Текст книги "Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой"

Автор книги: Нодар Думбадзе

Соавторы: Сергей Алексеев,Юрий Коринец,Владимир Амлинский,Григорий Бакланов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)

Мой дядя тоже был «моржом», но он был не только «моржом», потому что не каждый «морж» может барахтаться в снежном сугробе каждое утро. Но такой уж человек был мой дядя.

А Благодарю за внимание, конечно, никогда не барахтался в сугробе и никогда не купался в проруби – он не был «моржом». Да что там «моржом» – он не мог бы даже просто пройти босиком по земле! Он бы тогда сразу умер. Потому он и носил галоши «прощай молодость». Он носил их даже летом.

Когда я вошел во двор, напевая и размахивая портфелем, меня сразу увидели ребята.

– Иди сюда! – закричали они.

– Зачем? – крикнул я.

– Здесь дохлая крыса! – закричал Витька.

Витька тоже был там. Он учился со мной в классе и жил в нашем дворе.

Я хорошо помню его фамилию: у него была болотная фамилия – Чирок.

– Мне некогда! «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» – пропел я.

Я спешил домой.

– Воображала! – крикнул Витька. – Получил «оч. хор.» и нос задрал!

– А ты не получил! – крикнул я. – Потому не задрал!

Витька был второгодник.

– Подумаешь! – крикнул Витька. – Зато у меня дохлая крыса! Я ее сам убил, из рогатки…

– Сам ты дохлая крыса! – сказал я.

– Воображала, хвост поджала! – крикнул Витька, размахивая крысой.

Но я пошел дальше, не глядя в его сторону.

Я подошел к Благодарю за внимание. Он сидел и плевался. Он всегда плевался, когда сидел на лавочке.

– Здравствуйте! – сказал я ему.

– Благодарю за внимание! – сказал Благодарю за внимание. – Ну, как твои успехи, юный большевик?

– Очень хорошо! – сказал я. – Получил «оч. хор.» по математике!

– Весьма похвально! – сказал Благодарю за внимание.

– А ваши как успехи?

– Вот сижу, отплевываюсь, – сказал он и плюнул.

– А почему вы отплевываетесь?

Мне было неприятно, что он отплевывается. «Так тепло, – подумал я, – солнце, 1 Мая, а он отплевывается».

– Я всегда отплевываюсь, – сказал Благодарю за внимание. – Отплююсь – и полегчает. Я уже давно отплевываюсь. – И он опять плюнул.

И тут вдруг мне что-то ударило в спину. Я обернулся: передо мной стоял Витька и размахивал дохлой крысой. Позади него стояли ребята.

– Воображала! – сказал Витька. – Идешь к дядечке?

– Не твое дело! – сказал я. – Дохлая крыса!

– Дядечкин хвостик! – крикнул Витька.

Ребята засмеялись.

– Чего ты ко мне лезешь? – сказал я. – Я к тебе не лезу, и ты не лезь!

– Иди к дядечке! – закричал Витька. – Иди к своему дядечке! А ну, иди! Сейчас же иди! А ну! – И он опять задел меня крысой. Прямо по подбородку.

– Пойду, когда надо! – сказал я. – Не твое дело!

– Иди сейчас же! – крикнул Витька. – Пусть тебе дядечка что-нибудь наврет! Про шаровую молнию! Или про полюс! Или еще про что-нибудь! Мой папа сказал, что твой дядя болтун! Все выдумывает твой дядя! И ты болтун!

– Вот это верно! – сказал Благодарю за внимание. – Что верно, то верно!

