Текст книги "Остров Южный Камуи"

Автор книги: Нисимура Кётаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

5

Тагути отпил пива. Оно было тёплое и невкусное.

– Вот мы и хотели кое-что выяснить насчёт этих обстоятельств и уже выяснили, – сказал он, отставив кружку. – Значит, так. Задушена девица из турецкой бани. Зовут Кадзуко Ватанабэ. Возраст – двадцать один год. Была на ночном дежурстве. У неё два близких человека, мужчины. Один, владелец бумажной мастерской, должен был на ней жениться. Другой ты. Есть ещё какие-то дополнительные сведения, которые надо знать следствию?

– Вы самого главного не знаете.

– Да?

– Вам известно, что самое главное при расследовании убийства? – вызывающе взглянул на Тагути юноша.

Тот непроизвольно усмехнулся. Похоже, этот щенок всерьёз собирается учить его, ветерана с двадцатилетним опытом, азам сыскной премудрости. Хорошо, что рядом нет инспектора Судзуки. Если бы он был здесь, наверное, не на шутку бы рассердился.

– Мотив! – изрёк Сакакибара, затушив окурок в пепельнице.

– Мотив? – ухмыльнулся Тагути. – Ну, это и ребёнок знает, что мотив тут важен.

– Но истинной важности его вы всё равно не понимаете. Например, закололи кого-то ножом. Ведь существенная должна быть разница, если это обезумевшая от ревности женщина заколола мужчину или просто какой-то придурок без всякого смысла пырнул. В первом случае там, очевидно, есть и ненависть, и даже любовь.

Только вы, сыщики, этой существенной разницы не понимаете. Для вас удушение – всегда просто «удушение». А то, что при этом вся суть преступления ускользает, вам наплевать.

– Ну, и как ты полагаешь: что послужило мотивом данного преступления?

– В данном случае никакого мотива вообще нет. В этом и есть его особенность, – хихикнул Сакакибара, состроив многозначительную гримасу.

– Нет мотива? – невозмутимо переспросил Тагути.

– Вот именно. Если считать, что мотив отражает лицо преступления, то в данном случае его нет. Потому-то вряд ли вам удастся поймать убийцу.

– Вот как? – усмехнулся Тагути. – На тебя, вроде, и сердиться бессмысленно. Простая душа – что с тебя взять…

– Но потом-то будет не до смеху. Преступника вы не поймаете – газеты начнут трубить о бессилии полиции…

– Спасибо тебе за беспокойство, только не лучше ли тебе больше о себе беспокоиться?

– Вы хотите сказать, что я в списке подозреваемых?

– Не ты один.

– Значит, я и тот владелец бумажной мастерской?

– С ним мы до тебя встречались.

– Это вы напрасно, – снова ухмыльнулся Сакакибара. – Он мухи не обидит. У него и смелости не хватило бы, и мотива никакого нет. Он ведь всерьёз собирался на ней жениться.

– А ты сам?

– Если бы у меня был мотив, было бы интересно, но, к сожалению, тоже нет.

– Ты разве не испытывал к убитой особых, скажем, чувств?

– Вот уж бесцеремонное и грубое суждение. Сразу видно сыщика, – пожал плечами Сакакибара. – Верно, я её любил. Но не в том низменном смысле, какой вы имеете в виду. Только в смысле поэтическом, духовном.

– Значит, в поэтическом?

– Да. И значит, я любил не её одну. Я люблю всех тех девушек, что работают в этом ли захудалом баре, в других ли распивочных! Все они по-своему несчастны, но все такие чистосердечные, такие милые! Уж куда более женственные, чем все эти знаменитости и богачки с их вечными капризами и претензиями. Вот я слушаю их рассказы о всяческих злоключениях и, чтобы как-то их вознаградить, пишу им какие ни есть стихи. Знаете, как сказал Бодлер: «Женщины – рабыни музы; поэт – раб женщин».

– То есть, значит, они и сами кому-то принадлежат, и владеют кем-то?

Сакакибара что-то пробормотал – похоже, на французском, так что Тагути смысла не понял… Может быть, шептал французские ругательства из-за того, что Тагути унизил музу таким вульгарным истолкованием: «Обладать и быть обладаемым». Он помолчал, пока Сакакибара не восстановил душевного равновесия и не продолжил разговор.

