Текст книги "Экипаж «черного тюльпана»"

Автор книги: Олег Буркин

Соавторы: Александр Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

9

…В комнате Корытова висела тишина. Фоменко сидел, тупо уставившись под ноги.

Корытов прервал затянувшееся молчание первым:

– Так чем все тогда закончилось, Валера?

– Чем? – Фоменко расправил плечи. – Под трибунал, конечно, не отдали. Посчитали, что врагу я содействовал не умышленно, а по глупости. Но с роты решили снять. И стал я снова командиром взвода…

Он повернулся к Корытову лицом.

– После Чехословакии попал я в Ленинградский военный округ, в Карелию… Там через три года снова получил роту. И сделал ее лучшей не только в полку – во всей дивизии. В соседнем батальоне освободилась должность начальника штаба, и никого на это место не прочили, кроме меня…

10

Над гарнизоном, затерянном в лесу, опустилась белая ночь.

У входа в двухэтажное здание солдатской казармы стояли капитан Фоменко и прапорщик Сомов, низкий, коренастый, с коротким ежиком тронутых сединой волос.

Фоменко кашлянул и повернул голову к прапорщику:

– Ты уж проследи, старшина, чтобы после отбоя «деды» молодых не гоняли. И чтобы водочкой не баловались или еще чем.

Сомов уверенно протянул:

– У меня не побалуются.

Фоменко улыбнулся:

– Тогда до завтра!

Они пожали друг другу руки, и ротный торопливо зашагал к КПП.

Вскоре он растворился в сумерках. Прапорщик зевнул и, не спеша, вернулся в казарму…

…На соседних койках первого яруса лежали два «деда» – Поздняк и Харитонов. Поздняк поднял голову и, наморщив узкий лоб, посмотрел на соседа.

– Не спишь?

– Не-а, – ответил Харитонов, смуглый, крючконосый, со сросшимися у переносицы бровями.

Поздняк подложил под голову локоть.

– И мне неохота…

Харитонов приподнялся на кровати.

– Был бы сегодня другой ответственный, можно было бы побухать. Но с Сомовым опасно. Враз накроет.

Поздняк ухмыльнулся:

– А может, повеселимся по-другому?

Харитонов оживился:

– Это как?

Поздняк откинул одеяло и сел.

– Сегодня в наряде по роте один «молодой». Он сейчас туалеты моет. Ну, этот, самый ссыкливый…

Харитонов тоже сел.

– A-а, Тюрин.

– Ну. Чего не скажешь – мигом делает. – Поздняк, хохотнув, хлопнул себя по промежности. – Так, может, он «дедушкам» Советской Армии доставит удовольствие?

Харитонов с сомнением почесал в затылке.

– Думаешь?

Поздняк уверенно махнул рукой.

– Да куда он денется!

…Два «деда» зашли в туалет в одних трусах.

Дневальный мыл шваброй пол. У щуплого Тюрина была наголо обритая голова и серое, замученное лицо. Хэбэ висело на солдате мешком.

Переглядываясь и подмигивая друг другу, Поздняк и Харитонов приблизились к дневальному. Тюрин перестал мыть пол, поднял голову и вопросительно уставился на «дедов».

Сложив руки на груди, Поздняк требовательно произнес:

– Эй, бросай швабру. Для тебя другая работа есть.

Тюрин послушно поставил швабру к стене. В его взгляде не читалось ничего, кроме тупой покорности.

Харитонов, сплюнул на пол.

– Становись на колени.

В усталых глазах Тюрина мелькнул испуг.

– Зачем?

Поздняк хмыкнул.

– Тебе задавать вопросы не положено. Делай, что говорят.

Тюрин вздохнул и медленно опустился на колени.

Поздняк подошел к нему почти вплотную и приспустил свои трусы.

В глазах Тюрина, который начал понимать, что происходит, появился животный страх.

Поздняк повысил голос.

– Чего уставился? Открывай рот!

Тюрин облизнул пересохшие губы и, умоляя, произнес:

– Вы что, мужики… Не надо… Что хотите, только не это…

Поздняк грозно насупился.

