Текст книги "Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой"
Автор книги: Нодар Думбадзе
Соавторы: Сергей Алексеев,Юрий Коринец,Владимир Амлинский,Григорий Бакланов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)
– Папка, папка приехал! – закричал Николка.
Подошла мать. Не знает, что и сказать.
– Нет, не приехал папка, – ответила. – Не скоро приедет.
Смотрит Николка на мать: откуда тогда рубаха?
– Знаю, знаю! – закричал. – Папка прислал!
Мать глянула на сына. Думает, рассказать или нет про рубаху? Мал Николка. Глуп. Где ему понять про рабочую солидарность. Решила смолчать.
Надел Николка новую рубаху, помчался на улицу, кого ни увидит – хвастает.
Повстречал рабочего парня Степана Широкого:
– А мне папка рубаху прислал!
– Да ну?! – удивился парень.
– Прислал, прислал. Не забыл! – закричал Николка и помчался дальше.
Увидел слесаря Тихона Громова:
– А мне папка рубаху прислал!
– Ты смотри, – улыбается Громов. – Добрый, выходит, отец, вспомнил.
– Добрый, добрый! – смеется Николка. – Добрый!
Догнал старика токаря Кашкина:
– А мне папка рубаху прислал!
– Скажи-ка на милость, – говорит Кашкин. – И правда. Ну и рубаха!
– Новая, новая, – не умолкает Николка. – И про карман не забыл, и про пуговку, и про маковый цвет.
Прижал к себе Кашкин Николку, гладит по голове, а у самого на глазах слезы.
Поднял Николка голову:
– А ты чего плачешь?
– Это я так, – засмущался старик. – Беги. Играй. Май нынче… Рабочий праздник.
Упрямая льдина
Весна в этот год задержалась. Река набухла. Но лед не тронулся. Река взломала лед в ночь под Первое мая.
С утра на набережной собрался народ.
Одна за одной шли по реке огромные льдины, скрежетали, кружились, становились ребром и, поднимаясь тысячами брызг, снова ложились на воду.
Стоят люди – любуются.
Здесь же, у самой реки, нес свое дежурство и урядник Охапкин. Видит урядник, что собралось много народу, думает: «Ой, как бы беды не вышло. Первое мая. Как бы мастеровые чего не устроили».
Только подумал, как вдруг из-за поворота реки выплывает огромная льдина. Смотрит Охапкин и не верит своим глазам: на льдине красное знамя!
Повалил народ к самому берегу.
– Ура! – раздалось за спиной у Охапкина. – Да здравствует Первое мая!
Урядник растерялся. Схватил свисток. То в сторону толпы свистнет, то повернется и свистнет в сторону льдины.
Смеется народ. Стоит. Не расходится.
– Осади! Осади! Не толпись! – надрывает глотку Охапкин.
А льдина тем временем подплывает все ближе и ближе. Словно нарочно, направляется к самому берегу. Трепещется по ветру красное знамя.
Заметался урядник из стороны в сторону, что придумать, не знает. Остановился, набрал в грудь побольше воздуху и снова давай свистеть.
Свистит, а льдина уже и вовсе приблизилась к берегу, задержалась рядом с Охапкиным, стоит, упрямая, дразнится.
Разгорячился урядник, думает: «А что, если прыгнуть на льдину, содрать знамя, и делу конец?»
– Прыгай! – кто-то выкрикнул из толпы.
Охапкин и прыгнул. Прыгнул, а льдина словно только этого и дожидалась. Раз – и от берега.
– Караул! – завопил урядник. – Спасите!
Мечется Охапкин по льдине, забыл про свисток и про знамя, фуражка сползла на затылок, машет руками, молит о помощи. Только кому же охота ради урядника лезть в студеную воду?
– Поклон Каспийскому морю! – кричат ему.
– Счастливого плавания!
– С майским приветом!
Ударилась льдина о льдину, не удержался урядник, бухнулся в воду.
– Спаси-и-те! – еще раз крикнул Охапкин и камнем пошел ко дну.
Отделилась от толпы группа молодых парней. Бросились в воду. Вытащили перепуганного Охапкина на берег.
Стоит урядник, побелел, посинел, трясется, под общий смех крестится.
А льдина тем временем отплыла к середине реки, развернулась и пошла себе вниз по течению. Затрепетало, заиграло в весеннем воздухе красное знамя.
– Да здравствует Первое мая! – раздается над берегом.
Красное знамя труда
Май встречали вместе, сразу тремя заводами.
