Текст книги "Остров Южный Камуи"

Автор книги: Нисимура Кётаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

13

Тагути отправился навестить хостесс Минэко в доходный дом «Мирная обитель». Он застал её в дверях: девушка, принарядившись, собиралась идти в больницу к Сакакибаре.

– Что ж, раз так, я тоже пойду, – сказал Тагути и зашагал рядом.

Минэко пожала плечами, показывая, как ей не нравится такое соседство, но, имея дело с инспектором полиции, возражать особо не приходилось, и она промолчала.

– Хочу кое-что у тебя спросить, – на ходу обратился к девушке Тагути, поглядывая на неё сбоку.

В первый раз он видел Минэко при тусклом освещении в баре. Сейчас при ярком солнечном свете девушка казалась ещё моложе – дитя да и только. Интересно, потерпевшая Кадзуко Ватанабэ при дневном свете тоже выглядела бы такой молоденькой?..

– Скажи-ка, между убитой Кадзуко Ватанабэ и Сакакибарой не было физической близости? – спросил Тагути, на что Минэко лишь нахмурилась.

– Между нами и маэстро таких отношений не было.

– Но ведь всё-таки мужчина и женщина… Мне кажется, даже более естественно было бы, если бы такие отношения существовали.

– Так маэстро ведь поэт!

– Ну и что! Всё равно ведь мужчина. Или у него мужской силы нет?

– Фу, какие глупости! – Минэко даже остановилась, чтобы бросить на Тагути уничтожающий взгляд. – Маэстро настоящий мужчина! Только между мной и маэстро связь совсем другая, более возвышенная. И у Кадзуко было так же.

– Удивительное дело! Значит, вы к нему питали платоническую любовь?

– Этого таким, как вы, господин инспектор, не понять! – отрезала Минэко и, отвернувшись, решительно зашагала дальше.

Тагути некоторое время постоял в раздумье, провожая взглядом удаляющуюся фигуру девушки. Роста она была маленького, одета в дешёвые тряпки – что сразу бросалось в глаза. В общем, с какой стороны ни взгляни, – дешёвка из бара. И мужиков у неё небось была уйма. В эти бары в глухих переулках клиенты приходят не столько за тем, чтобы выпить, столько за тем, чтобы бабу подцепить. Именно поэтому, возможно, девицы здесь и жаждут платонической любви. Оттого что постоянно имеют дело только с мужчинами, которым больше ничего не надо, кроме женского тела. Вот и влюбляются без памяти в таких «поэтов» вроде Сакакибары. Если бы тот, как все мужчины, добивался от них только одного, едва ли они стали бы его с таким пиететом и нежностью величать «маэстро».

Всё это звучало достаточно убедительно, но был здесь какой-то элемент ненатуральности, деланности. Может быть, ни самому Сакакибаре, ни девицам так и не казалось, но выходило как-то чудно и диковато. Какая-то искусственная благочинность в отношениях. Уж не было ли убийство концом этих искусственно построенных отношений?

Тагути снова тронулся в путь, но догонять Минэко он не собирался. Сильно отстав, он добрался до больницы значительно позже и зашёл в палату, когда Минэко ставила в вазу купленные по дороге цветы. Кондиционер не работал, и в палате было довольно жарко. Тем не менее Сакакибара бодро приподнялся на постели и, взглянув на Тагути, хихикнул:

– Что, опять пришли за мной надзирать? Оттого, что вы сюда пожаловали, вам дела всё равно не распутать.

– А ты держишься молодцом!

– Так я уже почти здоров. Здесь, в палате, всё лучше, чем в моей каморке в четыре с половиной татами.

– Газеты читал небось?

– Да, медсестра приносила.

– Ну, как себя чувствуешь в качестве народного героя?

– Не моё амплуа, – криво усмехнулся Сакакибара.

По лицу было видно, что он это говорит не из ложной скромности. «В самом деле конфузится», – подумал Тагути. Всегда у этого парня что-то не так, какие-то сложные эмоции…

Сакакибара протянул руку, взял со стола сигареты. Минэко немедленно поднесла ему спичку, отчего на лице у него снова отразилось смущение.

