Текст книги "От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)"
Автор книги: Олег Лекманов
Соавторы: Александр Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)
От Кибирова до Пушкина
Сборник в честь 60-летия Н. А. Богомолова
От составителей
Николай Алексеевич – большой человек, и это не только метафора. Он заметен в любой компании, в любой аудитории. Сидит себе тихонько, вежливо улыбается в бороду, а потом как встанет, как спросит что-нибудь этакое, и потей себе, красней, подыскивая достойный ответ. С такой вот выжидательной улыбкой Николай Алексеевич запечатлен, например, на обложке русской книжки Умберто Эко, составленной по мотивам лекции, прочитанной автором «Имени розы» на экономическом факультете МГУ 20 мая 1998 года.
В движениях Николай Алексеевич нетороплив, говорит ровно и обстоятельно, руками не машет и не горячится, как иные прочие. Да только медлительность его обманчивая. За последние двадцать с небольшим лет Николай Алексеевич стольких авторов опубликовал, откомментировал, проинтерпретировал да из почти небытия вытащил, что многим иным прочим и не снилось. Хочешь не хочешь, глыбу эту теперь не обойдешь, будешь ссылаться как миленький да, поднатужась, предлагать всякие разные мелкие уточнения и исправления.
Студенты факультета журналистики МГУ, на котором Николай Алексеевич преподает, его уважают и… слегка побаиваются. И правильно, между прочим, делают, поскольку Николай Алексеевич снисходительности и безразличия к бездельникам не проявляет. Приведем характерный отзыв о Николае Алексеевиче, извлеченный из Интернета: «[С]трогий, требовательный, уважает студентов, считает, что сегодня все мало читают. [Н]е пускает на лекции, если опоздают больше, чем на 5 минут (даже если в[ы] на 5 с половиной опоздаете – всё, не слушать вам его лекцию!). [О]божает Бабеля. [И] еще разбирается и любит стихосложение, сам писал об этом книгу, ну, точнее, небольшую брошюру. [Н]ужно посещать лекции, он очень запоминает лица. [К]онечно, на экзамене его личное отношение никак не скажется, но на семинарах влияет. [В]се говорят, что списать у него нереально, – бред. [С]писать можно, просто очень осторожно. [В]ыучить все надо. [Л]юбит и требует примеры к любому ответу, будь то ф[унк]ции мифологии в лит[ерату]ре или же худож[ественная] деталь. [В] целом адекватный. [О]чень дисциплинированный. [Н]о я его почему-то боюсь»[1]1
http://sachok.ru/?cm=get&cs=14&pid=20522.
[Закрыть].
* * *
Сборник, который вы держите в руках, составлен из работ и публикаций коллег и друзей Николая Алексеевича, специально подготовленных к его юбилею. Нисколько не сомневаемся, что Николай Алексеевич этот сборник внимательно прочтет, а потом поделится с нами со всеми своими замечаниями и дополнениями, как всегда, конкретными, внятными и содержательными.
С днем рождения, Николай Алексеевич!
О. Л.
Составителям этого сборника удалось диверсионным путем раздобыть список опубликованных работ Н. А. Богомолова, он воспроизведен в конце книги. Нужно сказать: этот перечень – не только полезное, но и назидательное и даже ошарашивающее чтение. Поражаешься, как сумел преподаватель-доцент-профессор, изо дня в день читающий лекции, ведущий семинарские занятия, тратящий драгоценное время и нескудеющие, хочется надеяться, силы на студентов, подающих надежды и никаких надежд не подающих, – как сумел он, поглощенный всей этой, может быть, и приносящей отрадные мгновения рутиной, еще и столько всего написать. При этом «качество продукции», выражаясь зощенковским языком, – высшей пробы. Да другой пробы и не мог бы позволить себе создатель этих бесчисленных книг, статей, публикаций, рецензий, полемических реплик. Изобличителю стольких своих современников-халтуртрегеров поневоле приходится служить образцом.
Автору этих нескольких величальных строк открылась возможность познакомиться с работой Н. А. Богомолова не только в ее конечном результате, предъявляемом читателю, но и, так сказать, в непосредственном трудовом процессе: довелось совместно формировать том переписки Валерия Брюсова и Нины Петровской. Все рукописные тексты, составляющие эту переписку, хранятся в московских архивах, и постоянно живущему в Москве Николаю Алексеевичу досталась львиная доля соавторского труда – копирование автографов, занимающих в книге около 600 страниц. И выполнена была эта работа в рекордные сроки – за несколько месяцев. Мне довелось лишь сверить тексты по автографам и скомпоновать их в хронологический ряд. О том, как умеет Н. А. Богомолов работать, в год его юбилея явилось самое красноречивое свидетельство – два тома переписки Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал, подготовленные при его ближайшем участии. Опять же, оценить сделанное в полной мере сможет только тот, кто держал в руках автографы, составляющие переписку, и испытывал отчаяние от того, сколько усилий необходимо затратить на прочтение, а лучше сказать – дешифровку этих документов. Сейчас 1300 страниц печатного текста писем доступны каждому. Еще один подвиг Геракла, иначе не скажешь.
Новых тебе свершений, дорогой друг!
А. Л.
«Я чувствую в Вас вечность…»
Из писем А. Р. Минцловой к Маргарите Сабашниковой
Биография Анны Рудольфовны Минцловой (1866–1910?) и обширные пласты ее эпистолярного наследия были исследованы и введены в историко-литературный контекст Серебряного века лишь в 1990-е годы. Заслуга «открытия» Минцловой принадлежит в отечественной науке прежде всего Н. А. Богомолову. В своей «маленькой монографии», озаглавленной «Anna-Rudolph», а также в ряде других работ, собранных в книге «Русская литература начала XX века и оккультизм» (1999), Николай Алексеевич обнародовал богатейший материал, освещающий место и роль Минцловой в духовной биографии Вячеслава Иванова, Андрея Белого, Александра Блока, Эмилия Метнера и других писателей в 1907–1910 годах. Одновременно Н. А. Богомоловым были выявлены и опубликованы многочисленные свидетельства, авторы которых пытались – в разное время – осмыслить «явление Минцловой». Все последующие работы, посвященные Минцловой (в том числе и настоящую публикацию), можно рассматривать как дополнение к основополагающему труду Н. А. Богомолова.
Тем не менее личность Минцловой во многом остается загадкой; недоумения, владевшие ее современниками («Что такое эта Минслова?»[2]2
«„Что такое эта Минслова? – спросил меня Чуйко на другое утро, пока я его писала. – Вы все рассказываете про нее такие вещи“. Наученная горьким опытом не стараться сводить людей, не хвалить друг другу друзей, я сказала: „Она немолодая уже девушка. <…> Она неуклюжая, с большим лбом, плохо видит, очень рассеянная. Еще… она очень образованная… видит судьбу по руке – и телепатические способности у нее очень сильны…“» (Недатированная запись М. В. Сабашниковой (судя по содержанию – 15 июня 1905 г.), озаглавленная «День второй» (Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН; далее – РО ИРЛИ). Ф. 562. Оп. 5. Ед. хр. 23. Л. 1; о М. С. Чуйко см. примеч. 25).
[Закрыть]), не разрешены и поныне. «…И я до сих пор развожу свои руки вопросом – чем было „все это“: безумием, выдумкой, бредом, прозрением, ложью, всем вместе?» – недоуменно вопрошал Андрей Белый в своих воспоминаниях (берлинская редакция)[3]3
Цит. по: Богомолов Н. Русская литература начала XX века и оккультизм. Исследования и материалы. М., 1999. С. 48.
[Закрыть]. И в другом месте: «Чем была в своем подлинном виде она (Минцлова. – К. А.) – сумасшедшею, дегенераткой, предательницей, мечтательницей, Сибиллой, хлыстовкой, преступницей? Это – останется тайной для нас»[4]4
Там же. С. 75.