Двинулись рабочие с Нагорной, с Литейной, с Маршевой и других улиц плотными колоннами в центр города.
С утра к своему заводу отправился и Гошкин отец.
– И я с тобой, – пристал было Гошка.
– Мал еще, – усмехнулся отец. – Сиди дома.
– Я тоже хочу, – упирается Гошка. – Я вот чего смастерил, – и показывает красный флажок.
– Дельный флажок, – похвалил отец, однако сына с собой не взял.
Остался Гошка. Покрутился он в комнате, сунул незаметно флажок за пазуху, направился к двери.
– Ты куда? – насторожилась мать.
– К Ваньке Серегину.
Выбежал Гошка во двор, сделал вид, что направляется к Ване Серегину, а сам – вокруг дома и ветром помчался на Нагорную.
Прибежал на Нагорную – народу! Идет по улице колонна рабочих. Впереди над головами – красное знамя.
Переждал Гошка, пока прошли рабочие, пристроился сзади. Только полез за пазуху за флажком, как вдруг:
– Домой! Марш! К мамке! – закричал какой-то рабочий.
– Так я с вами. Я Май встречаю.
– А ну-ка живо. Немедля!
Пришлось убираться.
Постоял Гошка, подумал, помчался на Литейную. Прибежал на Литейную – народу! Идет по улице колонна рабочих. Впереди над головами – красное знамя.
Пристроился Гошка к рабочим. Только полез за флажком, как вдруг:
– Ну, а ты зачем здесь?!
– Да я…
– Уши нарву. Домой!
Отстал Гошка. Постоял, подумал, помчался на Маршевую.
Прибежал – народу! Идет по улице колонна рабочих. Впереди над головами – красное знамя.
Подошел Гошка к рабочим, схитрил:
– Я к папке, к папке. Меня мамка послала. Мне нужно. Он впереди.
Раздвинулись рабочие, уступили дорогу Гошке. Добрался он до самого первого ряда. Перевел дух, глянул, – а рядом и вправду отец. Идет, красное знамя держит в руках.
Хотел Гошка незаметно юркнуть назад, да поздно.
– А ну-ка ступай сюда, – поманил отец.
Подошел Гошка.
– Тебе что ж, ни мать, ни отец не указ?
– Так я же, как все. Я тоже хочу. Я же вот чего смастерил, – вытаскивает Гошка из-за пазухи красный флажок.
Улыбнулся отец, доволен сыном. Засмеялись другие рабочие.
– Ты смотри – знамя!
– Настоящее!
– Красное!
Глянул отец на свое большое красное знамя, посмотрел на Гошкин флажок, опять улыбнулся, потрепал сына по голове:
– Ну, а теперь ступай к мамке.
– Да я…
Гошка не договорил. Из переулка наперерез демонстрантам выскочили солдаты с винтовками.
– Стой! – закричал офицер рабочим. – Стой!
Замедлили демонстранты шаг, остановились.
– Разойдись!
Сдвинули рабочие теснее ряды, окружили Гошкиного отца и знамя.
– В ружье! – скомандовал офицер.
Солдаты вскинули ружья.
– Сынок… – зашептал отец Гошке. – Сынок, беги!
Гошка не двинулся.
– Кому говорят, беги! – закричал отец. Он с силой оттолкнул мальчика.
Отлетел Гошка к самому тротуару. Стоит. Маленький. Глазенками хлопает. То на солдат, то на рабочих смотрит. Видит: поднял офицер руку. Прижали солдаты к плечам винтовки. Секунда – и стрельнут.
И вдруг:
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе,—
запел Гошкин отец. Взмахнул он красным знаменем, и в тот же миг, в один шаг, словно один человек, рабочие двинулись навстречу солдатам.
– Пли! – прохрипел офицер.
– Папка! Папка! – закричал Гошка и бросился к демонстрантам. Подбежал, уткнулся в отцовские брюки. – Папка! Па-а-пка!
Наклонился отец, подхватил Гошку и посадил к себе на плечи.
Глянул мальчик: уступают солдаты дорогу рабочим, опустили ружья, сошли с мостовой.
– Пли! Пли! – хрипел офицер.
Да только никто офицера не слушал.
Улыбнулся Гошка, приветливо замахал красным флажком солдатам.
Прошли рабочие по Маршевой улице, повстречали тех, кто шел по Нагорной, кто шел по Литейной, кто шел по другим улицам и площадям города. Стало людей много-премного. Заколыхалось не одно и не два знамени. Десятки красных знамен полощутся в майском небе. Гремит, не умолкает над городом песня:
Свергнем могучей рукою
Гнет вековой навсегда
И водрузим над землею
Красное знамя труда!