– Могу вам сообщить ещё кое-что, чего вы не знаете, – сказал он с чуть заметной улыбкой. – У неё в банке были сбережения почти на два миллиона йен.

– Ого!

Глаза у Тагути загорелись интересом. Сакакибара усмехнулся.

– Вы, наверное, думаете, что два миллиона йен – уже достаточный мотив для убийства, но только в этом деле деньги мотивом служить не могли. Скорее наоборот, их наличие скорее подтверждает невиновность – и мою, и Ёсимуты.

– Это почему же?

– Кадзуко всё время говорила, что, когда выйдет замуж, из этих сбережений полтора миллиона даст мужу, чтобы тот вложил в свой бизнес, а пятьсот тысяч подарит мне – у меня же ни гроша за душой. Чтобы я их употребил на издание сборника стихов. Это многие слышали. А теперь, когда её убили, мы с Ёсимутой ничего не получим – можно сказать, только теряем: он полтора миллиона, а я пятьсот тысяч. Так что эти два миллиона опосредованно доказывают нашу непричастность к делу. Вот уж полиции придётся попотеть! Сочувствую. Если смотреть на ситуацию здраво, остаётся только предположить, что виновником был человек, состоявший с убитой в близких отношениях. Близкими ей мужчинами были только Ёсимута и я. Однако, как я только что доложил, у обоих не было никакого мотива для убийства. Ну что? Понимаете, что я имел в виду, говоря, что это преступление не имеет лица, что у него нет мотива?

– Скажи, а чем ты зарабатываешь на жизнь?

– А?

На оживлённом лице Сакакибары на мгновенье мелькнуло озадаченное выражение. Должно быть, вопрос Тагути застал его врасплох. Бледные щёки юноши налились краской.

– Что вы меня спрашиваете о какой-то ерунде, когда я говорю о самом главном во всём этом деле?!

– Ага, рассердился! – со смешком поддел собеседника Тагути. – Я спрашиваю, потому что о тебе же беспокоюсь. Ты небось хочешь сборник стихов издать, а денежек-то нет? Тем не менее ты ведь в этот бар часто захаживаешь, так? Значит, полагаешь, что на это тебе денег достаточно?

– Куда хочу, туда и хожу, что хочу, то и делаю! Иногда любительскими сборничками приторговываю, иногда в пачинко немного выигрываю. Когда уж денег совсем нет, я вообще не пью. А вкалывать день и ночь – это не по мне. Можно это назвать ленью, но такова уж натура свободного человека.

– Свободного человека? – усмехнулся Тагути, поднимаясь со стула. – Думаю, нам с тобой придётся ещё встретиться. Не подскажешь ли свой адрес?

6

Когда Тагути вернулся к себе в уголовный розыск, инспектор Судзуки обеспокоенно заметил:

– Что-то вы выглядите таким усталым…

– А чего ты хочешь от старой развалины? – отшутился Тагути, вытирая лицо и шею влажным полотенцем, которое услужливо поднёс ему Судзуки.

Было по-прежнему невыносимо жарко и душно.

– Выяснил что-нибудь новое? – поинтересовался Тагути.

– На счету убитой в соседнем банке лежало около двух миллионов йен. Всё скопила примерно за год. Девушка из турецких бань – выгодный промысел.

– Наверное, есть и такие девицы, что за пять лет откладывают миллионов пятнадцать, – усмехнулся Тагути. – Я про эти её сбережения слышал от Сакакибары, от поэта. И кому же достанутся эти деньги?

– Говорят, у неё родители остались где-то в провинции – может быть, туда и пойдут?

Говорят, потерпевшая рассказывала товаркам в банях, что собиралась из этих денег дать пятьсот тысяч Сакакибаре на бедность, чтобы он мог издать сборник своих стихов, а остальные полтора миллиона после свадьбы хотела всё пустить на развитие производства в бизнесе мужа Ёсимуты.

– Об этом мне Сакакибара тоже рассказывал. Кстати, не было ли у неё ещё какого-нибудь близкого человека мужского пола, кроме Ёсимуты и Сакакибары?

