Текст книги "Приключения 1986"
Автор книги: Олег Кузнецов
Соавторы: Николай Самвелян,Анатолий Селиванов,Игорь Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Это значит?..
– Это значит, что до четырех часов дня мы поднимем пар в наших котлах и покинем Чемульпо.
Бейли торжествовал: кто бы мог подумать, что этот невзрачный Бореа окажется таким крепким парнем.
– В таком случае я пойду на это один! – запальчиво заявил Сэнес.
– Не хотите ли вы сказать, что станете эскортировать «Варяг» в открытое море?
– Именно!
Бейли и этого не хотел допустить. Надо помогать слабейшим в борьбе с сильнейшим, то есть японцам против русских, и… пусть торжествует Британия. Подыскивая слова повесомей и похолодней, он сказал:
– Это ваше право, как и мое, старшего по рейду, сообщить о вашем необдуманном решении в Сеул французскому посланнику. И я совсем не уверен, что он одобрит ваше решение.
Удар был нанесен точно. Сэнес растерялся. Когда дело касалось чести, он шел напролом. Но дипломатия? Она всегда выворачивала все наизнанку. Ждать, что скажет французский посланник в Сеуле? Но на это уйдет бог знает сколько времени, а ультиматум адмирала Уриу истекает через несколько часов.
– Подумайте о последствиях, – изламывая в усмешке тонкие губы, давил Бейли. – Подобные действия чреваты международным скандалом.
И Сэнес отступил.
– Хорошо, я поступлю как все.
Коммодор облегченно откинулся на спинку стула:
– Тогда мы покидаем до начала боя Чемульпо. Остается лишь сообщить наше решение командиру «Варяга».
У Руднева ни один мускул не дрогнул на лице, когда Бейли объявил о решении совета командиров. Впрочем, ощущая враждебность англичан, хоть и старательно прикрытую маской ледяной вежливости, он ждал чего-либо подобного. Правда, была еще надежда на командира «Паскаля»…
Руднев бросил короткий взгляд на Сэнеса: тот опустил голову, пальцы нервно постукивали по поверхности стола.
– Благодарю вас, господа, – в голосе Руднева прозвучала открытая насмешка. – Вы очень любезны. Но в вашем решении нет никакой надобности. Спокойно оставайтесь в Чемульпо. «Варяг» выйдет из порта и примет бой… Не могли бы вы проводить нас до нейтральных вод?
– Это невозможно. Это нарушение нейтралитета!
У Руднева кровь прилила к щекам:
– Вы так находите? Вы же хорошо знаете, что японцы атакуют «Варяг» в узкой бухте, как свора ночных грабителей… Однако о чем я говорю? Вы не измените решения, как и мы. Прорыв!
Сэнес порывисто подошел к Рудневу. В глазах стояли слезы, рука была жаркой:
– Так могут поступить настоящие моряки. Удачи вам, и… простите Францию.
Бейли решил, что самое время ему вмешаться. Он сделал любезное лицо. Такое, какое бывает у врача, обещающего скорое выздоровление смертельно больному.
– Вы нас неправильно поняли. Мы вовсе не отказываем вам в помощи. Разумеется, адмирал Уриу получит наш решительный протест, который умерит его пыл. Смею надеяться, что «Варяг» спокойно покинет пределы Чемульпо.
– Да, конечно, – усмехнулся Руднев. – Клочок бумаги для японского адмирала будет убедительнее ваших бронированных крейсеров рядом с «Варягом». Прощайте, господа!
Коммодор Бейли сдержал слово. Протест был написан им собственноручно. О, он был полон решительных фраз и укоров, призванных пробудить совесть японского командующего. Особенно замечательна была последняя строчка:
«И будем рады слышать ваше мнение по этому предмету».
Бейли был так любезен, что сообщил японцам и о намерении «Варяга» идти на прорыв.
Вернувшись на корабль, Руднев приказал собрать всех офицеров в кают-компанию.
– Господа! – обратился он к ним. – Не буду скрывать от вас всю тяжесть нашего положения. Адмирал Уриу требует, чтобы мы покинули порт. Иначе он нас атакует на якорной стоянке. Я хотел бы услышать ваше мнение.
– Позвольте, Всеволод Федорович, а корабли дружественных нам держав?
Руднев ответил как отрезал:
– Они ничего не предпримут. Итак, я жду.