Царя скинули
Гражданин Российской республики
Жил Данилка в подвале высокого дома в Питере, на Литейном. Здесь Данилка родился, вырос и всех жильцов знал наперечет и в лицо.
Первый этаж занимала графиня Щербацкая. На втором – комнаты князя Пирогова-Пищаева. Еще этажом выше – тайный советник Горохов. А на самом верху – статский советник Ардатов. Жильцы все именитые, важных чинов и званий.
Много разного было за последние дни, с той поры, как произошла революция. Данилка даже устал удивляться. Но в этот день…
Принес Данилкин отец газету, развернул, глянул на сына.
– Ну, – сказал, – отныне ты – гражданин Российской Республики. Сам Владимир Ульянов-Ленин декрет подписал.
Не верится как-то Данилке, да и что такое гражданин Российской республики, не совсем ясно.
– А это важнее, чем статский советник?
– Важнее, – улыбнулся отец.
– И важнее, чем тайный?
– Важнее, чем тайный.
– И больше, чем граф?
– Больше.
– И выше, чем князь?
– Выше, выше, – смеется отец.
Бросился Данилка на улицу, побежал к дружкам своим и приятелям.
Встретил Ванюшку Дозорова.
– А у меня звание высокое, важнее, чем статский советник, важнее, чем тайный, больше, чем граф, выше, чем князь! Я – гражданин Российской республики! В газетах про это написано. Сам Владимир Ульянов-Ленин декрет подписал!
Побежал Данилка дальше, встретил Любу Козулину.
– А у меня звание высокое, высокое, важное, важное…
Многих повстречал в этот день Данилка и всем про одно и то же. Наконец утомился, сел возле дома. Сидит, думает: и откуда это Ульянов-Ленин узнал про него – Данилку. Кто бы это мог Ленину рассказать?! Думает и вдруг видит, мчит к нему рыжий Кирюха. Подлетел Кирюха, перевел дыхание и сразу же:
– Знаешь, кто я?! Я – гражданин Российской республики!
Данилка даже икнул от неожиданности.
– Какой же ты гражданин, – произнес он с насмешкой. – Это я гражданин. Это про меня в газетах написано.
– Про тебя, – присвистнул Кирюха. – Станут на тебя изводить бумагу.
Сжались от обиды в кулаки Данилкины руки. Подступил он к Кирюхе. Выбрал момент и в переносицу – раз!
Началась драка.
– Я гражданин… – пытается перекричать Данилка Кирюху.
– Нет, я гражданин… – вопит на всю улицу рыжий Кирюха.
Проходил в это время по улице рабочий парень. Он и рознил ребят. Те долго молчали, не говорили, в чем дело. А потом рассказали. Усмехнулся парень, полез в карман, вынул газету. Стали ребята по складам разбирать.
«Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов» – прочли они заголовок.
Далее шло о том, что всякие важные звания, чины и титулы отныне и навсегда отменяются. Не будет больше ни дворян, ни купцов, ни тайных советников, ни статских, ни князей, ни графов. «Устанавливается одно, общее для всего населения России название – Гражданин Российской республики», – сообщалось в декрете.
Внизу была подпись:
Председатель Совета Народных Комиссаров
Вл. Ульянов (Ленин).
– Так что, выходит, оба вы правы, – заявил парень. – И ты гражданин Российской республики, – показал он на Данилку, – и ты, – показал на Кирюху, – и я – все теперь граждане Российской республики. Для всех простых людей Владимир Ильич Ленин написал этот декрет.
Поначалу, конечно, Данилке было обидно, что декрет написан для всех, а не только для него одного. Однако вскоре он понял, что так даже лучше. Получается, что Владимир Ульянов-Ленин никого не забыл: ни Данилкиного отца, ни Данилкину мать, ни дружков его, ни приятелей – всех вспомнил.
Зато что касается графини Щербацкой, князя Пирогова-Пищаева, тайного советника Горохова и статского советника Ардатова, то, видимо, ленинский декрет им не понравился. Сбежали они за границу. Ну и хорошо. Ну и скатертью дорога. Поселились в высоком доме на Литейном новые люди, такие же простые, как Данилкины мать и отец, – рабочие люди. Они стали не только гражданами, но и хозяевами всей страны.