– Я и сам всячески пытался этот момент прояснить, да вроде бы нет – никого у неё больше не было, кроме них двоих. Правда, говорили, что год тому назад она якшалась с каким-то бандюгой, но его три месяца тому назад убили в гангстерской разборке.

– Значит, остаются только эти двое?

Тагути опустился в кресло и сложил руки на груди.

За спиной натужно скрипел вентилятор, в котором, видимо, кончилась смазка, но толку от него не было: лопасти только перемешивали в комнате застоявшийся нагретый воздух. Скрип действовал Тагути на нервы, и он в конце концов выключил вентилятор.

Итак, один из двоих фигурантов дела должен быть убийцей. Кто-то из них – либо немолодой владелец бумажной мастерской, либо юноша, называющий себя поэтом, – лишил жизни девицу двадцати одного года от роду.

Сакакибара убеждённо утверждал, что в этом деле ни у кого из подозреваемых нет побудительного мотива для убийства. Действительно, на данный момент такой мотив обнаружить не удалось. Однако Тагути полагал, что преступления без побудительного мотива в принципе быть не должно. Хотя сейчас модно было говорить о преступлениях, совершаемых «импульсивно», но ведь что-то должно было подвигнуть преступника к действию. Коль скоро преступления совершают люди, у них должны быть побудительные мотивы.

Если же всё выглядит так, будто их нет, значит, их просто ещё не удалось выявить.

– А что за человек этот Сакакибара? – спросил инспектор Судзуки.

Тагути снова включил вентилятор.

– Любит поговорить. Утверждает, что терпеть не может полицию. Может быть, оттого, что его в своё время сцапали во время демонстрации против предполагавшегося визита Сато в США и неделю продержали в кутузке. Да, ты выясни там насчёт этой его отсидки.

– Это имеет отношение к нынешнему делу?

– Нет, наверное, но мне бы хотелось получше узнать Сакакибару с разных сторон.

– Я сделаю запрос на него в управление полиции.

С этими словами инспектор Судзуки откланялся и вышел, а Тагути поднялся с кресла и стал смотреть в окно. Сибуя светилась всеми красками неоновых огней. Сакакибара, наверное, всё ещё сидит в том самом баре. Должно быть, тешится тем, что так ловко поддел сыскаря. Тагути тихонько усмехнулся про себя. Сакакибара, вероятно, считает, что бросил вызов полицейской ищейке и выиграл первый раунд, но, с точки зрения Тагути, всё поведение молодого человека было сплошной детской игрой. Через некоторое время этому юнцу всё же придётся уважать и бояться полицию. Тогда пожалеет небось, что так задирался.

Инспектор Судзуки вернулся минут через двадцать.

– Точно, в день той демонстрации Сакакибара был задержан, доставлен в участок Камата и посажен в камеру. Только…

– Что только?

– Арестован он был не за то, что участвовал в демонстрации. В деле его значится: арестован за попытку кражи книг из магазина.

– Да ну?! Интересно!

Перед мысленным взором погрузившегося в задумчивость Тагути явилось бледное лицо юноши. Зачем же он врал? Оттого, что участие в демонстрации выглядит куда благовиднее, чем попытка кражи книг? Не в силах понять реальной причины, Тагути тем не менее чувствовал, что в этом незначительном инциденте отражается вся натура молодого человека по имени Сакакибара.

На следующий день после обеда ему сообщили результаты вскрытия. Причиной смерти было удушье вследствие странгуляции. Орудием убийства послужил потрёпанный дешёвый галстук, приобщённый к уликам. Отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Определить время, когда наступила смерть, после вскрытия было нетрудно – от двух до трёх часов ночи.

Послав инспектора Судзуки проверить алиби Ёсимуты, Тагути под некстати начавшимся дождём отправился на встречу с Сакакибарой.

Когда он добрался до дома под названием «Мирная обитель», где квартировал Сакакибара, дождь хлынул в полную силу. Ничего удивительного в том не было, поскольку стоял сезон дождей, но лило и впрямь как из ведра. Дом был неказист: деревянное строение, покрытое снаружи толстым слоем штукатурки. От сырости стены местами выцвели, и в них появились выщерблены. Возможно, оттого, что соседний доходный дом стоял вплотную к этому, хотя ещё не было и пяти часов вечера, но, когда Тагути зашёл в вестибюль, там царил угрюмый полумрак. Спросив у дежурного номер комнаты, Тагути поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице. На двери в дальнем конце коридора вместо таблички с именем красовалась большая вывеска: «Научное общество изучения современной поэзии». В этих иероглифах проглядывала вся сущность амбициозного молодого человека.