Высказывались по чину и выслуге, начиная с младшего. И все сошлись на одном – прорываться. Закончил старший офицер капитан второго ранга Степанов.
– Если останемся в порту, шансов на спасение никаких. Значит, надо атаковать неприятельскую эскадру первыми. В случае же неудачи вести бой до последнего.
– Спасибо, господа. Иного не ждал. – Руднев поднялся, дав понять, что совещание окончено. – Прошу в предстоящем бою каждого офицера быть примером исполнения долга для низших чинов. Уверен в каждом, как в самом себе. Прошу разойтись по боевому расписанию.
Но прежде чем команда стала готовиться к бою, просвистали на обед. И только после обеда выстроили всех на верхней палубе. Ветер трепал длинные ленты матросских бескозырок, топорщил воротники с белыми полосками по краям – за Гангут, Чесму и Синоп – славу русского флота. Можно ли ее посрамить?
– Никаких разговоров о сдаче не может быть! Свято помните устав Петра Великого: «Корабли российские ни перед кем не должны спускать своего флага»! Мы будем сражаться до последней возможности! Исполняйте свои обязанности точно, спокойно, не торопясь, особенно комендоры, помня, что каждый снаряд должен нанести вред неприятелю!
Говорить капитан первого ранга кончил под крики «ура!», каких не слышал «Варяг» даже во время императорского смотра в Кронштадте.
…Стрелки швейцарских часов замерли на 11 часах 20 минутах. Руднев оставался спокоен, как может быть спокоен человек, твердо решивший все для себя.
– С якоря сниматься!
Загремела цепь. Двупалый якорь с размаху вошел в клюз, вниз полетела налипшая на нем морская живность, бурые водоросли.
– Малый вперед!
Под броневой палубой две смены кочегаров принялись скармливать прожорливым топкам первые тонны угля. Разгоняя загустевшую смазку, дернулись поршни паровых машин. Шатуны, изломавшись в суставах-подшипниках, навалились на вал. Оборот. Еще оборот. Алчно зачавкали сальники. Двухметровые бронзовые лопасти винта врубились в застоявшуюся воду, стянутую масляной пленкой. Пошли! Позади, в полутора кабельтовых, в струе крейсера держался «Кореец».
На соседних кораблях грянуло «ура!». Французы на «Паскале» обвисли на леерах. На корме, сверкая звонкой медью, оркестр играл русский гимн.
– Каково, Всеволод Федорович! Так недолго и крейсер перевернуть. – В глазах Беренса чуть приметно дрожала легкая насмешка. Было в этом ликовании на «Паскале» что-то чрезмерное. Будто «Варяг» выходил не на бой с превосходящими силами противника, а выкатывался на увеселительную прогулку.
– Что поделаешь, Евгений Андреевич, французы – народ темпераментный. Будем снисходительны к ним. Это от искренности. Кстати, что они кричат, не пойму?
– Желают нам удачи.
– Удачи? Это хорошо. В нашем положении и удача пригодится. Вот и «Тэлбот».
Беренс подкрутил окуляры бинокля и увидел ровные шеренги выстроившихся на палубе английских матросов.
– Если не ошибаюсь, на переднем мостике сам коммодор Бейли…
Бейли был в своей каюте, когда ему доложили о движении русских. Коммодор вскинул брови, сказал не без удивления:
– Я полагал, что господин Руднев более благоразумен. Лезть на противника, который впятеро сильнее… Да к тому же быть скованным в маневре… Здешний фарватер узкий, как клистирная трубка, камни и мели… Прикажите построить команду. Оркестр на бак. Придется проводить этих самоубийц.
Внутренними трапами Бейли поднялся на мостик. Старший офицер почтительно докладывал в спину:
– У итальянцев и французов – всеобщий восторг. Провожают русских как на распятие.
– Распятие? Надеюсь, в этом случае обойдется без воскрешения.
Офицеры на мостике сухо приветствовали командира. Бейли в кают-компании не жаловали: коммодор был неплохим моряком, но ему не хватало хороших манер. Лоск его был напускной, только-только прикрывавший невоспитанность. Лет сорок назад он не поднялся бы выше звания лейтенанта. Но сейчас иные времена: адмиралтейству нужны хваткие, грубые моряки, напоминающие «джентльменов удачи» времен королевы Елизаветы. Впрочем, догадываясь об отношении к себе большинства офицеров, Бейли платил им той же монетой.
