Текст книги "Остров Южный Камуи"

Автор книги: Нисимура Кётаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

9

Тучи наконец слегка разошлись, и в проёме засиял солнечный диск.

– Барабан замолк, – едва слышно вымолвил коммивояжёр.

Наступила тишина. Казалось, весь остров затаив дыхание ждёт чего-то.

Мне хотелось закричать, но я сдерживался, напрягая всю силу воли. Эпидемию занёс на остров не коммивояжёр. Я всему виной! Я стал рассадником смертоносных бацилл! Мне хотелось крикнуть это вслух. Если бы тишина затянулась надолго, может быть, я бы не выдержал и произнёс эти слова, которые могли стоить мне жизни.

Но тут тишину нарушил глухой ропот. Постепенно нарастая, этот ропот приближался к нам. Жители острова спускались с горы.

Коммивояжёр посмотрел на меня. Я отвёл глаза. Тем не менее коммивояжёр ещё некоторое время не трогался с места. Когда же вдали показалась толпа, он вне себя от ужаса бросился к берегу моря с воплем: «Не хочу умирать!»

Толпа подошла вплотную к медпункту и остановилась. Впереди стояли четверо парней в масках чертей. Даже при дневном освещении эти маски, окрашенные во все яркие цвета спектра, выглядели отталкивающе. Но и у прочих островитян были каменные лица – будто на них надели маски. Возможно, тяжкая усталость лишила эти лица человеческого выражения. А может быть, сознание того, что они являются исполнителями священной миссии и проводниками воли божества, наложило на их лица отпечаток пугающей угрюмости.

Столпившись перед медпунктом, они посмотрели на меня, потом заметили убегающего коммивояжёра. В этот момент я должен был покаяться и признать свою вину: сказать, что я один во всём виноват, что из-за меня умер староста и если нужна жертва, то пусть принесут в жертву божеству меня…

Однако я, вместо того чтобы признаться, лишь молча посмотрел вслед убегающему коммивояжёру и пожал плечами, показывая толпе, что я сам в затруднении.

Я предал его. Предал коммивояжёра. И себя самого. И своего бога, если он вообще у меня есть. Это было самое гнусное из всего, что я мог сделать.

Если бы я просто сказал, показав на коммивояжёра, «Убейте его!», в этом действии, наверное, ещё было бы что-то человеческое. Но просто пожать плечами, не оставив ему никаких оправданий, было открытым предательством.

Островитяне, неторопливо развернувшись, двинулись за беглецом. Желая увидеть своими глазами, чем обернётся моё предательство, я побрёл за ними следом. Увязая в грязи на раскисшей от дождя дороге и с трудом вытаскивая ноги, коммивояжёр пробежал мимо причала. Он ринулся в маленькую бухточку, где были привязаны два каноэ. Прыгнув в одну из лодок, он стал бешено грести, направляясь в открытое море.

По всему берегу в бухте уже стояли стеной островитяне.

С моря дул сильный ветер, и над коралловым рифом вскипали белопенные волны. Коммивояжёр неистово орудовал веслом, но его лодка, казалось, застыла на одном месте.

Четверо парней в масках сели во второе каноэ. Гребли они неторопливо, но сноровисто и с толком. Я смотрел издали, как их лодка отплыла от берега. С каждым дружным взмахом вёсел, чьи окрашенные в киноварь лопасти сверкали под солнцем, расстояние между каноэ коммивояжёра и его преследователями заметно сокращалось. На состязание было нисколько не похоже – скорее, на погоню кошки за мышью.

– Не надо! – крикнул я, но мой голос затерялся в шуме ветра и волн. Нет, вернее, голос мой был настолько тих, что смог легко затеряться в шуме ветра и волн. Ведь крикнул я совсем негромко и при этом даже не сделал попытки сойти с места.

Радуга протянулась по небосводу. Солнце слепило глаза, и море лучилось иссиня-зелёным блеском.

На фоне этой изумительно красивой картины природы два каноэ сближались, словно на гонках, пока наконец не поравнялись бортами. Я закрыл глаза. Послышался пронзительный вопль, и одновременно с ним раздался победный рёв преследователей… Когда я открыл глаза, солнце всё так же сияло в небе. Только коммивояжёр пропал из виду вместе со своей лодкой. У меня было такое ощущение, будто в том месте, где только что находился коммивояжёр, образовалась зияющая дыра.

