Текст книги "Экипаж «черного тюльпана»"

Автор книги: Олег Буркин

Соавторы: Александр Соколов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

18

…Прямо с лекции по истории военного искусства курсанта второго курса Фоменко неожиданно вызвали к командиру взвода. Когда вместо взводного в его кабинете Фоменко увидел майора Коробова, он пришел в недоумение и почувствовал страх. Курсанта ждал тот самый майор, перед которым заискивали даже училищные полковники. Коробов был старшим оперуполномоченным особого отдела.

Предложив Фоменко присесть, он быстро и складно объяснил, что надо делать – конкретно и без дураков.

Слушая его, курсант понимающе кивал. Ему поручали выяснить, все ли однокурсники достойны в будущем носить офицерские погоны. Ему доверяли… И поэтому, глядя в глаза Коробова, Фоменко не мог понять, почему на протяжении всего разговора их не оставляло выражение плохо скрываемого и нетерпеливого ожидания. Словно особист все еще сомневался, даст он согласие или нет… Да разве мог он не согласиться? Он – единственный на курсе ворошиловский стипендиат? Но только тогда, когда курсант тихо, но твердо произнес: «Конечно, я буду помогать вам», Коробов облегченно вздохнул.

– Хорошо, что вы поняли. Стипендию надо отрабатывать.

И эти слова не вызвали у Фоменко ничего, кроме недоумения. Разве дело в стипендии? Даже если бы он и не получал ее – разве отказался бы от сотрудничества с особым отделом? Заботиться о безопасности государства – долг каждого…

Только спустя пару недель, когда Коробов вновь пригласил его – уже в свой собственный кабинет, – Фоменко понял, почему майор сомневался.

Коробов был недоволен и не скрывал этого. Он сказал, что ждал от курсанта точной и оперативной информации о настроениях на курсе, а также о тех, кто позволяет себе неуважительно отзываться о решениях партии и правительства.

Потупив голову, Фоменко молчал. Однажды он уже собирался довести до сведения оперуполномоченного, как на днях в курилке курсант его взвода Куделко, теребя газету с материалами только что состоявшегося пленума ЦК КПСС, посмеиваясь, бросил:

– Ну, теперь Брежнев разрешит Никите кукурузу только на лысине выращивать!

Чуть позже, усевшись за столом в ленинской комнате, Фоменко принялся подробно описывать случившееся на листике, вырванном из тетради. Но, аккуратно расписавшись в конце и поставив дату, вдруг вспомнил, как сам вместе с товарищами от души хохотал над шуткой Куделко, и испытал вдруг такое отвращение к себе, какого он не испытывал еще ни разу.

Скомкав исписанный аккуратным почерком тетрадный лист, курсант швырнул его в мусорную корзину.

Да, он принял предложение Коробова. Но когда давал свое согласие помогать… Фоменко много читал об этом и видел в кино. Особенно красиво все было в кино: бесстрашные чекисты с холодной головой и чистыми руками и ненавистные враги…

Господи, да какие могли быть среди его однокурсников враги?

Яркие кадры кино исчезли, и Фоменко увидел себя сидящим в огромном кинозале, где остальные, затаив дыхание, наблюдали за грандиозным зрелищем свершений и побед, а он зорко следил, не усомнился ли кто в подлинности увиденного, не заметил ли, как обветшал и прохудился экран…

Нет, прятать в своей голове второе дно, о котором бы не подозревали его однокурсники, копить там обрывки их доверчивой, простодушной болтовни, а потом время от времени вываливать все накопившееся на стол Коробова – так бы он никогда не смог. И если бы знал это сразу, то сказал бы Коробову «нет» еще при первой встрече.

…Фоменко хотел сказать об этом в кабинете особиста и молчал, мучительно подбирая слова. Но говорить ничего не пришлось. Коробов понял.

Он выразил сожаление, что курсант не оправдал его надежд, и отпустил с миром.

Еще месяца два Фоменко ждал. Чего? Он полагал, что заслуживает наказания: он был лучшим на курсе, но отказался помочь особому отделу. Однако прошел месяц, другой, третий, а в жизни Фоменко ничего не изменилось. Он, как и прежде, успешно сдавал зачеты и экзамены, получал ворошиловскую стипендию и даже в очередной раз был избран в бюро ВЛКСМ роты. Скоро он и вовсе забыл о существовании Коробова.