– А нам надо это. Понял?

Харитонов тоже подошел к Тюрину вплотную и замахнулся на него кулаком.

– А ну отрывай рот, урод!

Тюрин вскочил и попятился к стене. Харитонов в два прыжка оказался рядом с ним и ткнул солдата кулаком в живот. Ойкнув, Тюрин отлетел к окну и ударился затылком о раму. Стекло разбилось, осыпая дневального осколками.

Дико озираясь, Тюрин схватил с подоконника осколок покрупнее и выставил руку с куском стекла перед собой. Прижавшись к подоконнику, он выдохнул:

– Я все что угодно сделаю… Только не это…

Сжав руки в кулаки и раздувая ноздри, Поздняк начал медленно надвигаться на Тюрина.

– Рыпаться вздумал? – сквозь зубы процедил он. – А ну брось стекло, падла!

Когда он оказался рядом с солдатом, Тюрин, зажмурившись, резко выбросил руку с зажатым в ней куском стекла вперед…

Прижав к горлу пальцы, сквозь которые брызнула кровь, Поздняк захрипел и медленно осел на пол…

11

…Фоменко посмотрел куда-то мимо Корытова и горько вздохнул.

– Матерый был прапорщик Сомов, а все равно не углядел. Где тут за всеми углядишь… «Дед» тот скончался на месте. А утром об этом уже знал командующий округом. Комиссии понаехали… И стал я в свои тридцать два года снова взводным. Словно только из училища. Ох, и запил я, помню… По-черному. Это тогда от меня ушла жена…

– Да, я бы тоже запил…

– Я уже и рапорт собирался писать. Увольняться из армии, к чертовой матери. И вдруг… – Фоменко грустно усмехнулся. – К нам в полк назначили нового командира. Знаешь кого? Моего однокурсника, Ремизова! Которого едва не отчислили из училища по неуспеваемости…

Корытов усмехнулся.

– Небось однокурсничек твой после выпуска удачно женился? На какой-нибудь генеральской дочке?

– Точно. Только мне от этого было не легче… Он был подполковником и командовал полком. А я командовал в этом полку взводом.

Фоменко шумно вздохнул.

– И тогда я решил не сдаваться. Карьеру уже невозможно было спасти: все кадровики давно поставили на невезучем капитане крест. Но я поклялся доказать – себе, другим, всему свету! – что заслуживаю большего. Мало кто поймет, как вообще можно мечтать о таком… Скажи, тебе все равно, сколько звездочек на твоих погонах?

– Плевать я хотел на погоны!

– А я нет, Женя. И меня бы понял любой – такой же, как я, отдавший армии не год, не два, а полжизни. Который ждал, когда удача улыбнется ему, а она… Она вместо этого брезгливо кривила рот…

Фоменко покачал головой:

– Меня понял бы такой же, как я, капитан, на которого даже люди в штатском глядят с насмешкой и думают: «Пьянь какая или дурак, если не заслужил большего в свои годы». Мне даже сыну в глаза смотреть стыдно, когда приезжаю к нему в отпуск…

Фоменко рубанул ладонью воздух:

– Ненавижу я эти свои четыре звездочки, Женя! А поэтому… Я поклялся, что получу майора. Хотя бы майора.

– Вот те на, – Рокфеллер грустно заморгал. – Я-то думал, два старых мерина плетутся в одной упряжке. Тянут свою опостылевшую телегу, заботясь только о том, как бы почаще забывать о ее существовании. Я-то думал, что одному легко делать это, пьянея от водки, а другому – от войны… Значит, все не так. Ты еще хочешь поскакать галопом?

– Я поклялся, Женя.

– На роте ты майора не получишь. А значит, тебе позарез надо стать начальником штаба третьего батальона… Давай выпьем за твою удачу.

Фоменко посмотрел на наручные часы и поднялся.

– Оставь на вечер. А я схожу в роту, посмотрю, что там, как… А ты поспи. Сегодня тебя в штабе никто не хватится.

