Текст книги "Приключения 1986"
Автор книги: Олег Кузнецов
Соавторы: Николай Самвелян,Анатолий Селиванов,Игорь Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Георгий Андреевич в конце концов отбросил дипломатию:
– Ну так вот, товарищи. Все я про вас знаю. Народ вы честный, до войны в заповеднике работали не за страх, а за совесть. Именно такие люди мне сейчас и нужны. Должности свои вы займете по закону, как фронтовики. С завтрашнего дня, нет, с сегодняшнего, оформляю приказом.
На столь прямое заявление услышал Белов и ответ такой же. Своекоров, сухощавый, подобранный, в старой солдатской гимнастерке, ладно облегавшей его крепкую фигуру, сказал, спокойно глядя на нового директора:
– Больно ты быстрый, Андреич. Какие мы люди, это ты разузнал, верно. Ну и невелик секрет-то – здешний человек весь как на ладони. Вот ты – другое дело. Мы тебя не знаем и знать пока нам недоступно. Как ты все тут поставишь, так то нам, может, и не сгодится. У нас с Витюхой свое понятие о заповеднике.
– Интересно, какое?
– Да как тебе сказать… Вот работали мы у Тураева. Хороший был мужик, заботный. А слабину все ж таки имел. К нему, бывало, то начальники, то друзья-приятели наезжали и брали зверя почем зря. И что же тогда получалось? Я, скажем, задерживаю нашего браконьера старикашку Хлопотина, ружье у него конфискую, протокол пишем, большой штраф присуждаем – все честь по чести. А он, Хлопотин-то, вдруг видит, что другие какие-то люди повезли из заповедника изюбра, и никого не боятся, да еще похваляются. Куда мне глаза на такой случай от Хлопотина деть? И как ему не обижаться? Вот тебе один пример. А другой пример, так это то, что не единожды и в меня, и вон в Витюху стреляли. Ты помнишь, Витюх, фуражку мне новую прямо на голове насквозь пробили? Подтверди.
– Разворотило дробью во как. Новую, ага, аккурат токо купил в Рудном, – добродушно улыбаясь, закивал Митюхин, небольшого роста мужичок, молодой, круглолицый, а голова сплошь седая.
– Ничьи друзья-приятели охотиться здесь не будут, – сказал Белов и, сделав паузу, добавил: – Прошу поверить.
– Ну вот, кажись, обидели человека, – виновато Усмехнулся Своекоров. – Ты уж прости, Георгий Андреевич. Да не журись, придем мы к тебе работать, вот отбелкуем и придем… К весне. Никого на наши места не ставь, придем! Куда нам деваться?
– К весне – не годится. Один месяц, так и быть, подожду… Да ведь у вас, наверное, и договор с заготпушниной?
– Ну! Взяли кой-какой авансец.
– Ладно. Как говорится, ни пуха вам ни пера. За месяц как раз рассчитаетесь. А лишних шкурок – таких, чтобы во-он в тот домик таскать, – вам не надо.
И Белов показал в окно, откуда были хорошо видны хоромы Татьяны Щаповой.
– А ты уж и про то прослышал? – смутился Своекоров.
Белов встал и, ничего не ответив, пошел к выходу.
На улице, увидев подъезжавшую повозку, запряженную знакомым конягой Василь Васильичем, он улыбнулся, но, присмотревшись, нахмурился: уж очень озабоченным был возница – участковый Иван Мернов, за спиной которого виднелась маленькая, сгорбленная фигурка найденыша Юрки.
– Что-нибудь случилось? – пожимая руку участковому, спросил Белов.
– Случилось-приключилось… Тьфу, вспоминать неохота, а поганые, брат, у меня дела! В Ваулове не так давно один старый хрыч помер. Тот еще был дядек, исторический. В царское время и каторга его не скрутила, а при Советской власти мирно обосновался хозяйством и промышлял чем только мог. По-нашему называется хищник отпетый. Вот и стал он помирать, а совесть сильно нечиста – вспомнил про бога и велел чадам и домочадцам вокруг собраться, чтобы, значит, исповедаться. Собрались, конечно, все, кого звали и кого не звали, – всем интересно. Он исповедался, как хотел, и помер. И тут-то история и начинается. Оказалось, немалый должок за старым!
– Ну так… – пожал плечами Георгий Андреевич.
