Текст книги "От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)"

Автор книги: Олег Лекманов

Что касается статей из первой части сборника, то по ним хронологию написания проследить труднее – каких-либо отсылок к современным событиям в статьях крайне мало. Так, в примечаниях (скорее редакторских, чем авторских) к статье о значении русской литературы говорится о происходящем в ходе революции в России вырождении социализма в диктатуру и анархию (1. S. 175). Лосевский текст создавался, как мы пытались доказать, скорее всего, во второй половине 1917 года, но до октябрьского переворота. Недаром автор еще мог утверждать, что «в двадцатом столетии материализм в России стал убогим мировоззрением философствующих естествоиспытателей, в ведущих же философских кругах он считается наивным и отсталым»[1335]1335
  Лосев А. Ф. Русская философия… С. 100.


[Закрыть]. Правда, в интервью 1988 года он скажет, что писал статью по-русски в 1918-м, подчеркивая при этом, что даже не помнит, как и через кого он отправил ее в Цюрих[1336]1336
  Кравец С. От века до века… С. 47.


[Закрыть]. Утверждение в любом другом случае весьма правдоподобное, но не в случае с Лосевым, обладавшим поистине феноменальной памятью. Скорее всего, из-за связи всего предприятия с Мельгуновыми Лосев и в 1988 году предпочитал ссылаться на забывчивость.

Очевидно, что сборник, задуманный изначально как своеобразная просветительская панорама жизни страны, вступившей в новую историческую фазу долгожданного свободного развития, появившись в свет после большевистского переворота, приобретал иной – оппозиционный – смысл в глазах и самих издателей, и его рядовых участников.

Вместе с тем нельзя исключить, что участие в «Russland» в какой-то мере стимулировало лосевский замысел издания серии «Духовная Русь». Мельгуновы и Эрисманы хотели представить картину русской духовной и социальной жизни западному читателю, чтобы преодолеть идеологические стереотипы, сложившиеся в ходе Первой мировой, – отсюда не только само содержание, ракурс изложения (о чем, кстати, говорится и в редакционном Предисловии, и в лосевской статье[1337]1337
  «Задачей этой статьи было пролить свет на самобытную русскую философию и привести примеры характерного для нее способа рассуждении». – Лосев А. Ф. Русская философия… С. 98.


[Закрыть], и в лосевском интервью 1988 года[1338]1338
  «…[Т]огда, в восемнадцатом, Запад почти что не знал нашу философию. Писал-то я ее для сборника „Russland“, т. е. Россия. Поэтому и цитировал много, чтобы они слушали не только меня, но самих русских мыслителей». – Кравец С. От века до века… С. 47.


[Закрыть]), но и оформление сборника в стиле à la russe: на обложке золотым тиснением изображен православный храм под лучами стоящего в зените золотого полуденного солнца. «Духовная Русь» призвана была обратить русского читателя к сокровенным глубинам собственной культуры, помочь ему найти в них опору среди разбушевавшейся революционной стихии. Мельгуновых и Эрисманов к изданию «Russland» подталкивали их либеральные убеждения. Иные цели преследовали Лосев и его старшие товарищи по «Духовной Руси». Но при всем различии исходных мировоззренческих платформ обоих проектов их объединяла витавшая в самом воздухе мысль о необходимости возрождения России.

Мы не знаем в точности, почему не реализовался лосевский замысел «Духовной Руси». Только ли из-за ужесточения советской цензуры? Не знаем и того, почему замысел Мельгуновых – Эрисманов реализовался лишь частично. Только ли потому, что с каждым годом связи между Европой и советской Россией становились более проблематичными? Или причина тут в следующих один за другим арестах Мельгунова и его высылке в 1922 году? Возможно, ответы на эти и другие вопросы таятся в наших или зарубежных архивах, в том числе среди корреспонденции Теодора Эрисмана. Исследование его бумаг, хранящихся в городе Пассау в Институте истории психологии, мы оставляем для тех, кого история издания сборника «Russland» действительно глубоко заинтересует. Тем более что нет гарантий какого-либо отражения событий 1919 года в этом архиве – документы датируются в нем 1923–1957 годами[1339]1339
  Д. Хиллебранд пишет: «Skripten, Korrespondenz, div. Zeitungsartikel, private Aufzeichnungen usw. von Prof. Eismann (1923 bis 1957) liegen im Archiv des Institutes „Geschichte der Psychologie“ der Universität Passau auf» (Spalten 613).