– Господа, я не вижу необходимости в вашем пребывании на мостике. – Коммодор говорил отрывисто. – Прошу всех свободных от вахты разойтись.
Не поворачиваясь, Бейли откинул руку. Вестовой привычным жестом вложил в ладонь бинокль. «Варяг», оставляя за собой длинные усы бурунов, проходил мимо английского крейсера. У расчехленных орудий застыла прислуга. Жерла орудий, освобожденные от защитных пробок, пугали своими бездонными провалами. Бейли приподнял трубы бинокля, увидел стоящего на мостике Руднева. Парадный мундир, золото эполет, ордена. Коммодору вдруг захотелось увидеть выражение лица русского командира, но, как ни скрадывал двенадцатикратный бинокль расстояние, разглядеть ничего не удалось…
Бейли в досаде бросил бинокль на грудь.
– Безумцы, они действительно решились идти на прорыв!
Штурман «Тэлбота» сказал подчеркнуто сухо, ни к кому не обращаясь:
– Я посчитал бы за честь служить простым рулевым на корабле этих безумцев. Там по крайней мере не прощают подлости.
– Это ваше личное мнение?
– Надеюсь, не только. «Тэлбот» всегда славился настоящими моряками.
Это уже звучало как вызов. У Бейли от злости сплющились зрачки. Но чем сильнее он закипал внутри, тем спокойнее был внешне.
– Сомневаюсь, чтобы остальные разделяли это мнение. Впрочем, – коммодор смерил безжалостным взглядом штурмана, – впрочем, вас никто не удерживает на «Тэлботе». Пожалуйте рапорт. Что же касается настоящих моряков, то я ценю мужество, пусть даже оно и граничит с безумием. Прикажите играть русский гимн!
– Да, это определенно сам коммодор Бейли! – повторил лейтенант Беренс. – Желает счастливого плавания.
Руднев усмехнулся:
– Как это трогательно со стороны коммодора! Он ведь был так обеспокоен нашей задержкой в порту…
Он не договорил, осекся: совсем не время было злословить по поводу мнимых доброжелателей. Есть вещи и поважнее – бой! Взгляд уперся в счетчик лага:
– Прикажите прибавить еще десять оборотов.
– Есть прибавить десять оборотов!
Упругие струи дыма из труб, словно подрубленные, изломались, поползли вниз и в сторону.
– Всеволод Федорович, вижу японские корабли. Не пора ли перейти в боевую рубку? – предложил старший офицер.
– Да-да, – согласился Руднев. Но прежде чем уйти, он перегнулся через поручни мостика, посмотрел вниз, на палубу. В надраенной до зеркальности меди дробилось негреющее солнце, перекидывалась словами прислуга у орудий. Живая!
У Руднева запершило, защекотало в горле. Он вытащил платок, прокашлялся. Офицеры из вежливости отвернулись, будто ничего и не заметили.
– Идемте, господа. И пусть каждый свято выполнит свой долг.
По одному вошли в боевую рубку. В ней было тесно. Пространство со всех сторон сдавлено шестидюймовыми бронированными плитами, заставлено приборами, переговорными трубами. Ординарец Чибисов потянул на себя пластину стальной двери. Сминая резиновую прокладку, она плотно, как крышка табакерки, впечаталась в стену. Теперь командный пункт корабля был связан с командой хитросплетением переговорных труб, телефонами да двухметровым бронированным туннелем позади рубки – для посыльных и голосовой связи.
Через узкие смотровые щели с козырьками были видны силуэты японских крейсеров.
Наблюдатель торопливо доложил:
– Неприятель поднял сигнал: «Сдавайтесь на милость».
Мичман Ничволодов молодцевато взлетел на самую высоту – фор-марс, где находилась дальномерная станция номер два. Прежде чем припасть к окулярам дальномера, мичман скинул кожаные колпачки со стекол. Цейсовские линзы мерцали таинственным голубоватым светом. Ничволодов открыл ящик с принадлежностями, вытащил бархатку, меховые щетки – оптику обхаживали почище барышень. Выудил он и бутылку для спирта. Пустую.