Шкурин и Хапурин
Жили-были Шкурин и Хапурин. У каждого по заводу. У Шкурина – гвоздильный. У Хапурина – мыловаренный.
Друзьями они считались, приятелями. Оба богатые. Оба жадные. Оба на чужое добро завидущие.
Вот и казалось все время Шкурину, что доход у Хапурина с мыла куда больше, чем у него, Шкурина, с гвоздей. А Хапурину наоборот.
– Эх, кабы мне да шкуринские гвозди, – вздыхал Хапурин.
– Эх, если бы мне да хапуринское мыло, – мечтал Шкурин.
Встретятся они, заведут разговор.
– К тебе, Сил Силыч, – произнес Шкурин, – денежки с мыла золотым дождем сыплются.
– Не говори, не говори, – ответит Хапурин. – Это у тебя, Тит Титыч, от гвоздей мошна раздувается.
Разъедает их зависть друг к другу – хоть бери и меняйся заводами. Начнут они говорить про обмен. На словах – да, на деле – пугаются.
А вдруг прогадаешь.
Пока они думали и решали, наступил 1917 год. Стали земля, фабрики и заводы переходить в руки трудового народа.
Забегали Шкурин и Хапурин.
– Ох, ох!
– Ах, ах!
Чувствуют, что скоро очередь и до них дойдет. Только вот не знают, какой завод будут раньше национализировать. Хапурину кажется, что его – мыловаренный. Шкурину, что его – гвоздильный.
Сидят они, мучаются, гадают. И снова мысль об обмене приходит в голову и одному и другому. И снова боязно, страшно.
– Ой, обманет, обманет меня Хапурин!
– Перехитрит, разорит меня Шкурин!
Прошло какое-то время, и вот приносят Шкурину пакет из губернского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Распечатал Шкурин пакет, вынул бумагу – в глазах потемнело. Так и есть: черным по белому значится – национализировать гвоздильный завод.
– Матушка, царица небесная, пресвятая богородица! – взмолился Шкурин. – За что? За какие грехи?! За что же меня? Почему не Хапурина?!
Бьет он перед образами земные поклоны, а сам думает: «А что, если немедля бежать к Хапурину и, пока тот ничего не знает, уговорить на обмен».
Однако и Хапурин в этот день получил точь-в-точь такую бумагу. И он стал отбивать земные поклоны царице небесной. Отбивает, а сам думает: «А что, если скорее к Шкурину…» Прекратили они земные поклоны, помчались друг к другу. Повстречались на полпути. Второпях чуть не сбили один другого. Остановились, тяжело дышат.
– А я к тебе, милейший Сил Силыч, – наконец произнес Шкурин.
– А я к тебе, дорогой Тит Титыч, – проговорил Хапурин.
– Давай меняться заводами.
– Давай.
Поменялись они заводами. Довольны друзья-приятели. «Здорово я его, – рассуждает Шкурин. – Хе-хе».
«Хе-хе, – посмеивается Хапурин. – Попался, голубчик». Идут они важно по городу. Задрали вверх свои головы. Вошли в заводские конторы. А там уже новый, законный хозяин – рабочий класс.
– Привет вам, Шкурин! Привет вам, Хапурин! Приехали– слазьте. Кончилась ваша власть!
Его Величество
«Ваше Величество» – так называли царя. Величество – значит главный. Главнее не может быть.
Не стало теперь Величества. Свергли царя. Свергли Его Величество.
И вдруг…
К отцу Пети Петрова Ивану Петрову явились его приятели, такие же, как и отец, рабочие-металлисты. Вошли они шумной группой.
– А мы за тобой, Ваше Величество, – обратились, смеясь, к отцу.
– Иду, – отозвался отец. Ушел он вместе с рабочими.
Петя стоял, как сраженный громом. «Вот кто, значит, теперь Величество. Хитрый отец – молчал!»
Побежал он на улицу. Встретил Катю Орлову. Шепчет Петя Кате на ухо: мол, знаешь, какое дело – отец у меня Величество.
Обидно Кате, что отец у Пети – Величество, а у Кати – простой рабочий.
Возвращается Катя домой. И вдруг…
Встречает Катя слесаря Громова. Остановился Громов и говорит:
– Поклон от меня отцу. Как там Его Величество?
Замерла Катя: ослышалась, видимо, Катя. Не может такого быть! А Громов опять свое:
– Смотри не забудь. Привет от меня Величеству.
Свернула Катя с дороги, помчалась к лучшей подружке – Наде Сизовой. Шепчет Катя на ухо Наде:
– Знаешь, какое дело – отец у меня Величество!
