Текст книги "Приключения 1986"
Автор книги: Олег Кузнецов
Соавторы: Николай Самвелян,Анатолий Селиванов,Игорь Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Там – другой человек.
В общем, человек как человек. Лицо открытое, цветом бледноватое, городское; правда, из-под полушубка виднеется стоячий, с красным кантом ворот офицерского кителя, но это ничего, зато ружье у незнакомца в чехле за спиной. Ясное дело, приезжий какой-то, олух неотесанный, заблудился, будет дорогу спрашивать.
Но ничего такого не спросил приезжий, а сделал вдруг нечто несообразное: рыскнул к висевшему на кусте старинному, с граненым стволом ружью и, завладев им и мгновенно проверив, заряжено ли оно (оно оказалось заряженным), попросил завораживающе любезным тоном:
– Ножик, пожалуйста, бросьте.
Измазанная кровью рука Щапова по-боевому сжала финку, но под ружейным прицелом он сразу же одумался. Небрежно поигрывая финкой, спросил:
– А коли не брошу, что будет?
– А это смотря по тому, чем у вас патрон начинен – пулей или дробью.
– Хватило бы и дроби, – вздохнул Щапов, настороженно поглядывая на черное дульное отверстие. – Однако пуля там, круглая. Неужто так и пальнешь в меня, в живого? Это ж какую нечеловеческую злобу надо иметь!
– А я – в ногу.
– В ногу тоже больно, – качнул головой Щапов и нехотя выронил финку; сверкнув, она аккуратно воткнулась в снег. – И откуда ты на мою голову навязался? Чего я тебе такого сделал? Стоял себе… Никого, кажись, не трогал…
– Заповедник здесь, а вы оленуху убили, причем, кажется, стельную. Придется ответ держать, по закону.
– Еще и заповедник какой-то… Впервой слышу… – И вдруг закричал, мгновенно налившись гневом: – А ты кто такой?! Ты какое имеешь право нападать на мирного человека?!
– Я директор заповедника. Предъявите документы.
– Документы… Без надобности они нам… – смиряясь и оттягивая время, пробормотал Щапов. – Виноватый я, ну… Бес попутал. Нечаянно я ее – думал, волк. Бежит, я – пах! Оно возьми и попади. Буквально само стрельнуло! Отпусти, начальник, а? И ее себе возьмешь, и ружье, так и быть, забирай и пользуйся – неплохое ружьишко…
– Ладно. Хватит трепаться. В Терново пойдем, разобраться надо, что вы за личность.
В путь пустились в таком порядке: впереди впряженный в веревочную лямку Щапов тащил оленью тушу; сзади – угрюмо молчаливый Белов с ружьем наперевес. То и дело Щапов досадливо качал головой: «Ай-я-яй, ну и ну!..» Ничего хорошего ему не сулил неожиданный поворот событий. Он, наконец, остановился, обернулся к Белову:
– Отпусти, начальник! Христом-богом прошу! Хошь, на колени стану? Отпусти! Откроюсь я тебе… Из заключения иду. Все свое отсидел, домой пробираюсь, детишки у меня, ждут, поди… А тут вот чуть с голоду не помер, в тайге-то. Ну, шлепнул эту… Ты сам рассуди, каково мне теперь перед властями оказаться? И старое припомнят, и новое припаяют. А ведь не вор я и не бандит, за бабу страдал, за ревность. Эх! Это из-за двух-то пудов мяса!
Кажется, поверил Белов. Вроде бы сочувствием или сожалением покривилось его лицо. Но словами не слишком-то обнадежил Щапова:
– Не в тюрьму же я вас веду. В Тернове тюрьмы нет. Вот выясню личность, адрес, составлю протокол и отпущу. Поступите работать и заплатите штраф за оленуху.
– А какая тебе польза от штрафа? Чай, весь его в государство сдашь. Ты меня лучше отпусти, поверь моему слову – да вот ни в жизнь ни одного человека не обманул! – и я приду к тебе сам и по-тихому тебе вручу… Да я, хошь, самородок тебе преподнесу, сто двадцать три грамма, у меня в верном месте припрятан! Еще корень женьшень дам, на перваке, в бутылочке настоян. От него во как твое здоровье поднимется…
– Ну и тип, – криво усмехнулся Белов. – Ну, нечего, шагай.
Снова тронулись.