[Закрыть]. Наша публикация – лишь первый шаг в сторону «Russland».

Е. Тахо-Годи (Москва)

Из именного указателя к «Записным книжкам» Ахматовой

Преподносимая публикация примыкает к сериям справок об именах, рассыпанных на страницах блокнотов Ахматовой (К 65-летию С. Ю. Дудакова. История, культура, литература. Иерусалим, 2004. С. 221–234; Quadrivium. К 70-летию проф. В. А. Московича. Иерусалим, 2006. С. 205–224; Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М., 2006. С. 614–639; «Я всем прощение дарую…»: Ахматовский сб. М.; СПб., 2006. С. 492–517; Эткиндовские чтения. II–III. СПб., 2006. С. 214–276; Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество: Крымский Ахматовский науч. сб. Вып. 4. Симферополь, 2006. С. 142–180; На меже меж Голосом и Эхом: Сб. ст. в честь Татьяны Владимировны Цивьян. М., 2007. С. 331–346; Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество: Крымский Ахматовский науч. сб. Вып. 5. Симферополь, 2007. С. 156–189; Пути искусства: Символизм и европейская культура XX века. М., 2008. С. 393–471; Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество: Крымский Ахматовский науч. сб. Вып. 7. Симферополь, 2009. С. 37–82; Memento vivere: Сб. памяти Л. H. Ивановой. СПб., 2009. С. 529–548; Пермяковский сборник. Ч. 2. М., 2009. С. 561–617; Лесная школа: Труды VI Международной летней школы на Карельском перешейке по русской литературе. Поселок Поляны (Уусикирко) Ленинградской области, 2010. С. 143–172). Те, кто знакомы с этими публикациями, и нынешний юбиляр в том числе, должны были привыкнуть к сочетанию в этих заметках не очень необходимого с порой не совсем достаточным, к тому, что они, вдруг скинув «одежды тяжкие энциклопедий», пускаются в легкие пробежки по пересеченным межтекстовым местностям и что в уравниловке алфавитного ранжира автор романа «Крылья» соседствует с автором романа «Счастье», библейский пророк – с маститым советским драматургом, а малоизвестный оркестрант – с «парнасским агностиком».

Ссылки (С. и номер страницы) даются по изданию: Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. и подгот. текста К. Н. Суворовой; вступ. ст. Э. Г. Герштейн; науч. консультирование, вводные заметки к записным книжкам, указатели В. А. Черных. М.; Torino: Einaudi, 1996.

Амусин Иосиф Давыдович (1910–1982) – востоковед, кумрановед. Адрес и телефон (С. 95, 323). Познакомился с Ахматовой через Н. Я. Мандельштам, которой писал 5 марта 1966 года: «Только что радио Лондона сообщило о смерти Анны Ахматовой. Душа заныла огромной болью. Анна Андреевна ушла в историю русской поэзии, русской л<итерату>ры и общественной мысли. Но еще холоднее стало без нее. И еще сильнее душа тянется к Вам, ее живому двойнику, и хочется согреться у костра Вашей мудрости, любви, поэзии, самоотверженности» (РГАЛИ. Ф. 1893. Оп. 3. Ед. хр. 162. Л. 1).

Ср. другое письмо к ней же от 1 января 1968 года: «Недавно вышла книга стихов Хакани (XII век н. э.) – перевод с фарси. Предисловие начинается так: „Наверное, жизнь каждого из больших поэтов, от самых древних, что известны нам, до самых современных, по-своему трагичны, от Сафо и Овидия до Лорки и Анны Ахматовой, поэты, как репинские бурлаки, тянут на пропитанных потом и политых кровью лямках стихов баржу своих и чужих страданий. Мы вглядываемся пристально и зачарованно в их лица, мы вчитываемся в то, что написано ими – в наши мысли, наши раздумья…“ Одним словом, распустились…» (Там же. Л. 14–15). См.: Хагани Ширвани. Лирика / Пер. с фарси В. Державина. Вступ. ст. и примеч. М. Занда. М., 1967. С. 5 (сдано в набор 12 апреля 1966 г.). Продолжение этих первых фраз: «Но знаем ли мы хотя бы даже только в лицо всех великих бурлаков человеческого горя и человеческих страстей? Вот один из них – человек с длинным и необычно звучащим именем Афзаль ад-дин Бадиль Ибрахим ибн Али Хакани Ширвани, живший в далеком двенадцатом веке. Русский читатель почти не знает его, хотя он – наш соотечественник…»