Тагути постучал. Дверь открылась, из неё выглянула смазливая мордашка. Девица была не накрашена; от неё так и несло панелью. Услышав, что гость из полиции, она обернулась и крикнула куда-то в комнату:

– Маэстро! Тут господин из полиции явился – у него к вам дело.

В углу комнатушки размером четыре с половиной татами на тюфяке, видимо, никогда не убиравшемся с дощатого пола, голый по пояс Сакакибара, всё ещё не проснувшись толком, перевернулся и уставился в потолок. Его худая, впалая грудь резко контрастировала с щетинистой бородой а-ля хиппи. Когда Тагути прошёл в комнату, Сакакибара лениво приподнялся на постели и сонным голосом приветствовал его: «Здрасьте!»

Девица, поглазев некоторое время на них обоих, тихонько сказала, обращаясь к Сакакибара:

– Я пойду, пожалуй. На работу пора.

С этими словами она выскользнула из комнаты.

– Это Жюли, хостесс, – пояснил Сакакибара, пододвигая посетителю пепельницу. – Она тут живёт неподалёку. Иногда заходит ко мне приготовить что-нибудь съестное. Сплетни всякие рассказывает.

– Вроде бы её тогда в баре не было?

– У неё был выходной. Это она выглядит такой жизнерадостной, а сама пашет как проклятая. Вот я ей и советую: как почувствуешь, что устала, бери отгул. А то заболеешь – никто ведь стакана воды не подаст.

– Тебя послушать – так она милейшая девушка.

– Так и есть.

Встав с постели, Сакакибара до предела отодвинул скользящую створку окна. Снаружи на расстоянии вытянутой руки нависала серая стена соседнего дома.

Ветер сюда почти не проникал – вместо него только захлёстывали брызги дождя. Прищёлкнув языком, Сакакибара снова закрыл окно.

– Да, милая девушка. Работает вроде бы на износ, а такая весёлая, жизнерадостная. Иногда может ляпнуть что-нибудь такое, но душа-то у неё чистая – сущее дитя.

– В твоём описании – прямо ангел какой-то, – с лёгкой иронией заметил Тагути.

Сакакибара в ответ хмуро бросил:

– Вы ничего не понимаете! Вы о человеке только по анкетам судите. Видите, что речь идёт о министре или главе крупной компании, – значит, всё: такой человек к преступлениям отношения не имеет. А если это какая-нибудь девушка из бара или бродяга, сразу чуете, что тут преступлением попахивает. Таким, как вы, никогда не понять, какая это чудесная девушка.

– А ты, значит, понял?

– Да. Потому что во мне живёт свободный дух. Только те безвестные поэты и художники на Монпарнасе могли разглядеть в продажных девицах ангельскую душу! – запальчиво воскликнул Сакакибара, перечислив для примера неизвестные Тагути имена французских художников и поэтов.

– Ну, мне об искусстве судить трудно, – усмехнулся Тагути. – Скажи-ка лучше, не припомнишь ли, где ты был вчера между двумя и тремя часами ночи?

– Это в смысле алиби? – пожал плечами Сакакибара. – Я по ночам работаю. Так что ответить могу только, что в это время сидел здесь один и писал стихи. Стихи сочиняют в одиночестве – ну и, конечно, свидетелей у меня нет. Если воспользоваться вашей терминологией, то алиби нет.

– Скажем, алиби слабое, – желая подбодрить юношу, поправил Тагути и огляделся по сторонам.

Комната была крошечная. Брошенный на пол тюфяк и отсутствие перспективы за окном придавали ей ещё более убогий вид. Н-да, малюсенькая убогая каморка. У стены табуретка, а на ней мимеограф. Всюду беспорядочно разбросаны журналы. Исписанные листы бумаги. На верёвке, протянутой под потолком, висит влажное нижнее бельё. Всё говорило о крайней нужде, которая никак не вязалась с претенциозной вывеской «Научное общество изучения современной поэзии».