И вдруг глаза Захара Щапова засветились.
Казалось бы, что особенного: на кусте ветка надломлена. И все же с определенным смыслом, даже как бы настойчиво, ее ошкуренный конец указывал вперед и чуть левей. А там – еще одна точно так же направленная неизвестной рукой ветка…
Щапов осторожно оглянулся: заметил конвоир или нет? Тот идет задумавшись, ничего он не заметил. Однако внимания, хват этакий, не теряет.
– Идите прямо. Что это вас все влево заносит?
– Тут тропка оленья, тащить малость полегче. Замаялся я…
Белов уступил, смолчал; заинтересовался укрытой снегом тропкой, действительно, есть здесь хоженый звериный путь, видимо, водопой близко…
Через минуту – новый знак, тонкая, неестественно прямая линия, как бы прочерченная по снегу поперек звериной тропы. А дальше – просвет, и угадывался близкий овражий склон…
В трех шагах от странной линии Щапов скинул с плеча веревочную петлю и, как-то нелепо подпрыгнув, чем немало удивил конвоира, дал стрекача.
– Эй, охотничек, ты у меня не балуй! – крикнул сзади Белов и, перемахнув через оставленную на тропе оленью тушу, бросился за Щаповым. Он, пожалуй, так ему, по крайней мере, показалось, был уже близок к то-му, чтобы схватить беглеца за шиворот, как вдруг его нога за что-то зацепилась.
Упасть он не успел. Конечно, никакая не линия чернела там, на снегу. То была тонкая проволока, одним концом привязанная к концу дерева, а другим тянувшаяся к огромному, словно для рук великана, настороженному луку. Именно за проволоку и зацепил Георгий Андреевич, и жуткая конструкция сработала: прыснул в сторону костяной колышек-сторожок, удерживавший тяжелую, с кованым наконечником стрелу, и она, стремительная, как молния, со страшной силой толкнула зоолога в плечо. Выпущенное из рук ружье полетело в одну сторону, шапка – в другую, самого же Белова, буквально сбитого влет, швырнуло к дереву и пригвоздило к корявому стволу. Ударившись головой, он потерял сознание.
К счастью для пострадавшего, Щапов так и не увидел всех последствий своей хитрости. Кубарем скатившись в сумрачный распадок, он ухнул в незамерзшую бочажину стекавшего по каменным террасам ручья. Выбравшись, заметался, весь с головы до ног мокрый, не зная, в какую сторону податься, и со страхом посматривая вверх, где вот-вот мог появиться этот опасный директор. В конце концов кинулся вдоль по ручью.
В это же самое время запряженная в дровни мохнатая лошаденка свернула с малоезженой лесной дороги на целик. Правила лошаденкой молодая женщина: большеглазая, с длинными ресницами, пылко румяная и вся налитая – кровь с молоком. Рабочая одежда (шерстяной платок, ватник, перепоясанный ремнем) не портила этой зрелой красоты. Настораживало лишь выражение лица красавицы – озабоченное, с примесью раздражения, какое овладевает властными натурами, когда они вынуждены делать то, что им не нравится.
Не слишком утруждаясь выбором дороги, чтобы хоть немного облегчить лошади передвижение по трущобистой, с пнями и грудами сушняка местности, возница вскоре достигла того самого места, где Белов задержал браконьера. Небольшой штабелек метровок указывал, что тут было что-то вроде вдовьей делянки.
Сдернув рукавичку и сунув в рот пальцы, женщина посвистела – два раза протяжно и один раз коротко. Никаких ответных звуков не последовало.
Прождав некоторое время понапрасну, женщина что-то с возмущением пробормотала, извлекла из-под охапки сена увесистый полотняный мешочек и вроде как намерилась приступить к погрузке дров, с которой, раз уж никто на ее призыв не явился, ей предстояло справиться в одиночку. И только тут ее внимание привлекли следы и капли крови.
Явно испугавшись, женщина дернула вожжи, чтобы поскорей развернуть сани, но тотчас одумалась: прикрыла холщовый мешочек сеном и, уже почти спокойно причмокнув, направила лошадь прямо по следам, напряженно всматриваясь вперед.
Вскоре стали попадаться сломанные ветки. Злосчастное дерево впереди. Человек, пришпиленный к нему, ворочался, постанывал, пытался освободиться.