– Я и репортёров просил, чтобы они это дело особо не раздували. Мне от этого просто нехорошо – стесняюсь… Я бы хотел, чтобы вообще ничего в газетах не писали.

– Это благородно.

– Слишком я робок, наверное.

– Что-то ты сегодня слишком придирчив к себе, – поддел его Тагути, поглядывая на собеседника.

Но тут вмешалась Минэко:

– Вы, маэстро, просто герой!

– Да какой я герой! – покраснел Сакакибара. – Это вы тела своего не щадите, трудитесь в поте лица. По сравнению с вами мне ещё совсем не так плохо приходится.

– Нет, вы, маэстро, настоящий герой! Куда покруче, чем какой-то там сыщик!

Тагути молча с улыбкой слушал этот диалог, думая о том, как он перекликается с теми заключениями, которые были сделаны только что по дороге в больницу. В обмене репликами между Сакакибарой и Минэко с необычайной ясностью просвечивало нечто очень далёкое от реальности.

Понятно было, что Минэко, как и покойная Кадзуко Ватанабэ, искала в Сакакибаре нечто возвышенно духовное. Для них обеих окружающая действительность была местами, может быть, и приятна, но в чём-то очень сурова и безрадостна. И вот, чтобы уйти от этой тоскливой реальности, они тешили себя общением с неземным, как им представлялось, существом мужского пола – наслаждались беседами с Поэтом в этом искусственно созданном сказочном мирке. Молоденьким девушкам нужен был Принц. Возможно, Сакакибара как раз и играл в этом спектакле роль принца.

Но для чего же были нужны Сакакибаре эти девицы? Во-первых, нельзя сбрасывать со счетов, что Сакакибара при них недурно устроился на правах в некотором роде сутенёра. Если бы их связывал только секс, Тагути не видел бы в этом ничего необычного. Вполне естественно. Подобного он в своей жизни навидался, но такого рода отношения едва ли могли закончиться убийством. Однако Сакакибару связывали с девушками и другие, неестественные отношения. То есть для девушек они, наверное, были естественными, а для него – нет.

Другими словами, для девушек Сакакибара был принцем из волшебной сказки, но, наверное, сам он себя принцем отнюдь не считал. Может быть, как раз это принципиальное расхождение в оценках и послужило поводом к преступлению?

В таком случае как же себя воспринимает Сакакибара? Да он ведь сам, кажется, что-то на эту тему говорил… Что же именно? Ага! Что-то вроде: «Женщины – рабыни музы, а поэты – рабы женщин». Высказывание, вроде бы, принадлежало Бодлеру, но для Тагути сейчас важно было, что озвучил его Сакакибара. Если у него спросить, что он имел в виду, он скорее всего ответит: «Я ощущаю себя их рабом». Однако всё в поведении Сакакибары: и то, как он приносит с собой в бар томик Бодлера, и то, как вешает на дверях своей каморки вывеску «Научное общество изучения современной поэзии» – всё говорит о завышенной самооценке и больших амбициях. То есть, возможно, он бессознательно приписывает себе статус Музы. А если так, то ведь женщины должны перейти в категорию его рабынь?

14

Пока Сакакибара лежал в больнице, Тагути кое с кем встретился и навёл о нём справки. Довольно любопытной оказалась беседа с известным поэтом Ёсими Фудзимурой и со школьным приятелем подследственного.

Фудзимура, по его словам, лично с Сакакибарой не встречался, но стихи его читал.

– Я раньше имел дело с одним издательством, которое принимало к рассмотрению стихи для выдвижения на премию. Довольно престижная литературная премия Т. А. Так он туда каждый год присылал свои стихи. Правда, ни разу, кажется, не прошёл.

– Вот как?

– Я однажды был главой отборочной комиссии. Так он мне прислал протест: мол, почему не принимаете мои стихи, хочу знать причину. Вот до чего самоуверенный юнец! Потому-то мне и запомнилось имя Тэцуя Сакакибара.