Колени у меня так тряслись, что пришлось присесть на корточки. Пролилась кровь – возможно, я легче, чем можно было ожидать, перенёс это душераздирающее зрелище. Наступившая безмятежная тишина лишь ещё сильнее подстёгивала моё воображение, заставляя остро ощущать собственную вину за происшедшее…

Четверо парней в масках, размеренно взмахивая вёслами каноэ, вернулись в бухту. Четверо палачей в масках… Выйдя из лодки, они, неслышно ступая и не произнеся ни слова, направились в сторону деревни. Жители острова, усеявшие берег, так же безмолвно стали расходиться, оставив меня одного в бухте.

10

Через восемь дней на остров пришёл корабль, но я не смог на нём уехать. Бежать с острова означало бы для меня увезти с собой весь непосильный груз пережитого. А может быть, правильнее сказать, что совесть, гнездившаяся где-то в глубине души, не позволяла мне бежать отсюда.

Ещё два года я жил на острове и работал в своём медпункте. На этом острове я убил двух человек. Причём не прикладая к тому рук. Мне хотелось верить, что усердным трудом я рано или поздно искуплю свою вину, но за два года работы я понял, что никогда себе этого не прощу.

На острове всё было мирно, покойно и рутинно, как будто бы ничего не произошло.

Мужчины, подставляя морскому ветру загрубевшие, обожжённые солнцем тела, отправлялись в изумрудное море ловить рыбу. Среди них и те четверо парней, что в тот злосчастный день были обряжены в маску чёрта. На их лицах мудрено было отыскать малейшие следы душевных мук. Наверное, они не испытывали никаких угрызений по поводу того, что, повинуясь воле бога, убили человека. А может быть, предполагалось, что, действуя под личиной чертей, они освобождают себя от ответственности, которую должно нести людям? Может быть, будучи без маски и надевая маску, они ощущали себя двумя разными личностями? Я этого не знал.

Не знал я ничего и о женщинах на этом острове. Уже на следующий день они как ни в чём не бывало вышли на работу, напевая свою неизменную песню про «магухаи» и заливаясь иногда каким-то жестоким смехом.

Отаки, конечно, была со своими товарками. Она, как и раньше, приносила мне в медпункт еду. Когда наши глаза встречались, я не мог прочесть на её лице ни тревоги, ни порицания. Оставалось только думать, что она ничего не видела, не знала, что я тоже был болен и что это я занёс эпидемию на остров.

Если оставить за кадром мои переживания и тревоги, то можно сказать, что на острове восстановился образцовый порядок, который ни разу не нарушался за два года моего пребывания в тамошних краях.

С местными я почти не разговаривал. По крайней мере, со своей стороны никакой близости с ними не искал. В святилище на горе я с ними тоже не ходил. Только однажды издали довелось мне увидеть прорицателя, истолковывающего слова божества. Здесь его назвали цукаса.Это был обыкновенный с виду, немного сгорбленный щуплый старичок. На нём была лёгкое белое кимоно, напоминающее атрибут старинного погребального облаченья; в волосы был заткнут белый цветок. Какой особый смысл скрывался в таком наряде, мне было неведомо, да особо и знать не хотелось. Я хотел забыть всё, так или иначе связанное с тем происшествием.

Молча я выполнял свои обязанности врача. Моим единственным развлечением за эти два года была рыбная ловля на удочку в море недалеко от кораллового рифа. Не знаю уж, как воспринимали меня жители острова. Об этом я понятия не имел. Я понимал только одно: что бы ни случилось, я всегда останусь для них пришельцем. Чужестранцем. Наверное, наши отношения едва ли могли перемениться, даже если бы я прожил на острове лет десять или двадцать.

По истечении двух лет наступил день, когда я должен был покинуть остров.

Погода стояла ясная, но, как и в день моего прибытия, дул сильный ветер. Над коралловым рифом перекатывались белопенные волны. Провожать меня на причале выстроились все местные представители власти во главе с новым старостой – как это было при встрече в день моего приезда. Началась неторопливая церемония прощания.