Женщина спрыгнула с саней и, подбежав к пленнику, воскликнула:
– Какой красивенький попался!
Она решительно налегла на стрелу, затем быстро и ловко освободила жертву от полушубка и кителя, на рану наложила отыскавшуюся в кармане тряпицу. Только после этого, немного отступив, сказала с изумлением:
– А ведь у нас в Тернове таких не было и нет!
– Теперь будут. Директором я к вам.
– Так это вы, который самый-самый? Из Москвы? Интересно как! А я, стало быть, будто сердцем учуяла: навстречу выехала. Прокачу нового директора!
– Прямо-таки везет с транспортом…
– Транспорт это что! Под самострел залезть да живехоньким выбраться – вот где везет так везет. Ведь он, окаянный, изюбря насквозь прошибает.
Познакомились. Оказалось, женщину зовут Татьяной Спиридоновной, в управлении заповедника она и счетовод, и кассир, и вообще всем канцелярским делам голова. Уложили на санки вещи Белова и тушу оленухи. Георгий Андреевич отыскал в снегу отлетевшую в сторону одностволку браконьера и тоже присоединил к поклаже.
Невелик поселок Терново: домов пятнадцать или двадцать, есть заколоченные, давно заброшенные. И самый внимательный глаз не найдет здесь признаков маломальской планировки, хотя бы традиционной, российской, когда застройки делают в линию. Здесь видна постоянная борьба человека и тайги, борьба, как говорится, с переменным успехом: то тайга уступит, то человек, смирив гордыню, сам к тайге приноравливается. Стоят избы: одна фасадом на юг смотрит, другая – на восток, одна к плотной хвойной стене, словно бы спиной к печке, прижалась, тепла ищет, другая, наоборот, отринула от себя тайгу, держит ее на почтительном расстоянии, и на ровной демаркационной площади – огород.
На угорье, несколько на отшибе поселка, умостилось управление заповедника – длинное рубленое строение с большими не по-здешнему окнами – и кое-какие принадлежащие ему же хозяйственные постройки. Если судить по свежести строительного материала, управлению не больше пяти-шести лет, но и за этот срок тайга успела возвратить себе расчищенное вокруг него место: уже довольно крупные деревца и кустарники вплотную подступили к бревенчатым стенам.
Распрямившись, напряженно озираясь по сторонам, въезжал в Терново Георгий Андреевич Белов. Что говорила, посмеиваясь и понукая лошадь, Татьяна – он не слышал. Со стесненным сердцем примеривал себя к медвежьему углу, в котором жить и работать.
Не слыша никаких указаний призадумавшегося седока, Татьяна не поехала к управлению, повернула к самой, пожалуй, добротной избе поселка, к своей.
– Милости прошу ко мне.
Между тем в избе напротив две старушонки прилипли к окну.
– Гляди, Трофимовна! Царица небесная! Танька мущину себе привезла! А ведь давесь лошадь брала, дров, говорит, привезть!
– Дров! Ты и поверила! За мущиной и ездила, встречать, стало быть. И давесь видать было: что-то да не так! Уж я Таньку наскрозь вижу – ловкая, хитрющая. Она с самого сызмальства все такая.
– Ишь, цельного зверя приперли. Попируют!.. Пойти, что ли? Должок за Танькой…
– Погоди, Матвевна. Что-то да не так!
Татьяна с радушным видом повела было гостя к крыльцу, но он, остановившись, что-то сказал ей, ткнув пальцем сначала в сторону туши, потом в сторону управления заповедника. Татьяна, разочарованно пожав плечами, подозвала вертевшегося неподалеку мальчишку. Тот, подхватив вожжи, погнал лошадь прочь. Вновь просияв, на этот раз, пожалуй, с долей притворства, Татьяна повела приезжего в дом.
– Гляжу я, хворый он, не иначе, – разочарованно сказала та из старух, которая упоминала о должке. – И с лица бледноват, и одежа драная… Лядащий. Небось бродяга какой неуместный.
– Ну, не так чтобы уж очень, – согласилась подруга. – А и где его и возьмешь нынче, хорошего? Чай, воевали, хороших поубивало. Нынче молодая баба инвалиду рада.
– Наша Танька все одно не осекется. Она себе енарала подцепит.