19

И вот спустя почти двадцать лет ротный вспомнил о нем. Потому что прочитал в глазах секретаря парткома то же плохо скрываемое и напряженное ожидание, которое было когда-то во взгляде пригласившего Фоменко на первую беседу особиста.

– Так-так. Четверо, говоришь, попали в твою роту. – Поташов поджал пухлые губы. – Успел познакомиться?

– Нет еще.

– Зато я успел. – Подполковник шумно вздохнул. – В том числе и с рядовым Ойте.

Ротный удивленно вскинул брови.

– Чудная фамилия.

– Немецкая.

– То есть?

– Немец он, – со злостью сказал Поташов. – Да в придачу еще и меннонит. Есть такая христианская конфессия… Среди обрусевших немцев их много. На гражданке золотые люди: не пьют, не курят. А в армии с ними одна морока…

– Знаю, – вздохнул Фоменко. – Мне один такой попадался, в Карелии. Им вера оружие брать в руки запрещает… Но как же… – Недоумевая, Фоменко пожал плечами. – Как он попал в Афган? Есть приказ. Таких сюда нельзя.

– Правильно. Мне его в Ашхабаде подсунули. А времени проверить не было.

– Так что ж его теперь, обратно? – простодушно спросил ротный.

– Ты же не дурак, Фоменко, а такое говоришь, – почти ласково произнес секретарь. – Нельзя его обратно… Большие неприятности могут быть. У меня…

Поташов почесал затылок.

– Тебе, кажется, уже давно пора майора получать, а?

– Пора. Да должность капитанская. – Фоменко развел руками, но тут же, устыдившись этого слишком откровенного жеста, быстро спрятал их за спину.

– Это дело поправимое. Должность найдется. – Губы Поташова растянулись в гримасе, которая должна была означать улыбку. – Для умного человека всегда найдется.

И снова его напряженно-ждущие глаза говорили: «Ты же знаешь, что в третьем батальоне освободилась должность начальника штаба. Вот бы тебе на нее, а? Через месяц получил бы майора».

– Если вы считаете, что я достоин… – пытаясь не выдать охватившего его волнения, сказал капитан.

– Твою кандидатуру рассматривают, – с напускным безразличием протянул Поташов. – Но есть и другие, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул ротный.

– Командир полка обязательно посоветуется со мной, и если я буду настоятельно рекомендовать тебя… – Подполковник помедлил. – Пора получать майора, а?

– Я оправдаю ваше доверие, – отрезал капитан, не найдя сказать в ответ ничего лучшего.

– Вернемся к Ойте. – Секретарь расправил жирные плечи, и Фоменко почувствовал, что сейчас Поташов скажет главное – то, ради чего он вызывал его к себе. – Пока только мы с тобой знаем, кто такой этот Ойте, – подполковник говорил очень медленно – так медленно, что паузы между его словами значили несравненно больше, чем сами слова. – Но если про него узнают там, – секретарь скосил глаза к потолку, – будет плохо. И мне, и тебе.

На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.

– Рано или поздно там об этом узнают, товарищ подполковник.

– Не должны узнать, – ноздри узкого носа Поташова раздулись. – Завтра твоя рота уходит на «боевые». А молодым и неопытным, вроде Ойте, первый раз в бою всегда бывает трудно…

20

После ужина официантки офицерской столовой убирали со столов. Торопливо кидая в большой чугунный бак ложки и вилки, самая старшая из них – полногрудая и крикливая Света – смахнула с носа капельки пота и скомандовала:

– Шевелись, бабы! Не знаю, как вам, а мне надо сбежать пораньше.

– Твой небось уже к окну приклеился. Ждет! – отозвалась, нагружая передвижную тележку мисками, Наталья. Она была почти одних лет со Светой, но смотрелась моложе из-за коротко стриженных и по-кукольному завитых рыжих волос.

Света сладко потянулась.

– Всю ночь спать не даст…

– А мой напьется на радостях да дрыхнуть будет, – заявила Наталья. – Зато уж завтра поутру…

Заговорщицки подмигнув Наталье, Света повернулась к Аннушке, которая молчаливо протирала столы.