– Ты вроде бы говорил, что печатаешь на мимеографе сборник своих стихов?

– Уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь его купить?

– Если найдётся экземпляр, купил бы.

– Вот уж не ожидал, что в полиции найдётся такой сыщик – любитель современной поэзии! – язвительно заметил Сакакибара и, достав с книжной полки книжонку, положил её перед Тагути.

На обложке тоненькой книжицы, отпечатанной на мимеографе, значилось:

«Сборник стихотворений Тэцуя Сакакибары. Издание Научного общества изучения современной поэзии». Заглянув на обратную сторону обложки, где была обозначена цена 50 йен, Тагути достал из кармана монету и положил рядом с пепельницей.

На последней странице книжечки была напечатана краткая биография Сакакибары. Увидев, что автор родился в 1942 г., Тагути подумал, что Сакакибаре столько же, сколько инспектору Судзуки, – двадцать семь лет. В этот момент пришёл управляющий и сказал, что Тагути зовут к телефону.

Звонил инспектор Судзуки, который отправился проверять алиби Ёсимуты. Взяв трубку, Тагути услышал взволнованный голос инспектора:

– Ёсимута бросился под машину!

– Погиб? – От неожиданности Тагути почти закричал.

– Доставили в ближайшую больницу, но врач говорит, что состояние тяжёлое.

Судзуки сообщил название больницы.

Тагути непроизвольно потёр шею.

– Что же там всё-таки произошло?

– Сам не могу понять. Я встретился с Ёсимутой, стал снимать показания. Тут он вдруг изменился в лице, выскочил из дома, ринулся прямо к проезжей улице…

– И сам бросился под машину?

– Ну да! Прямо нырнул. И сделать уже ничего нельзя было.

– Ладно, сейчас приеду, – сказал Тагути и положил трубку.

Когда он оглянулся, за спиной у него стоял подоспевший откуда-то Сакакибара.

– Что случилось?

– А что, волнуешься? – язвительно переспросил Тагути.

– Да нет, так… – скривил губы Сакакибара и повернулся к нему спиной.

Видя, как молодой человек поднимается по лестнице, Тагути поинтересовался:

– У тебя что, с ногами не в порядке?

Лицо его помрачнело. До сих пор он не обращал внимания, что Сакакибара приволакивает левую ногу.

7

Когда Тагути добрался до больницы, владелец надомной бумажной мастерской Ёсимута уже был мёртв.

– Простите, шеф! – обратился к нему бледный как смерть инспектор Судзуки с таким видом, будто он сам был во всём виноват.

– Что тут поделаешь?! – похлопал его по плечу Тагути. – Ты лучше вспомни: может, он что-нибудь дельное сказал перед смертью?

– В машине скорой помощи по дороге твердил только одно: мол, я не виновен. Это и были его последние слова.

– Ну, а тебе как показалось?

– Когда он бросился бежать, я уже решил, что точно преступник найден, но сейчас думаю, что преступник не он.

– Потому что это были его последние слова? Вообще-то бывают такие люди, что и перед смертью могут соврать…

– Конечно, только по этим словам мы не можем заключить, что он не виновен. Но есть и другая причина.

– Какая же?

– Я выяснил, что Ёсимута был на пороге банкротства. И мастерская его уже была заложена, и ещё на нём висел долг почти в миллион йен. То есть ему позарез были нужны те полтора миллиона, которые ему обещала потерпевшая.

– Ёсимута прекрасно понимал, что если он женится на девице, то получит свои полтора миллиона, а если её убьёт, то ни полушки с этого иметь не будет.

– В том-то и дело. Ведь потерпевшая с самого начала обещала, что отдаст ему полтора миллиона на развитие бизнеса. Так что в этом смысле, полагаю, у Ёсимуты не было никакой необходимости её убивать. Даже если предположить, что ему нужны были только деньги, то он мог бы её убить после женитьбы, получив свои полтора миллиона.

– Пожалуй, – согласился Тагути.