Ух как я разозлился! У меня даже дух захватило! Я знал Витькиного папу. Он часто гулял во дворе. И приходил к нам в школу. Он был такой толстый, пузатый. Витька всем хвастался, что его папа писатель. Его папа писал какие-то пьески для эстрады. Очень плохие пьески. Он даже дал нам один раз свою пьеску в драмкружок. И мы ее играли. Очень скучная пьеска. Когда я показал дяде эту пьеску, дядя сказал, что это халтура. Дядя сказал, чтобы я никогда не играл в таких пьесках. И еще дядя сказал, что он совсем не писатель, Витькин папа. Он даже не был членом Союза писателей. А каждый настоящий писатель обязательно должен быть членом Союза. И еще дядя сказал, что Витькин папа как раз тот человек, который не нашел себя в жизни. Лучше бы он подметал улицы, чем писал пьески. Тогда была бы хоть какая-то польза людям. А от его пьесок никому не было никакой пользы…

И тут я замахнулся на Витьку портфелем.

– Как вот дам! – сказал я.

– А ну, дай! – сказал Витька. – Дай!

Я размахнулся и хлопнул его по башке – за дядю. А он хлопнул меня крысой. А я его опять портфелем. А он ударил меня кулаком по лицу. И у меня вдруг пошла кровь из носа. Витька увидел кровь и страшно испугался. Он бросил крысу и побежал.

– Ура! – закричал я ему вслед. – Дохлая крыса! – и заплакал.

– Э-эх! – сказал Благодарю за внимание. – А еще юный большевик!

– А вы вовсе не алхимик! – сказал я и вошел в парадное.

Я поднимался в квартиру, размазывая по лицу кровь.

– «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» – шептал я.

Настроение у меня было испорчено.

Мировая глава

Все эти три недели были для меня очень невеселыми. Все эти три недели, пока не было дяди. 1 Мая прошло тоже невесело. Правда, я получил «оч. хор.» по математике и получил много подарков от мамы, папы и бабушки, и в школе я получил подарки и ходил с папой в цирк, но все равно настроение у меня было плохое. Особенно после скандала с Витькой. Из-за того, что Витька так говорил про дядю. И из-за того, что у меня пошла кровь из носа. Правда, Витька позорно бежал, но все равно мне было плохо. Меня теперь дразнили «Дядечкин хвостик» и «Кровь из носа». «Эй, Кровь из носа!» – кричали мне. Это было очень неприятно.

Но самое неприятное было в том, что я поссорился с дядей и расстался с ним не простившись. Я все время думал о том, как дядя ходит один по Северному полюсу и грустит. Мне все лезли на ум стихи Лермонтова, которые я учил с дядей: «На Севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна, и дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой, она. И снится ей все, что в пустыне далекой, в том крае, где солнца восход, одна и грустна на утесе горючем прекрасная пальма растет». На самом полюсе сосны, конечно, не растут – там ничего не растет. Но, может быть, дядя и не был на полюсе. Может быть, он был в тайге. Да и не в этом дело. Дело в том, что дядя был там один, а я здесь был один. Дядя, конечно, не был совсем один, с ним были товарищи. И с ним был Чанг. А может быть, он был там с Полярным человеком. И все-таки он был там один – в высшем смысле. Потому что мы с ним поссорились.

И я здесь тоже был совершенно один. Правда, со мной была мама, и папа был со мной, и в школе со мной были товарищи, но в высшем смысле я был один. Даже Валя это заметила. Но я ей ничего особенного не сказал. Я просто сказал ей, что очень жду дядю, что он уехал в экспедицию, что там очень тяжело И трудно и что я о нем очень беспокоюсь. «Вообще надо поменьше болтать, – решил я. – Надо молчать и ждать, когда вернется дядя. Тогда мы кое-что выясним. Тогда мы поговорим!» И с этим Витькой, с этой Дохлой крысой, с этой Болотной фамилией, мы еще поговорим! Витька все еще приставал ко мне. Это он дал мне клички «Дядечкин хвостик» и «Кровь из носа». Он всем хвастал, что его папа написал новую пьеску, которую хочет дать нам в драмкружок. А я сказал, что играть в этой пьеске не буду, потому что она мне не нравится. Я сказал, что это не искусство. Пусть его папа сначала найдет себя, тогда мы поговорим. А Витька сказал, что я болтун, и что мой дядя тоже болтун, и что неизвестно вообще, кто такой мой дядя. Но я на это не реагировал, то есть не отвечал. Я не обращал на Витьку внимания, я делал вид, что его не замечаю. А это самое страшное, когда человека не замечают.

