Текст книги "Университетский детектив"

Автор книги: Оксана Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Пробежав по комнате несколько раз туда-обратно, Тома уселась на стул и глубоко задумалась. У Александры же не к месту мелькнула мысль: а как арестанты живут в маленьких камерах? Все, что они могут делать – это бегать кругами по камере. А камеры маленькие. И бегать по ним целый день как-то глупо. Наверное, со временем они начинают передвигаться все медленней и медленней, а потом уже просто не встают с места. Потом начинают болеть от отчаяния и неподвижности. А потом – все, "лежальный исход"…

Она вдруг совершенно отчетливо представила все эти эволюции на примере Никиты и ужаснулась. Одно дело – когда анализируешь ситуацию в абстрактных категориях: "двигаются меньше", "болеют больше", "начинают сходить с ума"… Все эти абстракции заставляют воспылать праведным гневом и жалостью к абстрактному человеку. Но точно так же можно жалеть героя какой-нибудь книги, в то же время, прекрасно зная, что этого человека никогда не существовало на свете, он – просто выдумка автора.

Совсем другое дело – когда представляешь вполне конкретного, живого человека. Да еще и того, с которым ты когда-то, пусть ненадолго, но встречался лично. Ото всего этого фигура узника приобретает как бы более ощутимую телесность. И от этого его жалко не теоретически и абстрактно, а по-настоящему. Пусть этот Никита – агрессивный забияка и властный эгоист. Но он, прежде всего, Человек, Личность. Ему можно вменить в вину его потребительское отношение к сестре (как выразилась однажды Тома, "этот Никита со своей сестрой всегда был такой ласковый, такой нежный – как зверь…"), но нельзя наказывать его за проступки, которые он не совершал! Никита будет сидеть в тюрьме, а настоящий преступник будет наслаждаться свободой, дышать свежим вольным воздухом, общаться с людьми, сам решать, когда ему вставать утром и как планировать распорядок своего дня.

Размышляя обо всем этом, Александра отчаянно старалась подобрать аргументы в защиту прав личности Никиты. Уж так ее пронял этот благородный порыв, что для оформления своих слов она мысленно даже использовала воинственно-убеждающие интонации, словно пытаясь доказать правоту перед невидимым агрессивным оппонентом.

– Я поняла, – вмешалась Тамара в ее рассуждения, – я поняла, что еще мне не нравится в Эле и в ее поведении.

– Не так уж много мы знаем о ее поведении, – перебила очнувшаяся Александра.

– Вот это – зря. Впрочем, не путай меня, не то опять собьюсь, – предупредила подруга, запуская руки в волосы (отчего большая прическа из тяжелых светлых волос слегка перекосилась на левый бок, придавая своей хозяйке рассеянно-удивленный вид). – Словом, – начала она с новой силой, – мне не нравится то, что Эля была убеждена, что Никитушка не чувствовал своей вины. Но!

Как искусный оратор на суде, она, привлекая внимание публики, подняла вверх палец. Александра заворожено уставилась на поблескивающее на этом пальце колечко.

– Но! Я спрашиваю вас: а чувствовал ли Никитушка за собой вину за то, что явился инициатором скандала? Уж в том, что и дверь закрыл, и ультиматум поставил именно он, никто не сомневается. Этому есть куча свидетелей. Например, ты.

Она величавым жестом указала в сторону подруги. Та, следуя ее указанию, уставилась на свои колени.

– Так вот. Никитушка крайне недоволен, что попал в неприятную ситуацию, оскандалился. При этом виноват в возникновении этой ситуации он сам. А уж для этих менеджеров оскандалиться – хуже нет, уж поверьте мне.

Александре ничего другого не оставалось, кроме как неопределенно пожать плечами. Поскольку Тома вновь подняла вверх указательный палец, философиня опять принялась изучать ее колечко.

– Вопрос: чувствовал ли Никитушка себя виноватым в том, что сам устроил эту заваруху с ключами от аудитории?

Судя по вопросительному выражению лица и паузе, которую Тома держала уже несколько секунд, она явно ждала вразумительного ответа от публики. Публика зашевелилась и послушно ответила:

– Не знаю.