12

Маленькая комната с железной солдатской кроватью и убогим казенным столом казалась бы безнадежно унылой, если бы на столе не было стеклянной вазы с засохшим букетиком сирени, на окнах – пестрых занавесок с огромными бутонами невиданных цветов, а на кровати – яркого, желтого с голубым, покрывала.

Стояла на столе и раскаленная докрасна электроплитка, над которой склонилась, помешивая что-то в кастрюле, официантка Аннушка.

В дверь постучали.

Аннушка уронила ложку в кастрюлю и замерла.

Постучали еще раз, сильнее.

Официантка робко сделала шаг, другой… Непослушными пальцами она повернула ключ. Открыв, Аннушка отступила назад и, радостно вскрикнув, обессиленно опустила руки.

– Ты!

На пороге стоял Фоменко.

Аннушка прильнула к нему, обняв капитана за плечи.

– Я уже больше не могла ждать, поверишь, – сказала она, положив свою маленькую русую голову ему на грудь. Фоменко погладил ее по теплым золотистым волосам.

– Ты ждала меня с «боевых» первый раз.

– Ты тоже пришел ко мне в ночь перед отъездом впервые…

Фоменко настороженно зашевелил носом.

– Здесь что, железо плавят?

Аннушка охнула и метнулась к плитке. Сорвав кастрюлю, она, обжегшись, не удержала ее и уронила на пол, схватила стоявший поблизости чайник и стала поливать посудину водой. Кастрюля зашипела.

Фоменко подошел к Аннушке, отнял чайник, сел на краешек кровати и усадил ее рядом. Взяв руки Аннушки в свои, он подул на ее обожженные пальцы.

– Больно?

– Не-а, – Аннушка тихонько засмеялась. – Хорошо еще, что в кастрюле ничего не было, кроме воды. А то как сгорело бы, как надымило…

– Не успела кинуть?

– Я и не собиралась ничего варить. Просто налила воды и мешала, мешала… Надо было что-то делать, куда-нибудь деть себя. Хоть с кастрюлей заняться… Я даже не заметила, как выкипела вода.

Фоменко крепко сжал ее руки.

– Ты боялась… Что меня не окажется среди тех, кто вернется?

Аннушка помотала головой:

– Если бы с тобой что-то случилось, я бы уже знала. Я боялась другого. Когда ты пришел ко мне ночью, перед отъездом, я еще не понимала, кто тебе нужен – я или просто… Просто любая – как любому мужику. Я боялась, что буду нужна тебе только на ночь, другую…

– Мне не нужна любая.

– Теперь я знаю. А когда ждала… Мешала в кастрюле воду и загадала: если явишься, как в первый раз, только ночью, значит, придешь, как пришел бы к любой. А если прилетишь сразу – потный, пыльный, но сразу ко мне, значит…

– Но я же прилетел! – капитан взмахнул руками, как большая птица.

Аннушка еще теснее прижалась к нему.

– Как хорошо, когда ты рядом.

– Жаль, что ненадолго.

– Почему?

– Завтра снова на войну. В Панджшер. Дней на десять… – начал было Фоменко, но, заметив, как влажно заблестели ее глаза, спохватился и бодро добавил: – Зато вернемся – месяц будем гулять!

Слезы уже катились по ее посеревшим щекам.

– Если с тобой что-нибудь случится…

– Ну что может со мной случиться? Разве я дам хоть одной глупой пуле продырявить себя? – Капитан наклонил голову. – Посмотри на мои седые волосы. Я же старый и мудрый. Ну? Посмотри!

Аннушка коснулась его головы рукой.

– Ты сейчас никуда не уйдешь?

– Полчаса у нас есть.

– Всего?

– И целая ночь впереди…

13

Стайка афганских мальчишек играла в футбол прямо на пыльной, ухабистой дороге – рядом с проволочными заграждениями советского полка, проходившими вдоль бетонной стены, из-за которой выглядывала вышка с часовым.