Оттого Витька так злился. Он мне завидовал. Он завидовал моим рисункам. И моим рассказам о дяде. Он вообще всем завидовал. Больше всего он завидовал моему «оч. хор.» по математике. Это было для него страшным ударом. Громом среди ясного неба! А может быть, и среди неясного. У него-то все было неясно. Потому что он был второгодник. Лидь Петровна говорила, что ему опять грозит остаться на второй год. А у меня все было ясно: приедет дядя, и мы с ним помиримся! Я тогда все расскажу дяде: про крысу, про «болтуна» и про «Кровь из носа»… Тогда мы поговорим!

Я все думал о том, как приедет дядя, как он войдет в комнату, а я подойду к нему и попрошу прощения. И все расскажу…

Но получилось совсем по-другому.

Один раз, когда я пришел из школы, на меня в дверях кинулся Чанг. Он сразу бросился ко мне на грудь и стал меня обнимать, и целовать, и прыгал вокруг меня как сумасшедший… А я стоял, привалившись к стене, и не мог ступить шагу. Не потому, что меня Чанг не пускал, а потому, что я понял, что во второй комнате сидит дядя и что я сейчас к нему подойду, но я не знал, как я к нему подойду, потому что мне было стыдно!

Из комнаты вышла мама и взяла меня за руку.

– Пойдем! – сказала она.

И я пошел за ней в комнату, и ноги мои были как деревянные, и, когда мы вошли в комнату, я увидел дядю, который сидел ко мне спиной за столом и курил свою трубку, но мама повела меня не к дяде – она повела меня к моей кровати, остановилась перед ней и сказала:

– Сними подушку!

А я стоял и не мог двинуться с места. Тогда мама сдернула подушку и… вы знаете, что было под подушкой?

ПОД ПОДУШКОЙ ЛЕЖАЛО ДВА БИВНЯ!

Я кинулся к дяде, вскочил к нему на колени и стал его целовать…

Теперь вам ясно, почему я назвал эту главу «Мировая глава»? Это действительно мировая глава!

Не потому она мировая глава, что она лучше всех других глав, а потому, что она говорит о моем мире с дядей.

Разговор о неприятностях

– Были у тебя неприятности? – спросил я у дяди, когда мы остались одни.

Спросил я это так: сначала я показал дяде свою контрольную, а потом спросил о неприятностях, но спросил это так, между прочим.

– Никаких неприятностей не было, – сказал дядя. – Все было прекрасно.

– Никаких?

– Никаких!

– Никаких, никаких, никаких?

– Да, никаких! Какие неприятности? Экспедиция прошла прекрасно…

– Да нет, – перебил я. – А вообще? Вообще в жизни?

– Вообще? Почему ты об этом спрашиваешь?

– Да это я так, между прочим. Ты никогда не рассказывал мне о неприятностях.

Понимаете, мне во что бы то ни стало нужно было узнать, были ли у него неприятности. Мне нужно было знать, как дядя вел себя, когда у него были неприятности. Чтобы потом перейти к своим неприятностям.

– Много у тебя было неприятностей? – спросил я.

– Хватало! – сказал дядя.

– Ну расскажи мне какую-нибудь неприятность!

– Давай лучше говорить о приятностях…

– Ну дядя же! Я серьезно…

– Ну, если серьезно, то слушай…

Дядя достал свою трубку, набил ее табаком и закурил.

– Один раз я чуть было не расстался с жизнью…

– Тебя хотели убить?

– Вроде этого…

– Белые?

– Рыжий! – рассмеялся дядя.

– Какой рыжий? Разве были рыжие?

– Рыжий кабан!

– Ну дядя же!

– Слушай! – сказал дядя. – Я не шучу. Это было давно, жил я тогда с родителями на Северном Кавказе, в городе Елисаветполе. Мне было тринадцать лет, но я уже ходил с отцом на охоту…

– С моим дедом?