Тому ответ не удовлетворил.

– Что значит – не знаю? Эля говорит, что он был подавлен, расстроен, но вины не чувствовал в принципе. Отсюда – ее доверие к нему. Но Никита должен был, просто обязан был чувствовать вину – если и не за убийство, то хотя бы за то, что стал невольным поводом к возникновению скандала, закрыв дверь и тем самым спровоцировав маньяка.

"Что это ее на маньяков потянуло?" – отстраненно подумала Александра. Но историня не была смущена своей тягой к маньякам. Напротив, на ее лице появилось крайне довольное выражение.

– Я делаю вывод: Никитушка на своем факультете менеджмента до такой степени насобачился управлять своими эмоциями, что запросто смог ввести сестру в заблуждение.

Тома откинулась на спинку стула. У нее был удовлетворенный вид человека, в приятной расслабленности переваривающего только что съеденный вкусный обед. Так и казалось, что сейчас она достанет зубочистку и начнет использовать ее по назначению.

– Хорошо, – зашевелилась Александра. – Значит, ты делаешь вывод, что убийца – ни кто иной, как Никита?

– Я делаю вывод, что Эля пустила нас по ложному следу.

– Но зачем?

– Нарочно или по глупости душевной – не знаю.

Александра задумалась. Возведенная Томой конструкция может перечеркнуть на нет все достижения их расследования. Но только в том случае, если конструкция эта будет обоснованной. А вот как раз в этом Александра не была уверена. В ходе разговора у нее мелькнула какая-то мысль, что-то такое из области сомнений… Но вспомнить сейчас, что это было, она не могла.

– Знаешь, – подытожила она, – давай примем твою гипотезу, как равноправную с остальными. И будем работать, как работали раньше, но уже и с учетом этой гипотезы тоже.

На такой компромисс Тома была согласна. Ее ораторское искусство было продемонстрировано, взаимопонимание с публикой найдено. Теперь – "Show mast go on", или, другими словами, "Заседание продолжается, господа присяжные заседатели!"

– Саш, а что за запах у тебя в комнате? – вдруг спросила Тома.

– Понятия не имею, – призналась та. – Все в комнате перерыла, а источника найти не могу.

– Наверное, это не у тебя, а где-нибудь под окном пахнет, – успокоила ее Тома.

– Ну, ладно. С Никитой и с Элей мы потом тщательнее разберемся. А сейчас мне надо уходить.

– Что, очередное свидание с зачеткой?

– Да, на сегодня я договорилась встретиться с преподавателем по средневековой философии и мистике.

– Где-то я уже слышала такое словосочетание, – пробормотала Тома.

– Я рассказывала тебе, как упустила встречу с этим преподавателем из-за убийства Фрол Фролыча, – напомнила Александра.

– Ах, да. И еще Алексис и кампания не взяли тебя на закрытый семинар для интеллектуальной элиты к этому преподавателю.

– Да-да…

– Я, пожалуй, с тобой пойду. Забежим быстренько к твоему средневековому мистику, а потом я пойду на встречу к Вадику – эдакое, знаешь, романтичное свидание под осенними акациями в сквере в отрыве от бдительного ока нашей старушки.

Но быстренько не получилось. Подойдя к шкафу со своими шмотками, Тамара занялась поисками одежды. Сначала она долго подбирала пиджак к своей новой юбке. Потом тщательнейшим образом укладывала прическу. После этого всенепременно надо было подобрать помаду в тон одежде, а она никак не подбиралась. Тогда Тома стала смешивать разные помады, а потом внимательно изучать перед зеркалом полученный оттенок. Александра изнывала в ожидании.

– Ну, я готова, пошли, – сказала, наконец, Тома.

Александра посмотрела на нее и ахнула: подруга, и так не обиженная природой в плане роста, обула туфли с самыми огромными каблуками и сделалась выше еще сантиметров на десять.

– Ты что, хочешь прямо вот так рядом со мной по улице пойти? – Александра сглотнула.

– А что такое?