– А ты, Ань, торопишься или нет?

Словно не слыша, Аннушка продолжала орудовать тряпкой.

Официантки переглянулись. Света с укором протянула:

– Молчишь… Второй месяц тремся бок о бок, а все как чужая. Молчком да в одиночку здесь пропадешь.

– Пропадешь, пропадешь, – подхватила Наталья. – Мы тебе зла не желаем. Наоборот.

– Спасибо, – не поднимая головы, тихо сказала Аннушка.

– Думаешь, ты какая-то особенная? – продолжала Наталья. – Что мы, не знаем, зачем бабы сюда едут? Чем их еще заманишь на войну, где, неровен час… – Она торопливо перекрестилась. – Или мужиками, или деньгами. Так, Светик?

– Кто нас с Наташкой на четвертом десятке дома бы замуж взял? А здесь с голодухи и сухарь слаще пряника. – Света прыснула. – Глядишь, какой-нибудь и найдется. Вон, Вовка мой уже собирается… Тьфу, тьфу, тьфу, не передумал бы! Ты, конечно, другое дело. Ты бы парня и дома нашла.

– Значит, денежки нужны, – хитро улыбнулась Наталья, тряхнув рыжей челкой. – На французские духи, итальянские туфли… Дома на это, хоть загнись, не заработаешь. Да что зарплата! Ты, Ань, тут озолотиться можешь, только не зевай. Молодая, красивая… Такой товар в Афгане дорого стоит. Посмотри вон, что Элка-машинистка вытворяет.

– Никому не отказывает, только плати, – вставила Наталья. – Зимой в Союз летала, в отпуск. Сколько у нее денег на таможне насчитали! Маничев с Элкой таможню проходил. Маничев врать не станет… А знаешь, что Элка ответила таможенникам, когда спросили, откуда столько? «Сами должны знать, каким местом заработала». Зараза нахальная!

Собрав очередную порцию мисок, Наталья с грохотом швырнула их на тележку.

– Конечно, не всякая так сумеет… Уж если идут на это бабы, то через силу. И через злость. Как Элка ненавидит этих мужиков! Она же их лупит и в хвост и в гриву. Чуть что не по ней – и бьет, и кусает… Вчера вон Венславовичу рожу почистила, весь обляпанный пластырем ходит. А мужики все равно к ней тянутся: красивая…

– Красивая, – с нескрываемой завистью согласилась Света. – Вытерпит она проклятые два года, и баста. Думаете, ей, как всем, не хочется – семью иметь, детей? Да она с тоски по такой жизни воет. А дотянет свой срок – забудет наш полк как страшный сон. Приедет домой – баба как баба. Кто там знать будет, как она в Афгане жила?

– Ну, чего молчишь, Ань? – снова попыталась она втянуть в разговор не проронившую до сих пор ни слова Аннушку. – Думаешь, будешь молчать – все беды пройдут стороной?

Аннушке захотелось вдруг закрыть глаза, заткнуть уши и убежать куда-нибудь, где никто не захочет под грохот тарелок и ложек ждать ее исповеди.

– Если вы торопитесь, уходите, – стараясь не глядеть в глаза официанткам, предложила она, готовая на все, лишь бы их не было рядом. – Работы осталось немного, управлюсь сама.

Света с готовностью швырнула собранный уже было пучок ложек на стол.

– Анька, ты золото!

– В другой раз и мы тебя выручим, – стягивая грязный фартук, заверила Света…

…Аннушка осталась одна. Она опустилась на стул, чтобы передохнуть. Ей и в самом деле было некуда спешить: Фоменко не придет раньше полуночи. Но в полночь или чуть позже…

Аннушка прислушалась: за дверью столовой кто-то насвистывал простенькую мелодию. Кажется, марш «Прощание славянки». Дверная ручка медленно поползла вниз…

Официантка вскочила и растерянно уставилась на человека, который вырос на пороге.

– Поужинаешь со мной? – сказал командир полка, наслаждаясь эффектом, который он произвел своим неожиданным появлением.

У самого молодого в 40-й армии полковника были широкие плечи, густые русые волосы, щегольские, аккуратно подстриженные усы и не было ни малейшего намека на живот.