Часовой с автоматом в руках – совсем молодой солдат в бронежилете и каске – во все глаза наблюдал, как пацаны, громко и возбужденно крича, перебрасывали ногами старый, латаный-перелатаный мяч. На губах часового играла ностальгическая улыбка…

Один из ребят слишком сильно ударил по мячу, и он полетел за проволоку – прямо к бетонному забору.

Стайка пацанов тут же метнулась к проволоке.

Часовой насторожился.

Двое мальчишек быстро отогнули ряды «колючки» палками в разные стороны, а третий полез в образовавшуюся щель.

Лицо солдата испуганно вытянулось. Он подался всем корпусом вперед, едва не свесившись через бортик вышки.

– Куда ты лезешь?! Буру, бачча, буру!

Но афганский мальчишка словно не слышал его. Оказавшись за ограждением, он бросился к мячу.

Взрыв противопехотной мины подбросил мальчишку в воздух.

Упав на землю, он пронзительно закричал.

Из его разорванной штанины торчал кровавый обрубок…

14

Прапорщик Венславович проснулся, когда в дверь колотили уже ногами.

Откинув одеяло, начальник продовольственного склада сел на кровати и помотал головой. В третьем часу ночи ушел от Эллочки. А сколько выпили, сколько выпили…

– Щас открою, – буркнул он, натягивая брюки.

– Шевелись, кусяра! – раздался за дверью разъяренный голос, узнав который, Венславович, так и не успев застегнуть ширинку, метнулся к двери.

Подполковник Поташов шагнул через порог прямо на начальника склада и, если бы Венславович не шарахнулся в сторону, сбил бы прапорщика с ног.

– Десятый час, а ты вылеживаешь?!

Прапорщик торопливо застегивал брюки.

– Так я продукты в столовые еще вчера выдал.

– При чем тут столовые? – гремел гневный голос Поташова. – Шевелись, дело срочное!

– Комиссия, что ли, нагрянула? Так мы им мигом стол сообразим…

– Какая комиссия? – Поташов застонал. – Пацаненок афганский на нашей мине подорвался, у автопарка. Ногу оторвало… Но вроде живой.

– А я… Я тут при чем? – Венславович глупо уставился на Поташова.

– Откупаться от родни надо. У тебя муки много?

– Есть.

– Дашь мешок… Нет, лучше два. Пшеничной. А сахар?

– Тоже есть.

– Килограммов тридцать надо.

– А у них ж…а не склеится? – осмелел от жадности Венславович. – И чего мы вообще должны откупаться? Зачем?

Поташов со злостью плюнул на пол.

– Там, у нашего забора, где подорвался этот сучонок, табличка должна была стоять – «Заминировано».

– А ее что, не было?

Поташов вздохнул.

– В том-то и дело… Раньше стояла. А потом пропала. Может, афганец какой спер на растопку…

Подполковник раздраженно махнул рукой.

– Давно уже надо было другую поставить. Все руки не доходили…

Венславович поморщился.

– Да… Раз таблички не было – плохо дело. Если родители пацаненка поднимут шум…

– То-то и оно, – протянул Поташов. – Если дойдет до комдива – все получат по шее: начиная от командира полка и кончая…

Он снова со злостью махнул рукой.

– Короче, командир сказал замять это дело. И поскорее… Тушенки еще дашь. Ящика четыре.

15

…От Венславовича Поташов потащился обратно в штаб.

Последнюю неделю неприятности валились на секретаря парткома одна за другой.

Сначала ему натурально плюнули в лицо. Пару дней назад «уазик», на котором он выехал в город за покупками, притормозил у оживленного перекрестка. И пожилая афганка без паранджи (видно, образованная – учительница или врач, раз не блюдет шариата) подошла к машине и, не говоря лишнего, через опущенное по случаю жары боковое стекло ловко харкнула, угодив Поташову в нижнюю губу. Точно парализованный, подполковник с полминуты не мог закрыть рта, а когда пришел в себя и, содрогнувшись от омерзения, заорал: «Сука!» – афганки простыл и след.

Вчера проклятый Рокфеллер опять устроил концерт у дверей его комнаты.