Вместо ответа философиня молча подошла к ней почти вплотную. Рядом они смотрелись комично: Тома была выше примерно на две головы, подруга дышала ей – ну, пусть не в пупок, но куда-то неприлично низко. Приблизительно в область трахеи.

– Да ладно, – улыбнулась Тамара, – если боишься на моем фоне потерять, – она в очередной раз подошла к зеркалу, – это… как там это называется… женское достоинство, что ли? – то я могу пойти впереди, а ты – за мной следом.

– Ну, вот еще…

На улице Александра сразу задала бешеный темп.

– Ох, опоздаем мы, – причитала она.

– Не бойся, – великодушно разрешила Тома, – подождет твой средневековый мистик. А как увидит, какие красивые девушки к нему на встречу пришли – так еще поблагодарит и извинится.

– Это за что же?

– Ай, не придирайся к словам. По ходу дела ясно будет.

Сопровождая свои слова, она махнула рукой в сторону и нечаянно угодила в парня, оказавшегося на ее пути. Тот пошатнулся и выронил пакеты из рук. На грязный тротуар вперемежку посыпались макароны, сигареты, синяя курица явно отечественного произрастания, газовый баллончик и книжки. Нагибаясь и роняя сверху на все это богатство еще и очки с носа, парень вслепую зашарил руками по земле. Первым трофеем на ощупь ему досталась Томина ножка, закамуфлированная в изящную лаковую туфельку.

– Ох, извините, пожалуйста, – сконфузился парень, стремительно, как ошпаренный, отдергивая руку.

– Да ничего… – она обернулась к Александре: – Вот видишь, один уже в ногах валяется и извинения просит. Пошли, пошли, не останавливайся, сам разберется. С мужиками надо проще…

Девушки прогалопировали дальше.

– Моя старуха выдала очередное коленце! – сообщила Тома.

– Какое именно на этот раз?

– Вадик вчера получил зарплату, и сегодня я собралась покупать платье – помнишь, мы с тобой видели в магазине такое светленькое, с вырезом?

– Цвета не помню, точнее, не разобрала, – усмехнулась Александра, – настолько прозрачным оно было.

– Ага, ну, вижу, ты поняла. Так вот. Моя квартирная старуха говорит: "Зачем тебе в другой конец города ехать за какой-то дурацкой шмоткой? Лучше сходи на барахолку в нашем квартале". Я ей: "Но то платье – эксклюзив, такого нигде больше не встретишь!" А она мне: "Эка невидаль! Купишь другое – и дешевле, и ближе! И вообще: скромнее надо одеваться!" Это в моем-то возрасте, прикинь!

– Забавно…

– А еще она каждое утро подозрительно интересуется, почему это я на лекции не хожу. И сколько ни объясняй ей, что мы сейчас не учимся, а диплом пишем – она словно не слышит. Впрочем, как обычно. Ведь наша бабка слышит только себя… – Тома обиженно засопела. – Ах, да, еще: стоит только мне чихнуть или кашлянуть, как бабка тут же спрашивает: "Что, заболела?" – а у самой такой радостно-удовлетворенный огонек в глазах зажигается – вот, мол, не одна я болею. И это – после того, как я часами прилежно выслушиваю ее бесконечные поучительные истории про ее глупых родственников!

– Том, вот ты ее все время «старухой» да «бабкой» величаешь, а сколько ей лет? – поглядев на то, как вальяжно неторопливо вышагивает Тома, Александра добавила: – И, кстати, ты ногами-то по земле быстрее перебирай, не то опоздаем к моему преподавателю, и так долго прособирались.

– Да я ногами-то по земле перебираю. Уже шестьдесят лет.

– Что-что? – удивилась Александра. – Каких это шестьдесят лет ты ногами по земле перебираешь? Не переборщили ли Вы с возрастом, мадам?

– Да нет же. По земле ногами в данном случае перебираю я. А шестьдесят лет нашей Ираиде Тимофеевне.

– А-а… Тогда почему ты ее бабкой называешь? Шестьдесят лет в наше время – цветочки. Вон Гурченко в более… хм… зрелом возрасте в мини-юбке по сцене скачет, да еще и ноги задирает. Или ты патриархально оцениваешь, как у классиков: "Вошел старик сорока лет"?