– Извините за такой бестолковый вопрос. А как вообще его стихи? Профессиональные? Или так, поделки?

– В плане эмоциональном довольно выразительные, мне кажется, но уж больно в них много слащавости. Нет в них той суровой трезвости, которая нужна в современном мире, не хватает в них чего-то главного, что нужно для отражения действительности, что ли.

– Я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать, – улыбнулся Тагути.

Ему казалось, что он и в самом деле начинает понимать. Самое любопытное в этой истории было то, что Сакакибара несколько раз подавал свои стихи на премию и даже обратился с претензией к главе отборочной комиссии.

Беседа со школьным товарищем Сакакибары как бы подвела основу под рассказанное Фудзимурой. В школьные годы Сакакибара любил цитировать не только Бодлера, но и знаменитую строчку Байрона: «Проснулся поутру – и в мире я герой».

– Я тогда думал, что скорее уж Сакакибара станет модным писателем, чем Сасанума. Очень он был талантлив и амбициозен. А вышло всё наоборот – наверное, я в этом деле ничего не смыслил.

Обе эти встречи подтверждали одну и ту же истину. Нынешнее существование Сакакибары было для него неестественно, а сам он всячески стремился пробиться в знаменитости. И руководило им необузданное тщеславие, жажда славы и почестей. Но эту пламенную страсть ему ни разу не довелось утолить. Видимо, душа его была погружена в отчаянье. Наверное, для того, чтобы развеять отчаяние и хоть немного утешиться, ему и нужны были эти девицы, Минэко и Кадзуко.

Тагути решил ещё раз встретиться с Минэко. Он уже как будто бы смутно догадывался, для чего нужны были Сакакибаре эти девушки и что они для него представляли, но хотелось всё выяснить поточнее. Если удастся в этом разобраться, наверное, станет понятно и то, какой мотив был у Сакакибары для убийства Кадзуко.

Вечером Тагути направился в бар «Жюли». Минэко нигде не было видно. Когда он спросил у хозяйки заведения, не выходной ли сегодня у девушки, та ответила:

– Минэко больше сюда не придёт.

– Не придёт?

– Она уволилась.

– Неужели?

Тагути задумался на минуту – и взгляд его загорелся догадкой:

– Уж не выходит ли она замуж?

– А вы откуда знаете, господин инспектор?

– Значит, выходит замуж?

– Да. К ней тут приехал старый дружок из её родных краёв. Много лет не виделись. Вот, говорит, он ей и сделал предложение. Говорит, уедет с ним туда, в Акиту, – там и поженятся.

– Значит, поженятся?..

В груди Тагути шевельнулось нехорошее предчувствие – ему стало страшно.

Кадзуко Ватанабэ убили перед самым замужеством. Теперь Минэко оказывалась в том же положении, что и Кадзуко.

И что же, убьёт её теперь Сакакибара?

Выйдя из бара, Тагути зашагал к доходному дому «Мирная обитель».

Минэко у себя в комнате паковала вещи.

– Говорят, ты замуж выходишь? – обратился к ней Тагути.

В ответ девушка хихикнула, утерев пот со лба.

– Ага! За одного земляка. Вот, согласился меня, такую, взять замуж…

– Небось Сакакибара тут затоскует в одиночестве, когда тебя рядом не будет.

– Да нет, он за меня порадуется, – убеждённо возразила Минэко.

– Ты ему уже рассказала про свадьбу?

– Собиралась завтра пойти в больницу и рассказать. Маэстро, уж конечно, тоже будет рад. Он нам всё говорил: вы должны найти своё счастье. Не знаю, правда, такое ли уж это счастье – замужество…

– Тебе сколько лет?

– Двадцать один.

– Столько же, сколько Кадзуко… – заметил Тагути в раздумье.

Вероятность того, что Минэко могут убить, была достаточно высока. Надо бы ей прямо сказать, что, принимая во внимание это обстоятельство, лучше ничего Сакакибаре не сообщать.