А сегодня на секретаря «повесили» мальчишку, которого черти понесли на минное поле.

Если бы это было все…

Пока полк был на «боевых», Поташов слетал в Союз и привез из ашхабадской учебки молодое пополнение. И надо же такому случиться: среди ста двадцати нормальных русских, украинских, белорусских, узбекских и прочих хлопцев надежных национальностей в команду затесался рядовой Ойте. Немец. И в придачу – меннонит.

Такой свиньи Поташову еще не подкладывали.

И все потому, что в Ашхабаде секретарь принимал команду наспех – на сборы отвели только день.

Узнав лишь вчера, во время беседы с молодым пополнением, всю подноготную рядового Ойте, секретарь мысленно, но от души пожелал замполиту ашхабадской учебки переболеть брюшным тифом. Потому что тот, подлец, не мог не знать про немца и про меннонита. Но наверняка – да какое там наверняка, точно! – из-за нехватки людей подсунул в афганскую команду Ойте, чтобы не сорвать плана по укомплектованию 40-й армии личным составом.

…В середине 80-х слабый ручеек советских немцев, потянувшихся обратно на историческую родину, стал превращаться в бурный поток, который уносил их в Западную Германию. И там, по другую сторону уже порядком обветшавшей, но все еще неприступной Берлинской стены, должно было оказаться как можно меньше людей, которые могли бы вымести сор из избы… Вот почему Директивой Главного политического управления в Ограниченный контингент советских войск в Афганистане запрещалось направлять не только немцев, но и евреев, греков, а также прочих потенциальных эмигрантов, отъезжавших на постоянное место жительства в неприятельский стан.

Что же касается меннонитов… Хоть и не видел никогда секретарь парткома в армии людей послушнее и честнее, чем верующие-протестанты, ни с кем не было мороки больше, чем с ними. Потому что большинство баптистов, пятидесятников и меннонитов наотрез отказывались брать в руки оружие.

В лейтенантские годы по молодости и глупости Поташов, бывало, пытался наставить таких солдат на путь, который считал истинным. Пробовал он делать это при помощи доводов, почерпнутых из политиздатовского «Справочника атеиста». Не помогал справочник – звал на подмогу сержанта, умеющего вызывать своим ласковым голосом у молодого солдата дрожь и откровенничать, почти не оставляя синяков… Лишь однажды Поташову удалось таким образом заставить одного новобранца прицепить к ремню штык-нож, когда тот стоял в наряде по роте. Но случай этот так и остался у подполковника первым и последним. А чтобы меннонит взял в руки автомат да еще стрельнул…

Таких тоже запрещалось направлять в 40-ю армию.

Но Ойте оказался здесь.

Кто допустил? Кто недоглядел? Кто?

Ясное дело – тот, кто принимал молодое пополнение в Ашхабаде.

«Виноватых бьют!» – подобно многим большим и маленьким армейским начальникам любил время от времени бросать в лицо подчиненным секретарь парткома. И что теперь ждет его самого, представлял даже слишком хорошо.

Поташов уже видел и, конечно же, слышал, как, ежесекундно дергая большой головой на тощей багровой шее, отматерит его командир полка. Как, взмокнув от двухчасового ожидания в приемной, он боком протиснется в дверь кабинета начальника политотдела дивизии и, низко склонив голову, замрет у порога. А грузный начпо, высморкавшись в кусок туалетной бумаги (он не признавал носовых платков и всегда держал для своего капризного носа в ящике стола целый рулон), ехидно протянет:

– Бдительность потерял? Ты куда заменяться из Афгана хотел? В Одесский? В Забайкальский военный округ поедешь!

…Худо становилось Поташову при одной мысли о таком приговоре, когда вставало перед его глазами одно название этого гиблого округа… ЗабВО – зловещая аббревиатура, которую офицеры не желали расшифровывать иначе, как «Забудь Вернуться Обратно»… Последние пять лет перед пенсией – в бурятских или читинских степях? Из-за Ойте?