– Тут – другое. Понимаешь, Саш, у Ираиды Тимофеевны статус бабки в нашем с Вадиком отношении (как у квартирной хозяйки) и по ее психологии.

– То, что квартиры, как правило, сдают бабки – это понятно. А почему по психологии?

– Понимаешь, молодая женщина, в какой бы стадии не находилась ее молодость, не станет вести себя так, как она.

– Может, в ней погибла классическая свекровь? – усмехнулась Александра и с грацией горной козочки с разбегу перепрыгнула через попавшуюся на пути лужу.

– Почему погибла? – удивилась Тамара и своими длинными ногами просто перешагнула лужу. – У нее же есть и сын, и невестка – все, как полагается. Только оттачивать на них свое мастерство она не имеет возможности – уж очень далеко они живут. Вот она и сдает внаем комнату – ведь ей, наверное, не столько деньги нужны, сколько возможность систематического вампиризма с особо изощренными отягчающими последствиями.

– Понятно, – невнятно пробормотала Александра и, взглянув на часы, увеличивая скорость.

– А еще она говорит: "Давайте платите первого числа за комнату!" Нет, ты только вообрази – первого числа! – Тома вновь затормозила посреди дороги.

– Правда?

– Век воли не видать! Ей, понимаете ли, так удобно! Но в самый первый раз мы, когда только договор на съем комнаты подписывали, внесли плату пятнадцатого числа. Поэтому сейчас, платя по первым числам месяца, мы тем самым дарим ей половину месячной стоимости комнаты!

– Ужас – просто непередаваемый! – Александра все больше набирала скорость.

– Это еще не все…

Тома не могла справиться с накопившейся досадой. Вся энергия уходила в жалобы, на быстрый шаг сил уже не оставалось. В результате чего картина получалась занятная: маленькая ростиком Александра опрометью несется впереди, а высокая, с манекенщицу, Тамара огромными, но медленными шагами идет за ней следом. Со стороны это выглядело так, будто маленькая собачка спешит выгулять жирафу.

– Она заявила, что мы окончательно доломали ее сантехнику!

– Бедная сантехника, – Александра без зазрения совести переключилась на размышления о вопросах следствия и не отслеживала Томины жалобы, улавливая лишь последнее слово.

– Ха!!! – яростно выкрикнула Тома (от такого выброса энергии она вновь отстала на полкорпуса). – Это мы с Вадиком бедные! Да эта хрущевочная сантехника десятилетиями гнила и портилась! И вот теперь мы, видите ли, должны платить за то, чем сами пользовались всего пару месяцев! Совсем измучила нас эта тиранша!

– Что тиранша – так это верно, – кивнув головой, не совсем внимательно согласилась подруга, вновь услышав только последнее слово.

– Вот видишь, – немного успокоилась Тома, – ты все понимаешь.

В этот момент в одном из домов, мимо которых они проходили, включили магнитофон, и на всю улицу прохрипело голосом Высоцкого:

– Вы не смотрите, что Серега все кивает, он соображает, он все понимает!

Александра устыдилась. "У Томы и вправду серьезные проблемы, а я тут со всякой ерундой ношусь, не могу даже подругу пожалеть, посочувствовать, помочь…"

– А, может, вам с Вадиком сто?ит перебраться на другую квартиру? – предложила она.

– Ничего путного из этого не выйдет, – вздохнула Тома.

– Ну, почему же? Вот я слышала об одном варианте…

– Ираиды Тимофеевны бессмертны и вездесущи! – отрезала Тома.

После такого заявления дальнейшее обсуждение вопроса было бессмысленным. Вследствие чего перекинулись на другую тему.

13 глава

Домой Александра возвращалась в унылом настроении: к преподавателю по средневековой философии и мистике они, разумеется, опоздали, в библиотеке был санитарный день, на улице шел дождь, а в продуктовом магазине, в который она зашла, ее обсчитали (как обнаружилось уже после того, как она вышла из этого магазина).

Когда она подходила к общежитию, на пути ей встретился Алексис. Завидев у нее в руках сумку с продуктами, он оживился.