Ему припомнилось лицо Ёсимуты, которого он повстречал вчера в маленькой, как коробок спичек, бумажной мастерской. Когда ему сообщили о смерти Кадзуко Ватанабэ, здоровенный мужик, уже в летах, заплакал как ребёнок. Тогда, видя в глазах Ёсимуты неподдельные слёзы, Тагути решил, что он так убивается из-за гибели девушки, а может, на него просто накатило отчаяние оттого, что полтора миллиона были безвозвратно потеряны и банкротство становилось неизбежным. Если бы не это, едва ли пожилой мужчина стал бы лить слёзы из-за внезапной смерти вероятного брачного партнёра. Ёсимута всю свою жизнь поставил на этот брак.

– Тогда становится понятно, почему Ёсимута бросился под машину. Самое натуральное самоубийство. Никакой твоей ответственности тут нет.

– Так-то оно так… – пробормотал Судзуки, видимо, всё ещё ощущая некоторое бремя ответственности за случившееся. Для молодого человека, у которого перед глазами кто-то покончил с собой, вероятно, не так-то легко оправиться от шока. Надо подумать, что ему лучше поможет оправиться от потрясения: отстранить парня совсем от этого дела и дать немного отдохнуть или же, наоборот, нагрузить работой по горло…

Приняв во внимание, что инспектор Судзуки ещё очень молод, Тагути выбрал второй вариант. Молодой борзой всё же лучше гоняться за дичью.

– В общем, о Ёсимуте и его самоубийстве тебе больше думать не надо, – авторитетно заявил Тагути. – Сейчас, когда Ёсимуты больше нет, самое время подумать о другой крысе, которую нам предстоит поймать.

– Сакакибара?

– Вот именно. Поскольку линии Ёсимуты больше не существует, у нас остаётся только один подозреваемый: некому больше быть убийцей, кроме Сакакибары. Он-то сам уверен, что его никогда не поймают. Но мы ему хвост прижмём. Отправляйся туда и установи за его квартирой неусыпное наблюдение.

Похлопав Судзуки по плечу, Тагути отправил инспектора на задание, а сам опять вышел на улицу под дождь и зашагал к месту преступления. По дороге он вспоминал лицо Сакакибары и мысленно разговаривал с ним: «Теперь ты, брат, остался один в подозреваемых. Больше тебе не удастся использовать пожилого добряка Ёсимуту в качестве прикрытия. Скоро мы тебя выкурим из норы».

Улица была вся мокрая от дождя. По-прежнему над кварталом витали запахи алкоголя и жареного мяса. Из баров и всевозможных закусочных доносились раздражённые голоса посетителей и заискивающее воркование девиц. Какой-то пьяница прошлёпал под дождём навстречу, распевая во всё горло солдатскую песню. Казалось просто невероятным, что вчера на этом самом месте лежало тело убитой девушки. А преступник ещё преспокойно бродит где-то неподалёку…

Тагути толкнул дверь бара «Жюли» и вошёл. По счастливому совпадению посетителей в заведении не было, и давешняя приятельница Сакакибары скучала за стойкой.

Завидев Тагути, она проронила:

– Тот самый инспектор…

Девушка представилась как Минэко Игараси. В глазах у неё читалось опасение.

– Хочу у тебя кое-что спросить насчёт Сакакибары, – сказал Тагути.

Выражение лица у девушки стало ещё более насторожённым.

– Что же вы хотите узнать о маэстро?

– Что это ты его называешь маэстро? Может, ты у него стихосложению обучаешься?

– В стихах я ничего не смыслю. Но я его уважаю. Вот из уважения и называю маэстро. А что, нельзя?

– Та убитая девушка, Кадзуко Ватанабэ, тоже его называла маэстро?

– Ну да.

– И что же он такого хорошего для вас сделал?

– Он нам близкий человек, советы даёт…

– Что в нём такого привлекательного? Вроде, ни силы особой в нём нет, ни денег. Ты говоришь, советы… Да он ведь небось просто вас слушал – и всё? Хотя и это уже неплохо…

Тагути был озадачен. Ведь если речь идёт только о том, чтобы кто-нибудь выслушал этих девиц со всеми их мелкими проблемами, то можно было поплакаться в жилетку любому пьяному гостю. Но когда он высказал это соображение Минэко, та презрительно на него посмотрела и бросила:

– Ничего вы не понимаете! Если какой пьяненький клиент про наши дела и послушает, это только полдела. Бывает, он вроде тебе сочувствует, а сам просто хочет тебя использовать как вещь. Такое отношение сразу видно. А маэстро не такой. Он слушает всерьёз. Тут у нас таких людей наперечёт.

