остановилась у лежащего на земле грязного, набитого чем-то бесформенного мешка, покрытого бурыми пятнами.

Точилин тоже замер на месте.

Он повернул голову к лейтенанту, склонившемуся над каким-то подозрительным бугорком.

– Товарищ лейтенант! Тут мешок…

Не глядя в его сторону, лейтенант, занятый своим делом, махнул рукой.

– Так посмотри! Только осторожно.

Точилин опасливо приблизился к мешку, нагнулся, отвернул край горловины и тут же с округлившимися от страха глазами отпрыгнул назад, споткнулся и упал на спину.

Овчарка жутко завыла.

Простирая трясущуюся руку к мешку, Точилин вскрикнул:

– Товарищ лейтенант! Там… Там…

Лейтенант распрямился и повернулся к солдату, тревожно посмотрев сначала на него, а потом на мешок.

Елозя задом по земле, Точилин отползал от мешка все дальше и дальше.

– Там человек… Мертвый… И голова отдельно…

30

В кабинете секретаря парткома полка шумно работал кондиционер.

Поташов сидел за своим рабочим столом. Чепига стоял перед секретарем парткома, опустив голову и переминаясь с ноги на ногу.

Поташов, пожевав губами, вздохнул.

– Значит, двое у Фоменко погибли, а третий попал в руки к «духам»?

Чепига, не поднимая головы, тихо ответил:

– Так точно. Они ему сначала отрезали нос и уши. А потом… Отделили от туловища голову… Сложили все это в мешок и бросили на обочине дороги… Полковые саперы обнаружили сегодня утром.

– Кто его опознал, этого… рядового Ойте?

– Замполит роты.

Секретарь парткома поморщился.

– М-м-да… Когда будешь отправлять домой… То, что осталось от этого солдата… В сопроводительных документах напиши, чтобы на месте не вздумали вскрывать гроб, понял? Пусть военком проследит…

Чепига кивнул.

– Есть.

Поташов махнул рукой.

– Иди занимайся.

Чепига снова кивнул, развернулся и направился к выходу из кабинета.

Вспомнив о чем-то, Поташов вскинул голову и бросил ему вслед:

– Да! Вот еще что не забудь!

Чепига остановился и обернулся.

Секретарь парткома улыбнулся.

– Я разговаривал по телефону с Тодоровым… Он хочет поставить начальником штаба третьего батальона Фоменко. Можешь заготовить представление.

31

Фоменко и Чепига стояли и курили недалеко от штаба полка.

Оба были мрачнее тучи.

Фоменко грустно протянул:

– Я когда не увидел Женю у КПП, сразу почуял неладное… Он же встречал меня – каждый раз, когда мы возвращались с войны.

Чепига вздохнул.

– Корытова сразу отправили в окружной госпиталь – в Ташкент.

– Хоть бы все обошлось…

– Будем надеяться… – Спохватившись, Чепига полез рукой в карман куртки и достал из него спичечный коробок с адресом, продиктованным ему Корытовым. Он протянул коробок Фоменко: – Вот, Евгений Иванович просил передать… Адрес его матери.

Капитан взял у него из рук коробок и поднес к глазам.

– Разборчиво написано? – поинтересовался Чепига.

Фоменко кивнул.

– Да. Шатура… Чкалова, три…

Чепига едва заметно улыбнулся.

– Ну, а вас я могу поздравить.

Фоменко поднял голову.

– С чем?

– Тодоров подписал представление. О назначении вас начальником штаба третьего батальона. Я уже отправил представление в Кабул. Думаю, со дня на день командарм подпишет приказ…

32

Полночь давно миновала.

Фоменко сидел в своей комнате на кровати, уставившись в одну точку. Перед ним, на табурете, стояла распечатанная бутылка водки и граненый стакан.

Фоменко налил полный стакан, взял его и поднес к губам. Он поморщился, передернул плечами и поставил стакан обратно на табурет, продолжая сжимать его в своих крепких пальцах.

Он зажмурил глаза и помотал головой из стороны в сторону. Его пальцы сжимали стакан все сильнее и сильнее. Стакан со звоном лопнул…

Фоменко открыл глаза и равнодушно посмотрел на правую руку, сжимающую в кулаке осколки стекла.

Из кулака в лужу водки на табурете стекала струйка крови…

33

Фоменко долго не решался постучать, а когда наконец занес руку, дверь распахнулась сама и перед ним возник пьяный, пахнущий чесноком и дешевым одеколоном лейтенант Маничев.