– Я тут Франка жду. Но раз у тебя тяжелая сумка – надо помочь, – он выхватил сумку и первым направился к лестнице, приговаривая: – Не могу же я бросить тебя с такой тяжелой сумкой…

Александра обреченно плелась сзади. "Вот еще веселуха-то, – думала она, неприязненно поглядывая на затылок бодро спешащего впереди Алексиса. – Это ведь с ним еще разговаривать придется. Да еще, небось, в благодарность за сумку и чай пить оставлять". Алексис быстро поднимался по лестнице, не подозревая о ее мыслях, и рассуждал о "Философии свободы" Бердяева. Смирившись с неизбежным, Александра решила совместить неприятное с полезным и задать Алексису парочку вопросов.

– Слушай, – обратилась она к нему, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно более непринужденно, – а что ты думаешь о Владимире? Это тот компьютерщик, который с зачета по теории вероятности?

– "Я – инженер со стрессом в груди,

Вершу НТР с девяти до пяти", – вынес вердикт Алексис.

– Гребенщиков – это здорово. Но, знаешь, иногда твои слова напоминают хвастовство собственной эрудицией.

– Да у меня "игра в бисер" самой высшей пробы! – обиделся Алексис.

– Да? Хорошо. В бисер, так в бисер, – она решительным жестом открыла дверь в свою комнату. – Тогда объясни мне… Вот ты, конечно, такой умный, такой эрудированный, такой незаурядный…

– Конечно, – настороженно согласился Алексис.

– Но – зачем?

– Что – зачем?

– Ну, ради чего? Ради самолюбования?

– Разумеется, нет… – Алексис замолчал.

– Тогда – зачем? Ну, где продукт твоего интеллектуализирования, твоего творчества? Так только – все одни слова?

– Продукт? – обескуражено повторил Алексис.

"Что-то я разошлась, – вдруг спохватилась Александра. – Если я буду так наседать, то очень быстро распугаю всех подозреваемых!"

– А все-таки: как ты можешь оценить этого Владимира? – перевела она разговор в другую плоскость.

– Какой-то он замкнутый и отстраненный, – с облегчением перешел на нейтральную тему Алексис. – И недалекий. Похоже, что кроме компьютеров его ничего не интересует. И вообще: я уже как-то говорил про то, что на Востоке в древности считалось, что не каждый человек достоин приобщения к знаниям. Так вот этот Владимир, по-моему, не достоин. Но приобщается.

Когда они вошли в комнату, Александра почувствовала, что странный неприятный запах, в последнее время закрепившийся у нее дома, еще более усилился. И стал гораздо более неприятным и даже страшным. Алексис ничего не заметил, потому что как раз сейчас развивал тему об отуземивании современной науки в странах третьего мира. Сначала Александра попыталась обозначить свою позицию по данному вопросу, но ей не удалось вставить в лекцию Алексиса ни одного слова. Лекция лилась из него бесконечным монотонным речным потоком, время от времени угождая в омуты сарказма и притоки дополнительных смыслов. И лилась она все время, пока Александра раскладывала продукты в шкафчике, ставила и пила чай, а потом мыла посуду.

Когда он перешел к вопросу о необходимости создания новой научной парадигмы в условиях глобализации постиндустриального общества, Александра почувствовала, что засыпает. Она равномерно, как маятник, кивала головой на его слова, не заботясь о том, совпадают ли ее кивки со смыслом того, что он говорит. Сегодня ей опять не удалось как следует выспаться ночью, и сейчас она начала потихоньку засыпать с открытыми глазами.

И вдруг ее сон был нарушен самым подлым образом. Из коридора раздался нарастающий истошный визг, затем – приближающийся топот, а после этого – смачный грохот падения. Проснувшись, Александра соскочила с места и кинулась в коридор. Алексис, недовольный, что его лекцию прервали, вышел, побуркивая, за ней следом.