– Правильно, какой спрос с покойника! – подхватил Мернов. – Но ты слушай дальше. Промышлял старикашка за компанию с другим, тоже из здешних, но помоложе. Старательством втихую занимались, ну, не без фарта – такие на метр сквозь землю чуют. Вот бродят они по самой глухомани, богатеют, значит, и однажды такой случай: таборок ветхий, кострище, и два мертвяка лежат. Нерусские вроде, но тоже такие же старатели, и золотишко при них. Не убитые, я уверен, сами померли. Скажем, отраву ненароком съели, а не то клещ энцефалитный свое сотворил: залез под кожу, а там – паралик, и лежи себе, в тайге никто не поможет. Что делают наши прохвосты, ты и сам понимаешь: чего надо забрали, и тягу. Властям – ни-ни, золотишко схоронили; потом, дескать, поделим.
– А, понимаю. Второй до сих пор жив.
– Еще как жив! Захар Данилович Щапов, вполне известная личность. В начале войны его упекли за незаконный сбыт – ну, не с тем, не со схороненным золотишком, как я понимаю, на том у них с хрычом Постниковым до времени крест стоял, а со своим, своими руками добытым. Все эти годы Захар заместо фронта – в заключении. И что же ты думаешь? Ему сроку с гулькин нос остается, а он – в бега. И обозначает это только одно: что слух про исповедь хрыча Постникова до него быстрей, чем до милиции, докатился. Ему просто-напросто письмо послали, чтобы новой тряски опасался. И он… к золотишку!
– Да, похоже, к нему…
– Вот-вот. Эх, да если бы не эти вауловские!.. Мне, понимаешь, подробности нужны, я тридцать два допроса снял, всю бумагу перевел, а они, старье это, ни в какую. «Нам не можно, мы не слыхали…»
– А по-моему, все очень просто. Здесь он. Они об этом знают или догадываются и, естественно, побаиваются. Постой, постой… Ты сказал: Щапов. Он, случайно, не родственник нашему счетоводу Татьяне Спиридоновне?
– Законный муж он ей, впрочем, бывший. Развелась она с ним, как только его засудили. Да и не пара они. Он много старше – мужик к пятидесяти. Спиридон покойный тоже фрукт был, по дружбе небось дочку отдал. Хотя… Этот Захар Данилович Щапов и в приличных человеках походил: учился, бухгалтером на руднике работал. При галстуке ходил, как интеллигент. Может, могла она и сама им соблазниться. Да, но только немного Татьяна культурной жизни повидала. Не мог такой в канцелярии на стуле усидеть – за богатством погнался. Ну и добыл тюрьму да конфискацию имущества. Татьяна, бедная, от одного стыда и в Терново-то сбежала.
– А мне показалось, не такая уж она и бедная.
– Ну, сама-то по себе она баба не промах.
Между тем из управления выбежала Агния, увидела закутанного Юрку.
– Что за мальчонка такой – будто каменный! Ну и запеленал, Иван Алексеич, ты парня: узлы такие, что развязать невозможно.
– А это, вишь, чтобы он не простыл. Давай помогу. Иди сюда, Юрка. Да хоть с Андреичем-то поздоровайся. Как-никак твой спаситель. Если бы не он, тебя бы сейчас хищники обгладывали. Ну, все молчишь! Он, Агнюха, понимаешь, в пораженном состоянии находится. Полагаю, вроде контузии, только от холода.
– Диагноз твой, мягко говоря, ошибочный, – сказал Белов, входя в дом. – Что-то тут не то. Ну, Юра, чем ты так расстроен? – Он привлек к себе мальчика, тихонько вошедшего за ними следом. – Расскажи. Здесь тебя никто не обидит. Ты как в тайге оказался? Почему один?
Но мальчик молчал. Его взгляд, устремленный мимо Белова, на стену, вдруг наполнился страхом. Все в недоумении посмотрели туда же. Там устроенная Агнией в целях наглядной агитации небольшая выставка браконьерских орудий и оружия: под самодельным плакатом «Браконьерам – бой!» висят на стене несколько капканов на крупного зверя, лук и стрела, едва не стоившие Белову жизни, приметное, с граненым стволом старинное ружье, оставшееся его трофеем после памятной встречи со Щаповым.
– Ружье!.. – вскрикнул мальчик и, вытянув руки, побрел, как слепой. Он опасливо коснулся пальцами ложи и отдернул их, будто от удара электричеством. Повернувшись, он с мучительным недоумением поочередно посмотрел на Белова, Агнию и Мернова и прошептал: – Злой человек ружье взял… Зачем в заповедник приноси?