Ср. также в письме к ней от 22 января 1968 года: «Да! Чтобы не забыть. В изданн[ом] в Тарту сборнике „Материалы XXII студенческой научной конференции I“ Тарту, 1967 имеется доклад студента Ю. Фрейдина (или: ой?) „Заметки к изучению творчества О. Мандельштама“. Там же два доклада об Ахматовой. Очень мило, что студенты берут это в свои руки. Вот они эти „мальчишки“, о которых Вы говорили» (Там же. Л. 17 об.; речь об издании: Материалы XXII науч. студенч. конф.: Поэтика. История литературы. Лингвистика / Отв. ред. У. М. Сийман. Ред. А. Б. Рогинский, Г. Г. Суперфин; упомянутые статьи: Фрейдин Ю. Заметки к изучению творчества О. Мандельштама. – С. 87–90; Коор М. Материалы к библиографии А. А. Ахматовой (1911–1917 гг.). – С. 85–87; Тименчик Р. К анализу «Поэмы без героя» А. Ахматовой. – С. 121–123).

См. также: Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. М., 2008. С. 732–733.

Антиной (лат. Antinous; ум. 130) – «античный красавец», по определению вымышленного «редактора» в «Поэме без героя», мимолетный персонаж строк «И темные ресницы Антиноя / Вдруг поднялись, и там зеленый дым…», любимец римского императора Адриана, погибший загадочной смертью в водах Нила (С. 178, 200, 276). На портретах времен Адриана – «короткие волнистые волосы, ниспадающие на лоб, густые темные брови, полные губы, необыкновенно развитая грудь, но, главным образом, вдумчивое меланхолическое выражение лица. Во всех его изображениях, говорит об А[нтиное] Винкельман, на его облике лежит оттенок меланхолии, его глаза с приятным овалом всегда широко раскрыты, его нежный профиль обращен в сторону, а в очертаниях его губ и подбородка есть нечто поистине прекрасное» (Энциклопедический словарь; Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Том 1 – А, Алтай – Арагвай. СПб. 1890. С. 839).

Любимец императора был памятен русскому стихолюбу начала века по «Александрийским песням» (прямо процитированным у Ахматовой):

 
Если б я был вторым Антиноем,
утопившимся в священном Ниле, —
я бы всех сводил с ума красотою,
при жизни мне были б воздвигнуты храмы,
и стал бы
Сильнее всех живущих в Египте —
 

и был именем-маской Михаила Кузмина (Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Ахматова и Кузмин // Russian Literature. 1978. Vol. VI. № 3. P. 240, 294–295; Богомолов H. A. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995. С. 71); см. описание интерьера Штрупа в романе «Крылья»: «…и в углу небольшую голову Антиноя, стоящую одиноко, как пенаты этого обиталища»; ср.: «Как-то живя на Волге, знал я одного интересного человека: эстета, ушедшего в раскол. Сквозь бороду лопатой, поддевку, русский картуз, сквозила память об Антиное и других языческих прелестях» (Ауслендер С. Возвращение из плена // Новый журнал для всех. 1909. № 14. С. 79).

См. в этой связи черновик письма Е. Е. Тагер к Ахматовой 1942 года:

 
Но я поняла тогда строки —
 
 
   я на твоем пишу черновике,
   и вот чужое слово проступает —
 

как разговор Ваш с каким-то другим поэтом и мне послышалась тогда перекличка с кузминскими строками «В оркестре пело раненое море, зеленый край за паром голубым»

__________________

Я расскажу, как мне услышалось

 
Вдруг поднялись, и там —
Зеленый дым Не море ли?
И в накипаньи пен
Все ближе, ближе – Marche funnbre – Шопен
—
Кони бьются, храпят в испуге,
Синей лентой обвиты дуги
 
 
Полость треплется, диво-птица.
Визг полозьев – «гайда, Марица!»
Стой… бежит с фонарем гайдук…
 
 
Распахнулась атласная шубка
—
Как парадно звенят полозья,
И волочится полость козья —
Мимо, тени! он там один.
 
 
И самая тема его вступления
где «память-экономка»
Воображение – boy
 

– приведшие к нему в гости давних друзей, литературных героев, каких-то персонажей.

И наконец, темные ресницы Антиноя, всё мне прозвучала перекличка с Кузьминым , его слово чужое проступает и доверчиво и без упрека тает.