В коридоре на полу возле раскиданных по секции ящиков лежал… Валерий Ли. Несмотря на импозантный костюм и стильный галстук, поза у него была довольно неэлегантная: широко раскинутые в стороны руки, придавленные ящиками ноги, и голова, покоящаяся в неприличной близости к баку мусоропровода. Подбородок у Валерия дрожал, в глазах полоскались страх и ужас.

Увидев Александру и Алексиса, Валерий сделал такое движение, как будто хотел подбросить себя в воздух, но наткнулся на лежавшие на его ногах ящики и снова упал навзничь. Александра, испуганно охнув, кинулась поднимать его. Алексис, удивленно сморщив лоб, присел на корточки рядом.

– Что с тобой, Валерик? – не совсем официально выкрикнула Александра, жалостливо хватая его за разные части тела, стараясь поднять.

Валерий был очень стройный и не очень высокий, а потому нетяжелый. Но волнение и страх прибавили ему веса, и поднять его было невозможно.

– Ну, что же ты, помоги! – с отчаянием в голосе крикнула Александра Алексису.

А тот неожиданно выдал совершенно глупую для крутого философа фразу:

– Интересно, а если бы я упал, ты бы бросилась меня поднимать?

Александра всплеснула руками, выпустив при этом из них Валерия. Тот опять начал заваливаться на пол, норовя попасть своей красивой головой в бак мусоропровода.

Видя, как Александра выбивается из сил, прыгая вокруг этого филологического красавчика, Алексис все-таки соизволил ей помочь. Он подхватил Валерия под мышки и поволок по коридору к комнате, предоставляя его импозантным брюкам возможность познакомиться с мусором на грязном общажном полу. Перед лужицей из-под пива и мороженого Александра предприняла попытку приподнять Валерины ноги, но рука у нее дрогнула, в результате чего импозантные брюки познакомились и с пиво-мороженой лужицей тоже.

В комнате Алексис сгрудил филологическое тело прямо на полу, а сам уселся на табуретке, скрестив на груди руки.

– Да его же на кровать надо! – воскликнула Александра, в сотый раз всплеснув руками.

– Это в таких-то брюках? – довольным голосом спросил Алексис.

– Почему же он молчит? Что же с ним? Что же делать? – запричитала Александра, бестолково прыгая вокруг Валерия.

– Привести в чувство? – коротко поинтересовался Алексис.

– Да кто бы знал – как!?

– Очень просто, – вновь коротко ответил Алексис и перешел на более привычные для себя способы выражения мысли: – "Дайте немного воды сыновьям молчаливых дней".

С этими словами он взял чайник и спокойно вылил его содержимое на лицо Валерию. Александра ахнула. Валерий захлюпал носом и чихнул.

– О! Он заморгал глазами! – восторженно проинформировала Александра. – О! Надо протереть ему очки, они залиты водой!

– Общение с красивыми мужчинами, похоже, не идет на пользу твоему интеллекту, – заметил Алексис.

Александра ничего не успела ответить, так как в этот момент Валерий открыл глаза и заговорил…

… Когда человек в кругу родных и близких приходит в себя после страшной невероятной ситуации – будь то кораблекрушение, извержение вулкана, операция, сделанная ему инопланетянами на борту космической тарелки, или просто обнаружение постороннего обнаженного субъекта мужского пола в спальне своей жены, – в первый момент после этого человек, как правило, произносит самые важные, жизненно значимые слова. Как правило, это очень короткая фраза, в которой он старается вместить весь спектр переполняющих его чувств – страха, отчаяния, злобы, или, наоборот, радости оттого, что все позади и просветления от полученного жизненного опыта. Это может быть фраза "Что это было?", "Никогда больше!", "Почему именно я?", "Все козлы!" и "Какой ужас!". Также в этой фразе может звучать заинтересованность пострадавшего в текущей ситуации, например: "Что со мной?", "А где были вы!?" и "Как же так?!". И, наконец, это может быть просто одно слово – "Мама"…

Первая фраза, которую сказал Валерий, была цитатой Шекспира:

– "Олень, подстреленный, хрипит, лань, уцелев, резвится"…

Прохрипев эти шесть слов, он посмотрел сквозь забрызганные очки на уставившиеся на него четыре глаза и снова поник головой, не смея выразить волну нахлынувших на него эмоциональных переживаний и связанных с ними поэтических образов.