– С твоим дедом. Твой дед был прирожденный охотник. Его страсть к охоте перешла ко мне по наследству. Доннерветтер, что это был за охотник! – Дядя выпустил облако дыма. – В жизни я не видывал лучше охотника!

– А ты?

– Я ему в подметки не гожусь! – крикнул дядя. – Не гожусь в подметки! Хотя и я неплохой охотник. Так вот… Мы часто ходили с отцом на охоту, на диких кабанов. В нашей местности была тьма кабанов. Мы охотились в горах. Твой дед был дитя этих гор! Он двигался по горным тропам, как по этой вот комнате. Он все время смотрел в землю, потому что был следопыт. Он читал на земле, как в книге. Каждый перевернутый камень или сломанный сучок рассказывали ему целую поэму. Он всегда знал, кто прошел впереди нас – человек или зверь. Он знал, давно ли они прошли, в каком направлении, бодрые или усталые.

Один раз мы вышли в горы на рассвете. Мы долго шли по извилистой тропе, пока отец не напал на след кабана. Отец стал останавливаться через каждые сто шагов, чтобы определить направление ветра: он скоблил ножом ноготь большого пальца – тончайшая пыль, падавшая с ногтя, указывала нам, куда дует ветер. Надо было подойти к кабану с подветренной стороны, чтобы кабан не почувствовал нашего приближения. Шли мы совершенно бесшумно, объясняясь одними условными знаками. Внезапно отец скорчил мне страшную рожу…

– Какую? – спросил я.

Дядя скорчил такую рожу, что я чуть не упал со стула от хохота. Дядя втянул голову в плечи, прищурил глаза так, что остались одни узкие щелки, сморщил нос и выпятил губы наподобие свиного пятачка – дядя стал похож на свинью!

– Вот какую рожу, – сказал дядя и выпустил облако дыма. – Это значило, что рядом кабан. Дикие кабаны очень свирепы. А хитры, как бестии! Они могут пронзить тебя своими клыками в мгновение ока! Самое страшное – это раненый кабан, даже раненный смертельно – такой всего опаснее. Поэтому в кабана надо стрелять без промаха: надо попасть ему в шею за ухом, чтобы уложить его одним ударом.

После того как отец скорчил мне свою рожу, мы стали бесшумно передвигаться от дерева к дереву, держа на изготовку свои ружья. И тут я увидел его! Кабан стоял ко мне боком, копаясь рылом в сухих листьях и выискивая там что-то съедобное. Я прицелился и выстрелил… Кабан упал и покатился…

– Здорово! – сказал я.

– Совсем не здорово! – крикнул дядя. – Я оказался в дураках! Я не перезарядил ружье, потому что подумал, что кабан убит, и пошел его разыскивать. Вдруг я увидел, что кабан несется прямо на меня! Он несся, как танк… как сумасшедший танк! Острые клыки торчали из его пасти, как кривые пулеметы… До сих пор помню его свирепую рожу!

Дядя опять скорчил рожу, но я уже не смеялся.

– Все совершилось в одно мгновение! Не знаю уж как, но я отпрыгнул, и кабан пронесся мимо меня. Он пронесся так близко, что обрызгал меня кровью с ног до головы. Позади меня рос большой дуб, и кабан врезался в этот дуб своими клыками сантиметров на пять… Тут подбежал отец и прикончил его ударом ножа! И попало же мне тогда от отца!

– За что?

– Как – за что? За то, что промазал! Не убил наповал! И за то, что не перезарядил ружье! Отец здорово наказал меня! Мне было очень неприятно!

– Он поставил тебя в угол?

– В какой там угол! Меня никогда не ставили в угол! Отец просто посмотрел на меня, не говоря ни слова, вот так.

И дядя так на меня посмотрел, что душа моя сразу ушла в пятки. Почему она ушла в пятки? Потому что душа всегда уходит в пятки, когда вам очень страшно. Уж не знаю почему, но когда вам страшно, душа всегда скрывается в пятках – она там прячется. Там у нее укромное местечко. Так объяснил мне Дядя.