– Подцепила бы, да ее воли теперь мало осталось: того и гляди, Захарка, муженек любезный, заявится. У него небось и срок тюремный кончается – не век же ему на лесоповале дрогнуть. Он ей ужо покажет!
– Окстись, Трофимовна! Захарку, варнака неугомонного, к ночи поминаешь!
Между тем Татьяна Щапова получше, чем старухи, разглядела приезжего. Не «лядащий», не «бродяга» сидел в ее доме, а мужчина красивый да любезный и, что немаловажно, одинокий. (Этот факт она, конечно же, установила в первую очередь, еще в дороге.) Серьезные планы относительно Георгия Андреевича созрели у молодой женщины, и она уже приступила к их исполнению: светлое платье, сшитое по последней моде, с плечиками, достала из шкафа и надела, губы подкрасила и кинула на стол красивую скатерть.
– Хороший у вас дом, хорошо живете, уютно, – сказал Белов.
– Дом-то еще отец строил. Сам почти и не попользовался, мне в наследство оставил. Объездчиком он работал в заповеднике, лихой был охотник, да вот с медведем на берлоге не поладили. Тут и произошло все, недалече. В Тополинках, место такое есть.
Белов сочувственно покачал головой и вдруг нахмурился. Спросил нерешительно, немного даже заикаясь:
– В-выходит, в заповеднике охотился?
– Почто же ему было от своих угодий дальних краев искать? – беспечно подивилась Татьяна.
Смолчал Белов, только вздохнул. Хозяйка между тем, о планах своих не забывая, ловко хлопотала у стола.
– Нас теперь в Тернове двое таких-то – вы да я.
– Это каких же «таких»?
– Красивых да одиноких.
– Ну что вы. Есть, как я заметил, и другие, – немного смутился Белов.
– Другие – фу! Грубость одна, и посмотреть не на что. Я-то, между прочим, городская: в Рудном на главной улице жила.
– Да, это чувствуется, – с натугой слюбезничал Белов.
Что-то скрипнуло. Георгий Андреевич машинально повернул голову. Оказалось, сама по себе приоткрылась дверца шкафа, второпях не запертая Татьяной. Приличия ради Белов поспешил отвести глаза в сторону, но уж было поздно: содержимое шкафа, как на фотографии, отпечаталось в его сознании. Связки пушнины висели в шкафу: отдельно большая связка беличьих шкурок и на самом виду – две огневки, куница, чернью отливающий соболь, еще что-то…
Белов вскочил, стремительно отошел к окну; невидяще уставясь на улицу, зло проскрежетал: «Только тигра не хватает!» А когда обернулся, дверца шкафа оказалась плотно закрытой.
Между тем улица поселка, верней некое подобие улицы, словно бы, в свою очередь, тоже приготовила Георгию Андреевичу достойное внимания зрелище. Вначале пробежали, поигрывая между собой, три собаки. Потом четверо подростков, все с ружьями, появились на дороге.
– Да что же это такое, ч-черт! – ошалело сказал Белов.
– Где? Это? А это ребятишки на охоту наладились, – тоже подойдя к окну, пояснила Татьяна. – В школе они в Ваулове учатся, а на воскресенье их дед Огадаев на лошади домой привозит. Ишь, дело к вечеру, а им пострелять невтерпеж. В духоте-то, поди, в школьной намаялись. И ведь не убьют-то никого, один шум от них. Да хоть к тайге привыкают, и то дело.
– Ну, знаете!
С неподобающей для директорского достоинства поспешностью Белов выскочил из дома. Озадаченная Татьяна прильнула к окну.
– Эй, ребятки, а ну-ка стойте!
Немного запыхавшись, он нагнал охотничью компанию. Четыре пары глаз с холодным достоинством уставились на неизвестного.
– Вы куда собрались?
– На кудыкины горы, вот куда, – с досадой огрызнулся один из мальчишек. – У охотников разве так спрашивают? Всю удачу закудыкал, хоть домой вертайся!
– Вот это самое я вам и хотел предложить. Возвращайтесь, ребята. Вы же знаете, здесь заповедник, всякая охота запрещена.
– Чего-чего? Заповедник – это когда было! В старинные года!
– Вернитесь, ребята. Иначе я отберу у вас ружья, а родителей оштрафую.