У Графинюшки кровь ударила в голову. Чем протирать линзы? Одними меховыми помпошками начисто никогда не протрешь, все одно запотеют. Тогда станция станет рубить дистанцию – страх! Он лихорадочно обшарил взглядом трех матросов-дальномерщиков. Ну конечно, кто мог это сделать, как не Михеев. Ах, сволочь!
– Михеев, поди сюда!
Михеев подскочил, широко расставил ноги, ловя равновесие – на марсе покачивало.
– А ну дыхни!
– Да я…
Ничволодов не удержался, тряхнул матроса – у того только зубы лязгнули:
– Подлец!
– Да нешто я посмел бы. Выпить я горазд, правда… Но такое. Я же русский матрос.
– Ваше благородие, – перед мичманом вытянулся другой дальномерщик, – дозвольте обратиться. Пробка неплотно пригнана. Не иначе как спиртяга выдохся.
Ничволодов потрогал пробку. Качается. Бутылка, кувыркаясь, полетела с фок-мачты за борт.
– Ступай в перевязочный пункт и возьми спирту для дальномера. Скажи, я прошу. Быстро!
Михеев вернулся на станцию, осторожно, как младенца, прижимая к груди бутылку со спиртом.
– Протри линзы! – прикрикнул мичман. – Да легче, медведь косолапый. Это тебе не портовые девки – оптика!
Но Михеев на оптику уже не смотрел. Лицо его было повернуто в сторону. Голос вздрагивал от возмущения:
– Смотрите! Японцы сигнал выбросили, без боя сдаваться предлагают.
Контр-адмирал Уриу ждал ответа, в волнении покусывая губы.
– Что там русские?
– Не отвечают.
Прошла еще минута. Пусто. Адмирал не поверил. Сам облазил взглядом все реи «Варяга». Да что они, в самом деле вздумали драться?
Японская эскадра по своей огневой мощи в пять раз превосходила «Варяг» и «Кореец». Но и этого мало. Японские снаряды были начинены шимозой – взрывчатым веществом, превосходящим в пять раз русский пироксилин, залитый в снаряды. Но и этого мало. На царском флоте отдавали предпочтение бронебойным снарядам с тугими запальными трубками. Такой снаряд должен был пробить броневой пояс неприятельского корабля и взорваться внутри. Японцы ставили на снаряды чувствительные запальные трубки, взрывавшиеся даже от удара о поверхность моря. И они будут взрываться, осыпая прислугу и комендоров, открыто стоявших у орудий, осколочным градом. Это уже была не арифметическая – геометрическая прогрессия превосходства. И все же…
– Может быть, русские спустят флаг после первых выстрелов? И пока не делают этого из приличия?
Контр-адмирал покосился на командира «Нанивы».
– Передайте на «Асаму»: пусть дадут пристрелочный выстрел.
– Есть!
С «Асамы» ударило шестидюймовое орудие. Всплеск обозначился далеко за кормой «Варяга». Перелет.
– Что русские?
– Молчат.
Уриу протяжно вздохнул. Было бы совсем неплохо начать кампанию с захвата русского крейсера. Адмирал Того прав: такое известие не прошло бы мимо внимания божественного Тенно – императора, а имена первых победителей хорошо западают в память. Проклято упорство русских. Ослиное. Они за него поплатятся!
– Еще один!
На этот раз японцы положили пристрелочный снаряд почти точно. Водяной гейзер вырос из-под самого борта «Варяга» и, подрезанный ветром, обрушился на комендоров третьего орудия. Алешка Козинцев вытер бескозыркой соленые капли с лица.
– Все целы? Ну, братцы, со вторым вас крещением. Жаль только, на том свете не зачтется. Поп-то японский!
На левом плутонге не удержались, грохнули. Они еще смеялись!
На мачте «Нанивы» затрепетали сигнальные флаги. Крейсер сообщал остальным судам расстояние до русских. Матросы оборвали смех. Козинцев припал к opудию, крикнул срывающимся голосом:
– Сейчас вдарят!
Залп главного калибра японской эскадры разодрал сдавленный небом и морем воздух. Часы показывали 11 часов 45 минут.
В боевой рубке спокойно. С первыми выстрелами всю суету как волной смыло: осталась трезвость мысли и холодная злость, без которой ни один бой не выиграть.
Руднев привычно одернул мундир. Тяжелые эполеты в желтом мерцании ламп отливали золотым шитьем, стойка воротника подпирала шею. Золотые ножны кортика колотились о бедро. На груди звенела колодка с орденами. Так повелось испокон. В лучшем – на парад и на смерть.