– Вот и заговорил Юрка, – сказал Мернов. – Но только не нравится мне такой разговор! Откуда у вас эта фузея?
На дне глухого распадка, куда нечасто заглядывает солнце, к крутому лесистому склону притулилась избушка-невеличка, сработанная просто и грубо. С плоской крыши свесился сугроб, прикрыл избушку козырьком чуть ли не до единственного крохотного оконца. Низкая дверь тоже наполовину завалена снегом, прибитым метелью, мчавшейся этой ночью по распадку, как по трубе.
Откуда-то сверху, словно вытолкнутый колючей чащей, вывалился порыкивающий мохнатый ком. Охнул, ругнулся и, встряхнувшись, оказался Захаром Щаповым: в бороде и в бровях снег застрял; на груди болтается обрез. По-хозяйски быстро Щапов окинул взглядом избушку: все, кажется, как и должно быть, – не тронуто, запущено… И не заметил, что в оконце на мгновение мелькнуло светлое пятно.
Из щели в стене достал Захар подобие деревянной лопаты и взялся было отгребать снег от двери. Но, поработав минуту, подумал, видно, что ни к чему оставлять лишние следы. Плюнул, наспех восстановил сугроб в его первоначальном виде и потащился, сглаживая за собою примятый снег, вокруг избушки.
И вдруг – нате! Из-под кучи хвороста, наваленной кем-то про запас позади избушки, борозда, пробитая в снегу человеческими ногами – только что, сегодня пробитая! Щапов отпрянул, мгновенно срывая с плеча обрез и в ужасе тыча стволом в пространство, будто неведомые враги могли возникнуть прямо из воздуха.
Но никто не возник перед ним, и звуков никаких не было. Немного успокоясь, Захар высмотрел в глухой стене небольшую отдушину, плотно заткнутую заиндевелым мохом, и тихо, не дыша, приблизясь к ней, ткнул в нее обрезом; затычка провалилась вовнутрь.
– Кто тут есть?! – взревел он. – Вылезай! До трех считаю! Ра-аз!..
Сумрачная избушка, и верно, была не пустой. Маленький старикашка с лисьей физиономией и здоровенный парень лет восемнадцати, губастый, с пухом вместо щетины на лице, завороженно крутили головами, повторяя движения слепо ворочающегося в отдушине ствола.
– Два-а! – крикнул Щапов. – Щас пальну! Лезь через дыру, я приказываю!
Двое, даже не переглянувшись, покорно полезли в нору под стеной: сначала парень, за ним мелко дрожащий старик. Выползли на четвереньках наружу, поднялись: чумазые, в саже и земле лица, в волосах и на одежде мусор. Щапов посмотрел-посмотрел и вдруг громово расхохотался.
– Охо-хо-хо! Тараканы запечные! Вы бы морды-то хоть об снег потерли!
– Так вить это Захар Данилович Щапов пожаловал! – просиял старик. – С благополучным, значит вас, Захар Данилыч, возвращеньицем, стало быть, из тех краев в эти края. Скоко радости-то всему нашему народонаселению!
– Заткнись, Хлопотин. Ни нашему, ни вашему народонаселению от меня никакой радости не предвидится. И вообще меня тут пока не было и нет, и вы никакого Захара Даниловича Щапова пока не видели и не увидите. Понятно объясняю?
– То есть как это? Вот ведь ты, Захар Данилыч, стоишь себе, – глаза старика Хлопотина хитро сощурились: догадался, что не все у Щапова чисто, и сразу же вступил в игру: – А! Так то нам помстилось! Не было и нет никого! Это правда, Никита? Помстилось, а как же!
– Во-во. А в случае чего, вот этой штукой, – потрогав обрез, сказал Щапов, – и покажу, как оно иной раз и не метится.
– Да мы! Да ни в жисть! Мы рази ж не имеем понятия! – весь так и сморщился от веселья и руками замахал Хлопотин.
– Ну, ты-то ладно. А это что за фигура?
– Не узнаешь? Никитушка, племяш мой, сирота. Ты насчет него, Захар Данилыч, не сомневайся, он так, маленько…
– Знамо, маленько того, коли на тебя работает. Видел ведь: тут кругом ям да самоловов, каких черт не придумает. Сам-то небось и не управляешься. Сдал ты, Хлопотин, по виду догадываюсь.
– Времечко-то, оно идет, Захар Данилыч… Чу! Ишь, опять он гуляет…
Щапов живо обернулся. На противоположном склоне распадка солнечно сверкающий зверь плавно пересекал небольшую редину.