Тагути уже открыл рот, чтобы всё сказать, но в последний момент сдержался. Подумал, что Минэко его только высмеет за такое предупреждение. Кроме того, ему хотелось рискнуть и сделать свою ставку в игре. Возможно, побуждение было несолидное и безответственное для инспектора уголовного розыска, но уж очень ему хотелось заманить Сакакибару в ловушку – и в конце концов он решился. Если Сакакибара в эту ловушку попадётся…

– Можно у вас кое-что спросить, господин инспектор? – вдруг обратилась к нему Минэко, медленно проговаривая слова.

– Что именно? – оторвался от своих мыслей Тагути.

– Вот скажите, полиции можно когда угодно без спросу в квартиры к людям заходить?

– Ты о чём?

– Да я тут, когда вещи собирала, обнаружила, что набор мой косметический пропал.

Не полицейские ли унесли?

– А почему ты вдруг думаешь на полицию?

– Ну, если бы вор забрался, он бы первым делом деньги взял. Больше и думать не на кого, кроме полиции. Да я не требую, чтобы они всё сейчас отдали…

– К сожалению, полиция тут ни при чём.

Тагути криво усмехнулся, но тут же посерьёзнел.

Лицо его приняло суровое выражение.

– Ты когда обнаружила пропажу?

– Когда?..

Теперь у Минэко на лице появилось озадаченное выражение.

– Вы имеете в виду, когда набор-то пропал?

– Ну да, я спрашиваю, когда он пропал.

– Не знаю. Да у меня косметики завались, так что можете особо не искать.

– А что там было?

– Да ладно вам!

– Тебе, может, и ладно, а мне теперь нужно это знать. Опиши подробно, что у тебя пропало.

– Ну, набор косметический. Крем там, помада, карандаш для бровей…

– Так-так…

– Вы что, знаете, кто украл?

– Догадываюсь, – уклончиво ответил Тагути, прищурившись.

15

На следующий день вечером пошёл дождь. В фарах мчавшихся по улицам машин поблёскивали и переливались водяные струи. Ливень, похоже, зарядил надолго.

Инспектор Судзуки, прятавшийся в тени дома, чуть пошевелился, обернувшись к Тагути, и спросил:

– Думаете, Сакакибара всё-таки выйдет сегодня?

– Должен, – буркнул Тагути, не отрывая глаз от дверей больницы. – Сегодня ведь Минэко к нему заходила и рассказала о предстоящей свадьбе. К тому же он уже может ходить.

– Так почему он всё-таки убил Кадзуко Ватанабэ, шеф? Вы, наверное, уже поняли?

– Ну, трудно пока сказать, правильно ли я понимаю…

По-прежнему не отрывая глаз от больницы, Тагути достал сигарету и прикурил. Мотив преступления он вроде бы разгадал – а если ошибся, то Сакакибара сейчас не выйдет из больницы.

– Я хотел понять, что он за человек, – медленно начал Тагути, словно ещё раз выверяя свои рассуждения. – Постоянной работы не имеет, живёт в малюсенькой каморке, продаёт свои стишки, которые сам печатает на мимеографе. На вырученные деньги пьёт в каком-то захудалом баре. Девица из бара и другая из турецкой бани называют его маэстро. Вот такой внешний контур получается.

– Да, это вы хорошо обрисовали, просто завидно становится.

– Мне тоже так кажется, – усмехнулся Тагути.

Из больницы пока никто не выходил. У Сакакибары в палате по-прежнему горел свет.

– Но если всё спокойно взвесить, окажется, что вся эта жизнь Сакакибары – сплошное притворство и бутафория. Мы же с тобой видели, что книжонки его совсем не продаются. Думаешь, он на эти деньги кормится? Да этого и на выпивку в баре не хватит. Так вот, до сих пор ему девицы помогали – давали средства на жизнь. Попросту говоря, жил себе припеваючи, как сутенёр. Только он это называл поэтическими отношениями. Но свою «не настоящую» жизнь он всячески камуфлировал, разукрашивал её красивыми словами и позами. Повесил себе на дверь помпезную вывеску «Научное общество изучения современной поэзии», в бар таскал с собой томик Бодлера. Для него и женщины-то были, наверное, только ещё одним средством приукрасить эту иллюзорную жизнь.