Говорили все примерно одно и то же:

– Спасибо вам, что целых два года пробыли тут на нашем отдалённом острове.

Молча поклонившись я сел в рыбачью лодку, направлявшуюся к судну «К-мару», которое стояло вдалеке на рейде. Они ничего не знают. Думают, что я работал тут у них два года из чувства врачебного долга…

Когда лодка отплыла от причала, я обратил внимание, что везёт меня один из тех парней, что тогда выступали в маске чёрта. Тело у него было сильное, мускулистое, а лицо круглое, самое простецкое с виду.

По мере того как остров становился от нас всё дальше и дальше, меня всё больше обуревало желание заговорить с парнем о тех событиях двухлетней давности. Может быть, то была запоздалая реакция на два года вынужденного молчания, а может быть, просто захотелось наконец рассказать всё как было.

– Вот тогда, два года назад… – начал я, намеренно не глядя на собеседника. – Вы тогда потопили каноэ, в котором был коммивояжёр. Что, ваш бог вам действительно велел убить этого коммивояжёра? Вы в самом деле тогда поверили, что это он занёс на остров эпидемию?

– На всё воля божья, – невозмутимо ответил парень.

Меня обозлило то, что он ни словом ни жестом не обозначил свою позицию.

– А ты не считаешь, что бог тоже может ошибаться? Никогда не думал о том, что ты убил невиновного?

– Бог заботится о нашем острове. Он в своих веленьях ошибки не допустит, – улыбнулся парень.

Его слепая уверенность меня нервировала. Во мне вдруг снова проснулась ненависть к этому балбесу. Я два года мучился, не находил себе места, а этот тип – да не он один, а все жители острова, – ни о чём не думали и жили припеваючи, полагаясь на своего бога. Я их всех ненавидел.

– Коммивояжёр был ни в чём не виноват! – будто сами собой вырвались у меня слова, которые не следовало говорить. – Я это лучше всех знаю. Могу объяснить почему. Да потому что я сам был носителем эпидемии, я её сюда и занёс! Я сам тогда заболел. Вы все и не догадывались. И не только вы – ваш хвалёный бог тоже маху дал, ни о чём не догадался. А вы из-за этого убили коммивояжёра, на котором никакой вины не было.

Я понимал, что такое признание может стоить мне жизни, но я ожидал, что? чтобы эти слова вонзятся прямо в сердце этого парня. Я был уверен, что он сейчас в страшном смятении. Как он себя поведёт в такой ситуации? Рассвирепеет? Может быть, в приступе ярости, бросит меня за борт, как когда-то они утопили коммивояжёра?

Однако парень не проявлял никаких признаков гнева и даже не казался озадаченным. На его загорелом лице расплылась спокойная улыбка.

– Что ж, доктор, я тоже могу вам сказать кое-что, чего вы не знаете.

– Что ещё?

– Вот вы ни разу в святилище не ходили. А ежели б пошли, так всё бы поняли.

– Что ты имеешь в виду?

– Отаки ведь жрица, служительница нашего бога. Она знала, что вы больны. Значит, и бог об этом, само собой, знал.

На сей раз я был совершенно ошарашен. Выходит, они с самого начала все знали.

– Почему же тогда меня не покарали? Почему убили невиновного?

– Бог заботится о нашем острове, – снова повторил парень, неторопливо загребая вёслами. – Вы, доктор, были для острова нужный человек. И богу это было хорошо известно. Но кто-то должен был понести наказание. Того и обычай наш требует, и вообще, по справедливости… Ежели обычаи не соблюдать, весь порядок на острове порушится. Этот коммивояжёр каждый раз, когда приезжал к нам на остров, норовил всучить всякие липовые товары. Так что ничего, его было за что наказывать.

– И ты, значит, полагаешь, что всё было сделано по справедливости?

– Божья воля всегда справедлива. Да вот и доказательство: вы же, доктор, два года на острове у нас отработали. Благодаря вам всё это время мы жили спокойно, насчёт болезней могли не волноваться. Так что на всё воля божья, – сказал парень без тени улыбки. На лице его лежала печать уверенности в своей правоте.