– Какой! И не боится!
– Ни в грош нас не ставит, Захар Данилыч! Знает, какие у нас ружья. А ты шмальни, шмальни, Захар Данилыч, из своего! Ведь ходит и ходит! Собаку сожрал – бесценный Азартка был! И капкан я ему, окаянному, и лук настраивал – хоть бы ему хны!
– Можно… – быстро прицеливаясь, пробормотал Щапов и выстрелил.
Звук выстрела, неимоверно громкий, как бы разрывающийся от натуги, доверху наполнил распадок. Полосатый зверь дрогнул, сделался длинней и, ярко сверкнув, исчез во мгновенье ока.
– А ведь попали, Захар Данилыч, ей-ей попали! – торжествующе закричал хозяин. – Теперь баловать не будет!
– Попасть-то, может, и попал, – досадливо сказал Щапов. – Токо ему от того и боли мало. Далеко! Эта штука для близкого боя – людишек убивать из засады. Стволу, вишь, усекновение сделано, потому пуля излишнее кружение и шатание получает и главную силу теряет. Зазря и стрелял, патрон истратил. Ну да ладно. Чай пить пошли. Через лаз. Это ты, старая лиса, правильно придумал. Ежели по-городскому, черный ход называется.
В маленькой избушке, казавшейся еще тесней из-за развешенной для просушки пушнины, Щапов в ожидании, когда закипит чайник, все подверг тщательному и бесцеремонному осмотру. Заглянул в укромные углы, каждую шкурку подержал в руках, пересчитал запасы харчей и даже перетряхнул личные вещи браконьеров. И все это с одобрительным ворчанием:
– Нич-чего… Хор-рошо… Уд-дачно… Нет, еще молодцом ты, Хлопотин, ишь, добыча какая… Куница-каменюшка… Не зазря посередке заповедника присосался и сидишь…
– Помаленьку мы, – извивался Хлопотин, со страхом следя за хватающими лапищами Щапова. – Садись к столу, Захар Данилыч, чаек поспевает. Гость ты у нас дорогой.
– Гость, чего еще! Эту заимку еще мой батя строил. Название какое тут? Щапово, Щапов ключ. Стало быть, вот что я решил… Стану вами управлять. Покуда зима, пушнину промышляем. А весной покажу заветные места – золотишка намоем. Богачами вас сделаю. Но вы меня за это любите и слушайте. Понятно объясняю?
– Золотишко-то, оно конечно…
Над распадком трое путников устало передвигали короткими охотничьими лыжами: раскрасневшийся, в распахнутом полушубке Мернов, Агния с биноклем на груди и карабином за спиной и сосредоточенно всматривающийся во все вокруг Георгий Андреевич.
Щапов ключ и сверху местечком веселым не казался. Крутые, лесистые, кое-где с выходами горных пород склоны, внизу петлял, ручей, чью упорную, не сломленную холодом жизненность подтверждали выступившие тут и там из-под снега зеленоватые пятна сырых наледей. Избушку, притулившуюся за ручьем, под елями, не сразу можно было и заметить: корявое сооруженьице совершенно естественно вписывалось в окружающую его чащу.
– Тот самый Щапов ключ, про который я тебе рассказывал, – отдуваясь, сказал Мернов. – Тишина, никого. Ну-к, Агнюх, дай бинокль… – Посмотрев в окуляры и не заметив ничего подозрительного, заключил: – Пусто. Третья заимка, и все пусто. Видать, прослышал народец про нового директора, теперь опасается. Да тут, впрочем, и взять небось нечего. Тут кто хозяйничал? Щаповы. Одно слово. И сам еще папаша, он и заимку эту лет двадцать тому назад поставил, и сынок небезызвестный. Полагаю, вокруг ни норы, ни птичьего гнезда не отыщешь. Зверье кругом обходит.
Белов, тем временем немного отдалившийся от товарищей, вдруг вскрикнул:
– Ошибаешься, дорогой начальничек! След тигра! И свежий! – в восторге Георгий Андреевич весь засветился и опустился перед следами на колени. – И не тигр, как я понимаю, а тигрица, – след-то довольно продолговатый… Да не подходите вы! Все вы мне тут затопчете!
Агния и участковый, посмеиваясь, отступили.
– А по мне, лучше бы пару рябчиков. Жареных, ага, Агнюха?
– У Георгия Андреевича большой интерес к тигру, это понимать надо, Иван Алексеевич, а ты все шуточки.
– Да уж понимаю, понимаю.