Умчалась от Нади Катя.
Обидно Наде, что отец у Кати – Величество, а у Нади – простой рабочий.
И вдруг…
Кто-то стучится в дверь. Бросилась Надя к двери. У порога стоит почтальон, протягивает Наде письмо.
– На, – говорит, – передай-ка Его Величеству.
– Кому?! – поразилась Надя.
– Отцу! – говорит почтальон.
Схватила Надя письмо. Не сидится Наде Сизовой дома. Вышла она на улицу. Побежала к Васе Козлову. Подлетела к знакомому дому. Что такое?!
Стоят у дома мальчишки, стоят у дома девчонки. Объясняет с крылечка Вася Козлов:
– Отец у меня Величество.
Смутилась Надя. Сколько же разных кругом Величеств? У Пети, у Кати, у этого Васи…
В это время на заводе окончилась смена. Возвращались отцы домой. Идут они по своей, по рабочей улице.
Шире, шире раздвинься, улица! Видишь, народ трудовой идет. Дорогу ему, дорогу! Дорогу Его Величеству!
Красный орел
Шагает. Шагает. Шагает. Не остановишь Советскую власть.
В горном высоком ауле жил у Расула дед. Здесь только орлы летают. Здесь ветры свирепые бродят. Тут горы забрались под самое солнце. Если на цыпочки встать – солнце можно рукой достать.
Далеко отсюда сакля Расула. Внизу, в плодородной долине. Примчались в долину красные конники, принесли весть о Советской власти. Слушал, слушал рассказы Расул: про землю, про мир, про товарища Ленина. Очень ясно молодой командир про новую жизнь рассказывал.
Целый день ходил по пятам за джигитом Расул, об одном и том же по нескольку раз расспрашивал.
– Значит, больше царя не будет?
– Нет, – отвечал джигит.
– И богатых князей прогонят?
– Сами они сбегут.
Подружился Расул с джигитом. Кинжал самодельный ему показал, про деда ему рассказал.
Утром простились гонцы с крестьянами, помчались джигиты дальше.
О многом узнал Расул. А как же там дед? Он высоко в горах. Кто же ему обо всем расскажет?
Рассказал бы Расул. Только маленький очень еще Расул. Не добраться мальчику в горы.
И вдруг вспомнил Расул: дед у него следопыт, дед у него охотник. Он с птицами с детства дружит, орлиную речь понимает. Орел – вот кто расскажет про все старику, вот кто в горы в момент слетает.
Вышел Расул из аула к реке. Видит, сидит на скале у реки непокорный небесный житель.
Бросился мальчик к скале.
– Эй! – закричал богатырской птице.
Глянул орел на Расула.
Объясняет Расул орлу про землю, про мир, про товарища Ленина. Просит: лети побыстрее в горы – к деду, Абдулкеримом, мол, деда звать, расскажи ему важную новость.
Переступил орел с лапы на лапу, кивнул головой, расправил могучие крылья.
– Не напугай! – кричит Расул. – Передай ему слово в слово.
Взмыл орел в поднебесье.
Прошло три дня, и вот спустился в долину старый Абдулкерим.
Глянул Расул на деда: в бурке тот новой, в черкеске новой, улыбается внуку дед.
Ясно Расулу: выполнил просьбу его орел. Бросился мальчик к деду:
– Это я ведь орла послал!
– Ты?
– Я, я, – не умолкает Расул. – Рассказал он про землю?
– Рассказал.
– А про мир?
– И про мир.
– А про товарища Ленина?
– И про товарища Ленина.
– Это все я, – торжествует Расул. – Правда, орел хороший?
– Правда, – ответил дед. – Хороший. И конь у него хороший.
Доволен Расул ответом. Однако подумал: «При чем же здесь конь? Эх, подпутал что-то старый Абдулкерим».
– Настоящий орел, – повторил старик, даже грудь свою старую выпятил, подмигнул по-мальчишечьи внуку: – Красный орел.
Вовсе сбился с толку теперь Расул.
– Красный орел? Разве бывают красные?
– Бывают, – ответил дед.
Сокрушался потом Расул, как же он тогда у реки сам того не заметил. Может, солнце не так светило.
Стояла весна в Дагестане. Разносили джигиты великую весть.
Мальчик Акуто
Где-то на Севере, на Крайнем далеком Севере, у ледовитого грозного моря, мальчик Акуто жил.