После этих слов мальчишки быстро произвели кое-какие маневры – кто отодвинулся, кто боком повернулся – встали, в общем, так, чтобы Белову не дотянуться до оружия. «Тоже выискался!» – «Чего захотел!» – Эти и другие менее внятные возгласы сопровождали передвижения мальчишек.
– А ну, сдать оружие!
Юные браконьеры опешили. Уже не какой-то чужак, нездешний прохожий, по недомыслию лезущий не в свое дело, стоял перед ними. Увидели офицера, командира, и с какой сталью в голосе! Белов решительно шагнул, тронул берданку ближайшего паренька.
– Не тронь! Не твое! Чего расхватался! Экой! – загалдели мальчишки, придя в себя.
Три собаки, убежавшие далеко вперед, заслышав шум, остановились, посмотрели назад и, как видно, сразу во всем разобрались. Зарычав, они разом ринулись к месту события – три стремительно вырастающих ощетиненных кома. Пришлось Георгию Андреевичу позорно (к великому злорадству мальчишек) отступить к крыльцу Татьяниного дома. И если бы не добросердечная хозяйка, поспешившая ему на помощь и шугнувшая нападающих, неизвестно, чем бы все кончилось. Скорей всего небогатый директорский гардероб потерпел бы значительный ущерб.
Увы, маленький инцидент подействовал на Белова гораздо хуже, чем могла предположить Татьяна. С недоумением и досадой она заметила, что, вернувшись в дом, Георгий Андреевич вовсе перестал смотреть в ее сторону, не присел, несмотря на ее усиленные приглашения!
– Я и так отнял у вас слишком много времени, извините, – пробормотал, разыскивая глазами свой полушубок. И тут увидел холщовый мешочек, из которого Татьяна успела выложить ковригу хлеба, бутылку с молоком и еще какие-то свертки. – Я и от работы вас, кажется, отвлек. Вы, видно, надолго собирались уехать – вон сколько харчей набрали…
– А мне теперь самая главная работа – человека хорошего угостить! Откушайте на здоровье! Вам с дальней дороги да после той страсти сам бог велел!
– Спасибо за гостеприимство и все такое… Но нужно срочно принимать дела.
Низенький старик бормотал, подслеповато ковыряясь ключом в большом амбарном замке:
– Самый твоя управление есть, на работу никуда не ходи… Опять начальник новый, хо-хо… Директор. Огадаев встречай, потом провожай… Тураев-директор был: ругайся, кричи, управление строй – хорошо. Однако война… Человек на войне убивай, заповедник не ходи никогда. Галагозов-директор был… Сильно скучал! Тоже на войну уходи. Назад – нет. Еще охламон приезжай… Татьяну Щапову полюбил, девять дней вино лакай, опять уезжай – больной. Все дед Огадаев-директор. Старый! Глаза плохой, ноги плохой, руки плохой…
– Все понял, – усмехнулся Георгий Андреевич. – Три директора уже было. Я четвертый. Белов-директор. Дайте-ка ключ, Николай Батунович, я сам открою, а то мы и до завтра не войдем.
Замок мгновенно подчинился Георгию Андреевичу. Вошли. И сразу же новый директор, приготовившийся увидеть картину запустения, слегка попятился: как бы не наследить! Чисто вымыт, выскоблен пол; в шкафах сияет лабораторная посуда; два микроскопа, выгнув блестящие шеи, нацелились на невидимое. На стенах плакаты, призывающие беречь лес. На письменном столе чернильный прибор, искусно сработанный из какого-то серого, с темными прожилками камня. Стол настоящий, директорский. Повеселел Белов.
– Канцелярия. Здесь сиди и управляй. Пиши, – пояснил Огадаев и, шмыгая подошвами, беспредельно равнодушный, повел Георгия Андреевича смотреть другие помещения. – Лаборатория… А здесь твоя живи, печку топи…
Белов ладонью притронулся к голландке: горячая!
– Николай Батунович, какое же вам огромное спасибо! Я, признаться, не ожидал найти такой порядок! Ах, здорово как! Хоть сейчас начинай работать!
– Огадаев спасибо не говори. Почто? Агнюха спасибо говори, вот.
– Какой Агнюха?
– Такой девка. Техникум присылай, Хабаровск. Лаборантка. Месяц июль приезжай, мой дом живи. Там порядок наводи. У-у!.. Трудно. Туда не ходи, сюда не ходи, грязь нехорошо, – при последних словах на неподвижном, как маска, лице старика дрогнули, задвигались морщинки. Пожалуй, то была улыбка!