– Да, просто карточный домик какой-то…

– Карточный домик? – усмехнулся Тагути и бросил окурок. – И впрямь похоже на карточный домик. Стремился к известности, к славе, да ничего не вышло. Он же настоящий неудачник. Вот, чтобы заглушить тоску, и построил себе карточный домик, эдакий дворец, чтобы там быть королём. А девицы должны были всегда быть при нём, хотя они сами по себе ему не нравились. Это была одна из карт в конструкции домика. Правда, он, неудачник, мог и посочувствовать тем, кто был ещё несчастнее его самого.

– Значит, когда одна из девиц решила выйти замуж, одна карта выпала…

– Тут не только карта выпадала, но и всему её плачевному состоянию приходил конец: девушка становилась счастливей его самого. Этого Сакакибара позволить явно не мог. Наверное, его охватил ужас оттого, что карточный домик вот-вот рухнет. И тогда он решился на убийство.

– Но ведь он понимал, что после убийства ничего уже не будет по-прежнему, потерянного не вернуть?

– Нет, он верил, что, если убьёт Кадзуко, тем самым вернёт её в прежнее жалкое состояние. Помнишь, когда её нашли, лицо у неё всё было размалёвано косметикой, а на ногах – дешёвые сандалии из бани?

– Как же, помню. Одно ужасно не вязалось с другим.

– Это её Сакакибара уже после убийства размалевал. Специально для этого украл из комнаты Минэко косметический набор.

– Зачем ему это понадобилось?

– Хотел снова её превратить из счастливой молодой невесты в девицу, обслуживающую клиентов в турецкой бане. Другого объяснения тут не придумаешь.

Тагути достал ещё одну сигарету и прикурил. Дождь всё хлестал не переставая. Больница будто притихла и затаилась.

– А всё-таки я не понимаю… – тихонько сказал инспектор Судзуки. – Почему же Сакакибара, вот такой монстр, всё же спасает ребёнка ценой увечья, вступается за старика в Сибуе… Судя по этим его поступкам, прекрасный человек, да и только!

– Да, прекрасный человек. Но не кажется ли тебе, если подумать, что во всём этом есть что-то странное?

– Странное?

– Сакакибара, чтобы помочь Кадзуко Ватанабэ, ввязался в драку с бандитом. Прекрасно. Но, с другой стороны, стал бы нормальный человек очертя голову бросаться в такую драку? Стал бы, трижды ни о чём не думая, помогать кому-то? Тут дело не в том, хватило бы ему мужества или нет. Просто он, наверное, подумал бы о жизни, о семье или о своей любимой девушке – и, естественно, заколебался бы. Поэтому для людей свойственно занимать позицию стороннего наблюдателя. А Сакакибара, трижды ни о чём не размышляя, бросался кому-то на помощь. Всё потому, что у него не было настоящей жизни, о которой стоило бы беспокоиться. Что у него было, так это животный страх, а его чувство долга говорило ему, что это постыдно и надо его подавить. Его действия во всех трёх случаях несколько отличаются от вероятных действий обычного человека. Такое поведение следует определять не понятием «прекрасное», а понятием «странное» – с отклонением. То есть, при определённых обстоятельствах, он может и стать преступником, убийцей.

Тагути в тусклом отсвете фонаря посмотрел на часы. Было уже около двенадцати.

– Может быть, Сакакибара знает, что мы за ним следим? – взволнованно предположил инспектор Судзуки.

– Вряд ли, – буркнул Тагути в ответ.

– Но он же, наверное, предполагает, что мы должны за ним следить. Было бы даже странно, если бы он об этом вообще не думал. Ну и? Выйдет он всё-таки или нет?