Пас он оленей. Огромное стадо. Тысяча с лишним голов. Только не мальчика это стадо, не отца его и не деда. Это шамана старого стадо. Акуто и трое других бедняков чужих выпасают оленей. Боится Акуто шамана. Боятся другие шамана. Он главный у них богатей.
Слышал Акуто, что где-то за тундрой, за горами, покрытыми лесом, в том краю, что зовется Россией, скинули люди своих шаманов. Не шаманы, не богатеи, а люди простые стоят у власти.
«Вот бы такое и в тундре», – думает мальчик. Не пас бы Акуто стада шамана. Да и стадо тогда не шамана бы было. Разделили б оленей среди таких, как дед и отец Акуто, – бедных простых людей.
Мечтает о том Акуто. А между тем Советская власть уже подходила к тундре.
Оставил мальчик на день оленей. Побывал он в родительском чуме. Повидал и родных и соседей. Разговоры везде об одном: у шамана отнимут стадо, скоро будут делить оленей.
И правда: прибыл к стаду старый шаман. А вместе с ним и два его младших брата. Зло посмотрел на Акуто шаман, приказал поднимать оленей. Замер от счастья Акуто. Значит, стадо погонят к чумам, значит, будут делить оленей. И вдруг не к чумам – от чумов погнали стадо. Понял Акуто: богатеи решили угнать оленей. Значит, не будут делить оленей. Значит, пропало огромное стадо.
Весь день уходили погонщики все дальше и дальше в тундру. Ночью хозяин дал людям отдых. Длинны на Севере зимние ночи. Заснули на нартах в теплых мешках богатеи. Не может заснуть Акуто. Плакать готов Акуто. Но вот улыбка прошла по лицу мальчишки. Озорством заблестели глаза. Что-то придумал, видать, Акуто.
…Утро. Проснулся шаман. Проснулись два брата.
«Что такое? – не может понять шаман. – Где же стадо? Где же олени? И где же Акуто?!»
Смотрит волчьим взглядом шаман вокруг. Старым глазам не верит.
Ясно шаману: угнал мальчишка оленье стадо. К чумам назад повел.
Вскочили два брата, вскочил шаман. Бросились с криком они в погоню.
Мчится Акуто.
Мчат богатеи.
Вот все ближе, и ближе, и ближе, почти настигает мальчишку шаман. Не уйти от расправы Акуто. С кем ты тягаться решил, Акуто?
– Олешки, олешки! – кричит Акуто. – Олешки, олешки, быстрей!..
Мчится Акуто.
Мчат богатеи.
Нет, не уйти от шамана Акуто. Не увидеть родимого чума. Не спасти для людей оленей.
Вот уже рядом совсем шаман.
И вдруг… Что это там заклубилось над тундрой? Что подняло над тундрой снег? Смотрит вперед Акуто. «Не сон ли мне снится?» – решает Акуто. С той стороны, оттуда, где остались родные чумы, мчатся навстречу люди. Верхом на оленях, в оленьих упряжках. Это идет спасение.
Видит Акуто отца и деда, видит других людей. Заметил людей и шаман. Прекратил он свою погоню. Развернул побыстрей упряжку. Бросился ветром прочь.
Солнце поднялось над тундрой. Искрится под солнцем снег. Возвращаются к чумам люди. Стадо бежит по тундре.
– Олешки, олешки! – кричит Акуто. – А ну поживей!..
Едет верхом на олене Акуто. Счастья тебе, Акуто – маленький славный герой!
Хозяин большого арыка
Пришла Советская власть в Бухару. Далеко Бухара, за тысячи верст от центральной России, в Средней Азии, под знойным, палящим солнцем.
Редко идут тут дожди, не хватает земле воды. Вода здесь дороже жизни. Чтобы землю поить водой, роют в степях каналы. Называют их здесь арыками. У богатых баев в руках вода. У богатых баев в руках арыки.
И вдруг… Получите воду, простые люди! Побежала вода на поля крестьян, напоила иссохшие земли.
Богатый бай Султан Алимкулов, хозяин большого арыка, лишился теперь арыка. Проклинает бай Алимкулов Советскую власть. Его вода – на крестьянские земли! Как же воду отнять у крестьян? Выпить, что ли, ее из арыка? Выпил бы жадный бай, да невозможно такое сделать. Другое придумал бай…
Мальчишка Сабир Рахматов как-то вечером забрался к баю в абрикосовый сад. С кулак висят абрикосы. Такие большие только в этих краях родятся. И вдруг слышит Сабир шаги. Прижался к земле. Видит, идет хозяин. Шепчется с кем-то Султан Алимкулов. Различает Сабир слова. Речь об арыке, речь о плотине, о том, чтобы воду не дать крестьянам.