– Где же она, эта Агнюха? Почему не пришла?
– Молодой еще. Стыдно. Совершенно дикий.
– Дикая? Я бы этого не сказал, – с удовольствием усаживаясь за директорский стол и оглядываясь по сторонам, сказал Белов. – Садитесь, Николай Батунович. Ответьте для начала: почему порубки прямо на территории? Почему охрана не организована? А впрочем, риторические вопросы. Раз мы здесь, значит, порубок больше не будет, а охрана будет. Вы согласны со мной?
– Шибко-шибко согласны.
Старик Огадаев действительно преувеличил стеснительность Агнии. Ничуть не тушуясь, идет девушка через поселок, направляется к управлению заповедника. Двум старухам, еще не оставившим свою удобную позицию у окна, помахала рукой, крикнув: «Эй, Матвевна и Трофимовна, хватит зазря языки трудить! Слыхали, директор-то из Москвы пожаловал!» Старухи, поджав губы, кивнули. Они, конечно, уже узнали, кто тот приезжий. Не знают только, что теперь будет, и поэтому осторожны в проявлении своих чувств.
Много еще в Агнии девчоночьего: и походка летящая, и речь без здравой обдуманности, и резковатые жесты. Пожалуй, и в одежде девушка еще не знает толка: расшитые красными нитками самоделки-кожанцы да полушубочек – в этаком наряде разве что в тайге красоваться. Но много в девушке и неотразимой прелести. Фигурка точеная, упругая. Лицо милое, чистое, с глазами не очень крупными, чуточку по-монгольски раскосыми, но такими живыми, искристыми – каждому встречному привет!
На крыльцо управления Агния взлетела, не коснувшись ступеней. Дверь, впрочем, открыла осторожно, без скрипа и, войдя, приостановилась в коридоре, замерла. Из канцелярии – голоса Белова и Огадаева.
– …Насчет лошадей уважили, Николай Батунович. Четыре – хорошо!
– Еще два жеребенка гуляй, расти, летом запрягай.
– Два! Славно! А сена, сена заготовили?
– Сена – два года корми, не кончай. Огадаев любит запас.
– Мне послышалось, кто-то вошел. Эй, кто там?
Несколько неслышных, легких шагов, и Агния перед директором.
– Здравствуйте, товарищ Белов! – звонко этак сказала и затем, помедлив, добавила нечто непонятное: – Геа.
– Здравствуйте. Геа? Что такое Геа? Я, извините, в местных языках пока не силен.
– Ге и А – это же ваши инициалы. Имени-отчества я еще не знаю, а инициалы давно знаю.
– Георгий Андреевич меня зовут. Но интересно, откуда же вы инициалы-то мои узнали? Да еще и давно!
– А очень просто. Я статьи ваши читала в «Зоологическом вестнике» за сорок первый год. Про кабана, про тигра и про волка. Очень замечательно написано! Но только я никак не ожидала, что вы не старый. Я думала, у вас борода белая.
– Борода, ха-ха. Но все же… Вот так, незаметно, и подкрадывается к человеку слава! – откинувшись на спинку стула, улыбнулся Белов. – Да, статьи… Я и сам-то успел про них позабыть.
– Разве так бывает?
– Бывает, товарищ Сотникова. И что же вы из моих опусов сумели извлечь полезного?
– А цитаты. Много! Я диплом писала, мне как раз по теме вышло: «Влияние на ландшафт диких и домашних животных».
– Занятно. И какую же оценку, если не секрет, вы получили за свою работу?
– «Отлично». У меня весь диплом с отличием.
– Что ж, очень рад слышать. Поздравляю.
– Спасибо.
– Но как же вы решились поехать в эту глушь? Вам здесь не страшно?
– Так ведь я, Георгий Андреевич, здешняя. В Ваулове родилась и выросла. У меня родные там. Только их теперь мало осталось. Маманя давно померла, я еще маленькая была. Папаня и брат на войне погибли. Снайперы были.
– Федя Сотников погибай, да… – печально сказал Огадаев. – Зачем на войну ходи? Немолодой. Разве молодой не хватает? Промышленник пропадай, хороший человек… Зверюшку зря не стреляй, заповедник береги, уважай…
– Дружили они с папаней, – пояснила Агния. – Наверное, чуть ли не с детства. Жалко деду, скучает.