[Закрыть].
Андрей Белый, безусловно, прав, полагая, что перечисленные им свойства Минцловой могли органично в ней смешиваться, образуя некий сложный сплав. Исследование этого многосоставного и во многом уникального явления русского Серебряного века, представляющего собой несомненный интерес как для историка культуры, так и для врача-психиатра, – особая и непростая задача.
Источниками сведений о Минцловой являются, в первую очередь, ее письма. Их сопоставление и анализ позволяют сделать, хотя бы отчасти, определенные выводы в отношении личности Минцловой, структуры ее сознания, стилистики поведения и внутренней – весьма интенсивной – эволюции в 1905–1910 годах. Именно письма Минцловой (а не переводы или, скажем, случайные журнальные заметки) воссоздают ее психологический портрет и позволяют судить о ней более достоверно, нежели отзывы современников. С этой точки зрения особую роль приобретают письма Минцловой 1905 года.
О жизни Минцловой до 1905 года, ее занятиях спиритизмом, хиромантией и т. п. сохранились лишь обрывочные сведения, тогда как всё, что происходит с ней на протяжении 1905 года (и позднее), документировано достаточно полно. Суммируя доступные ныне свидетельства, можно утверждать: 1905 год оказался для Анны Рудольфовны переломным. Это был год ее решительного поворота в сторону теософии (хотя правоверной теософкой она никогда не станет), чему в немалой мере способствовало ее личное знакомство с вождями теософского движения: Анни Безант и Рудольфом Штейнером.
Судя по некоторым письмам Минцловой 1905 года, она в ту пору еще не вполне осознавала себя «духовным учителем» (каковым она явится через несколько лет Вячеславу Иванову и московским «аргонавтам»). Однако оценки Безант и Штейнера, обративших внимание на «переутонченность и безграничность впечатлительности» Минцловой (см. п. 1) и якобы оценивших ее «оккультные» возможности, придают ей уверенность в собственных силах. Сообщая Маргарите Сабашниковой о том, что Безант, покидая Теософский конгресс в Лондоне, «благословила ее в таких словах, которые она редко говорит о живущих на земле», Минцлова восклицает: «И от слов ее огнем зажглось мое сердце, навеки теперь» (см. п. 4). Точно такую же «окрыленность» испытала Минцлова и от поддержки Штейнера. «Штейнер говорит, что в Европе он не видит никого с такими громадными силами, как у меня, – радостно сообщала она Маргарите Сабашниковой 9 октября 1905 года (из Берлина), – и у меня так быстро идет развитие, как это бывает через годы только после усиленных занятий»[5]5
См.: У истоков русского штейнерианства / Предисловие К. Азадовского. Публ. и примеч. К. Азадовского и В. Купченко // Звезда. 1998. № 6. С. 172.
[Закрыть].
Письма Минцловой 1905 года содержат немало ценнейших сведений по начальному периоду русского штейнерианства. Но они важны и как биографический источник. В течение летних месяцев 1905 года Минцлова словно испытывает себя и свои возможности. «Во мне все растет какая-то сила, временами пугающая меня, – пишет она Волошину 30 июня 1905 года из Лондона. – И я чувствую себя безумно счастливой от этого»[6]6
РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 843. Л. 1.
[Закрыть]. Она пытается распространить свое влияние почти на всех, с кем встречается в те недели и месяцы: Максимилиана Волошина, Маргариту Сабашникову, Алексея Сабашникова, Константина Сомова, Михаила Чуйко. Каждого из них ей удается – хотя и в разной мере – приблизить к себе, убедить в присущих ей телепатических и гипнотических способностях.
В своих письмах Минцлова – если отвлечься от ее «безумств» и явно болезненных состояний – предстает личностью весьма незаурядной в интеллектуальном отношении: начитанной, осведомленной в разных областях знания; не подлежит сомнению также ее литературный вкус. Она видится до известной степени «художником» – творцом собственной жизни (и, возможно, смерти, обстоятельства которой до сих пор окутаны тайной), сочинительницей легенд о своей причастности к «великим посвященным», «белому братству», розенкрейцерству и т. д.
Письма Минцловой обнаруживают и некий индивидуальный стиль, уже вполне сложившийся к 1905 году, – определенную комбинацию приемов, стилистических и лексических особенностей и т. д. Так, Минцлова подробно описывает свои припадки и «наваждения», вызванные подчас малозначительными событиями (см. п. 4), упоминает о своей слепоте (Минцлова была близорука) в противовес духовной зоркости, намекает на близость к «высшим мирам», постоянно заявляет о своей исключительности: «Мне не нужно никого сейчас, я сильна несокрушимой силой» (п. 4). Она охотно вкрапливает в свои письма имена и факты, почерпнутые в русской поэзии, западноевропейской истории и культуре. Она вновь и вновь возвращается к излюбленным мотивам, акцентируя, например, тему «рук», по которым предсказывала судьбу, или тему Огня – Минцлова не упускала возможности подчеркнуть свое внутреннее родство с этой «священной» стихией. «…Я благословляю его и люблю, – пишет она, например, об Алексее Сабашникове, – и своими огненными и нечеловеческими почти руками я касаюсь его лица, рук, глаз» (п. 6). «Огненный», «страшный», «безумный», «тьма», «ужас» – ключевые слова, определяющие мерцающую («мистическую») тональность и своеобразный настрой ее писем.
«Секрет» воздействия Минцловой на других людей имел, как видно, вербально-артистическую природу. Минцлова являла собой воистину тип Сивиллы; ощущая себя то медиумом, то прорицательницей, то жрицей некоего тайного ордена, она неколебимо верила в свое избранничество, в свои «озарения», в целительную силу своих прикосновений и т. д. При помощи своей эмоциональной, подчас экзальтированной речи, насыщенной «поэтизмами» и сопровождаемой жестами, мимикой, модуляциями голоса и т. д., она творила (изустно и письменно) своего рода «фантасмагорию» (ср. п. 6) – создавала вокруг себя напряженное духовно-мистическое поле, в которое и вовлекала своих собеседников, главным образом тех, кто, следуя поветриям символистской эпохи, искренне и доверчиво устремлялся к «высшим мирам» и был внутренне подготовлен или предрасположен к «сверхъестественному» и «чудесному». Заражая людей своим «мистическим горением», она, с другой стороны, очаровывала их своей участливостью, неизменной готовностью обсуждать их самые обыденные, житейские дела и перипетии личных отношений. Слова любви и ласки, с коими Минцлова обращалась к своим собеседникам и корреспондентам, ее умение вдохнуть в них веру в самих себя – все это действовало почти безотказно. «Она вся отдавалась другому, – свидетельствует Маргарита Сабашникова, – видела в нем то самое высшее, чем он когда-нибудь, может быть, станет; в ее присутствии каждый чувствовал себя приподнятым над повседневностью»[7]7
Волошина М. (М. В. Сабашникова). Зеленая Змея. История одной жизни. Пер. с нем. М. Н. Жемчужниковой. М., 1993. С. 124.
[Закрыть].
Особенно восприимчивыми к «откровениям» Минцловой оказались в 1905 году Максимилиан Волошин и Маргарита Сабашникова. Они оба находились тогда «на распутье». Ощущение близких и «роковых» перемен, увлечение «сокровенным» знанием, стремление обрести свой собственный путь в искусстве – все это побуждало их безоглядно довериться Минцловой. «…Она <Минцлова> явилась мне как некая фея, могущая ответить на вопросы, которые меня мучили», – признавалась впоследствии Маргарита Сабашникова[8]8
Там же. С. 125.
[Закрыть].
В письмах Максимилиана Волошина 1905 года содержится ряд любопытных подробностей, позволяющих уточнить механизм и характер воздействия Минцловой на сознание людей, охваченных, подобно Волошину и Сабашниковой, «эзотерической жаждой». Приведем две выдержки из его писем к Маргарите Сабашниковой.