(РГАЛИ. Ф. 2887. Оп. 1. Ед. хр. 211. Л. 4 об. – 6 об.; Тагер (ур. Хургес) Елена Ефимовна (1905–1981) – искусствовед, жена литературоведа Е. Б. Тагера)

Ср. запись рассказа Ахматовой 14 декабря 1963 года:

– А Елену Ефимовну Тагер вы знаете? – с живостью спросила она. – Нет? Не знаете, что было со мной в Ташкенте? Как она один раз ночью страшно ко мне вошла. Общежитие уже покоилось в объятиях Морфея… Я в своей комнатушке – помните? четверть здешней кухни! – я тоже легла уже, но еще не спала. Вдруг слышу деревяшка по лестнице: «курлы, курлы» – и прямо в нашу общую с соседями прихожую. Ну, думаю, не ко мне… Нет, ко мне, вошла: «Я знаю шифр вашей поэмы»… Повернулась и вышла… Представляете себе, как это тогда звучало страшно? Слово «шифр»?

(Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. 1963–1966. М., 1997. С. 123.)

См. также: Рабинович Е. «Ресницы Антиноя» // Рабинович Е. Риторика повседневности. Филологические очерки. СПб., 2000. С. 205–220.

Брюно (Bruno) Глориа Энн – американская русистка. Запись адреса (С. 726). Ср. ее письмо от 5 августа 1965 года о том, что она пишет в Нью-Йоркском университете выпускную работу о сходстве поэзии Ахматовой и поэзии Пушкина. Корреспондентка спрашивает, права ли она в своем предположении, что Ахматова в своих работах о Пушкине сказала еще не все, что хотела сказать о любимом поэте России (РГАЛИ. Ф. 13. Оп. 1. Ед. хр. 137).

Судьба этого сочинения нам неизвестна. Студентка также занималась творчеством Достоевского, в 1959 году приезжала в Ленинград (см. ее письма к А. С. Долинину: ОР РНБ. Ф. 1304. № 37).

Д’Аннунцио (D’Annunzio) Габриеле (1863–1938) – итальянский писатель. В перечислении отражений дантовской темы в стихах друзей Ахматовой названо упоминание в гумилевской «Оде Д’Аннунцио (К его выступлению в Генуе)» (1915):

 
Опять волчица на столбе
Рычит в огне багряных светов…
Судьба Италии – в судьбе
Ее торжественных поэтов.
<…>
Был век печали; и тогда,
Как враг в ее стучался двери,
Бежал от мирного труда
Изгнанник бледный, Алигьери.
<…>
И всё поют, поют стихи
О том, что вольные народы
Живут, как образы стихий,
Ветра, и пламени, и воды.
 

(С. 678)

Об этом стихотворении см. примечания Н. А. Богомолова: «Биржевые ведомости. 1915. 12 мая; утр. вып., без подзаголовка. Между строфами 6 и 7:

 
Д’Аннунцио, ты так светло
Напомнил нам о древнем скальде,
Божественно твое чело
Под красной шапкой Гарибальди.
 

<…> Текст речи, произнесенной им 5 мая 1915 г., см.: БВ, 1915, 7 мая, утр. вып.

Основная направленность речи – необходимость для Италии вступить в войну против Германии» (Гумилев Н. Соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1991. С. 522–523). К этому можно добавить, что итальянец не просто призвал свою страну к бою, но и пообещал приравнять к штыку личное перо. См. отзыв другого русского поэта, А. К. Лозина-Лозинского:

В вечерней «биржевке» от 2-го мая есть заметка, весело светящая среди тусклых столбцов, как солнышко, выглянувшее в туманный день – «Габриэль д’Аннунцио о своей роли»:

Вот что полагает сей Габриэль д’Аннунцио о своей роли: «Габриэль д’ Аннунцио сказал следующее:

Я не покину Францию и не вернусь на родину, пока Италия не объявит мобилизации. Но я вернусь на родину не с тем, чтобы одеть свой мундир кавалерийского офицера. Я хочу поступить на военное судно. И разве я не имею права, – говорит поэт – на службу во флоте? Разве не воспел я в своих произведениях морскую славу нашей расы? Завтра я воспою наши победы. И если мне суждено умереть, – я хочу найти смерть в волнах Адриатического моря. Что может быть прекраснее такой смерти для поэта»?