Я чувствовал себя побеждённым.

Поднимаясь на борт «К-мару», я потерял равновесие, упал на трапе и чуть не свалился в море. Наблюдавший за мной парень в лодке рассмеялся – тем самым безмятежным жестоким смехом…

Призрачное лето

1

Лето кончается.

Солнце всё ещё заливает ярким светом песчаный берег, но уже виднеются в море августовские волны. Его ещё не видно воочию, но оттуда, из-за горизонта, уже в самом деле надвигается сезон безжалостных тайфунов.

Исчезли с пляжей отдыхающие, разобраны многочисленные бунгало и плетёные навесы – только голые сваи остались сиротливо торчать. Излучина песчаного берега заканчивается мысом, на котором до недавнего времени располагались приехавшие из города парни и девушки. Поставив палатки, они до поздней ночи крутили музыку в ритме гоу-гоу, но и эти шумные компании уже не нарушают тишины. Правда, иногда и сейчас наезжают ребята в спортивных машинах, врубают на максимум звук радиоприёмника, носятся по пляжу и танцуют до упаду, но в них уже не чувствуется той бешеной энергии, которая била ключом в середине лета. В глазищах у ребят читается какая-то затаённая грусть. Похоже, что молодые люди и сами ощущают эту исподволь гложущую тоску. С потерянными лицами они вскоре подхватываются и спешат умчаться обратно, в свою родную обитель – в людные городские кварталы.

Море в эту пору – не для молодёжи. По крайней мере, не для городской молодёжи. Но я, семнадцатилетний, остался у моря на западном побережье Идзу. [2]2
  Полуостров Идзу расположен к юго-западу от Токио, в двух часах езды, и служит излюбленным местом отдыха жителей столицы.


[Закрыть]

2

Моя мать лежит под солнечным зонтиком и читает книгу. Моя мать… Но мне не хочется называть её матерью. Она – просто она. Она молода. Её молодость и красота смутно волнуют меня.

Покойный отец привёл её к нам, объявив: «Знакомься, моя новая жена!» Я закусил губу с каменным выражением лица и целый день не разговаривал с отцом. Потом я жалел, что так резко возражал против его повторной женитьбы – отцу это было очень неприятно. Я тогда был совершенно зачарован и обескуражен её красотой. С тех пор, как отец ушёл из жизни в конце минувшего года, владевшее мною помрачение не рассеялось. Наоборот, можно сказать, что оно стало ещё сильнее.

Стараясь не смотреть в её сторону, я поднялся, сбросил одежду и пошёл к воде. Через пять дней последние мои школьные каникулы кончатся и придётся возвращаться в Токио. По возвращении меня ожидали всевозможные разборки в школе и полная суровых ограничений жизнь в общежитии для членов бейсбольной команды. Зайдя в море по щиколотку, я развёл руки в стороны, покрутил в полный размах вперёд и назад, показывая свою молодую стать.

Рост у меня высокий, сложение атлетическое, мышцы хорошо развиты. Моя одноклассница Юкибэ однажды сказала: «Роскошное у тебя тело!» Эта Юкибэ – настоящее её имя было Юкико Камики – попалась на какой-то драке в школе, её наказали и в конце концов она из школы ушла. И ещё несколько моих одноклассников ушли из школы. Вспоминая о них, я испытываю некоторое чувство стыда за мою нынешнюю жизнь. Уж очень эта жизнь подходит под образ «растленного мелкого буржуа». Но так уж получается: когда я с Ней, ни о чём другом думать не могу. Она полностью завладела мною.

Я поплыл прочь от берега, а мысли о ней по-прежнему неотвязно вертелись в голове. Плаваю я хорошо. Но тут важно не останавливаться на передышку, чтобы выглядело по-настоящему круто. Ну что ж, поплывём размашистым, утрированно-мужественным стилем. Я стал нарочито широко загребать руками. Чем дальше от берега, тем вода становилась холодней и холодней. Однако я продолжал отважно плыть всё вперёд и вперёд. Надо было проплыть зараз хотя бы метров сто. Тогда она, возможно, несколько удивится.