Ах ты проклятый бай! Ясно Сабиру, в чем дело. Испортить плотину решил богач. Про абрикосы Сабир забыл, быстрее помчался к дому.
Отец у Сабира, Рахмат, – бедный дехканин, так в тех местах называют крестьян. И отец у отца, то есть Сабира дед, старый Куддус, – тоже дехканин. И старший брат у Сабира, Гуфур, тоже делом крестьянским занят. Вырастет мальчик Сабир, и он бухарские земли возделывать будет. Понимает Сабир беду: уйдет из арыка вода – погибнут поля крестьян.
Всполошил мальчишка деда, отца и брата. Те разбудили своих соседей. Собрались крестьяне, побежали к плотине. Просидели там целую ночь. Однако бай Алимкулов не появился.
– Придумал мальчишка, – решили дехкане.
– Я слышал, я слышал! – твердит Сабир.
Только не очень Сабиру верят.
Поверил лишь дед Куддус. Новый спустился вечер. Снова дед с внуком пошли к плотине. Просидели вдвоем до утра. Зорче филина вдаль глядели. Шорох любой ловили. Алимкулова нет и нет.
Покачал головой Куддус. Да, ошибся Сабир, наверно.
– Я слышал, я слышал, – твердит Сабир. Смотрит на деда. Ясно: не верит дед.
Рассказал про бая Сабир мальчишкам. Разгорелись глаза у ребят. Каждый героем себя считает. Каждому верится в то, что бая они поймают. Едва дождались ребята вечера.
Улеглись у плотины мальчишки. Замерли. Ждут.
Ждали ребята, ждали. Животы и бока отлежали. Не появился проклятый бай.
Три ночи ходили к плотине мальчишки. Три дня возвращались они ни с чем.
Обозлились ребята:
– Это Сабир придумал!
Чуть не побили друзья Сабира. Не верит ему никто.
Поверила лишь Халида. Правда, девчонка – плохая помощь. Однако что же Сабиру делать, если только одна Халида во всем поселке Сабиру верит.
Снова спустился вечер. Отправились вместе они к плотине. Просидели вдвоем до утра. Зорче филина вдаль глядели. Шорох любой ловили. Алимкулова нет и нет.
Теперь и Сабира взяло сомнение. И если сказать по правде, не будь при Сабире тогда девчонки, неизвестно, чем бы история эта кончилась.
А так – поймали они злодея. Вернее, его спугнули. Едва появился бай, такого наделали шуму – прежде всего Халида, – что дехкане, хотя и спали они за версту, немедля вскочили на ноги.
Схватили крестьяне бая. Прогнали крестьяне бая.
Струится вода в арыке. Поит крестьянские земли. Ходит мальчик Рахматов Сабир по селу. Хозяин бухарской земли, хозяин арыка ходит.
Автомобиль
Наслушался Колька новых слов: «национализация», «экспроприация», «собственность Российской республики»…
Собрал дружков и приятелей, стал им растолковывать про новую жизнь.
– Экспроприация, – объяснял, – это когда у капиталистов и помещиков отнимают все их богатства. Национализация – когда эти богатства передают в руки трудового народа. Богатые, они живоглоты, – уточнял Колька. – У них силой брать нужно.
Не хочется ребятам отставать от общего дела. Стали они думать, что бы такое им экспроприировать и национализировать.
Один предложил футбольный мяч у генеральского сына Ардалеона Кукуева. Второй – конфеты и сахар из лавки купца Бондалетова. Третий за то, чтобы отнять говорящего попугая у графини Чичериной.
– Попугая, – передразнил Колька. – Зачем попугай трудовому народу. Фабриканта Заикина знаете?
– Знаем.
– Автомобиль «роллс-ройс» видели?
– Видели.
– Будем экспроприировать автомобиль.
Ребята так и замерли от неожиданности.
– Научимся управлять, – продолжал Колька. – Всех бесплатно станем катать по городу.
Прав Колька. Лучшего и не придумаешь!
На следующий день устроили ребята возле заикинского дома засаду. Дождались, когда подъехал «роллс-ройс» и ушел хозяин. Выбежали, облепили автомобиль со всех сторон. Колька залез в кабинку, отпустил рычаг тормоза. Поднавалились ребята, покатили автомобиль.
– Быстрей, быстрей! – кричит из кабинки Колька.