Из письма от 24 августа 1905 года:
Вчера я опять пережил страшную ночь около Ан<ны> Руд<ольфовны>. Это были опять моменты безумия – когда всходила ущербная Луна-Геката…
Я чувствовал в своих руках пламя, которое то вспыхивало, то совсем замирало.
У нее был еще кроме всего еще припадок с сердцем. Да, я знаю теперь, что есть колдуньи со всеми ужасами колдовства. Было очень жутко… Разные люди, которые живут и жили в ней, говорили разными языками…
Были мгновения, когда я чувствовал полное бессилие сдержать эти взбунтовавшиеся стихии духа…
И ужас и боль за нее, и смертельное утомление.
Какое счастье, что она сама забывает об этих мгновениях…[9]9
РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 108. Л. 62.
[Закрыть]
Из письма от 25 августа:
Мы сидели у Ан<ны> Руд<ольфовны>. Пришли Гриф[10]10
Сергей Александрович Соколов (псевд. – Сергей Кречетов; 1878–1936) – поэт; владелец московского издательства «Гриф».
[Закрыть] и Чуйко…Я случайно подошел к кровати и дотронулся рукой до покрывала. И вдруг оно вспыхнуло и загорелось… Я только дотронулся рукой. Вблизи огня не было. Я быстро свернул покрывало и потушил. И сказал, что случайно уронил спичку, чтобы не испугать Чуйко. Они поверили, но не совсем. Ан<на> Руд<ольфовна> видела, как это было. <…>
Я проводил Ан<ну> Руд<ольфовну> домой и сидел у нее. Когда мы вошли в комнату, меня охватило сразу ощущение присутствия какого-то множества. В зеркалах что-то поминутно мелькало. Какие-то крылья веяли в воздухе. Какие-то касания.
И у меня не было ни капли страха. Какая-то острая радость. Все тело обливалось трепетом и дрожью. Я знал, что ужас стоит рядом, но не может коснуться меня. И холод восторга все время. Точно какое-то тонкое пламя пронизывало.
Но я чувствовал, что я сильнее всего, что наполняло комнату, что я могу приказывать.
«Не делайте резких движений, не вглядывайтесь в зеркала. Вы можете неожиданно прорвать пелену. Вам с этим миром еще нельзя соприкасаться. У Вас еще нет достаточных знаний и подготовки. Это придет значительно позже…» И она стала передо мной и окутала меня каким-то странным покровом пассов, и я почувствовал, что движения и крылья уходят дальше, становятся неслышны, и тот поток радостного ужаса, который струился по моему телу, прекращается.
Еще мгновение, и все стало спокойно. Точно я стоял совсем нагой и на меня надели непроницаемые латы.
«Сейчас очень близки элементарные силы. В Вас громадная сила, которой Вы не умеете владеть. Вы неожиданным движением пробудили огонь и заставили его вспыхнуть. Теперь это может быть еще опасно для Вас. Это астральная зала, которую нельзя проходить одному»…[11]11
РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 110. Л. 41–42.
[Закрыть]
Впрочем, на самого Волошина образные слова и артистические жесты Минцловой оказывали хотя и сильное, но все же ограниченное действие. Уже через месяц, 25 сентября 1905 года, в письме к Сабашниковой он признается, что «чары» Минцловой, которые он испытал на себе в ночь на 25 августа, «когда весь воздух трепетал крыльями и чьим-то присутствием», обернулись для него через несколько дней «какой-то смертельной, больной усталостью»[12]12
См.: Звезда. 1998. № 6. С. 165.
[Закрыть]. Влияние Минцловой на Сабашникову оказалось более глубоким и длительным. Дальнейшая судьба Сабашниковой (и, в частности, ее брачный союз с Волошиным в апреле 1906-го) – прямое следствие ее переписки и личного общения с Минцловой летом и осенью 1905 года.
* * *
Переписка Сабашниковой, Волошина и Минцловой за сентябрь-декабрь 1905 года, частично обнародованная в 1998 году (см. примеч. 4[13]13
В файле – примечание № 5 – прим. верст.
[Закрыть]), была посвящена другому аспекту их отношений – встрече со Штейнером и участию в качестве слушателей в его лекционном курсе осенью 1905 года в Берлине. В настоящей подборке на первый план выдвигается сама Минцлова, ее личность и круг ее общения летом 1905 года.
Подлинники публикуемых писем хранятся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Ф. 562. Оп. 5. Ед. хр. 87). Подчеркнутые в рукописном тексте слова выделены курсивом[14]14
В файле – полужирным – прим. верст.
[Закрыть]. Все даты приведены по новому стилю (в некоторых письмах указываются – соответственно оригиналу – обе даты).
К. М. Азадовский (Санкт-Петербург)
1
Париж, 25 июля <1905>,
Вторник. Ночь.Милая и дорогая Маргарита Васильевна!
Я сейчас только вернулась из Руана с М<аксимилианом> А<лександровичем>, мы с ним два дня провели там[15]15
4–25 июля 1905 года Минцлова и Волошин ездили в Руан. Посещение Руанского собора Нотр-Дам произвело на обоих огромное впечатление.
[Закрыть], он три раза писал Вам оттуда, т<ак> что Вы многое уже знаете от него теперь, конечно. Уже ночь, очень поздно – но мне сейчас же хочется написать Вам, дорогая, обнять Вас, заговорить с Вами. Я Вам ответила на Ваше письмо в Лондон[16]16
А. Р. Минцлова ездила в Лондон на Теософский конгресс (Конгресс Федерации европейских секций Теософского общества), проходивший с 6 по 10 июля 1905 года.
[Закрыть], надеюсь, Вы получили его своевременно и немедленно же? Я знаю, оно было бледно и смутно, потому что мое изумление, мой безумный восторг от Лондона в первый раз еще в моей жизни не нашли слов для себя – и все слова, слова, которые я так люблю и поклоняюсь им, как богам, – они все точно позабыли свой цвет, свои звуки и отступили назад в безумии и испуге… Т<атьяна> А<лексеевна>[17]17
Имеется в виду Татьяна Алексеевна Бергенгрюн (Бергенгрин; урожд. Андреева; 1861–1942) – одна из первых русских теософок; позднее – штейнерианка. Присутствовала на лондонском Теософском конгрессе. Тетка М. В. Сабашниковой.
[Закрыть] получила Ваше письмо в Лондоне, очень радовалась ему и ответит Вам из Генуи – в Лондоне она не успела. Я проводила ее до последнего мгновения ухода корабля. Это была страшная минута, когда при звуках музыки чудного духового оркестра – отплыл пароход. И по волнам полились трубные звуки марша из «Пророка»[18]18
Знаменитый коронационный марш из оперы Дж. Мейербера «Пророк» (1849; автор текста – Э. Скриб).
[Закрыть]. И корабль ушел, ушел далеко… Настроение Т<атьяны> А<лексеевны> при отъезде была радость, что она уезжает в Индию. Физически она поправилась. Но чтобы она была спокойна душой – этого я не могу сказать. Сейчас после ее отъезда, по ее просьбе еще из Соутгамптона, я написала Вашей бабушке, Нат<алье> М<ихайловне>[19]19
Наталья Михайловна Андреева (урожд. Королева; 1832 или 1835–1910) – московская благотворительница, вдова купца А. В. Андреева (?-1876). Бабушка М. В. Сабашниковой.
[Закрыть], подробное письмо об ее отъезде, т. е., конечно, внешнюю форму и облик его, которые действительно чудесны и великолепны. Сейчас я нашла у себя, вместе с Вашим, и ее письмо (т. е. Т<атьяны> А<лексеевны>) из открытого моря близ Гибралтара. Письмо счастливое, довольное. К 12 августу (1 авг<уста> нашего стиля) она будет уже в Коломбо на Цейлоне, и если Вы напишете ей туда, это будет ей громадное удовольствие, т. к. она с истинной, настоящей радостью думает о Вас и любит Вас… Адресуйте письмо так (буквально):
Madame T. Bergengrün
Au Bord des Reichspostdampfers «Seidlitz»
17-ten Juli von Southhampton nach Colombo
Asien. Colombo. Ceylon.