– Поужинать со мной не желаешь? – еще раз промурлыкал Тодоров.

Аннушка молчала. Командир растерянно хмыкнул, окинул официантку оценивающим взглядом и подошел к ней почти вплотную.

– А ты даже лучше, чем я думал, – сказал он, измерив ее взглядом. – Ну, чего испугалась, глупенькая? Я тебя не съем…

Хохотнув, он положил на плечо Аннушки свою руку.

Официантка, дернув плечиком, попыталась ее сбросить, но цепкие пальцы Тодорова уже гладили ее тонкую, нежную шею.

Аннушка прошептала:

– Пустите, пожалуйста…

– Не пущу! – прохрипел Тодоров, возбужденно дыша.

Полковник привлек Аннушку к себе, сжимая официантку в своих объятиях. Его рука скользнула ниже ее талии и начала медленно забираться под юбку…

Аннушка вскрикнула:

– Да пустите же вы!

Собрав последние силы, она вырвалась из рук Тодорова и оттолкнула его.

Тодоров побагровел. Его лицо исказилось от злости.

– Что, целку из себя строишь? Я в своей комнате стол накрыл, а ты… Запомни: если я чего-то хочу, то всегда это получаю, поняла?! Не хочешь со мной при свечах поужинать? Так я тебя прямо здесь трахну!

Расстегивая на ходу брюки, Тодоров начал надвигаться на Аннушку, беспомощно прижавшуюся к столу. Ее глаза торопливо шарили по сторонам…

Взгляд женщины уперся в большой чугунный черпак, который лежал на столе, и Аннушка схватила его. Полковник бросился на нее, но официантка, ловко увернувшись и отпрянув в сторону, изо всей силы опустила черпак на его голову.

Охнув, Тодоров рухнул на пол, а Аннушка попятилась к двери…

21

И был вечер. И близилось застолье.

Встречали полк с войны сегодня. И провожали на войну тоже сегодня.

Посреди стола возвышалась кастрюля с вареной картошкой в мундире, вокруг лежали наскоро ополоснутые под краном пучки зеленого лука; тарелок не было вовсе, зато кружек и ложек с вилками было в достатке.

Хозяева комнаты – Маничев и Чепига – накрывали на стол и дожидались гостей: Рокфеллера с Фомой.

Открывая банку тушенки, Маничев поранил палец. Сунув его в рот, он сидел на табурете и наблюдал, как Чепига, ловко орудуя ножом, нарезал уже вторую буханку хлеба.

Стрелка на стареньком пузатом будильнике подползала к девяти, когда пожаловал Фоменко. Капитан вошел не один, подталкивая в спину замешкавшегося у порога незнакомого, совсем молодого лейтенанта и приговаривая:

– Не стесняйся. Тут все свои.

Лейтенант долго и тщательно вытирал ноги о половичок, озираясь по сторонам, и наконец произнес:

– Здравствуйте.

– Ждорово, – промычал, посасывая порезанный палец, Маничев.

– У нас еще один гость. – кивнул на незнакомого лейтенанта Чепига.

– Не просто гость, – Фоменко, продолжая подталкивать лейтенанта перед собой, прошел к столу и, положив обе руки ему на плечи, резким толчком усадил на табурет. – Корреспондент окружной газеты, про мою роту будет писать, – гордо добавил он.

– Правильно! – сказал Чепига. – Давно пора.

Корреспондент смущенно привстал.

– Извините, я не представился. Лейтенант Средзакозовцев, Слава, – он попытался протянуть руку расположившемуся напротив Маничеву, но Фоменко, обхватив лейтенанта за плечи, вновь ловко усадил его.

– Сиди! Сейчас выпьем по первой, потом по второй… Там сразу со всеми и познакомишься.

Ротный устроился за столом рядом с корреспондентом и нетерпеливо потер руки.

– Ну что, мужики, пора начинать?

– Рокфеллера ждать не будем? – вынув палец изо рта, поинтересовался Маничев.

– Он может в штабе и до утра просидеть, – поддержал Чепига Фому. – Потом догонит.

Начальник строевой части сел вместе со всеми за стол, аккуратно разлил содержимое одной из бутылок по кружкам и провозгласил:

– С возвращением!

Полковые со знанием дела сделали выдох и припали к кружкам. Быстро опорожнив их, потянулись к закуске. Корреспондент замешкался и выпил позже. Он едва не задохнулся и, выпучив глаза, громко закашлял.

Фоменко от души треснул его кулаком по спине.

– Привыкай, чистый спирт.

– Ничего другого не держим, – вставил, отчаянно хрумкая огурцом, Маничев.

Ошалевший Средзакозовцев открыл рот и высунул розовый, как поросячье ухо, язык.

– Спирт? Первый раз пробую.

– И поверь, не последний. – Едва прожевав, Чепига снова наполнил кружки. – Ну что, по второй?

– Давай, – согласился Фоменко и протянул Средзакозовцеву кружку с водой. – Запивай, легче пойдет.

– Суровые у вас нравы, товарищ капитан, – корреспондент опасливо покосился на бутылку. – Если так пойдет и дальше, я, пожалуй, окажусь под столом.

– Поднимем, – успокоил его Маничев.

Кружки опустошили повторно. Средзакозовцев, передернувшись от отвращения, тоже влил в себя теплую, пахнущую резиной жидкость.

Подцепив ложкой прямо из консервной банки кусок тушенки, Фоменко проглотил его, почти не разжевывая, и махнул рукой.

– Завтра опять на войну. Потери на Панджшере всегда большие…

Чепига поморщился.

– Нашел о чем говорить за столом. Лучше вспомни, что нам рассказывал командир полка. Там, у Ахмад-шаха в госпиталях, медсестры-француженки. По линии Красного Креста. Вдруг твоя рота госпиталь захватит?

Фоменко собирался сказать что-то в ответ, но не успел.

Дверь комнаты едва не слетела с петель, а на пороге вырос распахнувший ее ударом ноги Рокфеллер. Под мышкой начфин держал два объемистых свертка. В свертках булькало и хрустело.

– Принимайте груз! – рявкнул он. – Уроню – пожалеете.

Маничев с Чепигой кинулись спасать ношу.

Отделавшись от свертков, начфин грузно плюхнулся на табурет и стал не без самодовольства наблюдать, как из свертка побольше Маничев вывалил на стол гору жареной рыбы, а из другого, поменьше, Чепига бережно извлек трехлитровую банку спирта.

Наклонившись к самому уху Фомы, Рокфеллер шепнул:

– Слышь, Валер, иду я сейчас мимо офицерской столовой, а навстречу – Тодоров. И башка у него – вся в крови…

– Ты что?!

– Не замечая меня, прет, как бык. Глаза стеклянные… Постоял я чуток, пока он к себе в модуль не зашел, развернулся – и прямым ходом в женский барак. Подумал, может, бабы чего знают.

Корытов внимательно посмотрел другу в глаза.

– Помнишь, ты перед «боевыми» на всю ночь уходил? Ну, к новенькой этой, официантке… Аней ее зовут.

– Ну?! – Фоменко побледнел.

– Короче, Тодоров ее сегодня в столовой хотел… Ну, ты понимаешь. Да куда там! Она его треснула черпаком по башке – и ходу… В модуле сейчас сидит, заперлась с перепугу в своей комнате, никого не впускает. – Рокфеллер перевел дух и добавил: – Валер, я не знаю, что у тебя там с ней… Но если у тебя серьезно, прямо сейчас туда беги, слышишь? Молодая, как бы чего с собой не сделала.

Фоменко затаил дыхание. На его мгновенно вспотевшем лбу вздулась голубая вена – тугая, как тетива. Он глухо, как из-за стены, сказал:

– Чего я туда побегу? Пусть побудет одна, успокоится…

– Как знаешь, – пробормотал начфин и вдруг понял, что они с Фоменко уже давно говорят не шепотом, в комнате стоит гробовая тишина, а Чепига, Маничев и корреспондент жадно ловят каждое слово.

– Как знаешь, – повторил начфин, обведя гостей растерянным взглядом. – Чего притихли? Чего не наливаешь, Витя?