– Японцы начали, Всеволод Федорович.
– Вижу. Проследите, чтобы о всех попаданиях в «Варяг» сообщали в рубку незамедлительно. Это крайне важно.
Второй снаряд упал совсем рядом, подняв фонтан воды. В прорезь рубки – не ослышались ли? – залетел смех.
– Весело помирать собрались наши матросы.
Руднев не согласился,
– Почему помирать? Драться.
– Не пора ли и нам начинать пристрелку?
– Пора. – Руднев снял фуражку, оголив высокий, исчерченный морщинами лоб. Перекрестился. – Ну, с богом. Поднять боевые флаги!
Маленькие комочки быстро заскользили по фалам и вдруг развернулись, забились в мускулистом подхвате ветра. На «Корейце» продублировали, и вот уже корабли взывали: «К бою!»
– Эй, на дальномере! Давай дистанцию.
На раскачивающемся марсе – как в вороньем гнезде – дальномерщик Михеев вдавил глаз в присоску оптики. От волнения изображение двоилось, тело на пронизывающем ветру пробивал пот. Успевай только поворачиваться.
В паутине делений путались вентиляционные трубы «Асамы», жадно всасывающие широкими раструбами воздух. Влупить бы им под основание, чтоб задохнулись топки!
– До головного – сорок четыре кабельтовых! – крикнул мичман Ничволодов.
В боевой рубке помедлили – японские снаряды уже кучно ложились вокруг «Варяга». Потом последовала команда: «Огонь!»
Рука комендора Алешки Козинцева, подчиняясь резкому выкрику плутонгового командира, послушно закрутила маховик вертикальной наводки. Хобот шестидюймовки пополз вниз, укорачивая тень на палубе. Рядом чавкнул затвор, заглатывая снаряд с красным – бронебойным – околышком. Теперь только бы не забыть, раззявить рот пошире и покрепче ладонями сдавить уши.
– Огонь!
Отдача, хотя и смягченная откатником, встряхнула орудие.
– Недолет! – выругался мичман Губонин. – Ах, Графинюшка, попадись мне. Здесь же все 45 кабельтовых!
Алешка, морщась как от зубной боли, крутанул маховик на два оборота. Промах переживал почти физически, будто сам недобросил двухпудовый снаряд.
– Сейчас-сейчас, – шептал матрос, подгоняя вертикальную наводку под дистанцию. – Готово!
Заряжающий бросил новый снаряд в казенник. Стук запоров замка. Рот – шире. Лицо отвернуть от панели.
– Огонь!
На «Асаме» полетела вниз вентиляционная труба.
– Молодцы, ребята! В самую рожу адмиралу Уриу заехали! – крикнул Козинцев.
– Ура-а-а!
Японский снаряд подловил всех в этом радостном крике. Разметал в щепки катер, щедро сыпанул осколками. Алешка вмялся затылком в станину, выворачивая руку – пальцы точно примерзли к механизму наводки, – стал оседать на палубу. Боль от вывернутой руки и привела в сознание. Рванул на вороте тельняшку. Шатаясь, поднялся. Из дыма вывалился мичман Губонин. Лицо известковое, прижатая к колену ладонь мяла складку брюк – меж пальцев бежала кровь. Выдавил:
– Есть кто живой? Отзовись! – И, не дождавшись ответа, повалился со стоном.
– Санитара! – Алексею казалось, что он надрывался в пронзительном крике, но из разъеденного угаром и ядовитыми газами горла вырывался бессвязный хрип.
Прибежали санитары. Мичману сунули под нос склянку с нашатырем. Он пришел в себя, сгоряча сплюнул:
– Да что ты меня как институтскую барышню! – Но сам носом, как в рюмку, – в склянку и вдыхал, вдыхал, до одурения.
– Ваше благородие, вам надо в лазарет, на перевязку, – сказал санитар, распарывая брючину на раненой ноге. – Сейчас носильщики подойдут.
– Перевязывай здесь! Козинцев, орудие цело?
Алешка потянул рукоять затвора.
– Заело.
– Давай вместе!
Губонин оттолкнул носильщиков, поднялся – откуда только силы взялись! Навалились. От нечеловеческого напряжения уплывало сознание.