– Здесь она лежала и била хвостом… – бормотал Белов. – Долго лежала, снег подтаял… Ага, палку грызла… Палочку-то эту мы – в мешок; дома получше рассмотрим… Так что же тебе так не понравилось, милая?
– Видала, Агнюха? Ученый следопыт. Нас теперь и не слышит, – с наигранной обидой, в которой все-таки сквозило уважение, сказал Мернов и, присев на валежину, достал кисет с махоркой. – Кажись, надолго. Слава богу, спешить теперь не надо: до ночевки добрались – вон со всеми удобствами спать будем, – кивнул он в сторону избушки, – А что, Агнюха, пока Андреич своей наукой увлекается, не сообразишь ли ты нам насчет ужина?
– Мог бы и не подсказывать, – по-мальчишески огрызнулась Агния и полетела вниз, ловко лавируя между деревьями. На дне распадка она перешла невидимый ручей, через рыхлый снежный нанос пробилась к избушке, ногами отгребла снег от топорно сколоченной двери, нашла ручку, тоже деревянную, прибитую гвоздями коряжинку, дернула. Дверь сначала поддалась с трудом, но затем резко, как бы сама собой, растворилась, и огромная ручища втащила но успевшую и ахнуть девушку внутрь избушки.
– Ай да удача! Девка попалась! Батюшки, вооруженная! – Захар Щапов, еще не поняв, видно, всю серьезность неожиданной ситуации, развеселился и, без особого труда преодолев сопротивление Агнии, облапил ее и привлек к себе. Но тут он был укушен пленницей за палец и с глухим воплем отбросил ее в дальний угол. В руках у него, однако, остался карабин; разглядев его при свете полуотворенной двери, он сразу позабыл про боль. – Ай да машинка! Всю жизнь мечтал иметь!
Остальные обитатели избушки по-разному восприняли происходящее. Толстогубый Никита замер в изумлении, весьма, по-видимому, еще далекий от каких-либо выводов, старший же Хлопотин сразу учуял опасность и вскочил с неожиданной для старика резвостью.
– Не чуди, Захар Данилыч! Девка из заповедника! Агнюха это, Сотникова! Не одна она! Того и гляди другие люди заявятся! Никита, пушнину собирай!
– Трус ты, Хлопотин, трус. Вот с этой штуковиной, – сказал Щапов, проверяя, полна ли обойма, – я никуда спешить не намерен. Здесь буду, моя заимка! А с девки допрос снимем и все узнаем.
Агния немного опомнилась и зло сверкала глазами. На первое же сделанное в ее сторону движение Щапова она ответила пронзительнейшим криком. Захар Данилович поспешил закрыть дверь, Хлопотин кинулся к девушке и накрыл ее полушубком.
Ни Белов, ни Мернов не услышали этого крика. Участковый, с некоторым даже комфортом устроившись на поваленном дереве, покуривал самокрутку; Георгий Андреевич, в нескольких шагах поодаль, был весь поглощен изучением следов.
– Ну, братцы, странная история! – вдруг сказал он громко.
– Давай-давай, Андреич, – одобрительно отозвался Мернов. – Видать, такое уж твое дело – странные загадки разгадывать.
– Да ты только посмотри – кровь!
Лениво поднявшись и подойдя к Георгию Андреевичу, Мернов и правда увидел несколько в стороне от сделавшейся в том месте редкой цепочки следов пятна крови.
– На то и тигрюшка, чтобы кровь проливать. Небось кого-нибудь сцапала.
– Больше никаких следов нет, – с сомнением покачал головой Белов. – Видишь, вон оттуда она пошла скачками. А кровь, сам знаешь, не из всякой раны потечет сразу. Вот и получается: там в нее попали, а здесь кровь брызнула.
Нахмурясь, Мернов быстро пошел назад. Заимка С предполагаемой Беловым точки ранения зверя – как на ладони.
– Стало быть, если стреляли, то оттуда… Однако далеко!
– А если из нарезного оружия?
– Это я уж и сам подумал. Ах, язви, еще и Агнюхи не видать. И почто только я ее одну послал! Агню-у-ха-а! – зычно закричал Мернов.
Тем же путем и тем же способом, что и Агния, оба ринулись вниз. И как только достигли безлесного распадка, в приоткрывшейся двери избушки блеснула маленькая, солнечного цвета молния. Обоих кинуло в снег. Гром выстрела прокатился над спинами.
– Мернов, это ты, что ли, своею персоной? – крикнул Щапов.