– Не смотри на меня так, – сказал я.

– То-то… – улыбнулся дядя.

– А хуже были неприятности? – спросил я.

– Тебе этого мало?

– Не мало, но это же так… с кабаном… А с белыми?

– С какими белыми?

– Ну с разными… с белыми, с врагами!

– Хватало! – сказал дядя.

– Ну расскажи! Расскажи мне какую-нибудь особую историю.

Дядя задумался, попыхивая трубкой.

– Был однажды случай… – сказал дядя. – В тринадцатом году. Я шел на явку и плохо замел след. За мной увязался филер…

– Какой филер?

– Шпик, или сыщик. Такой же липкий, как сало! Шпик, или филер, – это сыщик. Сыщиков нанимало царское правительство – следить за революционерами. Нас выслеживали, чтобы поймать и посадить в тюрьму. Если тебя поймают одного – это еще не так страшно. Главное – не раскрыть организацию…

– Партию?

– Ячейку партии, в которой ты состоишь. Если попадешь один, можно все скрыть. Молчишь, и все. Или наврешь с три короба…

– А ты молчал?

– Как рыба!

– Тебя пытали?

– Особенно нет… Просто били.

– И тебе было больно?

– Еще бы! Но дело не в этом. Дело в том, что я шел на явочную квартиру. Это была квартира зубного врача. Помнится, фамилия его была Ципперштейн. На парадной двери у него висела табличка: «Зубной врач Ципперштейн». А на самом-то деле это была явочная квартира. Там собирались мы – большевики-подпольщики. И обсуждали партийные дела. А иногда мы прятались там от полиции. Ясно?

Я кивнул. Дядя опять затянулся трубкой.

– Один раз я шел туда на собрание, но плохо замел следы, – продолжал он.

– А как ты заметал следы?

– Как лиса! – закричал дядя. – Я всегда заметал их, как лиса! Но на этот раз мне не повезло! Помнится, я вышел из дому – я жил тогда в Москве у Земляного вала, – вышел из дому и заметил, что за мной следят. За мной шел шпик. Ну и рожа, скажу я тебе!

– Как у кабана!

– Хуже! – Дядя скорчил совсем особую рожу – такой рожи я сроду не видывал!

Я засмеялся.

– Тебе смешно, – сказал дядя, – а мне тогда было совсем не до смеха! Я стал заметать следы. Я пошел пешком к центру. Квартира Ципперштейна была на Разгуляе, совсем в другой стороне, но я нарочно пошел к центру. Я прошел всю Маросейку до самой Лубянки. Шпик шел за мной. Я вскочил в конку. Шпик тоже вскочил в конку. Это такой трамвай, который тянули лошади… Мы доехали до Манежа. Я опять выскочил. И шпик выскочил. Я пошел на Кудринку. И шпик тоже! Я пытался замешаться в толпе. Но это мне не удалось. Как назло, было мало народу. Я прошел один квартал, потом второй, потом свернул в переулок, вошел во двор, прошел его, вышел в другой переулок, свернул за угол, опять вышел из-за угла – шпик шел за мной! Я очень волновался. Меня ждали товарищи, я должен был передать им прокламации, чтобы они разбросали их на Пресне рабочим. Я катастрофически опаздывал! Наконец я схитрил: я шмыгнул у Кудринки в подворотню – и был таков!

Когда я оглянулся, шпика уже не было! Я прошел на Садовую, сел на конку и доехал до Сухаревки. А оттуда пошел на Разгуляй. Я шел медленно, все время оглядываясь, – шпика не было!

– Молодец! – сказал я.

– Ворона! – крикнул дядя.

– Где ворона? – не понял я.

Я посмотрел в окно.