Freudenberg and Cie.
(von[20]20
Госпоже Т. Бергенгрюн. На борт имперского пакетбота «Зейдлитц» <отправившегося> 17 июля из Саутгемптона в Коломбо. Азия. Коломбо. Цейлон. Фройденберг и Ко. От (нем.).
[Закрыть] – Ваше имя).
Все это непременно нужно написать.
Сегодня же у меня письмо от Ек<атерины> Ал<ексеевны>[21]21
Екатерина Алексеевна Бальмонт (урожд. Андреева; 1867–1950) – переводчица, мемуарист. Вторая жена К. Д. Бальмонта.
[Закрыть], она пишет, что К<онстантин> Д<митриевич>[22]22
К. Д. Бальмонт.
[Закрыть] не едет в Индию, а что он сегодня уже в Лондоне[23]23
Завершив свое продолжительное путешествие по странам Центральной Америки, Бальмонт в июле 1905 года вернулся в Европу (в Лондон, оттуда – в Париж).
[Закрыть] (мое предчувствие опять оправдалось!), затем едет в Париж и в Меррекюль[24]24
Меррекюль (Мерекюль) – дачный поселок в Эстляндской губернии на берегу Финского залива; популярное место отдыха в начале XX века. Ныне не существует. Летом 1903 года Бальмонт жил в Меррекюле, где написал большинство стихотворений, составивших сборник «Только Любовь» (М., 1903); одно из стихотворений этого сборника называется «Меррекюль» («Ветры тихие безмолвны…»). Однако в августе 1905 года, вернувшись в Россию, Бальмонт выбрал для отдыха не Меррекюль, а соседний поселок – Силламяги, где провел конец августа и большую часть сентября.
[Закрыть], где надеется встретить ее. Но Ек<атерина> Ал<ексеевна> уже телеграфировала ему в Лондон, что она советует ему поехать прямо морем в Петербург из Лондона, не заезжая в Париж, – разумеется, это будет самое лучшее – и тогда Ек<атерина> Ал<ексеевна> выедет и встретит его в Меррекюле.Я не знаю никого прекраснее Екат<ерины> Алекс<еевны> Бальмонт[25]25
В своих воспоминаниях М. В. Сабашникова упоминает о том, что «Екатерина Бальмонт была первым человеком, у кого она <Минцлова> нашла более глубокое понимание» (Волошина М. (М. В. Сабашникова). Зеленая Змея. История одной жизни. С. 124).
[Закрыть].Вот Вам все известия о Ваших, какие я могу дать, мне кажется, это будет Вам приятно узнать поскорее.
Да, Серг<ей> Вас<ильевич> выздоравливает[26]26
Сергей Васильевич Сабашников (1873–1909), основавший в 1891 году со своим братом М. В. Сабашниковым (1871–1943) известное московское книгоиздательство М. и С. Сабашниковых. 23 мая 1905 года был ранен психически ненормальным кредитором, оперирован в Москве немецким профессором Краузе, а затем доставлен в его берлинскую клинику. См. подробнее: Записки Михаила Васильевича Сабашникова / Подг. текста А. Л. Паниной и Т. Г. Переслегиной; Предисл. и примеч. А. Л. Паниной. М., 1995. С. 292–296 (глава «Ранение брата Сережи»).
[Закрыть].О Париже я еще напишу Вам – и, разумеется, я буду рада, если М<аксимилиан> Александрович> будет писать Вам все про меня. Но именно о Лондоне я не писала почти никому ничего – кроме М<аксимилиана> А<лександровича> и Ек<атерины> Ал<ексеевны> (отчасти) – и я Вам все напишу, как только соберусь с силами, потому что Вы это поймете, я знаю. Сейчас не могу, потому что измучена и потрясена впечатлениями до изнеможения и полного уничтожения почти.
Но еще хочу рассказать Вам немного о Сомове[27]27
Имеется в виду художник Константин Андреевич Сомов (1869–1939).
[Закрыть]. Он только что уехал в Россию – и я должна сказать, что эти дни после моего возвращения из Англии он на меня и на всех нас производил самое лучшее впечатление. В нем вспыхнул вдруг неожиданно тот священный огонь, загорелась какая-то нежность души, какая-то страшная чуткость и отзывчивость. Последний вечер (воскресенье 23<-го>) накануне его отъезда и нашего с М<аксимилианом> Александровичем> в Руан мы провели вчетвером, я, Чуйко[28]28
Михаил Самойлович Чуйко (1875–1947?) – художник. В 1900-е годы жил в Париже; член парижского кружка русских художников «Монпарнас». Знакомый М. В. Сабашниковой с 1901 года. Арестован в 1938 году; в мае 1939-го приговорен ОСО при НКВД СССР к ссылке в Казахстан на 5 лет. Реабилитирован в 1998 году.
[Закрыть], Сомов и Волошин, мы бродили по старому Парижу. Я взяла руку Сомова – и он не выпускал ее все время, всю ночь почти, пока мы бродили, – и он так слушал, так звучал в ответ всему тому, что я рассказывала ему, – у меня осталось самое лучшее, самое светлое воспоминание о нем, и я обещала ему написать скоро в Петерб<ург> ему(так! – К. А.)– конечно, я это сделаю, и на днях же.Что касается Макса[29]29
В своих письмах того времени Минцлова нередко называла Волошина сокращенно – Макс.
[Закрыть] Алекс<андровича>, – я очень сблизилась с ним, мы видаемся постоянно, и он много светлого и радостного дает мне. Я вижу в нем пробуждение новой жизни, новой личности, сильной и своеобразной. Эти два дня в Руане мы почти все время были вместе – только от одного часу ночи до девяти утра мы расходились и засыпали мертвым сном по нашим комнатам, на верхушке фантастичного отеля на берегу Сены, горевшей странными тревожными огнями. Но я думаю, Вы все это уже знаете из писем М<аксимилиана> А<лександровича>. Целую Вас, дорогая и любимая. До завтра, т. к. сейчас я падаю от усталости. Но я завтра кончу это письмо. Все время я ни на один день не забывала Вас – Я люблю Вас и думаю о Вас все время, постоянно и неизменно. – Вы для меня – радость; и счастье для меня – воспоминанье о Вас, об этих одиннадцати днях с Вами в Париже. Ведь я знаю, я увижу Вас скоро, мне так кажется, по крайней мере. Вы знаете ведь, что Макс А<лександрович> собирается скоро в Цюрих?[30]30
Летом 1905 года Волошин дважды покидал Париж, чтобы навестить Сабашникову в Цюрихе: с 20 июля (2 августа) по 5 (18) августа и с 14 (27) августа по 24 августа (7 сентября).
[Закрыть] Он тогда много расскажет Вам обо мне. Чуйко я видаю часто и много. Он – прелестный, и для меня это настоящий праздник видать его. Если он и не пишет Вам, то во всяком случае вспоминает Вас постоянно и ежечасно, могу заверить. Писать меня он уже начал, сделал один набросок – я не знаю, удачен он или нет, т. к. вообще не знаю себя и своего лица, – но меня поразила красота и странность рисунка – я не знала, что такая глубокая ночь у меня в углах глаз и в концах рта. Ну, завтра утром я кончу письмо. До завтра, милая, милая —.