– А еще чьей же! – выплевывая набившийся в рот снег, рыкнул участковый.
– Учти, это я так стрелял, понарошку!
– Понял я твою шутку! Тебе человека убить религия не позволит!
– Ну! Во! Я такой! – обрадованно гаркнул Щапов и, помолчав, спросил: – Мернов, а пистолетик-то твой при тебе?
– А то как же. Вот он, в руке.
– И патронов много?
– Целый карман.
– А у меня вот теперь – карабин, – с этакой печалью посетовал Щапов. – И еще кое-что имеется… И нас тут, промежду прочим, трое. Мои людишки аккурат вашу девку привязывают…
Тут Георгий Андреевич, не выдержав, взвился во весь рост. Но он и шагу не успел сделать: Мернов, ринувшись, подсек его, повалил. И тем не менее золотистая молнийка снова вспыхнула в дверном проеме, опять выстрелил Щапов.
– Этак нечестно, Мернов! Я вам позволения вставать не давал. Ты держи этого директора крепче, а то…
Между тем с тылами у Захара Щапова не все в порядке. Связанная, с тряпицей во рту, сидит, прислонясь к стене, Агния; Хлопотин торопливо заканчивает сборы, но Никита, поначалу вроде бы вялый, безвольный, на глазах твердеет, и кулаки его сжимаются. Пошевелив немного губами вхолостую, он по-медвежьи утробно, но достаточно громко пробубнил:
– Это че – в своих-то людей палить?! Это как можно?! Злодейство! Во-о!
– Что ты, что ты, Аникитушка, помолчи! – всплеснул руками старик. – Пимы надевай, бежать надо, тюрьма иначе!
– Не побегу. Да я его щас! Это!
Никита шагнул было в сторону Щапова, но тот, неумолимо направив на него карабин, зашипел:
– Уйми своего дурака, Хлопотин. Не хочет уходить, и пущай. А мне на пути становиться нельзя, так и скажи ему. Шлепну ведь, мне это что комара раздавить.
– Аникитушка, верь, верь Захару Данилычу! – умоляюще зашептал старик, повисая на племяннике.
– Слышь, Мернов, – снова закричал Щапов. – Давай договоримся! Видишь, вон камень у сухого кедра? Полагаю, твой наганчик ни в жисть оттель не дострельнет. Вы, значит, оба – ты и твой директор – ступайте туда. Хотите, бегите, хотите, ползите. Я пока стрелять не буду, обещаю, а мое слово, сам знаешь, верное. Ну так вот, как только вы там очутитесь, мы тихо-мирно смотаемся, и ваша девка опять достанется вам. Принимаешь?
Скосив глаза, участковый увидел, что плечи Георгия Андреевича трясутся от беззвучного смеха.
– Ты что?
– Повидал наглецов, но такого… А и удачлив же, черт! Ведь придется отпустить!
– Бандит, он и должен быть удачливым. А иначе надолго ли его хватит? Эй, веселый человек, Агнюху нам предъяви – чтобы целую и невредимую! Тогда и порешим.
Чьи-то руки вытолкнули из избушки опутанную веревкой Агнию. Она, вся в злых слезах, прислонилась к стене. Затем в темном дверном проеме произошло какое-то движение, возня, и наружу выскочил парень в разорванной рубахе. Отдуваясь, он встал рядом с Агнией.
– А это еще зачем? – обеспокоенно спросил участковый.
– К девке к вашей добавка! Вишь, я не жадный! Теперь отходите, как я сказал. Уговор дороже денег.
– Сначала я, потом ты, – шепнул Белов и поднялся.
Но, поднявшись, Георгий Андреевич вдруг словно позабыл, что ему надо делать. Он стоял и смотрел на Агнию и ничего, кроме Агнии, не видел и не в силах был повернуться к ней спиной. И та, кажется, поняла его странное состояние: ее глаза разом высохли и со страху сделались большими – бросилась бы, не будь связаны ноги, и собой прикрыла беззащитного под бандитским прицелом человека! Но тут и Никита о чем-то догадался и, шагнув назад, широченный, прикрыл проем двери.
– В людей стрелять не дозволено…
– Ну, беги же, Андреич, не стой, зигзагом беги! В случае чего, прикрою! – отчаянно зашептал Мернов. – Ах, язви! А может, все-таки возьмем его? Ведь вон, оказывается, нас сколько!
– В следующий раз, – опомнясь, твердо сказал Белов и широко зашагал к торчащему метрах в пятидесяти кедру. А когда остановился там, не прячась, Мернов тоже поднялся.