Поравнявшись с окончанием мыса на оконечности бухты, я остановился, довольный собой, чтобы перевести дух, и оглянулся на берег.

Зонтик было ещё видно, но её фигура исчезла из поля зрения. Я почувствовал, будто вдруг совершенно лишился сил. Подумалось о том, что зря я плыл сюда в таком темпе не жалея себя. Всё было как в какой-нибудь книжке комиксов. Я перевернулся на спину, лицом к небу, и, покачиваясь на волнах, прищёлкнул языком. «Ну что такое!» – пробормотал я про себя, впав при этом в скверное настроение, и прикрыл глаза. Почему-то вдруг, без всякой связи, вспомнилось, как перед самыми летними каникулами мы встретились в Синдзюку с Юкибэ. Её как раз только что выгнали из школы, а она ещё одновременно и ушла из дома. Когда я спросил, где она сейчас живёт, она засмеялась и сказала, что на улице.

Девчонка она была что надо. Вечно с кем-то сражалась. Тем не менее я…

Впрочем, вернувшись на пляж, я снова ни о чём не мог думать, кроме Неё. На месте её не было, но она оставила под зонтиком раскрытую книжку. Я приподнял книжку ещё влажными пальцами, испытывая при этом лёгкое любопытство, – будто пробовал заглянуть в её маленький секрет. Но что это?! Оказывается, она так увлечённо читала книжку, написанную тем самым типом. Тот тип был одним из друзей покойного отца. Он стряпал исключительно дешёвые, плоские любовные романчики, а держал себя как настоящий маститый писатель. Я его писанины на дух не переносил. А она, значит, этими книжонками зачитывается…

Я до того разозлился и на того типа, и на неё, что забросил книжку в море.

3

Когда я вернулся к нам на дачу, возле дома, будто так и надо, стояла шикарная ярко-красная спортивная машина. Даже не взглянув на номера, я сразу понял, кому она принадлежит. Опять этот тип пожаловал. Сплюнув, я отправился в ванную.

Повернув ручку душа, я мылся под горячими струями, а из комнаты доносился её смех. Звучал он не так радостно и безмятежно, как обычно. Когда мы с ней остаёмся наедине, она часто смеётся, но тогда её голос звучит по-настоящему весело. Сейчас же в её смехе чувствовалась какая-то натянутость. Звучал он так, будто она сознаёт присутствие в доме человека противоположного пола и этим смущена. Я нарочно пустил душ посильнее, чтобы ничего не слышать.

Когда, переодевшись после душа, я вышел в гостиную, Она меня окликнула:

– Вода небось уже холодная?

Бросив быстрый взгляд на них обоих, я отрицательно мотнул головой:

– Вовсе не холодная!

– Хорошо быть молодым! Всегда здоров и полон сил! Тебе сколько сейчас? – спросил тот тип, но я ему не ответил.

Тут вмешалась она:

– На будущий год заканчивает школу.

– Вот видишь, господин Такэда к нам пожаловал, – сказала Она.

Писатель, откидывая назад тонкими пальцами свои длинные волосы, промолвил, обращаясь к ней и полностью игнорируя меня при этом:

– Сейчас у меня такое трудное время… Творческий застой… Вот и решил: хоть на море взгляну, что ли, – может быть, новая тема родится.

– Вы говорите «застой», а я ведь недавно читала ваше последнее – «Прощание в дождливое утро». Очень увлекательно!

Это была похвала той самой книжонке, которую я зашвырнул в море. Наш писатель удовлетворённо ухмыльнулся. Мне вот совершенно не нравится. Почему же она так расхваливает это бульварное чтиво?

– Да, я постарался изобразить любовь между взрослыми людьми. В последнее время слишком много выходит всяких детско-юношеских любовных романов. Вот я в своей книге и хотел выразить протест против этого направления, – пояснил он ей, снова полностью игнорируя моё присутствие.