Мы были изумлены, когда узнали, что для службы во флоте нужно иметь всего только дар воспеть флот. Представьте себе флот, состоящий из даровитых поэтов, прошедших десятилетний стаж в подвале «Бродячей Собаки». Очевидно, по мнению Габриэля, окончание такого рода курса настолько приучает к качке, туманам и перестрелкам, что дает все права на поступление в морскую службу. Во главе этого флота, надо полагать, будет стоять адмирал Игорь Северянин и «я, ваш любимый, ваш единственный, я поведу вас на

Берлин»… Или адмирал Габриэль? Кто из них? Игорь или Габриэль?

Или – Игорь поведет сухопутную армию, а Габриэль флот; то-то будет плохо немцам.

Но, главное, – «я воспел»… «я воспою»… «я хочу найти смерть в волнах Адриатического моря» и, затем, ха-ха-ха, «что может быть прекрасней такой смерти для поэта». Слыхали? Вот, что полагает Габриэль о своей роли. Спасибо Габриэлю и «Биржевке» – навеселили.

Шантеклэр? Шантеклэр.

(Богема. 1915. № 3. С. 55; подписано «Я. Л.»)

В послереволюционные годы Гумилев, по свидетельству цепкого собеседника, в связи с выбором своего места в происходящих событиях «вспоминал о д’Аннунцио и его роли во время войны» (Адамович Г. Гумилев (К предстоящему десятилетию со дня его расстрела) // Иллюстрированная Россия. 1931. № 25 (318). С. 4). Показателен выбор им сюжета взятия Фиуме в 1920 году (о котором Маяковский рифмовал «Фазан красив. Ума – ни унции. / Фиуме спьяну взял Д’Аннунцио») для импровизированного представления в Клубе поэтов летом 1921 года. В этой пародии он сам играл итальянского поэта (Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1994. С. 237; Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1989. С. 279).

По словам Н. Гумилева, «Д’Аннунцио [показал нам] искусство, корни которого таятся на глубине, где начинается различие рас» (Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 232).

По поводу взятого эпиграфом в книге «Anno Domini» стиха Овидия (Amores. III, 11, 39), вызвавшего рассуждения Георгия Чулкова («Умная Ахматова не случайно выбрала для своей последней книжки эпиграф – Nec sine te, nec tecum vivere possum. По-видимому, то, что для нее еще не с последней отчетливостью явилось в лирическом видении недавнего прошлого, стало, наконец, очевидным в эти дни новых испытаний. Ни „с ним“, ни „без него“ не жить ей на земле примиренно и благополучно» // Феникс. М., 1922. Кн. I. С. 185) П. Н. Лукницкий записал свидетельство Ахматовой по этому поводу: «АА сама постоянно цитирует латинскую фразу (в переводе – „не могу жить ни с тобой, ни без тебя“), но знает ее только потому, что эта фраза стоит эпиграфом к одному из романов д’Аннунцио, который она еще в юности читала; цитату эту – запомнила» (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 12. 1926–1927 гг. Париж; М., 1997. С. 206) – латинского присловья, использованного Марциалом (XII, 47) и Овидием, я в эпиграфах к романам Д’Аннунцио не обнаружил; позднее его взял эпиграфом в свои стихи Лев Гумилев (ГЛМ. Ф. 40. № 19).

Исайя – «сын Амоса – ветхозаветный пророк, по свидетельству IV Цар. XIX, 2 – XX, 19, близкий советник царя Езекии, спасший Иерусалим от нашествия Сеннахирима…<…> Древнее предание, сохранившееся в талмудах (ср. Поел, к Евреям XI, 37), гласит о мученической смерти И. при Менассии. Книга И. занимает первое место в ряду пророческих книг. <…> гл. XXIV–XXVII – предсказание всемирного суда и утверждение мессианского царства» (Безобразов С. Исаия // Новый энциклопедический словарь. Т. 19. СПб., [1914]. Стб. 674–675).

«…петля и яма (из кого-то из пророков – записано в 1-ой зап. книжке)» (С. 220). Речь идет о строке «Горе! Горе! Страх, петля и яма….» в стихотворении Н. Гумилева «Звездный ужас». См. примечания Н. А. Богомолова: «…по наблюдению В. Н. Орлова (Орлов Вл. Перепутья. М., 1976. С. 126) восходит к: „Ужас и яма и петля для тебя, житель земли“ (Исаия 24:17), что, очевидно, должно быть дополнено предыдущим стихом: „И сказал я: беда мне, беда мне! злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски“, – с очевидными проекциями на пореволюционную действительность» (Гумилев Н. Соч.: В 3 т. Т. 1. С. 548). Весьма вероятно, что до В. Н. Орлова дошло прямо или через посредников наблюдение Ахматовой.