– Давай!
Замок, клацнув вывернутыми запорами, открылся. Обессиленный Губонин лег животом на палубу. Прямо в лужи крови. И, подняв голову, стал командовать:
– Козинцев, на место! Только бы не разорвало! Огонь!..
Тридцатимильный фарватер Чемульпо – узкий и извилистый. Справа – прибрежные мели, слева – гряда подводных камней. Адмирал Уриу, выбрав это место для встречи с русским крейсером, рассчитал точно. «Варягу» не сманеврировать, не увернуться от настильного залпа. Спасение в одном – в скорости. Только вперед, только в прорыв!
Стрелка машинного телеграфа мелко вздрагивала на секторе «Самый полный». В стальных внутренностях корабля надрывались черные, как тропическая ночь, кочегары. Боя они не видели. Они вообще ничего не видели, кроме облитого водой угля на совке лопаты и огнедышащих, прожорливых пастей топок.
– Как бы «Кореец» не отстал, Всеволод Федорович! – обеспокоился Беренс.
– Запросите, как у них там? – приказал Руднев. Через несколько минут доложили:
– В «Корейца» попаданий нет. Но, кажется, они на пределе. Машины у них ни к черту.
– Беляев ни за что в этом не сознается. Он и так считает, что связывает нас по рукам и ногам. Как прорвемся, придется сбавить ход.
Японцы пристрелялись. Были попадания в борт, орудийную палубу. Шестидюймовый снаряд разорвался на марсе. Михеев чудом спасся: осколки до неузнаваемости искрошили его товарищей. Его же долю принял на себя дальномер. Когда Михеев очнулся, первое, что увидел, покореженную трубу с разбитыми чечевицами-линзами.
– Братцы, где вы, братцы? – не веря ни в свое спасение, ни в гибель товарищей, звал матрос. – Отзовитесь, братцы!
Молчание. Михеев, натыкаясь на исковерканное, вырванное из гнезда железо, на еще теплые осколки с режущими краями, пополз по накренившейся площадке. Вдруг ладонь ткнулась во что-то липкое, мягкое. Холодея, посмотрел вниз: то была оторванная почти по локоть рука. И на пальце этой оторванной руки поблескивало тяжелое платиновое кольцо. Больше ничего, ровным счетом ничего от Графинюшки не осталось.
С уничтожением дальномерной станции номер два «Варяг» словно на один глаз ослеп. Теперь вся надежда была на дальномерщиков первой станции. Им бы не подкачать – бой вступал в решающую фазу, когда корабли противников сходились до минимума.
Один за другим умолкали орудия левого борта. Японские снаряды фугасного действия наносили страшные опустошения. Пожарные партии с трудом справлялись с бушевавшим огнем.
– Большие потери среди комендоров и прислуги. Есть даже раненые… щепками от разбитых вельботов! – доложил старший офицер Степанов. Он только что вернулся с палубы и теперь никак не мог унять учащенное дыхание. – Но какова крепость духа, Всеволод Федорович! Выше всяких похвал. Раненые отказываются покидать орудия.
– В мужестве матросов не сомневался, – ответил Руднев и болезненно поморщился. Сколько раз он говорил, что в современной войне прислугу надо прятать под броневые колпаки или хотя бы за щиты. Но в морском штабе многие мыслили еще категориями парусного флота.
– На подачу патронов встали люди из пожарных партий, – продолжал докладывать Степанов.
– Но кто будет тушить пожары?
– Матросы их сами отрядили. Сказали – справятся, а у прислуги и так много выбитых. Я разрешил.
Руднев впервые за время боя позволил себе отвлечься. Он оторвал взгляд от смотровой щели, промокнул платком вспотевший лоб и виски. Под кожей мелко пульсировала жилка. Не от усталости – ее еще не было, – от возмущения. Вспомнил вдруг, что этих матросов его предшественник, первый командир «Варяга» Бэр, смел называть быдлом! Гнусность, какая гнусность!
– Сергей Васильевич! – Руднев обернулся к старшему артиллеристу лейтенанту Зарубаеву. – Передайте комендорам. Я прошу, слышите, прошу усилить огонь…
Его оборвали – один за другим – два выкрика.
– Орудие номер три! Попадание!
– Сбит грот-марс, поврежден левый мостик! Дальномерная станция номер один разбита!