Упершись в ротного, черные и скользкие, как маслины, глазки Маничева испуганно заморгали. Смущенно крякнув, лейтенант вжал голову в плечи и, стараясь не задеть капитана, осторожно протиснулся между ним и дверным косяком, а затем, готовый совершенно ко всему, ежесекундно оглядываясь и проклиная переставшие слушаться ноги, понес свое обмякшее тело по коридору. С каждым шагом он шел все быстрее и быстрее, а перед самым выходом перешел на бег и со вздохом облегчения нырнул в темноту.

Ротный вошел в комнату.

Аннушка сидела у окна спиной к двери и расчесывала волосы. Заслышав его шаги, она обернулась и смерила Фоменко холодным, равнодушным взглядом.

– Я ждала, что придешь. Вот уже неделю, как вы приехали с «боевых».

– Я слышал, но не мог поверить, – сказал он.

– Придется.

– Я и теперь не могу поверить…

– Почему? – Аннушка хохотнула. – Когда я летела сюда, грузовым самолетом Ташкент – Кабул, пьяный прапорщик, развалившийся на скамейке напротив, ткнул в мою сторону пальцем и сказал: «Еще одна б…дь»? – Она пожала плечами. – Такой хотел видеть меня здесь каждый.

– Не каждый.

– Да я хотела этого сама, Валера.

– Неправда!

– Я ненавидела себя за это. Но я хотела. Чтобы через два года вернуться домой и уже больше никогда не вспоминать о том кромешном аде, в котором я провела всю жизнь.

Аннушка смотрела куда-то мимо него.

– Я хотела забыть проклятую комнату в коммуналке, где мы ютились с больной мамой и младшим братом. – Она стала загибать пальцы. – Забыть свое единственное пальто, которое еще можно было надеть, но которое я уже боялась сдавать в химчистку, потому что оно могло расползтись по швам…

– Если бы я был тогда рядом…

– Тебя не было. И я решила поехать сюда…

Фоменко затаил дыхание.

– И когда мы были нужны другу другу… Неужели ты и тогда… была готова с любым?

– Ты появился и удержал меня. Рядом с тобой я даже не смела думать, что ко мне может прикоснуться еще кто-то… Если бы ты пришел той ночью, когда я едва не проломила Тодорову башку… – Аннушка всплеснула руками. – Боже! Я была последней дурой, когда верила, что ты придешь.

– Я не мог.

– Раб не посмел приближаться к рабыне, прогневившей хозяина! – Она презрительно скривила губы.

– Когда ты не дождалась меня, – он медлил, словно еще надеялся на чудо, – ты пошла к Тодорову?

– Конечно. – Аннушка пожала плечами. – Чтобы он не выпер меня в Союз… А полчаса назад в моей постели был Маничев. – Аннушка зевнула. – Вон, расплатился ящиком тушенки… Теперь ко мне может прийти любой, – продолжала она ровным бесстрастным голосом. – Как к Элке.

Аннушка снова повернулась к нему спиной и запустила в волосы гребень.

– А я вот пришел, потому что не мог оставаться в своей комнате один, – глухо произнес Фоменко. – Мне стало вдруг страшно…

– Тебе? Ты же храбрый офицер.

– В бою так страшно никогда не было. – Фоменко вздохнул. – Я понял, что заплатил за майорские погоны слишком высокую цену.

Аннушка настороженно вскинула голову.

– О чем ты?

– Скорее, о ком… – тихо произнес Фоменко. – О солдате, которого я послал к кишлаку… Все слышали, как я приказал ему возвращаться. Но никто не заметил… Перед тем, как сказать это, я выключил рацию… Все думали, что он слышит меня. А он не слышал… Он покорно лежал там, где ему было приказано лежать. Он не сдвинулся с места, пока к нему не подобрались «духи»…

Аннушка поднялась.

– Ты бросил кого-то из своих людей? И ты должен был сделать это, чтобы получить майора? Но почему?!

Фоменко махнул рукой.

– Долго рассказывать… Да и незачем.

Аннушка покачала головой.

– Боже, теперь я понимаю… Почему тебе стало страшно… Я слышала где-то или читала… Кто-то сказал: «…есть вещи и хуже войны. Предательство хуже».

Фоменко медленно двинулся к двери.

– Прощай, – произнес он уже у самого порога.