Среда, 26 июля.С трудом поднялась сегодня, после этих дней Руана я чувствую огромную усталость – я боюсь, Вы не разбираете моих слов, ведь мои руки и слова очень быстро становятся невнятны, когда я начинаю волноваться. Я Вам напишу скоро еще раз, милая. Сейчас мне хочется ответить на то, что Вы говорите о теле, о его победе конечной над духом. Что касается меня лично – это мой главный недостаток, переутонченность и безграничность впечатлительности. А. Безант сразу обратила на это внимание, и это главное, с чем надо мне будет бороться… С усталостью своей я легко справляюсь – я совсем не считаюсь с ней, и когда ощущаю ее, я поступаю совсем так же, как если бы ее не было. Например, вчера я легли спать около пяти утра, после потрясающих сказочных впечатлений этих двух дней. Но я поступила сегодня так же, как всегда, не считаясь с усталостью, – я встала в 8 ч<асов> и не думаю совсем о ней, и она уходит тогда сама наконец, т. к. утомление и боль не выносят равнодушия и невнимания, они требуют заботы и ухода за со бой. Что касается Вас, я думаю не так: мое мнение, убеждение мог глубокое таково, что сейчас, в этот момент, надо Вам заботиться о теле, об организме – об этом футляре, о котор<ом> А. Безант требует, чтобы очень заботились, т. к. его сила и состояние много значат для работы в высших сферах, и <это> имеет большую важность. Это А. Безант говорила в лекции своей «Об оккультизме»[31]31
Вероятно, имеется в виду лекция, прочитанная А. Безант в Париже 15 июня 1905 года.
[Закрыть]. И Вам нужно поработать над Вашим футляром сейчас. У Вас есть несоразмерность духа с телом, и от этого страдает тело, т. к. оно у Вас слабее. Мне так жаль, что мы не с Вами. Я знаю, что если бы у нас был месяц времени, я могла бы помочь Вам вступить на путь победы над организмом. Первое и главное сейчас – сделайте так, чтобы у Вас не было головных болей. Это возможно. Обратите внимание, отчего они идут, – это не только от впечатлений, ведь в Париже это было у Вас редко? Я Вам буду помогать немного на расстоянии – это можно, я это знаю. Целую Вас, дорогая, до свидания!А. Минцлова
Я здесь еще останусь. Довольно долго, я надеюсь.
2
Париж,
16/29 июля <1905>.Дорогая моя, я получила вчера Ваше письмо, спасибо Вам. Да, я хочу и я знаю, я могу помочь Вам избавиться от многого, что Вам тяготит и давит душу, что мешает жить. Сначала я хочу снять с Вас головные боли Ваши – и я надеюсь, это удастся мне. Но, конечно, это все потом, я напишу Вам много и подробно с М<аксимилианом> А<лександровичем>, который на днях едет в Цюрих.
Сейчас К<онстантин> Д<митриевич> в Париже. Он здоров, но я с ним почти еще не говорила и еще не узнаю его, того, кого я любила так долго и неизменно (16 лет).
Он думает провести здесь неделю и ехать в Меррекюль к Ек<атерине> Ал<ексеевне>.
Что касается М<аксимилиана> А<лександровича> – нет, это не отражение. Это было пробуждение души. Как это говорится в одной из последних книжек теософских («Венок из асфоделей»)?[32]32
Имеется в виду брошюра теософского содержания: Cloth Н. В. The Crown of Asphodeles. London, 1904. Настоящее имя автора – Хелен Бёрчиер (Bourchier).
[Закрыть] Душа многих людей спит, спит долго, и разбудить ее может иногда только страшный толчок… Другие просыпаются легче, иные труднее – но это все равно, в конце концов, т. к. время – это лишь условность, какая-то бледная ширма, поставленная людьми, чтобы смягчить для своих глаз слишком яркий свет вечности.Макс Ал<ександрович> очень много дает мне. В нем очень много поднялось неожиданного. И мне радостно видеть его таким. Он много помогает мне. В Руане в соборе[33]33
См. примеч. 1 /В файле – примечание № 15 – прим. верст./.
[Закрыть], когда я вдруг неожиданно увидела совсем безумный фиолетовый цвет «vitraux[34]34
Витражей (франц.).
[Закрыть]», опустившийся и остановившийся у моих ног на полу, – я вздрогнула, чуть не вскрикнула – и, если бы не Макс Ал<ександрович>, я бы вдребезги расшиблась, грохнувшись во весь мой изрядный рост об каменную плиту. Он все время следит за мной и заботится обо мне. Я вижу его и Чуйко каждый день. Посылаю Вам мой лик, который Макс Ал<ександрович> снял с меня в мастерской Чуйко.Целую Вас крепко, любимая. Не пишу много, потому что это появление К<онстантина> Д<митриевича> сегодня вечером, хотя я и ожидала его эти дни, – все же это поразило меня очень, и я все еще не могу совсем придти в себя. У меня как раз сидел Макс Ал<ександрович> в это время. Мы сговорились каждый день видеться, и завтра К<онстантин> Д<митриевич> придет в 4 часа. Мой портрет теперь придется отодвинуть на эти дни, т. к. времени не будет. Целую Вас, до свидания, дорогая. Это письмо мое не считается, оно совсем лихорадочное.
Сомову я написала, и Чуйко написал ему – на самом деле, Сомов был так удивительно привлекателен и мил, что ему можно и следует писать. Его адрес: С.-Петербург, Ораниенбаум, Кирочная улица (это до 15 авг<уста> русского стиля).
А. М.
3
Париж,
1 августа <1905>.Дорогая моя, сейчас получила Вашу открытку из Германии. Я Вам написала в Гейдельберг[35]35
Во время своего путешествия по южной Германии (вместе с A. Л. Любимовым, приятелем ее брата) Сабашникова 30–31 июля посетила Гейдельберг, где жила ее приятельница О. Э. Залманова (урожд. Сиверс).
[Закрыть], послала одну из моих фотографий (снятых Макс<имилианом> А<лександровичем> в мастерской у Чуйко). Это письмо передаст Вам Макс<имилиан> Ал<ександрович>. Я не вполне спокойна сейчас – здесь, как Вы уже знаете, вероятно, в Париже, Елена[36]36
Елена Константиновна Цветковская (1880–1944) – спутница жизни и гражданская жена Бальмонта, сопровождавшая его (с 1905 года) во всех путешествиях.
[Закрыть] и К<онстантин> Д<митриевич>. И мне очень тяжело. У меня все время болят руки – эти корни моей души, самое чувствительное, что есть во мне.Я рада, что Вы видели Нюренберг[37]37
Так в оригинале (написание, характерное для того времени).
[Закрыть]. Я знаю его, я была там трое суток и пережила всю сказку и красоту его. Вы были, в Германском музее?[38]38
Германский национальный музей в Нюрнберге, открытый в 1852 году, – богатейшее в мире собрание, посвященное истории и культуре германских (немецкоязычных) стран.
[Закрыть] Вы ходили ночью при луне по улицам, где живут тени погибших, и те, кого нет уже больше, тихо, несвязно договаривают свои сказки тем, кто слышит их. Желтая страшная Pegnitz[39]39
Пегниц – река, протекающая через Нюрнберг (по названию баварского городка Пегниц, где она берет начало).
[Закрыть], до сих пор еще не позабывшая всего того, что она видела, кипящая и рыдающая у дверей, позабытых теперь. Как я люблю реки, уносящие с собой время, убегающие вдаль в страшном и непонятном смятении. Мы жили в Нюренберге у Frauenthor[40]40
Женские ворота (нем.). Часть стены XV века, окружающей Старый город.
[Закрыть], возле дома герцога Альбы[41]41
Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба (1507–1582) – испанский военачальник и политический деятель. В 1567–1573 годах – губернатор Нидерландов, получивший известность благодаря учрежденному им «Кровавому Совету» и жесточайшим репрессиям.