– Валер, – Александра робко тронула его за плечо.

Он повернул к ней посеревшее лицо.

– Может, дать тебе воды?

– Кофе, – прохрипел Валерий.

– Что???

– М-да, кичиться гурманством в таком состоянии – это, конечно, высший пилотаж, – с уважением признал Алексис.

– Да у него, наверное, от нервного расстройства давление упало, – догадалась Александра. – Он его с помощью кофе повысить хочет.

Валерий послушно замотал головой.

Когда через полчаса кофе был выпит, а Валерий переодет в ярко-голубые Томины спортивные штаны, оказавшиеся единственными подходящими ему по размеру из всех имеющихся в шкафу, он рассказал странную, в чем-то готическую, историю.

О том, как он шел на день рождения к своей одногруппнице в общагу. В новом костюме, с букетом, тортом и лирическим настроением. О том, как поднимался по общажной лестнице, сочиняя лиричные стихи в честь именинницы. О том, как на одном из лестничных пролетов его атаковало нечто абсолютно ужасное, злобное, грязное и призракоподобное. О том, что вместо лица у этого призрака была грязная тряпка в желтых пятнах, а над ней – фиолетовая челка. О том, как от испуга и неожиданности он выронил цветы и запустил в призрака тортом. И как призрак от торта увернулся и погнался за Валерием. О том, как, догоняя, призрак страшно стонал, злобно ухал и глумливо подвывал. О том, как он скакал за ним по пятам, а когда Валерий уже почти убежал, призрак кинулся плашмя на пол, очевидно, готовясь применить какую-то особо коварную призракову тактику. И, наконец, о том, как в совершеннейшем ужасе Ли сам не заметил, как очутился рядом с какими-то раскиданными ящиками, где его и обнаружили.

После рассказа Валерий еще немножко поумирал на Александриной кровати, потом немножко поприходил в себя, а потом засобирался домой. Алексису по поручению Александры пришлось сопровождать его. Сам Алексис этим обстоятельством был очень недоволен и выражал свое отношение к миру в целом и к филологической его половине в частности с помощью цитат от андеграунда. Ли трусливо отвечал ему цитатами от классиков, нещадно путая и перемешивая Гомера с Барковым и Хайяма с Прутковым. Так они и ушли, препираясь и эстетически сквернословя.

********************

Владимир Полянок выходил на крыльцо своего дома.

Жизнь – сплошные неприятности! По крайней мере, в последнее время. Ну, скажите, каким космическим виртуальным ветром в его сумку занесло огромный, грязный, неприятный платок?! Он сидел на лекциях, потом на большой перемене забежал пообедать в столовую, потом поболтал с приятелем в компьютерном классе, еле заставил себя оттуда выйти и вернулся в аудиторию. То, что его сумка, лежавшая на парте, как-то не так, как обычно, закрыта, он заметил сразу. И правильно: в сумке лежал этот дурацкий носовой платок. И, кажется, совсем недавно даже использованный – по прямому назначению. И что бы это значило?

Потом еще эта ненормальная с филологического факультета. Мало того, что он еле-еле отделался от нее тогда, когда она в первый раз навострилась к нему в гости. Вернее, это не он отделался, а она встретила по пути какого-то знакомого, который и переманил ее в гости к себе – на радость Владимира.

Так сегодня он еще встретился с этой самой Лизой в корпусе университета – уже во второй раз, получается. И она не обратила на него никакого внимания! Летела на всех парусах с развевающимися, как у мифического животного, волосами, и с распахнуто-приплюснутыми, как у рыбы на плоскости, глазами. После того, как она его проигнорировала, ему на пути встретилась эта студентка с философского – Саша. Кстати, милая девочка, есть о чем с ней поговорить… В общем, на волне какого-то такого непривычного настроения, которое у него возникло при разговоре с ней (разговор-то – так, печки-лавочки, принтеры-козявочки), он рассказал ей о непонятной находке в своей сумке. А она почему-то крайне заинтересовалась этим грязным платком, засыпала его (ну, то есть, Владимира, а не платок), вопросами и под конец унеслась по своим делам, размахивая этим самым платком, как боевым знаменем. А он только смотрел ей вслед.