Все трое помолчали. Неожиданно в тишине, отчетливо слышные, из тайги донеслись три торопливых выстрела. Белов покривился, как от зубной боли.
– Мальчишки эти, черт, шпана!..
– Мальчишки тайга не ходи, дома сиди, – сказал старик. – Им Огадаев говори: шибко сердитый директор, нельзя заповедник стреляй.
– Правда это. Дед давеча завернул ребятишек, – подтвердила Агния.
– Вот как? Значит, все-таки слушаются Николая Батуновича, когда надо? Но кто же это тогда палит под самым у нас носом?
– Разный люди. Настоящий промышленник нет. Рудный-городок живи, работай, воскресенье старый заимка на машине катайся, вино лакай, бутылка стреляй. Попадай редко!
– Ну и не только по бутылкам, – возмущенно сказала Агния. – Да они никого не жалеют! Я в прошлый раз пошла – дятел на дороге лежит мертвый. Он-то кому помешал?!
– Даже сам звук выстрела в заповеднике должен быть неизвестен, – сказал Белов, и как бы наперекор его словам вдали раскатились подхваченные эхом новые выстрелы. – О господи! Да неужели у нас здесь не осталось здоровых, сильных людей! Как нужны объездчики!
– Два люди есть. Своекоров и Митюхин. С войны приходи целый. Однако объездчик работать не хоти, жалованье не получай. Сами тайга ходи, пушнина, мясо добывай, продавай – так живи.
– Ага, двое, – кивнула Агния. – Не хотят.
– На свободу потянуло, посмотрим… – проскрежетал Белов, накинул полушубок и быстро вышел.
В окно Агния и Огадаев увидели, как новый директор зашагал прямиком в тайгу, в ту сторону, где стреляли.
В торжественно чистом кедровнике, где, кажется, и птица бы не посмела петь громко, невероятный шум. Четверо ошалевших от азарта охотников бежали, рассыпавшись цепью, что-то орали зычными, уже осипшими от усталости голосами. Двое выстрелили, не замедляя бега. Куда, в кого? Эхо, словно взбесившееся, скомкало, разорвало на части и расшвыряло по окрестностям несуразицу звуков.
Это была погоня, облава на соболя. Рыже-буроватый зверек величиной с небольшую кошку скачками уходил от людей, изредка делая бессмысленную попытку нырнуть в снег, увы, слишком еще мелкий. Соболь уже сильно устал и, как видно, был доведен до отчаяния. Он уже не вилял между деревьями и не пытался спастись на каком-нибудь из них, понимал, наверное, что это ничего не даст: одно дерево, на котором он только что отсиживался, уже лежало срубленное. Впереди же соболя ожидала коварная ловушка – натянутая от ствола к стволу сеть.
И вот в шуме и гаме погони соболь ринулся в роковой просвет, наткнулся на сеть, мгновенно закрутился в ней и, издав хрипловатый крик, замер. «Готов! Есть! Попался!» – торжествующе завопили охотники.
Оставалась самая малость – прикончить зверька ударом палки или приклада. Но тут-то с противоположной стороны сети и возник как из-под земли человек в распахнутом полушубке, без шапки, задыхающийся и побелевший от напряжения. В руках у него сверкнул нож; одним быстрым движением он полоснул по сети. Освобожденный соболь скакнул в сторону и исчез.
Лавиной набежали охотники, встали, отдуваясь, от изумления потеряли дар речи. Один наконец крикнул плачущим голосом:
– Да что же это такое, братцы?! Ведь убег!
Другой, самый молодой из охотников, в изнеможении сел прямо в снег и сказал:
– В кои-то веки подфартило! Первый раз в жизни размечтался подержать в руках соболюшку.
– Вы, в общем, верно вопрос ставите, – убирая нож в чехол за пояс, отозвался Белов. – Соболя действительно осталось очень мало. Для того здесь и заповедник – для восстановления. А вы… И кедр не пожалели, срубили, ах, варвары!
– Судить его, – сказал высокий, хмурого вида детина. – Узнать, кто такой, и самолично судить.
– Да че там судить! – устало просипел сидевший в снегу парень. – Соболюшку все одно не воротишь. Всадить заряд мелкой дроби в одно место, и пусть идет.