[Закрыть]. Я люблю его с тех пор, эти камни рассказали мне все про него, про всю муку, изведанную им, – как никто другой, я испытываю ее. Этот человек знал счастье и боль, неведомые никому больше. У него была мысль, как удав, сковывавшая ему душу, мысль, за которой было легко ему идти…[42]42
Столь же восторженные описания Нюрнберга можно найти и в письмах Бальмонта, посетившего этот город в июле 1902 года. «Но какое очарование Нюренберг! – писал он, например, З. А. Венгеровой 21 июля 1902 г. – Вот где до сих пор живо средневековье и где можно дни и недели быть в сказке. Эти старинные дома, башни, рвы и ворота, эти причудливые крыши и таинственные затоны – какая роскошь архитектурной декорации, какой замкнутый, сильный, законченный мир! И деревья. Нигде, после Англии, я не видел таких пышных и так умело посаженных деревьев. Весной, когда цветет акация, здесь должно быть сказочно хорошо. Мы застали расцвет лип и во время прогулок каждый раз поражались их нежно-пряным, медвяным ароматом» (РО ИРЛИ. Ф. 39. Оп. 2. Ед. хр. 492. Л. 11).
[Закрыть]До свидания, дорогая. Я еще напишу Вам, и М<аксимилиан> А<лександрович> расскажет Вам про меня. Он сделал много, много для меня теперь. Я радуюсь, я счастлива, что я узнала его. В нем проснулись громадные силы, глубоко спавшие в нем до сих пор, очевидно, но это его силы, это он, настоящий, – это не отражение, о нет! Целую Вас.
А. М.
4
Париж,
12 августа <1905>.Дорогая моя, милая. Сегодня получила Ваше письмо и целую Вас обоих за него. Мне доставили большую радость Ваши карточки, я налюбоваться не могу на них.
Нет, дорогая моя, Макс<имилиану> Ал<ександровичу> не надо приезжать для меня. Я теперь сильнее, чем когда бы то ни было. Еще вчера (11<-го> авг<уста>) мне было ужасно. Я была на краю отчаяния, и силы подходили к концу. Но вечером вчера я получила письмо из Лондона и узнала, что Mrs. Besant, уезжая, благословляла меня в таких словах, которые она редко говорит о живущих на земле. И от слов ее огнем зажглось мое сердце, навеки теперь.
И вместе с этим я получила письмо от Штейнера, его встревожило мое молчание, и он пишет, что он хочет приехать сам за мной, сейчас… Я никогда не забуду этой ночи, этого счастья, пережитого мной, этой силы, сошедшей на меня. Да, я знаю теперь, как Дух Святый сходит на людей! Я написала Штейнеру огромное письмо (12 страниц)[43]43
Сведений об этом письме не имеется (возможно, оно не было отправлено).
[Закрыть]. Я поражена была сегодня утром, перечитав его, – никогда я не говорила так, я не знала, что я могу так говорить. Нет. Мне не нужно никого сейчас, я сильна несокрушимой силой. Я Вас целую и люблю, милая. Будьте спокойны и счастливы. Ничего дурного Вы не делаете, Вы встанете, сильная и светлая, и пойдете в жизнь, с лампой Психеи в руках[44]44
Этот образ Минцлова заимствовала, скорее всего, из стихотворения Волошина «Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо…» (июнь 1904; первое стихотворение из цикла «Когда время останавливается»), У Волошина сказано: «Лампу Психеи несу я в руке – / Синее пламя познанья» (Волошин М. Собр. соч. Т. 1. Стихотворения и поэмы 1899–1926 / Сост., подг. текста В. П. Купченко, А. В. Лаврова. Коммент. В. П. Купченко. М., 2003. С. 38). О другом возможном источнике этого образа см. в комментариях к цитируемому стихотворению (Там же. С. 447).
[Закрыть]. Вы начнете работать – это нужно. И Вам будет удаваться то, что Вы начнете. Отчаяния и тьмы не будет больше у Вас, потому что глаза Ваши теперь обращены к Свету.___________________
Спасибо Вам за весть о Ек<атерине> Ал<ексеевне>. Теперь, когда все это прошло, я могу рассказать все. Дня за два до отъезда К<онстантина> Д<митриевича> я получаю отчаянные письма от Ек<атерины> Ал<ексеевны>, от которых у меня чуть сердце не разорвалось (не в переносном смысле, а буквально). Она пишет, что она ничего не знает о К<онстантине> Д<митриевиче> (я ей писала ежедневно, и К<онстантин> Д<митриевич> посылал несколько телеграмм), что она с ума сходит от муки и неизвестности и умоляет его, меня, кого-нибудь – дать ей телеграмму о числе, когда он выезжает, что она едет уже в Петерб<ург> встречать его и просит телеграфировать ей по адресу Евреиновых[45]45
Имеются в виду курский сахарозаводчик Алексей Владимирович Евреинов (1853–1903) и его жена Нина (Антонина) Васильевна Евреинова (урожд. Сабашникова; 1861–1945).
[Закрыть] в Пет<ербург>. Я письмо получила в 7 ч<асов> вечера за обедом и помертвела, и обезумела совсем. Я не знаю ресторана, где они обедали здесь (и я с ними несколько раз). Я бросилась к Чуйко, он, к счастью, помог мне найти этот ресторан. Их не было. Я чувствовала, что я с ума схожу. Я бросилась на телеграф, отправила огромную телеграмму Ек<атерине> Ал<ексеевне> в Пет<ербург>. Чуйко увел меня домой. Но я чувствовала, что я должна отдать это письмо К<онстантину> Д<митриевичу>, и я в 9 ч<асов> вечера отправилась к ним, rue Corneille[46]46
Улица Корнеля (франц.).
[Закрыть]. На площади у Luxembourg[47]47
Здесь: Люксембургский сад (франц.).
[Закрыть] я почувствовала, что я ничего не вижу, что кругом тьма и ужас. Я обратилась к кому-то, попросила отвести меня к Одеону.Кто-то сделал это и, уходя, поцеловал мне руку. У меня слезы этого чужого человека остались на руке. Но К<онстантина> Д<митриевича> не было дома, я оставила ему записку и вернулась домой в фиакре. В 10 ч<асов> К<онстантин> Д<митриевич> с Еленой пришли ко мне (они каждый день приходили). Но на другой день, в субботу, день отъезда К<онстантина> Д<митриевича>, я получаю с телеграфа Montparnasse отметку, что моя телеграмма не могла быть передана по назначению, т. к. M-me Balmont выехала обратно в Москву… Что был для меня этот день, я не хочу и вспоминать. Даже теперь мне страшно вспомнить этот беспомощный ужас и эти слезы мои. Я бросилась к Чуйко. Он посоветовал мне не говорить об этом К<онстантину> Д<митриевичу>, т. к. у них были взяты билеты заранее до Петерб<урга>, они получили деньги от Мих<аила> Вас<ильевича> Сабашникова – и от этого моего сообщения, Бог знает, какие последствия могли возникнуть. Чуйко подал мне мысль после отъезда К<онстантина> Д<митриевича> с вокзала телеграфировать Вашему отцу[48]48
Василий Михайлович Сабашников (1848–1923) – купец, чаеторговец из Кяхты; кузен М. В. и С. В. Сабашниковых. Отец М. В. Сабашниковой.
[Закрыть] еще, чтобы он известил Ек<атерину> Ал<ексеевну>. Вообще, если бы не Чуйко – я бы вряд ли пережила эти два дня, говоря по правде. У меня еще было одно очень тяжелое переживание и сверх всего – этот ужас —.Мы так и сделали. 23 июля (стар<ого> стиля) вечером я и Чуйко проводили К<онстантина> Д<митриевича> и Елену на Gare du Nord[49]49
Северный вокзал (франц.).
[Закрыть]. И я послала Василию Михайловичу (Вашему отцу) телеграмму: «Dites Catherine Constantin parti ce soir Petersbourg»[50]50
Передайте Екатерине, что Константин сегодня вечером уехал в Петербург (франц.).