Теперь центральный артиллерийский пост ослеп на оба глаза. На орудиях оптических прицелов не было. Каждый наводчик целился по старинке – прищуриваясь. И попадали!
Санитар Мишка Ушаков скатился по переплетению трапов в самую преисподнюю – к топкам. Принюхался: если у них было попадание, то должно быть полно газов. Но нет, ничего. Видно, все уже всосало в сетки вытяжной вентиляции. Тогда можно и оглядеться.
Спины «духов» – кочегаров матово отсвечивали потом, на черных лицах блестели глаза.
– Эй, братцы, кто тут раненый?
Кочегары сновали, не обращая внимания на санитара. От угольных ям – к топкам, от топок – к угольным ямам. И все в духоте, в спертом, прокаленном воздухе, в безвестности. Шум боя докатывался сюда так, будто кто-то огромной кувалдой молотил по листу железа. А бросать уголь надо было умеючи – подальше и поровней, чтобы бившийся в неукротимой ярости огонь на лету пожирал его, окатывал стенки котлов палящим жаром.
– Стойте же! – Ушаков, как рак клешней, вцепился в штанину пробегавшего кочегара. – Никак Семен? Есть раненые?
Семен Позднев, кочегар второй статьи, шлепнул Ушакова по плечу. На матроске отпечаталась широкая пятерня.
– Протри глаза! Пока бог миловал. В бортовую яму один снаряд залетел, да там и издох. Бинты есть? Дай-ка.
Позднев растормошил моток бинта и стал вытирать лицо.
– Очумел? – возмутился Ушаков. – Это для раненых.
– Не шуми. Сил никаких нет. Пот едучий – все глаза выело. – Кочегар оттянул красное веко, пожаловался: – Угольщики «чернослив» подсунули хуже некуда.
Ушаков широко раскрыл сумку:
– Разбирайте, братцы, если так. У вас тут как в аду!
Но Ушаков ошибался. Ад начался спустя минут десять, когда японский снаряд своротил вентиляцию в третьей кочегарке. Нагнетавший воздух мотор захлебнулся. Столбик термометра, как взнузданный, быстро пополз вверх. Пот уже не каплями – черными ручьями катился по телу. От напряжения люди падали в обморок.
– Совсем плохо! По одному – быстро наверх, – разрешил Солдатов. – Отдышался две минуты – и вниз!
– Две минуты жирно, одной хватит!
Подъем и спуск – от минуты ничего не остается. Но – полжизни за глоток свежего воздуха.
…Семен Позднев высунулся по пояс из люка и чуть было не грохнулся вниз. От упругой свежести помутнело в голове. Матрос вцепился в комингс – порожек вокруг люка. Держись! С каждым вздохом одурь проходила. Сейчас еще глоток – и к топкам. Вдруг увидел: перевернута беседка с рассыпавшимися снарядами, а рядом пылает сброшенный с шлюп-балки вельбот. Еще немного – и взрыв.
Нет, шутишь! Мускулы пружинисто вытолкнули кочегара на палубу. Хлесткий ветер облапил разгоряченное тело, выбил озноб по коже. Ничего, сейчас станет жарко. Раскаленные головки снарядов до кости прожигали ладонь. Мелькнуло: как шуровать потом у топки с такими руками? Но отвечать даже самому себе было некогда. Еще один снаряд – и за борт. Теперь сбить пламя. Позднев обернулся, но никого из пожарной партии рядом не было. Разозлился, стащил с себя парусиновые штаны и стал хлестать ими по горящему дереву. Ноги выкаблучивали невиданный танец – ступни жгло через подошвы. По спине перекатывались мышцы, вздувая роскошную татуировку: «Помни Бискай!» Ах, не пристало русскому матросу стоять перед неприятелем в исподнем. Но если так вышло, пусть лицезреют зад!
Оттанцевав свой дикарский танец, отскочил, осмотрелся. Вроде все! Ноги в штаны, веревка – вместо пояса – затянулась морским узлом на животе. Парусина штанов тлела. Прежде чем нырнуть вниз, матрос бросил прощальный взгляд вокруг. Крейсер «Асама» корчился от попаданий. Ветер срывал пену с волн. «Кореец» шел весь в дыму.