Иосиф Амусин писал Н. Я. Мандельштам 22 января 1968 года:

Анна Андреевна бесспорно правильно определила первоисточник гумилевского стиха «горе, горе, страх, петля и яма…… Я подумал, может быть, Вам будет небезынтересно узнать, как звучит у Исайи этот стих-прототип в подлиннике:

 
пахад вафахат вафах
ужас resp. страх и яма, западня и петля (сеть, тенета)
алеха йошев хаарец
на (для) тебя житель земли
 

В первом стихе настоящие аллитерации п-ф (в евр<ейском> это одна графема) и х. А вот как откомментировали этот стих почтеннейшие кумраниты: „Толкование этого: это три западни Велиала, в которых он поймал Израиль… Первая – это прелюбодеяние, вторая – богатство, а третья – осквернение Храма, выбирающийся из одной – схватывается другой, а спасающийся из этой – схватывается третьей“. Интересный получается ряд: Исайя – кумраниты – Гумилев – Ахматова…»

(РГАЛИ. Ф. 1893. Оп. 3. Ед. хр. 162. Л. 17 об.)

См. также об отражении Книги Исайи в стихотворении Ахматовой «Когда в тоске самоубийства»: Ронен О. К истории акмеистических текстов// «Сохрани мою речь…». Т. 4. № 2. М., 1993. С. 66–67.

Лавренев (наст. фам. Сергеев) Борис Андреевич (1891–1959) – поэт, прозаик, драматург, критик, автор помещенной в московском альманахе статьи «Замерзающий Парнас» (С. 376), в которой, в частности, говорилось:

В особенности больно смотреть на Анну Ахматову. Как могла она, нежная, исстрадавшаяся, молчаливо-загадочная и жуткая, попасть в ряды этой вымуштрованной роты – для меня представляется непонятным. Не потому ли каждый раз, как она появляется на замерзших страницах «Аполлона», получается впечатление, что в ряды дрессированных бесстрастных кукол <…> попал живой человек, которому непривычно и страшно среди деревянных истуканов и который бьется, нарушает железный фронт и кричит от ужаса.

(Жатва. 1913. № 4. С. 351; подпись: «Б. С-в».)

Возможно, Б. Лавренев видел Ахматову во время своей поездки в Петербург в 1912 году, о которой вспоминал впоследствии, говоря об А. Н. Толстом:

Первая моя встреча с ним относится к 1912 году. Я был тогда совсем юным студентом Московского университета, работал секретарем редакции альманаха «Жатва» и был редакцией направлен в Петербург для того, чтобы вырвать у Куприна обещанную повесть «Жидкое солнце» и какой-нибудь рассказ у Алексея Николаевича. <…> Я договорился с одним из молодых присяжных поверенных, завсегдатаев литературных кружков, что мы придем в литературный подвальчик, где бывает Алексей Николаевич, и, может быть, нам удастся с ним побеседовать. Я пришел в этот подвальчик. Это было в 1912 году. Сидели за столиками мужчины сомнительного пола с накрашенными губами и не менее сомнительные дамы. Плавал туман, туман, похожий на мистический туман гоголевских повестей.

(Лавренев Б. Бессменная вахта. Неизданная публицистика. М., 1973. С. 172)

В «Бродячей собаке» Ахматова, может быть, и не появлялась в это время (вскоре после рождения сына), но стихи ее для четвертого выпуска «Жатвы» могли быть переданы при личной встрече, и более чем вероятно, что при приглашении Ахматовой в альманах ей был поднесен второй выпуск (а третий она должна была видеть из-за помещенной там рецензии Г. Чулкова на «Вечер»), и, возможно, из-за этого знакомства проистекло некоторое интертекстуальное сближение, отраженное в литературе о Лавреневе:

«Мука рассвета» очень сильно напоминает Анну Ахматову. В нем встречаются фразы, целиком взятые у Ахматовой:

 
Мерцаньем гаснущей звезды,
Как смертью близкого я мучим.
Чуть слышный запах резеды
Вдруг стал отравленным и жгучим…
 

Невольно вспоминается одно стихотворение Ахматовой из сборника «Четки»:

 
И в косах спутанных таится
Чуть слышный запах табака…
 

(Пойманова О. О Борисе Лавреневе // Печать и революция. 1927. № 8. С. 101.)