– Вот именно. Как хорошо придумал! – сказал Белов-А то у меня дырок-то на теле от пуль да от осколков вроде маловато. Пали, солдатушка, я повернусь.
– Патрона на тебя жалко, – пробормотал детина, сделал шаг, медленно замахнулся, и здоровенный кулак, казалось, со свистом проделал в воздухе полуокружность. Но удара не последовало: Георгий Андреевич сделал молниеносный нырок и остался стоять, как стоял. Детина, едва удержавшийся на ногах, удивленно осмотрел кулак.
Этот маленький эпизод произвел некоторое впечатление на браконьеров. Помолчали, разглядывая незнакомца. Чувствовалось, нет у них единого мнения, чтоб дружно распалиться для расправы.
– Ладно. Говори, кто ты такой есть и откуда на нашу голову свалился, – мрачно изрек пожилой плотный человек.
Ответить Белов не успел. Позади него металлически лязгнуло – как лязгает только затвор, досылая патрон в патронник.
– Директор заповедника, вот кто! – грянул звонкий девичий голос, и Агния, распаленная, растрепанная, появилась из-за деревьев. Карабин в ее руках отплясывал безо всякого порядка – черненький кружочек дульного отверстия нацеливался то на одного, то на другого браконьера.
– Никак Агнюха вауловская, Сотникова Феди дочка! – обрадовался плотный. – Слышь, Агнюха, смотри не пальни из этой штуковины, она шутить не любит – боевая.
– Зря не пальну.
– Так! – подвел итог Белов. – Зверя вы, товарищи, не добыли, и я вас на первый раз отпускаю. Немедленно покиньте заповедник, и больше сюда ни ногой. И прошу вас сообщить всем вашим знакомым охотникам, что заповедник – под государственной охраной! Пойдемте, Агния.
И, не дожидаясь ответа, зашагал назад, по своим следам. Агния, бросив напоследок: «Попомни, дядя Евсей!», поспешила следом.
Когда группа растерянных браконьеров осталась позади, Георгий Андреевич, нечаянно перейдя на «ты», сказал с нежностью:
– Спасибо, Агнюша. Ты у меня, видно, единомышленница. Напугалась?
– Было маленько.
– А карабин откуда?
– Да у нас их целых три. И патронов жестяной ящик. Дед такой запасливый!
– Хорошо бы никогда из них не стрелять…
– А это какие нарушители попадутся. В иных и шмальнуть не грех.
– Надо так дело поставить, чтобы люди сами, добром, берегли природу.
Трудный получился разговор у директора с Виктором Митюхиным и Степаном Своекоровым. С кем-нибудь другим не стал бы Георгий Андреевич разводить долгие тары-бары, но уж очень ему нравятся эти двое. Именно их хочет он иметь объездчиками в заповеднике.
Оба – солдаты. Таких солдат капитан Белов повидал немало: без приказа вперед не лезли, наград на груди не густо, а посмотришь, если есть во взводе такой вот Митюхин или Своекоров, то взвод и из самых опасных передряг выходит, и после боя живет по-людски, домовито. Всегда успевают они шепнуть высунувшемуся из окопа товарищу: «Поберегись!» – и человек жив, и вражья пуля полетела мимо. Покажут молодому шустрому командиру ложбинку, по которой лучше всего продвинуться вперед, чтобы всем взводом не угодить под прицельный пулеметный огонь противника…
Многие достоинства собеседников угадывал Георгий Андреевич. Следопыты? Конечно! Снайперы? А как же! Лошадь подкуют, а если надо, подлечат ее…
В избе повсюду были видны признаки обстоятельных сборов: коробка снаряженных латунных патронов на лавке, ружье, разобранное для смазки и регулировки, крупа, мука и соль в грубовато, но крепко сшитых мешочках, одежда и обувь, выложенные на видное место, чтобы еще и еще раз посмотреть на них, заметить, может быть, неполадку и сделать нужный ремонт. Красноречивей же всего о подготовке говорило поведение некрупной черной, с белым галстучком, лайки по кличке Курок. Собака и пары минут не могла пролежать на подстилке у двери – то и дело вставала и смущенно потягивалась. И в том, как Курок, стараясь не смотреть на гостя, все же внимательно следил за ним, чувствовалось скрытое нетерпение и опаска: как бы надоедливый чужак не испортил охоту.