– Я готов биться об заклад, что выйдет. Это в его характере. Когда он себе внушает, что так надо, то становится заложником своего чувства долга. Так он и убил Кадзуко Ватанабэ – потому что внушил себе, что если не убьёт её, то весь карточный домик рухнет. А сейчас, если он не убьёт Минэко, придётся ему признать, что первое убийство было ошибкой. Но Сакакибара такого признать не может. Для Сакакибары самое ужасное – страшнее, чем арест, – это дать разрушиться своему карточному домику. Если такое случится, он останется каким-то жалким неудачником в жизни. А для него это невыносимо. Вот потому-то Сакакибара должен в конце концов выйти.

Минула полночь и стрелки часов уже приближались к двум, когда инспектор Судзуки приглушённым голосом сказал:

– Ага! Вышел! Это точно он, Сакакибара.

16

Сакакибара медленно прошествовал мимо них под дождём. В этой фигуре с опущенными плечами, приволакивающей левую ногу, не было ничего от пугающего облика убийцы. Следуя за ним поодаль, Тагути ощущал только флюиды тоскливого одиночества.

Сакакибара ни разу не оглянулся. Перед «Мирной обителью» он остановился. Почти во всех квартирах свет был погашен. Притихший дом спал под шум дождя.

Сакакибара некоторое время пристально смотрел в окна второго этажа, потом, немного ссутулившись, вошёл в парадное. Тагути и Судзуки последовали за ним. Всё случилось, как и предполагал Тагути. Когда, услышав истошный крик, они с Судзуки ворвались в комнату Минэко, Сакакибара затягивал вокруг её шеи полотенце.

Инспектор Судзуки в мощном рывке отбросил хилого Сакакибару и скрутил его. Тот почти не сопротивлялся. Он посмотрел на наручники, сдавившие его запястья. Потом перевёл взгляд на Тагути.

– Я знал, что вы идёте за мной по пятам. Ну, теперь-то вы можете спать спокойно.

– И ты тоже, – еле слышно промолвил Тагути.

Инспектор

1

Это случилось третьего марта вечером, в день Праздника кукол, когда отмечается День девочек хинамацури. Впоследствии сам факт того, что преступление имело место в день детского праздника, мог показаться символическим.

Был холодный, промозглый день. Тёплая, солнечная погода, стоявшая до сих пор, вдруг оказалась мимолётным сновидением: с утра пошёл мелкий снег, которому и к вечеру конца не было видно. Даже в центре города снег лежал толстым слоем сантиметров в пятнадцать, если не больше.

Вокруг полицейского управления столичного района Акасака было полно работающих круглые сутки разного рода закусочных и фешенебельных ресторанов, в которых самая оживлённая пора начиналась после захода солнца. Однако нынешним вечером в Нагарэиси машин было немного и неоновая реклама светилась не так ярко, как обычно. Конечно, вечер был не совсем обычный – всё-таки семейный праздник, День девочек.

Глядя в окно, где кружились белые снежинки, инспектор Оно подумал, что его шестилетняя дочка сейчас тоже, наверное, любуется расставленными к празднику нарядными куклами. Ему хотелось поговорить на эту тему, и он обернулся к инспектору Тасаке, но тот сидел за своим столом, уткнувшись в какие-то рабочие материалы. Тасака перевёлся сюда два года назад из полицейского управления района Асакуса. Во время работы в Асакусе у него были какие-то неприятности с женой, которые как будто бы закончились разводом. Как будто бы – потому что когда с Тасакой заговаривали о том периоде его жизни, он погружался в молчание с каменным выражением на лице, словно ему разбередили старую рану.

(Возможно, у них были и дети).

Оно вспомнил об этой истории в связи с Днём девочек. Только он подумал, что когда-нибудь за стопкой сакэ Тасака, может быть, ещё обо всём расскажет, как на столе зазвонил телефон. Оно протянул руку и снял трубку.

– Это полиция? – послышался в трубке резковатый женский голос.

Возраст женщины по голосу трудно было определить.

– Полиция, – ответил он.

Выдержав небольшую паузу, женщина сказала:

– Приезжайте, пожалуйста! Срочно! Мой сын покончил с собой.

– Покончил с собой? – переспросил Оно.