[Закрыть]. Значит, 24 июля утром Вас<илий> Мих<айлович> получил это – и 25<-го> Ек<атерина> Ал<ексеевна> уехала в Петерб<ург>, а вечером 26<-го> должен был приехать в Петерб<ург> К<онстантин> Д<митриевич>. Вот история этих двух дней последних бальмонтовского пребывания. Первые же два дня после отъезда Максимилиана все было хорошо, с этой стороны.Чуйко я вижу два раза в день – в 11 ч<асов> утра (до 12?) он пишет мой портрет[51]51
В августе 1905 года Чуйко писал портрет Минцловой (нынешнее местонахождение неизвестно). «Сейчас я иду к Чуйко, – писала Минцлова Маргарите Сабашниковой 21 июля / 3 августа 1905 года, – он вчера начал готовый этюд с меня, где еще ярче и яснее руки. Бальмонт и Елена пришли в восторг от него вчера. Елена говорит, что она не может себе представить меня без этого жеста руки, судорожного и сосредоточенного, – неужели это правда. Я не замечала за собой этого никогда!» (РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 5. Ед. хр. 87. Л. 7).
[Закрыть], а в 5 ч<асов> вечера (от 5–7) мы с ним играем Шумана.О том, где Макс<имилиан> Ал<ександрович>, никто не знает, т. к. я никому не говорила, и все знают только про его открытки с Gare Montparnasse[52]52
Вокзал Монпарнас (франц.).
[Закрыть] в день отъезда.Я ему напишу еще сегодня или завтра утром. Нет, пусть он не приезжает, не надо. Теперь я сильна. Скажите ему, что я люблю его и что я много бываю с ним теперь.
А<нна> Р<удольфовна>
Это письмо сообщите Макс<имилиану> Ал<ександровичу>. Я ему напишу завтра, сегодня я очень, очень устала. Целую Вас и его.
А<нна> Р<удольфовна>
5
<Париж.>
20 августа <1905>,
воскресенье.Дорогая Маргарита Васильевна,
Спасибо Вам за Ваши строки, милая. Пишите мне, когда Вам захочется, и никогда не заставляйте себя… Я могу и без писем знать и чувствовать все – но только письма очень много значат для меня, не меньше, чем слова, которые я люблю глубоко. В письмах руки играют таинственную роль[53]53
Воссоздавая в своем стихотворении, посвященном Минцловой («Безумья и огня венец…», 1911), портрет «готической сивиллы», Волошин отметил ее «ясновидящие руки».
[Закрыть]. И у Лермонтова есть стихотворение, которое я не могу вспомнить без страшного, страстного волнения: «Есть речи – значенье темно иль ничтожно – но им без волненья – внимать невозможно…»[54]54
Первые строки известного стихотворения Лермонтова (1839).
[Закрыть] Он говорил о письме…Я рада, что Вы начали работать. Я знаю, что Вы сделаете много. Не останавливайтесь, не колебайтесь, не оглядывайтесь назад. Говорите то, что вы думаете и чувствуете, – но думайте только о том, что прекрасно и невозможно.
В Вас есть огромный талант и сила. Вы идете и берете из сказки, из волшебства – это лучший, верный путь. Я не могу до сих пор забыть Вашей Волховы[55]55
Одна из неоконченных работ Сабашниковой (1905), навеянная произведением Врубеля «Прощание царя морского с царевной Волховой» (1898) – на сюжет из «оперы-былины» Н. А. Римского-Корсакова «Садко». Ср. запись в дневнике Сабашниковой от 12 июля 1905 года: «Мама вернулась из Цюриха. Я работала над эскизом Волхову (так. – К. А.). Предрассветный мрак; голубые ясные от слез глаза – ива. Я ходила к Чуйко в мастерскую и писала итальянца Тулия в костюме Садко. Он спал на синем ковре. <…> Так шли дни за днями. Я не видела Макса. Я думала о Волхове и о Садко. „Прощай, будь славен и счастлив Садко! А я, царевна Волхова, подруга вещая твоя…“» (РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 5. Ед. хр. 22. Л. 72 об. – 73; цитируются строки из либретто оперы, написанного Римским-Корсаковым совместно с В. И. Вельским по мотивам новгородских былин о Садко).
[Закрыть], той атмосферы сказки, мглы и тумана, которая сразу захватила меня при виде Вашего эскиза, не конченного, но уже прекрасного. Кончайте то, что Вы начали, не останавливайтесь. Я знаю, что Вы найдете и что Вы на пути уже. Да благословенны Вы будете, навсегда. С радостью и нежностью я думаю о Вас, нежно любимая, очень дорогая и глубоко милая Вы моя, дитя моей души!От Ек<атерины> Ал<ексеевны> я получила письмо. Все устроилось благополучно. Она получила мои телеграммы и письма (с опозданием, конечно), и она встретила К<онстантина> Д<митриевича> в Петербурге вовремя. Елена уехала. Она с К<онстантином> Д<митриевичем> (т. е. Катя, конечно) уехали в Силламяги (близ Меррекюля). Мне страшно тяжело, я боюсь, что К<онстантин> Д<митриевич> уходит от меня, от Ек<атерины> Ал<ексеевны>, но… я еще не знаю ничего наверное и не хочу знать и видеть наверное.
От Сомова я получила прелестное письмо, обрадовавшее и взволновавшее меня безгранично. Адрес Дурнова[56]56
Модест Александрович Дурнов (1868–1928) – московский художник, близкий к символистскому кругу.
[Закрыть]: Пречистенка, Штатный переулок, д<ом> Даниловой. От него я тоже получила восхитительное письмо и прелестный потрет его.С Чуйко мы все
<окончание письма не сохранилось>.
6
<Париж.>
Четверг,
24 августа <1905>.Дорогая моя, сегодня я получила Ваше письмо. Мне было радостно читать его… Не удивляйтесь! Есть печальные, страшные вещи и слова, от которых мне становится легко, и странное чувство счастья охватывает меня. Я начну с самого начала Вашего письма. Отчего я люблю Вас, отчего я восхищаюсь Вами? Я не знаю. Я вижу Вас – своими незрячими глазами я вижу Вашу красоту и люблю ее. Вы знаете, как называют меня самые близкие мои друзья (Строганов[57]57
Алексей Николаевич Строганов (1871-?) – ботаник, ученик и ассистент К. А. Тимирязева. Профессор ботаники в Московском университете.
[Закрыть], которого Вы, кажется, немного знаете?). Он часто, обращаясь ко мне, говорит: «Послушайте, Вы, фантасмагория».Я знаю, что в Вас есть огромные силы и возможности. И я знаю, что Вы скажете, что в Вас есть, что такое в Вас… и горит неугасимым огнем. Во времени я могу ошибиться, т. к. со временем я не умею очень точно обращаться. Серг<ею> Вас<ильевичу> я предсказала пятью годами раньше, чем должно было случиться, то, что я увидела в нем…[58]58
См. примеч. 12 /В файле – примечание № 26 – прим. верст./.
[Закрыть] Но я почти никогда не ошибаюсь в сущности… И в Вас я, быть может, не точно могу сказать момент. Но от этого не меняется сущность… И Вы все сделаете, что Вы думаете, и скажете людям все, что надо, про Волхову[59]59
См. примеч. 41 /В файле – примечание № 55 – прим. верст./.
[Закрыть] и Лесного Духа[60]60
Имеется в виду стихотворение Сабашниковой «Лесной царь», позднее разделенное на стихотворения «Пан» и «Лес» (последнее опубликовано в кн.: Цветник Ор. Кошница первая. СПб., 1907. С. 213; четвертое стихотворение цикла «Лесная свирель»).
[Закрыть] и про многое, многое еще. Если сейчас Вы не можете работать – это вполне объяснимо, и темного, тяжелого здесь ничего нет. У Вас есть время еще в этой жизни – и годы, месяцы Вы можете ждать еще. – Почему я думаю, что в Вас есть талант? Потому что от Вашей Волховы у меня до сих пор осталось ощущение счастья и молитвы предрассветной… И портрет Ваш[61]61
Скорее всего, имеется в виду автопортрет 1905 года.