– Не! А ты лучше ползи! – оттолкнув Никиту, крикнул Щапов и не целясь пальнул вслед участковому. – Ползи, чтобы знал, где место милицейское! Не в тайге, нет!
– Все я тебе зачту, – проскрежетал Мернов, невольно убыстряя шаги.
С дальнего расстояния Георгий Андреевич и участковый толком даже не увидели беглецов: те, выбравшись через лаз, подались вверх по лесистому склону распадка.
– Про такие успехи начальству хоть и не докладывай. Засмеют! – проворчал Мернов.
– Но все равно изловим. Сколько веревочка ни вейся…
Они направились к избушке, где Никита развязывал Агнию.
– Отпусти меня, Захар Данилыч, заради бога. Ну какая я тебе компания? Этакого страху натерпелся, инда вся внутренность дрожит.
Оба беглеца лежали, уткнувшись разгоряченными лицами в снег. Покряхтывая и постанывая, Хлопотин сел. Мокрое, осунувшееся лицо, голова бессильно никнет.
– Кабы не я, не здесь был бы.
– Здесь или там… – вздохнул старик. – Отпусти! Дуралея своего женить мечтаю. Один я у него – отец с войны не вернулся. А коли с тобой пойду… Токо и гляди, как бы на долгий срок не угодить, ты вон какой отчаянный. Оно, значит, и выйдет мне в тюрьме помирать… Отпусти!
Щапов тоже сел; брезгливо, но и с оттенком жалости долго смотрел на старика, потом сказал:
– Отгулял ты, видать, свое, Хлопотин. А ведь какой был ухарь! Отпустить, говоришь? Иди. Мне ты не нужон. Немного от тебя веселья. А куда пойдешь-то?
– Назад пойду. Пушнину схороню и сдамся участковому.
– Почто тебе ее хоронить? Почто мучиться? Так иди, налегке, – и Щапов положил руку на упругую котомку старика.
– Так вить…
– Иди, иди, старче.
За ночь потеплело, но утро выдалось пасмурное. Туманная мгла лежала прямо на плечах распадка, и не было видно ни одной дальней сопки. К десяти часам вязкий сумрак все еще подступал к заимке, а дальше, в ту и другую сторону долины, лежал сплошной сине-фиолетовой массой, в которой с трудом, сами на себя не похожие, различались деревья и бугрящиеся под снегом камни.
Ночевавшая в избушке компания позавтракала при свете коптилки почти молча. У всех было плохое настроение, да и аппетит тоже, за исключением, впрочем, Никиты, – тот уминал хлеб, строганину и кашу, выпил затем целых четыре кружки чаю. Старик Хлопотин, пригорюнясь, смотрел на племянника и в конце концов не выдержал, высказался плаксиво:
– Дуралеюшка Аникитушка, и как же тебе с твоим прожорством в тюрьме-то тяжко достанется!
– Это ты к чему там расхныкался? – сердито сказал, очнувшись от глубокой задумчивости, участковый. – И почто ты все дураковатишь парня? Парень он как парень. А ест – растет, значит. И в тюрьме ему делать нечего. Георгий Андреевич вчера сказал – к себе его возьмет.
– Не повезешь, стало быть, нас в Рудный на обчее посрамление? – обрадованно залебезил старик.
– Не до вас. Но в понедельник чтобы сами явились в милицию, в третий кабинет. Перевоспитывать вас будем. Ох и что же это директор-то наш? И куда запропастился?
В избушке не хватало одного Георгия Андреевича. Еще затемно, когда все спали, он, оставив записку: «Буду часа через два», встал на лыжи и куда-то отправился. Куда? Мернов ударом ноги отворил дверь и, проследив направление лыжни Белова, уходившей через ручей и затем, кажется, вверх, к тому месту, откуда они накануне спустились, предположил не без раздражения:
– Неужто на тигрюшкины следы опять пошел любоваться? Нашел тоже время!
– А ты, Иван Алексеич, не майся, – сказала Агния. – Написано тебе на бумаге: через два часа.
– Не через два часа, а часа через два – это большая разница. Дались же ему эти следы!
– Георгий Андреевич знает, что делает. Задание у него от самих академиков.
– Академиков! Шибко понятливая стала! Карабин-то проворонила, раззява! И горя тебе мало! А знаешь, что за потерю боевого оружия бывает? Директора снимут, вот что.