«Кореец» в начале боя был обречен на… неучастие. Его два устаревших восьмидюймовых орудия – крупнее, чем на «Варяге», – молчали, бессильные добросить снаряды до противника. Собственно, несколько выстрелов на пределе было сделано, но снаряды легли с большим недолетом. Приходилось ждать, когда сократится дистанция. Японцы это знали и на «Кореец» не растрачивались.
На «Варяге» стреляли, умирали, тушили пожары, захлебывались в собственной крови, но дрались. На «Корейце» страдали от своей немощи. И неизвестно, кому было хуже – тем, кто жаждал боя или кто жил в нем.
Капитан второго ранга Беляев стоял на переднем мостике. Лицо его было сосредоточенно, хмуро. Оттого обильная седина казалась жестче, запавшие глаза – суровее. При каждом попадании в «Варяг» он морщился, словно ему было больно.
– Проклятая участь. Хоть бы часть огня взять на себя. Пусть безответно, но взять!
– Зачем японцам разбрасываться, Григорий Павлович? – отозвался лейтенант фон Крампт. – Они все делают разумно. Разумно и грамотно. Кто бы мог ожидать такое от японцев!
– Вас, кажется, это приятно удивило?
– Простите, Григорий Павлович, но я привык отдавать должное противнику. Готов даже уважать, восхищаться им.
– Уважать?! Восхищаться?! Адмиралом, который норовит ударить исподтишка? Нет, увольте. Эта эскадра достойна лишь одного: быть разбитой или рассеянной.
Фон Крампт не пытался даже скрыть своей усмешки:
– Похоже, получается пока наоборот. Нам еще везет, что адмирал Уриу не обращает на нас внимания.
Беляев внимательно, будто впервые, посмотрел на сказавшего это офицера. Лощен, гладко выбрит, глаза умные, замороженные. Он всегда был доволен им – порядок на судне держался безукоризненно, а вот сейчас словно что-то надломилось.
– Неужели вы не понимаете, что это гадко! – Беляев поднял голос и тотчас оборвал его: не хватало, чтобы их слышали нижние чины.
– Позвольте не согласиться с вами. Мы ведь не уклоняемся от боя.
Капитан «Корейца» ничего не ответил, отвернулся. Черт с ним! В конце концов, главное сейчас – помочь «Варягу».
«Корейцу» еще молчать минут пятнадцать. Потом ударят и его орудия.
– Снаряды, снаряды давай! – кричал комендор Прокопий Клименко.
Рядом оказался дальномерщик Мишка Михеев. Лицо – неузнаваемая маска, губы трясутся:
– Сейчас на баке всех подносчиков искрошило.
Клименко узловатыми пальцами вцепился в ворот тельняшки Михеева, тряхнул так, что у того зубы щелкнули:
– Не ныть, Мишка! Слышь? Не ныть!
Вдвоем побежали к выходу элеватора. Подъемник исправно выкинул наверх беседку. В каждой беседке, как стаканы в подстаканниках, стояли четыре снаряда – пуды металла и пироксилина. Взвалили беседку на тележку, покатили.
– Не ной! – скрежетал зубами Клименко. – Сейчас поквитаемся!
Японский снаряд рванул у самой тумбы орудия. В огненном шквале, казалось, ничего не могло уцелеть. Взрывная волна бросила старшего комендора на палубу. Сладковатый запах шимахи набился в легкие. Клименко с трудом поднялся, мотнул чугунной головой:
– Мишка, где ты?
Михеева нигде не было. Только перебитый леер змеился на палубе. Клименко глянул за борт. Зеленые воды были изрезаны скорбными морщинами волн. По ним прыгала бескозырка Михеева. С гребешка на гребешок. Словно и не было матроса.
Клименко подавил вздох, покатил тележку один. Но почему молчит его орудие? Не может быть, чтобы там никого не осталось в живых. Не может быть!
Может! Прислуга была поголовно выбита. На спонтоне – выступающей площадке под орудием – хлюпала кровь. Но 152-миллиметровое орудие – не чудо ли? – еще исправно. А он, старший комендор Прокопий Клименко, жив.
Прокопий вогнал снаряд в казенник. Хотел перейти к механизмам наводки, но к нему уже шел, пошатываясь, Козинцев.
– У нас откатник полетел. Не повезло! Давай на наводку стану. Только учти, у меня рука перебита.
В 12.05 «Варяг» был на траверзе острова Иодольми.