[Закрыть], и Нюши[62]62
Выполненный Сабашниковой портрет А. Н. Ивановой «Нюша» (1903) экспонировался в начале 1903 года на 10-й выставке Московского товарищества художников (ныне – в Астраханском музее).
[Закрыть], и Чуйко[63]63
Анна Николаевна Иванова (1877–1939) – кузина М. В. Сабашниковой. Возлюбленная К. Д. Бальмонта, покинувшая в 1920 году Советскую Россию (вместе с ним, Е. К. Цветковской и Миррой – дочерью Бальмонта и Цветковской).
Портрет М. С. Чуйко, написанный Сабашниковой в 1905 году, в 1906-м демонстрировался на выставке «Мир искусства».
[Закрыть] дали мне много… И все время я чувствую в Вас вечность, дыхание сил, еще не вставших и дремлющих глубоко… У Вас есть во всем, что Вы пишете, еще иная подземная сила и волнение. И это дает особую окраску для меня Вашей личности. Мне грустно за Вас, что Вы не можете взглянуть на себя теми глазами, какими я вижу Вас, дорогая. Но я покажу Вас Вам самим, я отдерну эту завесу, мешающую Вам дышать и видеть ясно… Милая, милая, я целую Вас. Простите за это письмо. Я очень измучена – я всю ночь не спала (сейчас 5 ч<асов> утра), и завтра, т. е. сегодня мы едем в Версаль. Сомов так упорно и настойчиво просит и пишет о том, чтобы я съездила с Чуйко в Версаль и взглянула бы там на свой портрет, удивительно похожий, говорит он. – Он говорит, что я, живая, стою там, в Версале, до ужаса похожая… Я была тогда тоже Анна – Anne comptesse de Thou[64]64
Портрет Анны де Ту, графини де Шеверни (?-1584) приписывается художнику Франсуа Кенелю Старшему; датируется третьей четвертью XVI века.
[Закрыть] – и я умерла в 1547 году… Странно, что я не успела еще отдохнуть с тех пор – а времени было достаточно! Сомов прислал мне точный адрес, где мне найти себя, № и залу (это из новых, оказывается, недавно открытых зал Версаля). Завтра я еду туда с Чуйко (М<аксимилиану> А<лександровичу> некогда, т. к. он уезжает в субботу[65]65
26 августа Волошин уехал к М. В. Сабашниковой в Цюрих; пробыл вместе с Сабашниковой до 6 сентября.
[Закрыть], и я не хочу ни за что, чтобы он слишком утомлялся). Он и так много сделал для меня.Теперь об Алеше[66]66
Алексей Васильевич Сабашников (1883–1954) – брат М. В. Сабашниковой. В 1902 году участвовал в студенческих беспорядках и подвергался аресту. Жил и умер в Германии.
[Закрыть]. Про его руку я ничего не скажу Вам. Мне нужно держать его руку своими руками, слышать и видеть пальцами его жизнь и душу – ведь глаза мои весьма смутны, а ошибиться всегда так тяжело!Я очень хочу видеть Алешу. Скажите ему, что я приеду в Цурик[67]67
Так в оригинале.
[Закрыть] (по дороге в Берлин)[68]68
Приезд Минцловой в Цюрих не состоялся.
[Закрыть], чтобы говорить с ним и видеть его. Вчера я очень тяжело и мучительно видела его во сне. Я очень много перестрадала за него в эту ночь, и у меня явилось огромное чувство нежности и ласки к нему. Мне кажется, я много могу дать ему, – и мне хочется дать ему, сейчас[69]69
Алексей Сабашников переживал в то время тяжелый нравственный кризис, порывался бросить учебу (в Цюрихе) и т. д.
[Закрыть].Мне хотелось бы обратить глаза его в ту сторону, где свет жизни… Он в состоянии увидеть его, потому что душа его высока и прекрасна. Отсюда, издалека, я благословляю его и люблю, и своими огненными и нечеловеческими почти руками я касаюсь его лица, рук, глаз. Я мыслью ухожу к нему и думаю о нем сейчас… Бедный мальчик мой, быть может, я помогу ему!
О Чуйко я хочу Вам написать бесконечно много, как только у меня заведется побольше сил. Он – прелестный, и я с каждым днем все больше привязываюсь к нему. Он все лучше, прекраснее с каждым днем становится, и я не могу налюбоваться на него. Он работает много и хорошо – и будет работать еще больше, еще лучше. Но об этом потом я напишу, т. к. буквально падаю от усталости, а мне нужно непременно (т. е. я хочу) отослать сегодня это письмо Вам. Целую Вас нежно. До свидания!
А. Минцлова
7
Париж,
27 августа <1905>,
Воскресенье.Дорогая моя, любимая, целую Вас за письмо. Пишу сегодня немного, т. к. много работать мне придется ночью. Скажите Алеше, что я по дороге в Берлин заеду в Цюрих, чтобы видеть его, и что на днях я напишу ему лично, а пока я прошу его носить тот камень, который привез ему М<аксимилиан> А<лександрович>[70]70
Минцлова просила Волошина передать Алексею Сабашникову некий «магический камень» (ср.: Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества 1877–1916. СПб., 2002. С. 144).
[Закрыть]. Три раза, в четверг, в пятницу и в субботу ночью (от 1 часу до 2<-х>), я приходила к Алеше. Я это говорила М<аксимилиану> А<лександровичу> подробно. Я подходила к нему, наклонялась над его постелью и целовала его в лоб, а потом рукой три раза проводила по лицу его, ограждая его от боли и тоски. Сегодня приехал к Вам М<аксимилиан> А<лександрович>, он знает, что нужно сделать для Алеши, т<ак> что сегодня ночью я не пойду к нему. Но я теперь знаю, что я могу помочь ему, и радостно сделаю это. Усталости я от этого не испытываю совсем – в начале и в конце только небольшое головокружение, как от высокого взмаха на качелях – подъем и спуск… «Недалека воздушная дорога…»[71]71
Первая строка стихотворения К. Бальмонта «Воздушная дорога. Памяти Владимира Сергеевича Соловьева» (1903). Вошло в сборник «Только любовь» (М., 1903).
[Закрыть]До свидания, дорогая моя. Я еще напишу Вам. У меня странное убеждение и уверенность явились теперь – я знаю, что Вы напишете одну картину, удивительную, из Египетской Жизни – один из эпизодов «Книги Мертвых»[72]72
Сборник древнеегипетских религиозно-магических текстов (молитв, песнопений, заклинаний и т. п.), связанных с заупокойным культом; представляет собой примерно 160–190 не связанных между собою глав. Эти тексты, написанные на свитках папируса, клали мертвым в могилу, чтобы помочь им преодолеть опасности загробного мира.
[Закрыть]. Это я Вам расскажу потом.М<аксимилиану> А<лександровичу> мой привет. Нет, мне не нужно совсем теперь, ничего совсем! И никого из людей не нужно. Я окружена сейчас кольцом огня, из которого я не выйду больше. Я с глубокой нежностью и благодарностью думаю о нем и люблю его навеки, и я считаю его одним из прекрасных, необычайных людей земли. Но он далек от меня. – Целую Вас и его, и Алешу. Будьте счастливы и радостны все. Алеше я напишу отдельно.
А. Минцлова
Т<атьяна> А<лексеевна> теперь, вероятно, в Калькутте. Пишите ей теперь: Colombo, India, Ceylon, poste restante[73]73
Коломбо. Индия. Цейлон. До востребования (франц.).
[Закрыть]. Последнее письмо ее было из Порт-Саида, очень бодрое и светлое.Да, чуть не позабыла главное: пожалуйста, пришлите мне поскорее карточку Алеши (я ее Вам потом могу вернуть). Мне это поможет думать о нем. Если можно, то лучше ту карточку, где он снимался в тяжелом настроении.