Стихотворение Лавренева было напечатано во втором выпуске «Жатвы»:

 
Ночь сонно чертит на полу
Голубоватые узоры,
И стерегут лениво мглу
На окнах спущенные шторы.
Совсем не нужная во мгле,
Огнем пугающая грезы,
Свеча забыта на столе
И точит стынущие слезы.
И, позабытые следы
Мучений счастья и экстаза,
Пучки увядшей резеды
Хранит надтреснутая ваза,
А рядом с ней, – письмо любви,
О строк печальная услада…
Вчера мне ум шепнул: – порви, —
Но сердце вздрогнуло: – не надо.
Я поднял штору – тот же лес
В сыром тумане утопает,
А в жалкой бледности небес
Звезда покорно умирает.
Мерцаньем гаснущей звезды,
Как смертью близкого, я мучим,
Чуть слышный запах резеды
Вдруг стал отравленным и жгучим.
Когда же кончится кошмар
Щемящей боли ожиданья,
И скоро ль заревой пожар
Затопит ночи умиранье?
Но на белеющей стене
Часам не надоело звякать,
И в этой жуткой тишине
Так страшно хочется заплакать.
 

Переданное Анной Ахматовой для четвертого выпуска «Жатвы» и вспомнившееся критикессе стихотворение «Протертый коврик под иконой» с его «чуть слышным запахом» было тогда уж не источником, а, возможно, отголоском знакомства с лавреневским стихотворением, которое было насквозь пропитано Иннокентием Анненским с его, по слову Гумилева, «еле слышными духами», в том числе и «струей резеды в темном вагоне».

См. также: Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. С. 317–318; Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938–1941. С. 352–353.

Орлов Владимир Николаевич (1908–1985) – литературовед, редактор ахматовского сборника 1946 года, тираж которого был уничтожен (С. 29).

Во время подготовки этой книги (см. о ней: Гончарова Н. «Фаты либелей» Анны Ахматовой. М.; СПб., 2000. С. 79–88, 246–248) он участвовал вступительным словом в радиопрограмме, в которой исполнялись стихи Ахматовой – ср. запись А. В. Любимовой о ее визите 10 августа 1946 года к Ахматовой:

Пришла часа в три. Она лежала на диване в черном китайском халате, красивая, курила. У нее сидел литературовед В. Н. Орлов (немного сердитое лицо, длинный ноготь на большом пальце, палка, светлые брюки). Принес ей деньги за выступление по радио.

(Об Анне Ахматовой. Стихи. Эссе. Воспоминания. Письма / Сост. М. М. Кралин. Л. 1990. С. 248.)

В справке МГБ от 15 августа 1946 года он назван в числе «ближайших связей Ахматовой по Ленинграду» (как известно, именно он привел Исайю Берлина в дом к Ахматовой).

Текст его выступления по радио сохранился, там, в частности, говорилось:

«Ведь капелька новогородской крови во мне, как льдинка в пенистом вине», – писала Ахматова, – и на ее стихах всегда лежал отчетливый национальный колорит. Вне этого колорита нельзя правильно понять и оценить поэзию Ахматовой. Нет ничего более несправедливого, как трактовать эту поэзию только как «комнатную», узко индивидуалистическую, исключительно посвященную темам любви. <…> Было время, когда она писала очень редко, как будто уже сказала все, о чем хотела и могла сказать. Однако, примерно в конце тридцатых годов, Ахматова вернулась к интенсивному творчеству. Произошло как бы второе рождение большого русского поэта. <…> Поэзия Ахматовой все больше и больше проникается самим духом истории, ощущением жизни в ее историческом движении вперед, в будущее. В этом, конечно, можно усмотреть одно из проявлений общих для всей советской поэзии тенденций. <…> Перед нами большой поэт, прошедший длинный и сложный творческий путь и сейчас находящийся на новом подъеме, поэт в полном расцвете своих творческих сил. В одном из недавних своих стихотворений Анна Ахматова говорит:

 
Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим…
 

Нам остается только пожелать, чтобы эти стихи не остались одним предположением.

(РГАЛИ. Ф. 2833. Оп. 1. Ед. хр. 13. Л. 119–120, 122.)

Во время работы над этой радиозаметкой у него сложилось стихотворение:

 
Здесь жизнь стиха, а в ней – судьба искусства.
Слова поэта суть его дела.
Пробившись сквозь лирическое чувство,
В ее стихи история вошла
И, разбросавши прошлого обломки,
Заговорила глухо, не спеша,
И, может быть, далекие потомки
Поймут, узнав чужой души потемки,
О чем сказала голосом негромким
Строптивая и гордая душа.
 