Чепига с готовностью потянулся за бутылкой, а уже изрядно захмелевший Маничев, слышавший, как видно, добрую часть разговора, протянул:

– Значит, Анька-официантка Тодорову башку расшибла? Так ему и надо. Все от жизни торопится взять. Если какая новенькая в полку, ни за что не пропустит. Бабу только жалко. Командир ей такого не простит, на этой же неделе вышвырнет обратно в Союз.

– Заткнись, – тихо, но внятно сказал Корытов, но, увидев, как вытянулось от обиды лицо Маничева, спохватился и примирительно добавил: – Думай, что говоришь, Саня. Вон, корреспондент рядом. Напишет про наш полк невесть что…

– Нет-нет, ничего плохого я писать не собираюсь, – шумно заверил его Средзакозовцев.

Его, как и следовало ожидать, развезло раньше всех. Длинный чуб лейтенанта свесился и прикрыл правый глаз.

– Вот потому-то все наши газеты и врут, – ехидно процедил Маничев. – С твоей «Окопной правдой» только в сортир ходить.

– Во-первых, не «Окопная правда», а «Фрунзевец». – Средзакозовцев поправил волосы. – А во-вторых… Нельзя писать обо всем, понимаешь? Чтобы молодым ребятам было не страшно сюда ехать. Чтобы их матери были спокойны…

– Чтобы их сыновей убивали, а они были спокойны? Да ты хоть раз видел – там, в Союзе, – как в чей-нибудь дом привозили цинковый гроб? Ты хоть это-то видел?

Маничев повернулся к Фоменко.

– Расскажите ему, Валерий Григорьевич. Вы же зимой сопровождали груз «двести».

Фоменко вздохнул, утопил широколобую голову в плечи и опустил на глаза веки.

– Хуже нет, чем цинки возить… В Курской области в одном районе шестерых выгружали: военком нормальный попался. Сказал, что сам, без меня, по домам развезет. А в соседнем районе военком трусливый, гад! Настоял, чтобы я поехал вместе с ним. Не помню уже, как село называлось – Гречиха или Гречишиха…

22

К старенькому, покосившемуся дому на окраине деревни подъехала грузовая машина, в кузове которой стояли несколько цинковых гробов.

Машина остановилась недалеко от крыльца.

Из кабины машины выбрались Фоменко и районный военный комиссар подполковник Трепачев.

Они опустили борта машины с обеих сторон, а затем, переглянувшись, направились к крыльцу дома.

Дверь дома распахнулась. На пороге появился низкорослый, седой, небритый мужичок со значком участника Великой Отечественной войны на поношенном пиджаке.

Он посмотрел на машину с гробами, медленно спустился с крыльца и замер рядом с ними.

Фоменко и Трепачев остановились в нескольких шагах от мужчины.

Откашлявшись, Фоменко обратился к нему:

– Вы – Кузьменко? Анатолий Ефремович?

Мужичок грустно вздохнул.

– Я.

Фоменко кивнул на машину.

– А мы…

Мужичок махнул рукой.

– Да понял я уже, кто вы. Мы похоронку получили еще третьего дня…

Он снова вздохнул.

– Сына привезли?

Трепачев опустил голову.

– Да.

Едва военком произнес это, как на крыльцо выскочила мать погибшего солдата – маленькая, сухонькая, в черном платье и черном платке. Увидев машину с гробами, она замерла на месте, обхватила лицо руками и начала тихонько выть, качая головой из стороны в сторону.

Не переставая выть, она медленно спустилась по ступенькам и двинулась к Фоменко и Трепачеву. Мать остановилась напротив офицеров и, затихнув, опустила руки.

Мокрыми от слез глазами она посмотрела сначала на Трепачева, а потом перевела взгляд на Фоменко.

Ее глаза загорелись ненавистью.

Хрипло и пронзительно вскрикнув, она подскочила к Фоменко вплотную и наотмашь, что есть силы, ударила его рукой по щеке.

Фоменко, не увернувшись и даже не попытавшись закрыться, лишь слегка наклонил голову и зажмурил глаза.

Мать снова ударила его – уже по другой щеке, – а затем нанесла еще один удар, и еще…

Когда у нее уже совсем не осталось сил, мать опустила руки, села прямо на землю и, обхватив ладонями лицо, снова начала выть…