Катят ребята «роллс-ройс» и чем дальше, тем быстрее.
Набирает машина скорость. Сидит Колька важный, довольный. Вцепился руками в руль.
Улица пошла под уклон. Закрутились колеса быстро, быстро. Ребята едва поспевают сзади.
– Держи его, держи! – вопит Колька. Да где уж. Разогналась машина, отстали ребята. Хочет Колька схватить за рычаг тормоза. Однако с перепугу растерялся – где рычаг, сообразить не может. Перешел автомобиль с правой стороны улицы на левую, выскочил на тротуар, и в дерево – бух! Вылетел из кабинки Колька. Лицом о булыжники – шмяк!
Поднялся на улице крик. Поняли ребята, что дело может дурным кончиться, и в разные стороны. Вскочил Колька и, тоже стремглав, от машины.
Вернулся Колька домой. Лицо распухшее. Синяк под глазом. Рубаха порвана.
– Боже! – всплеснула руками мать. – Никак опять с Гришкой Марафетовым дрался.
– Опять озоруешь, – обозлился отец.
Молчит Колька.
– Ну я тебе помолчу!
Потянулся отец за ремнем. Сложил его вдвое. Понял Колька – не будет пощады. Решил признаваться.
– Автомобиль, – произнес.
– Что автомобиль?
– У Заикина.
– Что у Заикина?
Рассказал Колька про экспроприацию.
Опустил Колькин отец ремень, усмехнулся.
– И всюду-то ему свой нос сунуть надо, – проворчала мать. – Всыпь, всыпь ему как следует, Митрофан Афанасьевич.
– Вот и всыплю. Ой, как всыплю, – отозвался отец. Однако по тому, каким тоном говорила мать и как ей отвечал отец, Колька понял, что драть его сегодня не будут.
Ну и верно. За что же драть? Ведь Колька не для себя, для всего трудового народа старался.
«Миссисипи»
Любили ребята выходить к берегу Волги, смотреть, как отчаливает «Миссисипи». Два колеса. Две трубы. Две палубы. Загудит – мертвого ив гроба поднимет. Вот бы на таком прокатиться!
Да только не про их честь «Миссисипи». Господа да разные важные баре заполняли палубы парохода. Сам владелец судна, дородный, широкогрудый, длиннобородый купец Митридатов, встречал пассажиров.
– Милости просим, в полное ваше удовольствие: отдельные каюты, ресторация, душ, буфет, – объяснял он каждому.
Димка Пухов, сын кочегара, побывал как-то на пароходе. То-то было потом рассказов.
– Машина у него – во! – разводил Димка руками. – Угля жрет – во! – привставал он на цыпочки. – Палуба – гладкая-гладкая. Лестницы коврами выстелены. А Миссисипи – это река в Америке.
Зиму с семнадцатого на восемнадцатый год пароход простоял в затоне. А с весны началась национализация речного транспорта. Пришла пора и Митридатову расставаться со своим «Миссисипи».
– Митридатову – крышка, – объяснял Димка приятелям. – Крышка и точка. Нынче хозяин пошел иной. Трудовой народ нынче всему хозяин. Во как!
Вот и пристали ребята к Димке, пусть, мол, он попросит отца-кочегара, а тот кого следует, устроить ребятам катание.
– Ишь чего захотели, – усмехнулся Димка. Однако мысль о катании и самому пришлась по душе.
– Порядок, – заявил он через несколько дней.
Вода в этот год стояла высокая. Волга разлилась на оба берега. Затопила она острова, соединила протоки, подошла к далекому сосновому лесу. Раздолье в такую пору на Волге. Ждут не дождутся ребята, когда же будет катание.
– Скоро, – успокаивает Димка.
Через день:
– Совсем скоро.
Еще через день:
– Завтра!
И вдруг ночью над Волгой раздался страшенный взрыв. Прибежали на рассвете ребята к крутому берегу, глянули вниз – нет «Миссисипи».
Не захотел Митридатов отдавать пароход трудовому народу, взорвал, затопил «Миссисипи».
– Эх ты, пропало катание.
Пока поднимали со дна реки, пока чинили, а затем краснели пароход, прошло лето. А с осени ребята снова завели разговор про катание. Снова Димка говорит с отцом и опять заявил:
– Порядок.
Ходят ребята за Димкой:
– Скоро?
– Скоро.
– Совсем скоро.
– Завтра.
Прибежали ребята с самого утра к Волге, к крутому берегу, глянули вниз – нет «Миссисипи».