Ясно, что он старался её втянуть в разговор «на взрослые темы». А я безо всякой причины из этой беседы должен был устраниться. Я был очень зол. Ведь я уже взрослый. По крайней мере, я полагаю, что уже знаю достаточно о мире взрослых. С равнодушным видом я уселся на диван и, стараясь не прислушиваться к их разговору, стал наблюдать только за Ней. Сейчас её лицо было в чём-то отлично от того, что я видел там, на пляже. Сначала я не сообразил, в чём заключается различие, но, приглядевшись, понял, что у неё на лице густой слой косметики. К тому же на руках был свежий маникюр: ногти выкрашены красным лаком. Значит, она специально красилась и прихорашивалась к приходу этого типа. Мне стало тяжело дышать от переполнявшей меня злобы. Хоть я и не вникал в их разговор, но кое-что всё же долетало до моего слуха. Каждый раз, когда она нарочито заинтересованно покатывалась со смеху от его плоских шуток, меня душила зависть – я был бы просто счастлив, если бы она не смеялась. Такая общность их интересов меня просто изводила, заставляя самого себя презирать и ненавидеть.

Я встал с дивана, вышел через заднюю дверь и снова направился к морю.

Ветер на берегу усилился. Зонтик повалило ветром, и он теперь валялся на песке. Я хотел было его поднять, но не стал этого делать и побрёл в сторону мыса. По дороге я старался думать о чём-нибудь другом – только не о ней.

Вот кончатся школьные каникулы, снова начнутся все эти ссоры и раздоры в школе. Интересно, что сейчас поделывает в городе Юкибэ? Да, и ещё осенью будет токийский чемпионат школ высшей ступени.

Я теперь в самом старшем классе – значит, на мне лежит ответственность за то, чтобы принести школе победу, которой мы не видали уже пять лет. Подумать было о чём. Но при всём том я…

Дойдя до скал, я остановился. Там была маленькая девочка со светлыми волосами. Золотистые волосы ярко блестели на солнце. Девочке было всего годика три-четыре. Она была очень миленькая, в трусиках и лифчике, с голым животиком. Некоторое время я стоял и смотрел на девчушку. Она упорно старалась ухватить краба, который высовывался из норы между валунами. Девчушка была вся погружена в свою охоту. Сосредоточенно надув губки, она сложила ладошки лодочкой и попыталась накрыть краба. Но краб проворно спрятался в нору. Девочка обиженно пожала плечиками. Однако у краба, видимо, были какие-то обстоятельства, по которым он должен был срочно покинуть нору, и он снова высунулся наружу. Девочка снова надула губки и попыталась поймать краба. История повторялась несколько раз. Девочка старалась изо всех сил. Каждый раз, промахиваясь, она глубоко вздыхала и пожимала плечиками. Наблюдая за ней, я почувствовал, как в душе разливается покой, но в то же время где-то в самой глубине что-то болезненно саднило. Вот я теперь уже не могу так самозабвенно увлечься охотой на краба. Может быть, и мог бы, если постараться себя заставить, но эти старания всё равно снова ввергнут меня в пучину самоистязания. В Её присутствии я старался всячески открещиваться от своего малолетства и притворяться взрослым. Но в самом этом чрезмерном моем стремлении казаться перед ней взрослым было что-то жалкое и ущербное.

Вдруг девочка громко закричала. Краб побежал в мою сторону. Я инстинктивно упал на колени и поймал его. Девочка удивлённо на меня посмотрела.

– Май крэб! Это мой краб! – пронзительно заверещала она.

Я взглянул на краба, который барахтался у меня на ладони. Панцирь у него был ярко-красный. Этот редкий окрас сразу напомнил мне и о помаде у Неё на губах, и о лаке на ногтях, и о красной машине того типа. Он там, наверное, всё ещё ублажает её своими шуточками. А она, конечно, пожирает его глазами и хохочет, изображая величайшее удовольствие. Я сразу же возненавидел краба.

Девочка с выражением испуга на личике, естественно, залилась истерическим рёвом: это я невольно раздавил краба в руке, слишком сильно сжав его. Я постарался как мог извиниться по-японски, но девочка, сильно побледнев, опасливо пятилась от меня, а потом повернулась и пустилась бежать прочь. Я медленно поднялся с колен. Краб выпал у меня из ладони и теперь лежал на спине, показывая белое брюшко. Ножки его чуть заметно подёргивались, но двигаться он уже не мог. Вскоре он умер, и нахлынувшая волна смыла в море отломанную клешню.