 
Стихи живут. Пусть по миру влачат их!
Они шумят, как крылья вольных птиц, —
В избытке сил, быть может, непочатых,
В игре страстей – без правил и границ…
Трудны пути. Опасны переправы.
И голос Музы хрипнет на ветру…
А подвиг стоит этой черной славы,
И смерть красна – не только на миру!
 

(Орлов В. Дым от костра. Стихи. Л., 1988. С. 150–152.)

(Это и другие цитируемые здесь его стихотворения входят в тетраптих «Ахматова».)

Как следствие его выступления, в резолюции общегородского собрания ленинградских писателей по ждановскому докладу было «особо» отмечено, что «среди ленинградских писателей нашлись люди (Берггольц, Орлов, Герман, Добин и др.), раздувавшие „авторитет“ и пропагандировавшие их [Зощенко и Ахматовой] писания» (Культура и жизнь. 1946. 30 августа). При обсуждении постановления ЦК ВКП(б) в Пушкинском Доме зам. директора Л. A. Плоткин указал на «грубейшие ошибки» товарищей: «Кандидат филологических наук В. Н. Орлов выступил по радио с речью, посвященной поэзии Ахматовой, утверждая, что творчество Ахматовой является чуть ли не примером для всей нашей советской литературы» (Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1946. Т. 5. Вып. 6. С. 515). Сам провинившийся на заседании правления Ленинградского отделения Союза советских писателей каялся 19 августа 1946 года:

Здесь мы все, и я, в частности, допустили полное смешение двух понятий – факт истории литературы и живой действительности <…> Особая ответственность в данном случае возлагается на тех, кто печатал Анну Ахматову и выдвигал на первый план советской литературной жизни. Конечно, трудно представить, чтобы поэт, начавший писать в 1909 г., выпустивший первую книгу в 1912 г., имел равные с писателями более младшего поколения шансы идти в ногу с современным движением в литературе <…> Конечно, Анна Ахматова в качестве члена правления и одного из руководителей ленинградской литературной организации – явление странное. Удивительно, что это не приходило нам в голову!

(Хроника того августа // Петербургский журнал. 1993. № 1–2. С. 36.)

Впоследствии ему была присуждена Сталинская премия третьей степени за книгу «Русские просветители 1790–1800-х годов» (1950).

В библиотеке Ахматовой сохранилась книга: Блок А. Город мой…: Стихи о Петербурге и Петрограде / Сост. и вступ. ст. Вл. Орлова (Л., 1957) – с инскриптом: «Дорогой Анне Андреевне Ахматовой. – Накануне Ленинградского юбилея. „Но ни на что не променяем пышный Гранитный город Славы и беды…“ В. Орлов 1957.VI. 19» (Музей Анны Ахматовой).

В 1958 году его имя появляется (потом зачеркнуто) в телефонном реестре (С. 26), в списке адресатов дарения книги 1958 года (С. 38) и в записи «Спросить у Орлова 1. Где Гозенпуд и что с Франко? (12 тыс.). 2. Какой портрет в книгу» (С. 32).

В 1956–1970 годах он был главным редактором «Библиотеки поэта» – с этим связан первый вопрос о судьбе ахматовских переводов из Ивана Франко для тома украинского поэта в «Библиотеке поэта». Второй вопрос относится к тому обстоятельству, что он был приглашен на роль составителя нового ахматовского сборника в ленинградском отделении издательства «Художественная литература». Видимо, в связи с выбором портрета для книги ему была подарена фотография с портрета Ахматовой работы А. Тышлера с надписью: «Владимиру Николаевичу Орлову дружески Ахматова. 19 января 1958. Ленинград» (РГАЛИ. Ф. 2833. Оп. 1. Ед. хр. 632).

См. запись Ю. Г. Оксмана от 13 октября 1959 года: «Волнуется по поводу своего нового сборника (его редактирует В. Н. Орлов). А. А. не очень ему верит, хотя он клянется в своей преданности ей» (Встречи с прошлым. Вып. 7. М., 1990. С. 557).

В. Н. Орлов сдал рукопись в издательство в феврале 1960 года, но денег за работу не получил и 24 октября 1960-го писал в Москву заведующему редакцией М. Б. Козьмину: