Текст книги "Остров Южный Камуи"

Автор книги: Нисимура Кётаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

2

Кёко Игараси лежала на диване. При виде полицейских она неохотно, с усилием приподнялась и, склонив голову, проронила:

– Заходите.

Она и в самом деле была красива. В чётком профиле правильно очерченного лица читалась какая-то хищная красота современного типа. Однако нечто сокрытое в глубине души не позволяло Тасаке безоговорочно принимать эту красоту. Он бессознательно выискивал в облике Кёко Игараси дефекты. И рот у неё слишком велик, и глаза широковаты. А главное, в этой женщине не было присущего молодости обаяния чистоты. Казалось, от неё исходил дух порока и растления. И тёмные мешки под глазами тоже, наверное, не от горя по потерянному сыну – просто результат многих дней и ночей разгульной жизни.

Тасака понимал, что нельзя предвзято судить о человеке по первому впечатлению, но он не мог выбросить из головы тот факт, что перед ним актриса, и к тому же актриса, широко известная своими скандальными похождениями. Должно быть, от этого сознания ему не избавиться до тех пор, пока он не забудет печального опыта собственной жизни.

Открылась дверь соседней комнаты, и вошёл пожилой мужчина. Это был врач из расположенной поблизости больницы.

– Когда мне позвонили, я сразу прибежал, но не успел, – сказал он слегка осипшим голосом.

Оно и Тасаку провели на второй этаж в детскую. При первом взгляде на интерьер комнаты бросался в глаза не труп ребёнка, а невероятное количество пластиковых моделей, которые занимали всё пространство вокруг. Они стояли повсюду: на столе и на стульях громоздились штабелями и даже свисали с потолка. Казалось, комната похоронена под этими бесчисленными моделями. Как ни странно, всё это были исключительно модели самолётов – и больше никаких машин. Видимо, мальчику очень нравились самолёты.

Ребёнок лежал в детской кроватке у окна. Лицо его было прикрыто белым покрывалом. Тасака, почти не испытывая эмоций, приспустил покрывало. Совсем детское личико. Мальчику было на вид лет пять-шесть. На лице застыла маска смертельной муки.

– Причина смерти – отравление. Как сказала госпожа Игараси, он проглотил клёцку с крысином ядом из пачки, полученной с санэпидстанции, – в спокойной манере объяснял врач.

Слушая его, Тасака думал о другом – о другом мёртвом детском тельце, ещё меньше этого, и о другой, ещё более страшной смерти. Он видел это скрюченное в грязной воде наподобие креветки тельце двухлетней девочки с застывшими, окостеневшими ручками и ножками, её искажённое гримасой агонии личико. Отчего-то этот образ накладывался на образ детского тела, который был сейчас у него перед глазами. Наконец Тасака повернул своё побледневшее лицо в сторону хозяйки дома. Она присела на корточки у двери и отсутствующим взглядом уставилась в потолок, будто разглядывая один из висящих там самолётиков.

– Почему вы решили, что это самоубийство? – спросил Тасака.

Кёко Игараси судорожно передёрнула плечами и перевела взгляд на него.

– Мальчик покончил с собой.

– В таком случае скажите, почему вы думаете, что это самоубийство. На каком основании? Я слушаю.

Тасака спрашивал жёстко, как на допросе, и Оно поспешил задать другой вопрос, чтобы смягчить впечатление:

– Вашему сыну было лет пять или шесть?

– Шесть, – отвечала Кёко, не сводя глаз с кроватки.

Оно нарочито ровным тоном заметил:

– Трудно предположить, что такой маленький ребёнок может совершить самоубийство. Может быть, он всё-таки по ошибке проглотил эту клёцку с крысиным ядом?

– Нет, – отрицательно покачала головой Кёко. – Он знал, что их есть нельзя.

– Потому вы и решили, что это самоубийство? – резко повторил вопрос Тасака, считая, что Оно только зря тянет время, ведя допрос? опрос в такой мягкой форме. Кёко что-то ответила, но так тихо и невнятно, что было не разобрать. Не расслышав, он громко сказал:

– Давайте-ка ещё раз поотчетливей.

Тасака понимал, что Оно будет недоволен такой манерой ведения дела, но не мог сдержать обуревавшие его эмоции. Оно, конечно, его чувств не понять, да ему и самому не хотелось бы, чтобы напарник их понял…

Кёко пустыми глазами посмотрела на Тасаку.

– Он написал предсмертную записку.

– Предсмертную записку?!

Тасака и Оно переглянулись. Шестилетний мальчик написал предсмертную записку! Может ли такое быть? Бывает ли вообще такое?

Кёко молча вышла из комнаты и вернулась с листом из альбома для рисования в руках. На листе пастельным карандашом был нарисован самолётик, с виду пассажирский реактивный лайнер.

Снизу была подпись: «Папин реактивный самолёт». И картинка, и подпись вполне соответствовали возможностям шестилетнего мальчика. Но то была всего лишь картинка.

– Это и есть предсмертная записка? – поднял бровь Тасака, на что Кёко тихо ответила:

– А вы посмотрите на обратной стороне.

На другой стороне листа картинок не было – только строчка, написанная синим карандашом: «Я отправляюсь к папе».

И больше ничего. Не зная, что и думать, затрудняясь с ходу истолковать надпись, Тасака и Оно снова переглянулись.

– И что это значит? – спросили они.

Большие глаза Кёко внезапно стали влажными от слёз и она стала торопливо рассказывать, будто её вдруг прорвало:

– Да, мальчик отправился к нему. Когда я вернулась с работы, он уже был мёртв. А этот листок лежал рядом. Это он оставил для меня предсмертную записку. Его отец был лётчиком. В прошлом году он погиб в авиакатастрофе. Когда мальчик меня спросил, где папа, я ему сказала, что папа сейчас в раю. Вот он, наверное, и решил, что если умрёт, то попадёт прямо к папе в рай. И тогда он взял эту клёцку с крысиным ядом – я ведь сказала, что от этого можно умереть…

Кёко вдруг разразилась бурными рыданиями.

Отец – лётчик, погибший в авиакатастрофе. Молодая мать говорит ребёнку, что отец сейчас в раю. И мальчик кончает с собой. От такой истории точно слеза прошибёт, – подумал Тасака.

Чем дольше Тасака слушал рассказ актрисы, тем больше чувствовал в нём фальшь. Даже когда она зарыдала, взгляд инспектора остался холоден и спокоен. Возможно, это всё только камуфляж… Скандальная актриса в конце концов прежде всего именно актриса. Ей ничего не стоит залиться слезами, чтобы разжалобить сурового следователя.

Впрочем, Тасака заметил про себя, что смотрит на хозяйку дома более пристрастно и сурово, чем того требуют обстоятельства. Но вся его натура восставала против того, чтобы преодолеть это отношение. Было в этом ощущении внутреннего протеста нечто такое, что и самого Тасаку повергало в безрадостное настроение.

Не ведая о мрачных раздумьях и ощущениях напарника, Оно тем временем с выражением предельного сочувствия и внимания на лице стал слушать подробный рассказ бессильно распростёртой актрисы.

По словам Кёко получалось, что, хотя до сих пор ходило множество скандальных сплетен и пересудов о её романах с разными мужчинами, в действительности она любила только одного – лётчика Г. И он разбился год тому назад в авиакатастрофе.

– Сегодня как раз день рожденья нашего сыночка, – сказала Кёко, прикусив губу, – ему исполнилось шесть лет. Я по этому случаю раньше пришла с работы – и вот…

Она снова разрыдалась, горестно повесив голову. Оно, поморгав, отвёл взгляд. Тасака же, наоборот, ещё больше ожесточился, считая, что мелодрама заходит слишком далеко. «Не может такая женщина испытывать настоящую любовь!» – говорил себе он. Она небось и сына своего не любила. И все эти слёзы – сплошное притворство…

В конце концов Тасака и Оно решили вернуться в управление, прихватив с собой «предсмертную записку».

На улице по-прежнему шёл мелкий снег.

– Вот ведь погодка! – передёрнул плечами Оно, взглянув на небо.

Легонько постучав по внутреннему карману, где лежала «предсмертная записка» мальчика, он заметил:

– Насчёт этой записки… Что-то здесь не так: шестилетний мальчик пишет предсмертную записку и кончает жизнь самоубийством… Ты как полагаешь?

– Конечно, никакое это не самоубийство, – решительно отрубил Тасака.

Именно к такому выводу он пришёл в процессе общения с госпожой Кёко Игараси.

– Значит, ты тоже так думаешь? – довольно улыбнулся Оно. – Мне кажется, смерть произошла в результате несчастного случая.

– Нет! – сказал Тасака, вперившись в вечернее небо, усеянное падающими снежинками, будто хотел выплеснуть всё наболевшее на сердце. – Это убийство. Она убила мальчика.

– Убийство? – широко открыл глаза Оно.

Видимо, предположение Тасаки не вязалось с его собственным заключением.

– Почему ты так думаешь?

– Такая женщина может хладнокровно убить собственного ребёнка, – ответил Тасака. Он и сам понимал, что такое суждение слишком резко и скоропалительно, но по-другому сформулировать не мог. Ведь не мог же он объяснить Оно, что тут тянутся нити и к его прошлому. Впрочем, по выражению лица Оно было видно, что он кое о чём догадывается.

– Ты прямо рубишь сплеча, – возразил Оно. – Мне казалось, что ты не так уж хорошо знаком с женщинами подобных профессий вроде этой актрисы.

– Ну, пусть не знаком. Вот я и хочу до конца понять, что у этой женщины на уме.

– Но с чего ты взял? – с неожиданной настойчивостью продолжал спрашивать обычно такой мягкий и деликатный Оно.

Слишком уж неожиданным было для него безапелляционное заключение Тасаки.

– Конкретную причину назвать не могу. Но она и есть убийца. Эта женщина убила своего шестилетнего ребёнка, – уверенно повторил Тасака.

3

Выслушав доклад, комиссар посмотрел на Оно и Тасаку с недоумением.

– Ваши мнения противоречат друг другу, – резюмировал он, откидываясь в кресле.

Под тяжестью восьмидесятикилограммовой туши начальника управления деревянное кресло жалобно заскрипело.

– Ну, послушаем сначала тебя, Оно.

– Как ни верти, а это всё же типичная смерть в результате несчастного случая, – сказал Оно и поднял глаза на Тасаку, словно ожидая, какая будет реакция.

Но Тасака смотрел куда-то в окно. Оно снова перевёл взгляд на комиссара.

– Я полагаю, малыш забыл предупреждение мамы и съел отравленную клёцку. С детьми такое часто бывает. Вот, например, несколько дней назад в районе Синагава мать тоже предупреждала пятилетнюю дочку, а та не послушалась, съела такую же отравленную клёцку и умерла. Об это, кажется, и в газете писали.

– Знаю эту заметку, читал, – кивнул комиссар, прикуривая сигарету. В его большущей лапе сигарета смотрелась тонюсенькой палочкой.

– Но если это несчастный случай, то что означает предсмертная записка мальчика? – продолжал комиссар, постукивая кончиками пальцев по альбомному листу, лежавшему на столе.

Оно ещё раз взглянул на самолётик, нарисованный цветным карандашом.

– Я много думал над этим, но полагаю, что это всё же не предсмертная записка.

– Тем не менее здесь ясно написано: «Я отправляюсь к папе».

– Да, действительно, выглядит как предсмертная записка. Но мне кажется, что это, скорее, подпись к рисунку. Если присмотреться к рисунку, видно, что в кабине самолёта сидят двое. Вероятно, имеется в виду «папа и я». Значит, «я отправляюсь к папе» может и означать «хочу вместе с папой полететь на самолёте». В шестилетнем возрасте дети слабо отличают мечту от реальности. А поэтому и в желании ребёнка полететь на самолёте с умершим папой ничего особенно странного нет.

– Так, по-твоему, мать, то есть Кёко Игараси, ошиблась?

– Так мне кажется. Любая мать, придя с работы и обнаружив своего ребёнка мёртвым, наверное, упала бы без чувств. Тем более, что сегодня день рожденья её сына. Даже если ей и показалось, что это предсмертная записка, так ведь она находилась в состоянии страшного стресса, в панике.

– Ну, а ты что думаешь по этому поводу? – перевёл комиссар взгляд на Тасаку.

Кресло снова скрипнуло. Оно тоже посмотрел на напарника.

– К сожалению, я не могу согласиться с мнением Оно, – сказал Тасака, глядя комиссару прямо в глаза. – По моим наблюдениям, эта дама отнюдь не находилась в состоянии стресса и паники, она вообще, можно сказать, не выказывала признаков смятения.

Наоборот, спокойно играла роль несчастной матери, потерявшей ребёнка. Чтобы скрыть факт убийства…

– Так тебе всё это показалось спектаклем? – с удивлением посмотрел на него Оно.

– Вот именно! – уверенно ответил Тасака. – А ты думал, это она по-настоящему слёзы льёт?

– Слёзы были настоящие.

– Не такая она слезливая натура.

– Это у тебя такое странное предубеждение: если уж актриса, так значит, везде играет… – не сдавался Оно, но тут комиссар с усмешкой прервал их диалог:

– Погодите-ка. В любом случае сначала выслушаем Тасаку… Значит, ты полагаешь, это убийство?

– Да.

– Но это ведь её родной сын? Ему всего шесть лет, и к тому же мальчик такой симпатичный. И она решилась бы его убить?

– Бывают и такие люди, что своих детей не находят такими уж милыми, – категорически заявил Тасака и отвернулся к окну. Оно показалось, что в профиль его лицо выглядит очень неприветливым и отчуждённым.

В повседневной жизни и работе Тасака был чересчур серьёзен и не склонен к излишним сантиментам, но равнодушным и бесчувственным его назвать было нельзя. Однако сегодня Тасака был не похож на самого себя. Казалось, он бравировал своей холодной бесчувственностью.

На лице комиссара тоже отразилось лёгкое недоумение.

– Ты хочешь сказать, что Кёко Игараси такая ужасная мать?

– Да, это такой тип женщины.

– Ты это утверждаешь с такой уверенностью… Но если она и впрямь убийца, зачем ей понадобилось разыгрывать этот спектакль и убеждать нас, что шестилетний мальчик покончил с собой?

И зачем бы она стала зря навлекать на себя подозрения? Тебе это не кажется странным? Ведь она могла бы сжечь этот рисунок и сказать, что мальчик по ошибке проглотил эту отравленную клёцку. Так было бы легче всего.

– Совершенно верно. Но Кёко Игараси не просто мать, она актриса.

– При чём тут «актриса»?

– Её больше всего волнует популярность. Конечно, самое безопасное для неё было бы, видимо, изобразить несчастный случай. Однако тогда её бы стали критиковать как мать, не уследившую за своим ребёнком. Если такой материал пройдёт в прессе, это повредит её репутации как актрисы. Зато, если сказать, что шестилетний малыш обожал покойного папу и от такой любви решился на самоубийство, это уже будет мелодрама – из тех, которые так нравятся японцам. К тому же, если умело сыграть трагическую роль матери, потерявшей единственного сына, то какая уж там критика! Она сразу станет любимицей всех массмедиа.

– И ты полагаешь, что Игараси, всё хладнокровно просчитав, убила своего сына?

– Такая женщина, как она, вполне на это способна. Когда в действительности была написана эта «предсмертная записка», мы не знаем. Мне кажется, она просто использовала рисунок с подписью, который был сделан несколько дней назад. Позвольте мне заняться расследованием этого дела. Я её выведу на чистую воду. Стыдно будет перед памятью бедного ребёнка, если мы этого не сделаем.

Комиссар медлил с ответом, погрузившись в раздумье. Наконец он обратился к Тасаке – уже другим тоном:

– Хочу у тебя кое-что спросить. Почему всё-таки ты настаиваешь на том, что это убийство? Ведь с точки зрения здравого смысла следует принять версию Оно – смерть в результате несчастного случая.

– Нет, это убийство. Ничего иного я не могу допустить.

– Нет ли в этой твоей уверенности какой-то предвзятости, предубеждения, что ли?

– Предубеждения?

И комиссар, и Оно заметили, что Тасака слегка побледнел.

– Вот-вот, – кивнул комиссар. – Может, у тебя какое-то предубеждение против актрисы Кёко Игараси – вот ты и решил, что она убийца? Такое, конечно, вряд ли возможно, но я должен на всякий случай уточнить.

– Разумеется, у меня никакого предубеждения нет, – ответил Тасака. Он был всё ещё бледен.

– Ну что ж, тогда так тому и быть, – улыбнулся комиссар. – Поручим тебе расследование.

– Я непременно добуду улики – вот увидите: она убийца! – сказал Тасака. На лице его читалось напряжение и чувство ответственности.

Когда Оно уже собирался вместе с Тасакой выйти из кабинета, комиссар остановил его, будто что-то внезапно вспомнив:

– А ты задержись на минутку.

После того, как дверь за Тасакой закрылась, комиссар ещё некоторое время хранил молчание, подперев ладонью подбородок и, видимо, раздумывая о чём-то.

– Ну, что ты об этом думаешь? – наконец подняв голову, спросил он с лёгким оттенком замешательства.

– Об этом деле? Так ведь я своё мнение…

– Да нет, я насчёт Тасаки. Говорит, никакого предубеждения у него нет, а ты-то как думаешь?

– Откровенно?

– Конечно.

– Я не знаю, есть ли у него какое-то предубеждение или нет. Но одно можно сказать точно: Тасака сегодня какой-то сам не свой. Если бы он был сегодня как обычно, то, наверное, поостерёгся бы делать такие скоропалительные выводы. Убийство…

– Почему же он именно в этом деле занял такую странную позицию?

– Не знаю.

– А хотелось бы выяснить, – сказал комиссар, снова скрипнув креслом.

Оно показалось, что этот неприятный для слуха звук служит сигналом охватившей комиссара тревоги.

– Так что я тебя попрошу разузнать, – резюмировал комиссар, – Если инспектор Тасака берётся за это дело исходя из каких-то предвзятых установок, придётся его отстранить. Это будет необходимо как для полиции, так и для самого Тасаки.

– Понятно.

– Я особо нажимать не хочу и вести наблюдение за Тасакой тебе не приказываю. Но ты всё же посматривай со стороны, помогай ему. Ведь если он маху даст, потом с прессой хлопот не оберёшься.

В конце своего назидания комиссар снова улыбнулся и откинулся в кресле с протяжным скрипом.

– До чего же противно визжит! – заметил он.

4

На следующее утро в газетах появились сообщения, примерно соответствовавшие тому, что и предвидел Тасака. Заголовки были похожи друг на друга, и все репортёры в основном сходились в своих оценках. Например, в газете А. заголовок гласил:

«Шестилетний ребёнок покончил с собой? Единственный сын актрисы Кёко Игараси».

Вопросительный знак в данном случае должен был подчёркивать вопрос: но как же это возможно, что шестилетний малыш совершил самоубийство?! По поводу актрисы Кёко Игараси говорилось, что это дело впору поместить в разряд сплетен и слухов из жизни артистической богемы.

Тасака с утра пораньше прочёл все газетные отклики. Естественно, ни в одной газете не было и намёка на то, что это может быть убийство. Почти все газеты также поместили горестную, взывающую к сочувствию фотографию Кёко. Общий тон газет был вполне мелодраматический. Что тоже вполне соответствовало прогнозам Тасаки. Массмедиа превозносили её как трагическую героиню.

Инспектор отложил газеты и посмотрел в окно. Валивший день и ночь снег наконец прекратился. Сквозь стекло в комнату проникали лучи ласкового утреннего солнца.

Тасака уже встал, собираясь идти к Игараси, когда Оно бросил ему вслед:

– Только глупостей там не натвори.

Ясно было, почему он так сказал. Боялся, как бы Тасака в ходе следствия не перегнул палку.

– Хорошо, – односложно ответил Тасака и вышел из комнаты.

Было уже около десяти. Он подумал, что, вероятно, у Кёко Игараси уже полно репортёров всех мастей, но, вопреки ожиданиям, скопления машин возле дома не оказалось.

Когда Тасака позвонил в дверь, ему открыла та самая служанка, что встречала их накануне. Она сказала, что госпожи дома нет.

– За госпожой приехала машина, и она отправилась в телестудию Н.

Теперь становилось понятно отсутствие журналистских машин возле дома, но его возмутило поведение Кёко, которая как ни в чём не бывало на следующий день после смерти единственного сына отправилась по делам на телестудию. Вместе с чувством возмущения укрепилась и уверенность в том, что слёзы, которые проливала вчера Кёко, были всего лишь показухой.

– Ещё один хороший сюжет для репортажа, – отметил про себя Тасаки.

– А она действительно говорила мальчику не есть отравленные клёцки? – спросил он у служанки.

– А почему вы спрашиваете? – процедила она в свою очередь сквозь зубы с недоверчивым видом.

Как видно, Игараси запретила ей распространяться об обстоятельствах дела.

– Просто интересуюсь. Что тут такого?

– Госпожа своего сыночка очень любила.

– Ну, это не ответ. Я же спрашиваю про те отравленные клёцки.

– Не может быть, чтобы госпожа допустила такую невнимательность.

– Но вы сами не видели и не слышали, что она предупреждала мальчика, так?

– Да, но…

– Это я и хотел узнать, – отрезал Тасака.

Служанка только пошевелила губами, склонив голову, будто хотела что-то сказать.

Когда Тасаки добрался до телестудии Н. в четвёртом квартале района Кодзимати, ему сказали, что Кёко Игараси на переговорах по поводу съёмки телесериала, которая должна начаться в середине следующего месяца. Он решил дожидаться у дверей студии номер два, на двери которой горела табличка «Идёт съёмка». Неподалёку расположились репортёры, тоже поджидавшие Кёко. Тасака, сам того не желая, получил приятную возможность послушать их нескромные замечания.

– А ведь она на смерти мальчика здорово выиграла!

– Да уж, по крайней мере, благодаря этой смерти ей дали главную роль в сериале.

– Вроде бы, главную роль собирались дать Фудзико Аракаве?

– Ну да. Но Фудзико Аракава, может, актриса и хорошая, а популярности ей явно не хватает. Телевизионное начальство из-за этого переживало.

– Да всё из-за вчерашнего происшествия. Конечно, вдова, потерявшая единственного сына, – прямо готовая героиня для этого сериала. О ней сейчас все центральные газеты пишут – реклама хоть куда!

– Говорят, режиссёр ей сам вчера звонил?

– А я слышал, что в эту метель сам примчался на машине её утешать – предложить главную роль.

– Так она уже согласилась играть?

– Уж будь уверен, согласится. Сериал будет идти по воскресеньям в прайм-тайм. Да она по рейтингу популярности среди зрителей вырвется в число первых!

– Да, но как ей самой от этого не противно? Пришла договариваться о работе на следующий день после смерти единственного сына!

– Ты рассуждаешь с точки зрения обывателя. А у звёзд сознание немного по-другому устроено. Это такой народ, что хоть отца у них пришибут насмерть, а они будут свою роль играть. К тому же у неё, кажется, с деньгами были трудности.

– Что, нуждается, бедняжка?

– Очень даже, говорят, нуждается. На одних скандальных приключениях много не наваришь.

Пока вся репортёрская братия беззаботно хохотала над этой шуткой, табличка «Идёт съёмка» погасла.

Все вскочили и, открыв тяжёлые двери, ринулись в студию.

Тасака не стал их догонять и ещё некоторое время оставался на своём месте, осмысливая услышанное. Он знал, что папарацци любят присочинить, но вовсе не собирался отметать все перечисленные факты как полностью беспочвенную болтовню. И к тому же они охочи до чужих секретов. Вполне возможно, что слухи о том, что Кёко Игараси нуждается в деньгах, чистая правда. А если так, то, похоже, данное обстоятельство имеет прямое отношение к расследованию дела.

На этом месте Тасака прервал свои рассуждения и прошёл в студию. Там молодые популярные актёры, обряженные в сценические костюмы, устроили пресс-конференцию и теперь отвечали на вопросы журналистов. Кёко Игараси в элегантном кимоно сидела в самом центре, купаясь в отблесках бесчисленных фотовспышек. Тасака пристроился в стороне от густой толпы папарацци и оттуда некоторое время наблюдал за героиней дня.

Её интервью, видимо, подходило к концу. Кёко, опустив глаза долу, печально отвечала на вопросы, пока вдруг, подняв голову, не встретилась взглядом с инспектором. На мгновение гримаса недоумения и замешательства скользнула по её лицу. Репортёры, казалось, что-то заметили, и несколько голов повернулось вслед за её взглядом к Тасаке. Чтобы исчерпать их праздное любопытство, он придал лицу строгое выражение и объявил во всеуслышание:

– Я из полиции. Когда вы закончите со своими вопросами, я тоже хотел бы кое о чём спросить госпожу Игараси.

– А что, собственно, расследует полиция? – с любопытством спрашивали репортёры, потянувшись к Тасаке.

– Это к вам отношения не имеет, – отрезал Тасака.

Кёко с явным негодованием сверлила его взглядом.

– Отойдём хотя бы в сторону, – прошипела она, увлекая инспектора в угол студии. Репортёры за ними не последовали, но, сбившись в кучу, с интересом ждали развития событий.

– Зачем вы сюда явились? Почему вдруг такая срочность? – спросила Кёко, подняв к нему побледневшее лицо. – От этой работы, может быть, вся моя жизнь зависит. Я всё на неё поставила! Если пойдут какие-нибудь слухи, всему конец! Вы что, не понимаете?!

– Мне ваша служанка сказала, что вы уехали на работу. Делать было нечего – пришлось отправиться за вами сюда. Как-то я не предполагал, что вы пойдёте на работу на следующий день после смерти единственного сына… – сказал Тасака, сознательно вкладывая в свой ответ иронию.

Взгляд Кёко стал ледяным:

– Вы ещё иронизируете?!

– Я говорю о вещах, которые сами собой разумеются. Но, вероятно, в вашем мире простейшие истины не работают.

– Я актриса. Как бы мне ни было больно и грустно, я должна делать свою работу – играть для моих поклонников! В отличие от обычных людей вроде вас!

– Говорят, что вы получили роль в этом сериале в связи со смертью вашего ребёнка.

Тасака сам чувствовал, что ведёт беседу в чересчур ядовитом тоне.

– Вы хотите сказать, что я должна была отказаться? – на высокой ноте спросила Кёко.

– Да нет, – с невозмутимым выражением на лице бросил Тасака. – Мне просто интересно, насколько вы искусно играете… Вероятно, простой человек так бы ни за что не сыграл. Кстати, вы действительно предупреждали мальчика, чтобы он не ел отравленных клецок?

– Конечно! Я же мать всё-таки!

– А доказательство у вас есть?

– Доказательство?

По лицу Кёко скользнула тень. Пальцы её руки, сжимавшие ворот кимоно, дрожали.

– Вы считаете, что я ответственна за смерть мальчика?

– Я как следователь хочу только уяснить факты.

– Я его предупреждала. А сейчас уходите.

– А доказательства?

– Если требуется доказательство, у меня оно есть.

– Ваша служанка сказала, что ничего об этом не знает.

– Есть человек, который знает. Когда работник санэпидстанции принёс эту приманку, я как раз привела сына из детского садика. Вот он сам мальчика и предупредил. Можете у него спросить – он подтвердит. К вашему разочарованию, наверное.

Ответ прозвучал нарочито язвительно, но Тасака, сделав вид, что ничего не заметил, хладнокровно согласился:

– Что ж, спросим на санэпидстанции.

Кёко раздражённо притопнула ногой:

– Если вы закончили, то будьте любезны удалиться. Мне сейчас нужно ехать в телекомпанию С.

– Да, на вас теперь покупателей нет отбоя.

– А что, нельзя?

– Ладно, ещё один последний вопрос – и я вас оставлю в покое. Правда ли, что у вас денежные затруднения?

– Кто вам сказал?

Кёко переменилась в лице. Тасака усмехнулся про себя. Похоже было, что с деньгами у неё действительно проблемы. Видимо, он нажал на больную мозоль. Но пока трудно было сказать, насколько это имело отношение к делу.

– Так, ходят тут слухи, – ответил он.

В этот момент появилась девушка из «начинающих талантов» и позвала:

– Игараси-сэнсэй!

Кёко оглянулась и сухо спросила:

– Больше у вас ко мне дел нет?

Не дожидаясь ответа Тасаки, она поспешила покинуть студию.

– Вот как, значит, Игараси-сэнсэй? – криво ухмыльнулся Тасака, провожая её взглядом. Ну, если выяснится, что она убила шестилетнего сынишку, вряд ли кто-то её будет почтительно величать «сэнсэй».