– Я ворона! – заорал дядя. – Жалкая, глупая ворона! Шпик шел за мной – я его просто не замечал! Это была опытная сволочь! Я заметил его, только когда поравнялся с домом Ципперштейна… – Дядя пыхнул дымом прямо в лицо мне. – Квартира Ципперштейна была на первом этаже, понимаешь?

– Понимаю! – сказал я, хоть мне совсем не было понятно, какое это имеет значение.

– Надо было их предупредить! – крикнул дядя. – У нас был условный знак: если дело плохо, постучать три раза в окно…

– И ты постучал?

– Доннерветтер! Как же я мог постучать, если шпик шел за мной! Но я все же предупредил…

– Как? – еле выдохнул я.

– Я стал орать! – сказал дядя. – Я заорал прямо перед окном: «Держите вора! Держите вора!» – несколько раз, пока не заметил в окне голову Цепперштейна, его лысую лукообразную голову… Тогда я кинулся по улице, не переставая кричать, прямо на шпика, сбил его с ног и помчался дальше. За мной побежали… Шпик засвистел… Он тоже кричал: «Держите! Держите!..» И меня поймали…

– А прокламации?

– Я успел их подбросить в корзину какой-то торговке.

Дядя опять затянулся…

– Да-а! – сказал он. – Нехорошо получилось… Прокламации не попали по назначению. Меня арестовали. А главное – сорвалось важное мероприятие!

– Какое мероприятие?

– Важное!

– Какое важное?

– Этвас! – улыбнулся дядя.

– Ну, дядя!

– Когда-нибудь узнаешь, – сказал дядя. – Это долго рассказывать… Вот, видишь… – Он нагнулся и открыл ящик стола.

В ящике стола ровными пачками лежали тетрадки. Совсем обыкновенные. Даже какие-то старенькие. Тетрадок было много – штук сто. А может, и больше. Все они были перевязаны веревочками в отдельные пачки.

– Что это?

– Мои воспоминания. И дневники, – сказал дядя. – Я их дал почитать твоему отцу.

– А мне дашь почитать?

– Непременно!

– Когда? Когда мне будет тринадцать?

– Попозже, – сказал дядя.

– А это что?

На тетрадках лежал пузатый синий конверт.

– Это фотографии… и послужной список.

– Какой послужной?

– Список прохождения службы. Тут указано, где и когда я служил. С семнадцатого по тридцать пятый год.

Мне прямо жарко стало! Мне очень хотелось посмотреть этот список…

– Хочешь посмотреть список? – спросил дядя.

– Хочу! – сказал я чуть слышно.

Дядя достал конверт и вынул из него сложенную вчетверо бумагу. Дядя развернул бумагу и протянул ее мне.

Я стал читать затаив дыхание. А дядя сидел, попыхивая трубкой.

Вот он, этот список! Потом я его переписал.

ВЫПИСКА ИЗ ПОСЛУЖНОГО СПИСКА ЗАКОНОДАТЕЛЬНОГО ОТДЕЛА УПРАВДЕЛАМИ РЕВВОЕНСОВЕТА РЕСПУБЛИКИ

Фамилия, имя, отчество – ФЕДЕНКО Петр Иванов.

Когда и где родился – 1887 год, 10 декабря, г. Елисаветполь.

Партийность – Член ВКП(б) с 1905 г.

ПРОХОЖДЕНИЕ СЛУЖБЫ

Назначен на должность военного следователя в РВТ Республики (Революционный Военный Трибунал) приказ по полевому штабу № 57 – 1917 16 декабрь.

Поступил добровольцем в Красную гвардию – 1918 февраль.

Находился на излечении в госпитале – 1918 авг. – дек.

Откомандирован в распоряжение НКИД (Народный комиссариат иностранных дел) – 1918 декабрь.

Откомандирован в постпредство в город Берлин – 1919 январь.

Делегат с решающим голосом от пленума Моссовета на 2-м Объединенном съезде Советов Москвы и Московской губернии – 1920 декабрь.

Откомандирован в постпредство в город Гельсингфорс – 1921 апрель.