Ему показалось странным, что голос этой женщины, у которой сын покончил с собой, даже не дрогнул. Она говорила ровным тоном, без всяких эмоций, как будто речь шла о постороннем человеке.

– Ваша фамилия?

– Игараси. Наш дом стоит сразу за пожарной частью. Приезжайте срочно!

На этом женщина повесила трубку Она дважды повторила «Приезжайте срочно», но в её голосе почему-то не ощущалось ужаса, побуждающего к безотлагательным действиям. Может быть, просто такая бесчувственная мать? Или она позвонила уже не в себе, ничего не чувствуя? Об этом Оно судить было трудно.

– Самоубийство? – поинтересовался Тасака, краем уха слышавший разговор.

– Вроде бы, – кивнул Оно. – У женщины сын покончил с собой. Фамилия Игараси…

Повторив фамилию, он подумал, что где-то её уже слышал.

– Она сказала, что дом находится за пожарной частью. Точно, там же живёт актриса Кёко Игараси. Наверное, та самая.

– Актриса? – поморщился Тасака.

Оно немного удивился такой реакции. Может быть, ему вообще не нравятся актрисы?

Тасака усмехнулся:

– Что ж, если это актриса Кёко Игараси, было бы недурно на неё взглянуть.

Что-то неестественное слышалось в его манере разговора. Тасака был человек серьёзный, не из тех, что позволяют себе отпускать шуточки по поводу подобного происшествия. В его ироничности было что-то явно напускное.

«Странно», – подумал про себя Оно, но ничего не сказал и вместе с Тасакой отправился на место происшествия.

По-прежнему шёл мелкий снег, скорее похожий на град. Оно поднял воротник плаща и посмотрел на вечернее небо.

– Рассуждая здраво, вряд ли это актриса Игараси.

– Отчего же?

– Она ведь сказала, что сын покончил с собой.

– Ну и что?

– Эта актриса больше славится объёмом бюста и разными скандальными похождениями, чем своим театральным мастерством. Ей должно быть лет двадцать пять-двадцать шесть. Если у неё есть сын, ему сейчас всего лет пять-шесть, не больше. Такой малыш вряд ли может покончить с собой.

Оно подумал о своей дочурке, которой скоро должно было исполниться шесть. Смешно было даже предположить, что она может покончить с собой.

– Пожалуй, – буркнул Тасака, рассеянно посмотрев на тёмное небо.

По тому, как была произнесена эта реплика, Оно стало всё понятно: всё-таки детей у Тасаки, очевидно, нет. Оттого что у самого нет детей, интереса к чужим детям тоже маловато.

Дом они нашли сразу. Он был не слишком велик, но производил впечатление весьма недешёвого особняка, построенного, чтобы удовлетворить капризный вкус владельца. Здание, выдержанное в стиле средневекового европейского замка, симпатично смотрелось на фоне снежного пейзажа.

Оно нажал кнопку звонка, после чего ещё пришлось подождать две-три минуты, прежде чем из дверей высунулась тощая девица лет семнадцати-восемнадцати. В тусклом освещении прихожей лицо её казалось очень бледным. Держалась она скованно и напряжённо. Увидев полицейские удостоверения, сказала сдавленным голосом:

– Сэнсэй там, в комнате.

– Сэнсэй – это кто? Актриса Кёко Игараси? – переспросил Оно.

Девушка молча кивнула. На лице её при этом отразилось некоторое недоумение. Видимо, она считала, что полицейские и так должны понимать, если уж пришли в дом к актрисе Кёко Игараси.

Оно невольно слегка покраснел. «Сколько же лет мальчику, который покончил с собой?» – подумал он и перевёл взгляд на напарника, но Тасака не проявлял ни малейших признаков смущения. Отряхнув снег, они оставили плащи в прихожей и прошли в дом. Оно слышал, как Тасака по дороге с оттенком лёгкого презрения пробормотал:

– Значит, та самая скандальная актрисуля?..

Оно волновался, что служанка, шедшая впереди, тоже могла услышать, но никакой реакции, судя по её спине, не последовало.