И еще Алла ворчать с каждым днем стала все больше и больше. Вот и сегодня… Что он, не знает, что ли, что ей нужно? Фата белоснежная ей нужна, да дети сопливые… Ох, Аллочка… Ты, конечно, лапочка, умничка, прелесть… Но…

Так вот теперь еще и бабушка расхворалась окончательно. Угораздило же бедную бабульку… Нет, он ее конечно, любит, но теперь ему предстоит на другой конец Города в аптеку за лекарствами ехать, трястись целых полчаса в трамвае.

Нет в жизни счастья! Владимир поднял воротник и зашагал к остановке.

********************

На следующий день у подруг была намечена «проверка» Никиты. Самыми подходящими «информаторами», по размышлении, им показались друзья из Никитиной дворовой кампании. Еще в самом начале расследования, рассказывая о брате, Эля обмолвилась, что он до сих пор часто общается с кампанией хулиганов в своем дворе. Правда, по словам Эли, хулиганы эти были не совсем настоящие и предпочитали пакостить по-мелкому – ну, там, бабушку на ночной улице испугать, или с ребятами из соседнего двора подраться. Или, в конце концов, подраться между собой из-за какой-нибудь девочки. Но до чего-то крупного – воровства, например, – они никогда не опускались, чтя какой-то свой кодекс дворового хулигана – «свободного гуляки и великодушного богатыря», по словам самого Никиты.

Итак, сегодня Александра пришла в Никитин двор для поиска «информаторов». Конечно, она немного переживала о том, как будет общаться с этими "великодушными богатырями", которые хоть и по-мелкому, но все-таки оставались хулиганами. Но после общения с кампанией Алексиса, а потом – после дохлой кошки и фотографий китайских пыток, по большому счету ей было море по колено.

Очевидно, именно выражение спокойной уверенности в себе на ее лице и позволило довольно быстро завоевать доверие и расположение некоего Жеки (в миру – Евгения Платова).

Жека сидел на лавочке, лениво смоля папиросу и обозревая окрестности сонным взглядом. Увидев вошедшую во двор незнакомую девушку – по его, Жеки, мнению, стройную и симпатичную – он выпал из сонного состояния. Заметив, что она приближается к нему, Жека оживился. А, услышав, что девушка – помощник Никитиного адвоката, собирающая информацию о Никите – Жека сначала разочаровался, но потом преисполнился гордости за то, что своим доверием эта серьезная адвокатова помощница почтила именно его, и начал вежливо и старательно отвечать на ее вопросы. Постепенно он разговорился и весьма подробно рассказал о Никите, его жизни, привычках и т. д.

– Мы с Никитой – друзья во всем, – говорил он, стараясь незаметно сплюнуть под лавочку. – Вместе пьем, вместе девочек кадрим, вместе деремся, – тут, чуть подумав, Жека счел необходимым дополнить: – и друг с другом – тоже.

Поймав взгляд Александры, он – видимо, в качестве оправдания – вновь дополнил:

– Мы же друзья, мы можем себе это позволить.

– Что позволить – драться друг с другом?

– Зря иронизируете, – ответил Жека, старательно распетушивая хвост перед симпатичной адвокатовой помощницей и вытаскивая из памяти умные слова. – Вы не понимаете, что драться друг с другом – это привилегия только самых близких людей.

– По принципу "кого люблю – того и бью"?

– Фу, не так примитивно…

В Никите жила извечная тоска русского мужика по дальним странствиям и подвигам. По ночам снились огнедышащие драконы и прекрасные принцессы в завоеванных замках, днем хотелось проверить свои силы, например, набив кому-нибудь морду. Как многие русские мужики, он представлял собой тип, средний между глубокой рассудительностью философа и разгульностью пьяницы-пройдохи. То есть размышления о мироздании неизбежно приводили его к выпивке с последующим буйством, а каждый очередной загул тянул в пучину философских рассуждений и разговоров "о подвигах" и "за жизнь".