Откомандирован в Туркестанский военный округ в распоряжение особого отдела по борьбе с басмачами – 1924 июль.

Находился на излечении в госпитале – 1924 нояб. – дек.

Откомандирован в Хоперский округ, Нижне-Поволжской волости, в связи с кампанией по сплошной коллективизации для организации групп бедноты – 1929 январь.

Откомандирован в распоряжение СТО (Совет Труда и Обороны) – 1929 июль.

Откомандирован на строительство Магнитогорского металлургического комбината – 1930 май.

Откомандирован на строительство Днепровской гидроэлектростанции (Днепрогэс) – 1932 апрель.

Откомандирован в распоряжение ГЛАВСЕВМОРПУТИ – 1935 сентябрь.

Выписка верна:

старший научный сотрудник ЦГАКА

Рославцева.

– Хороший список! – сказал я.

Я задумался…

Доннерветтер! Так вот какой человек был мой дядя. Я, конечно, всегда знал, какой он человек, но я не думал, что он такой человек! Подумать только, в каких дядя побывал переделках! А еще говорят, что мой дядя выдумывает! Где же он выдумывает? Ничего он не выдумывает! Вот вам список, прочтите! Ах, вы его уже прочли? Очень хорошо! Прекрасно! Теперь вы догадываетесь, что такое этвас? И что значит пройти огонь, воду и медные трубы? Вот именно! Совершенно верно! Совершенно правильно! Очень хорошо! Благодарю вас за внимание!..

Я посмотрел на дядю. Он сидел задумавшись, опустив лохматую голову на грудь, на расстегнутый ворот рубахи. Потухшая трубка свисала у него с губ, между усов, на крутой подбородок. Руки лежали на ручках кресла. И тут я увидел, что дядя очень похож на Тараса Бульбу. Я видел Тараса Бульбу в книжке – точно мой дядя! Как я об этом раньше не думал!

– Дядя! – позвал я шепотом. – Дядя!

Дядя вздрогнул. Он поднял голову и несколько раз причмокнул мундштуком своей трубки. Но трубка погасла.

Дядя взял спичку, зажег ее и стал раскуривать трубку, громко посапывая. Дядина голова сразу окуталась клубами дыма.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил я.

– О неприятностях, – сказал дядя.

– О кабане?

– И о кабане…

– И о шпике?

– И о шпике…

– А еще о чем?

– Мало ли еще о чем!

Дядя посмотрел мне в глава. У него были очень грустные глаза, у моего дяди.

– Это все чепуха! – сказал он.

– Что – чепуха?

– Кабан. И шпик. Это все чепуха. Бывало похуже…

– Что – похуже?

– Узнаешь! Вот прочтешь эти тетрадки и все узнаешь… Когда-нибудь…

– Жаль, что я маленький! – сказал я. – И что я не был тогда с тобой! Я бы тебе помогал, и у тебя было бы меньше неприятностей…

– Это очень хорошо, что ты маленький! – сказал дядя. – Это прекрасно! В этом преемственность! Преемственность поколений! Ясно?

– Не ясно! – сказал я.

– Преемственность поколений – в этом вечная жизнь! – громко сказал дядя. – Ты– моя смена! Ты понимаешь, что ты – моя смена?

– Понимаю, – сказал я.

– Ведь ты же большевик у меня, не правда ли?

– Большевик, – сказал я.

– Вот именно! – крикнул дядя. – И ты продолжишь мое дело! Ради которого я жил и боролся! И ради которого готов умереть!

– Ты никогда не умрешь! – сказал я тихо.

– Может быть! – сказал дядя. – Но я останусь вдали за рекой, а ты пойдешь вперед.

– Где вдали за рекой?

– В прошлом! – сказал дядя. – А теперь пойдем погуляем. Подышим воздухом. – И дядя встал.

Так я ничего и не сказал дяде о своих неприятностях. О Витьке и о дохлой крысе… Да и что было об этом рассказывать! И так все ясно. Главное – быть находчивым и вовремя давать сдачи. А остальное все чепуха!