Если бы он исчез, растворился, как сон, провалился под землю, этот немец и меннонит! Но он существовал: дышал воздухом, ел, спал и бегал в сортир, похожий на маленького верблюжонка – сутулый, губастый и горбоносый, с оттопыренными ушами и растерянными печальными глазами под белесыми ресницами.

Таким запомнил его Поташов, когда, беседуя с молодым пополнением, вдруг с ужасом обнаружил, что перед ним – неразорвавшаяся бомба. И эта бомба грозит разнести вдребезги его мечту о теплом и тихом гарнизоне на юге Украины и зашвырнуть Поташова за Байкал – туда, куда ссылали когда-то декабристов.

Подполковник помнил, что радиотелефонист третьего класса рядовой Ойте назначен в роту Фоменко.

16

В ротной канцелярии Фоменко неожиданно застал замполита. Старший лейтенант Заболотный дремал за столом, подложив под голову руки. Услышав, как вошел командир, он зашевелился и медленно поднял голову.

– Ты здесь? – удивился ротный. – Я же отпустил тебя отдыхать. Ответственный сегодня – старшина.

– Я уже в модуле удрыхнуть успел, мать их… – сонно заворчал замполит. – Поташов разбудил.

– Что, прямо сам?

– Ну. Приперся ко мне в комнату. Ты ему зачем-то понадобился.

– Я?

– Он сначала позвонил в роту, велел старшине разыскать тебя. Тот бойца к тебе в модуль послал – пусто. И в парке не нашли. К бабам в модуль тоже посылал, – Заболотный хихикнул. – И там нету… Ну, Поташов со зла прямо ко мне завалил. Ищи, говорит, своего командира, где хочешь.

– Зачем вызывает, не сказал?

Заболотный хитро прищурил один глаз.

– Сходи – узнаешь.

17

Кабинет секретаря парткома располагался в штабе полка рядом со строевой частью. Постучав в дверь и услышав приглушенное: «Войдите!», Фоменко распахнул ее и… чуть не расхохотался.

Развернувшись к капитану голой спиной, секретарь сидел на стуле в одних брюках и подшивал к кителю свежий подворотничок. Белая, как тесто, спина Поташова так и просилась в духовку: глубоко врезавшись в рыхлое тело, тугие подтяжки делили ее на аккуратные ломти большого пирога, посреди которого, как муха, чернела волосатая родинка.

– Товарищ подполковник, капитан Фоменко по вашему приказанию прибыл, – едва сдерживая смех, выдавил из себя ротный.

Поташов даже не глянул в его сторону.

Капитан поморщился. Однако ничего другого, кроме как переминаться с ноги на ногу и ждать, пока секретарь закончит с шитьем, не оставалось.

Сделав последний стежок и ловко откусив нитку, подполковник удовлетворенно хмыкнул, накинул китель на плечи и, не вставая со стула, медленно развернулся.

Поташов редко носил очки. Но сейчас на его переносице сидели стекла в металлической оправе, поблескивающие колечки которой сливались с узким длинным носом.

«Как пара нераскрытых ножниц», – пришло вдруг Фоменко в голову сравнение. А в следующее мгновенье ему показалось, что ножницы эти вот-вот готовы щелкнуть, чтобы дать знать, какие острые у них лезвия.

– Я не смог разыскать вас в расположении части в течение двух часов, – положил секретарь конец затянувшемуся молчанию. – В боевой обстановке подобное недопустимо.

Его глаза смотрели на ротного, не мигая, и словно подсказывали: «Ну, давай, оправдывайся. Я долго гневаться не собираюсь, не для этого позвал».

– Ходил на вещевой склад, товарищ подполковник, – осторожно и неторопливо начал врать Фоменко. – Надо было кое-что дополучить. У меня в роте пополнение. Четверо молодых из ашхабадской команды, которую вы привезли.

– Вот это как раз интересно. – Поташов впился в ротного взглядом, в котором не осталось даже намека на начальственный гнев. Но взамен появилось что-то другое.

Однажды Фоменко уже видел такой же взгляд. Когда? У кого?

И тут он вспомнил. Боже, как давно это было…