– Дык… – От ужасной угрозы Агния потеряла дар речи и, видя, что Мернов собирается добавить еще что-то язвительное, в испуге захлопнула дверь.
– Втюрилась, видать, в Андреича, а ему и замечать некогда, – усмехнулся участковый и принялся нетерпеливо вышагивать перед избушкой.
За этим занятием он провел, по-видимому, немало времени. Проторенная им тропинка сделалась твердой, утоптанной, и день успел посветлеть и разгуляться, когда вдали наконец показался Георгий Андреевич с длинной палкой-посохом (по-местному – кабаргонзой) в руках. Подойдя, сказал устало:
– Извини, задержался…
– Не в том беда. Без оружия ходишь, а тут… Зато небось разгадал про тигрицу все, что хотел? Чем она там занимается?
– Ранена в мякоть левой задней ноги. Зализывает сейчас рану, лечится, как умеет, а если не вылечится, станет голодать и… Мать она, где-то у нее тигренок, уже довольно большой, но бестолковый. Так что ситуацию и сам можешь понять.
– Неужто ты все это по одному следу узнал? – изумился Мернов.
– Да, след, первые пять километров… Еще этак бы тысячу километров, и у меня будет объективная картина биологии тигра.
– Размахнулся! Тыщу верст натропить! А не боишься: ты за тигрюшкой, а она тебя – ам! Тыщу верст!
– Натропить, описать, систематизировать, сделать соответствующие выводы… Например, как регулировать охоту в нашем крае. Что нужно: полный запрет или ограничения? Или вот проблема: сколько тигров тайга без ущерба для себя прокормит? Тыща верст… Это только для первого случая.
Мернов призадумался, пытаясь прикинуть объем предстоящей Белову работы, с сомнением покачал головой.
– Да-а… Как говорят старухи, помогай тебе бог. Мне и самому не мешало бы получить маленько божьей помощи! Голова от мыслей трескается: как Щапова взять?
– А ты попробуй учесть одно обстоятельство. Пушнину он у Хлопотина отобрал? Он ее кому-нибудь продаст или… так отдаст…
– На Таньку намекаешь, на супругу? Такой случай я уже обдумал.
Дверь избушки отворилась, выглянула Агния.
– Георгий Андреич, чаю не пили! Второй раз подогреваю.
Смиренно замерло Терново, подчинясь снегам, стуже темноте. Если бы не яркий прямоугольник окна канцелярии, то могло бы показаться, что тут, посреди тайги, вовсе и нет никакого человеческого жилья. Но окно сияет щедрым светом пятилинейной лампы, да и в других домах кое-где, если приглядеться, вздрагивают огоньки – где лампадка, где коптилка, где допотопный жирник: время еще не ночное – вечернее. Нельзя сказать, что и на улице крохотного поселка полное безлюдье: быстрая, словно бесплотная, фигурка (ни одна собака не залаяла) проскользила от дома к дому и приникла к освещенному окну. С минуту – никакого звука. Потом как бы со стоном прорвалось частое, трепетное дыхание.
Сквозь стекло, лишь понизу забеленное снежными узорами, Татьяна увидела, что, сидя за столом, Георгий Андреевич писал: и мысли его, и чувства сливались воедино, и все в его лице было до отчаянья непонятно Татьяне. Но что? Белов вдруг поморщился, нахмурился и, бросив в сердцах ручку, с досадой посмотрел в окно. Татьяна едва успела юркнуть в сторону.
Совсем другая картина открылась ей, когда она, заслышав за стеной голоса и несколько удивленная этим, решилась снова заглянуть в окно. Теперь вся большая комната была перед ней, и оказалось, что Георгий Андреевич вовсе не в одиночестве. За дальним столом, приобняв найденыша Юрку, сидела Агния; там, как видно, занимались учебой: раскрытые тетрадка и книжка лежали на столе. Возле печки примостился старик Огадаев, который, нацепив очки, чинил пим. Перед висевшим на стене зеркалом стоял взятый на днях на должность объездчика Никита Хлопотин и примерял новую форменную фуражку, а сам Георгий Андреевич стоял рядом с ним и, посмеиваясь, вроде бы подтрунивал над парнем: дескать, до времени, когда фуражку можно будет носить, еще дожить надо. Собственно, они все там в эту минуту с веселым интересом следили за Никитиной примеркой. Впрочем, не все… Девчонка эта, недоросток, смотрела вовсе не на парня, а на директора, и такая влага сверкала и переливалась в ее глазах, что Татьяну наконец-то озарило: соперница!