– А тебе не кажется, что это у него маска такая?

– Маска?

Минэко наклонила голову. Она была не красавица, и, возможно, поэтому выражение лица у неё казалось совсем детским. В каком-то смысле она была даже чересчур взрослой, но сердце у неё было, вероятно, изранено, и, если сделать вид, что врачуешь эти раны, такую девушку, наверное, легко обмануть.

– Может быть, он на самом деле вас всех презирает – только хорошую мину делает, прикидывается, что сочувствует? – заметил Тагути.

– Да нет же! – возмущённо воскликнула Минэко. – Маэстро не такой!

– У тебя есть доказательства, что он не такой? – язвительно спросил Тагути.

– Да, есть! – запальчиво бросила девушка.

– Хо! – приподнял бровь Тагути. – И какие же это доказательства?

– Кадзуко раньше путалась с одним бандюгой – ну, и влипла, так что не развязаться. Никто её не пожалел, никто не помог. Только маэстро решился и сам с этим бандитом переговорил.

– И что же?

– Ну, для бандита, который драться мастак, маэстро, конечно, не противник. Тот его и отметелил до полусмерти, но зато сам в кутузку угодил, а Кадзуко благодаря этому освободилась. Я, как увидела, прямо обалдела. На такое только благородный человек способен. Его ведь и убить могли!

Произнося эти тираду, Минэко сбросила настороженную маску с лица и теперь увлечённо, горячо доказывала, насколько Сакакибара свойственна человечность.

– И ещё есть кое-что. Вот вы знаете, что у него нога не в порядке?

– Ну знаю.

– Это он увечье получил, когда ребёнка спасал, которого чуть машина не сбила! Чужого ребёнка!

– А ты это видела?

– Нет, но когда его друг приходил туда, на квартиру, он мне всё и рассказал.

– И ты поверила?

– Так ведь это не просто приятель, а знаменитость! Знаете такого Кё Сасануму?

– Как же! – кивнул Тагути.

Это был один из модных молодых писателей. Тагути как-то читал в журнале рассказ «Растленное утро». Он помнил, что там с удивительной достоверностью был прорисован образ элитного служащего, который постепенно втягивается в мир секса и азартных игр. То, что раньше называлось развратом, теперь проходит по разряду приключений. Тагути тогда понравилось, как мастерски автор всё расписал.

– Вот это и был тот самый Сасанума! – многозначительно произнесла девушка, будто давая понять, что, коль скоро у Сакакибары такие друзья, то и сам он большой маэстро. Тагути усмехнулся, раскусив этот скрытый намёк, но промолчал.

– Так что напрасно полиция подозревает маэстро в преступлении! Тут вы очень ошибаетесь! – решительно заключила она.

– Может, и так, – миролюбиво проронил Тагути.

Идеализирует ли Минэко Сакакибару оттого, что не беспристрастна к нему? В том, что она, девушка, безоговорочно доверяет поэту, ничего особенного не было – его интуиция ничего не подсказывала.

Сам Тагути доверял только фактам. Так что его интуиция тоже проявлялась только на фактах. То, что Сакакибара не побоялся выйти против бандита, чтобы помочь девушке, вероятно, факт, поскольку Минэко была тому свидетельницей. В том, что он спас ребёнка, тоже была высокая степень правдоподобия. Эти факты плохо увязывались с тем образом Сакакибары как человека, который сложился за последние два дня у Тагути в уме.

Вот Сакакибара, который отправляется пить в баре, прихватив с собой томик Бодлера. Вот эта претенциозная вывеска «Научное общество изучения современной поэзии» на дверях его конуры в трущобе… Вот он соврал, что был арестован за участие в демонстрации, когда на самом деле его взяли за воровство книг в магазине… Из этих трёх фактов, если их сопоставить, складывается неприглядный образ тщеславного амбициозного юноши. И этот образ никак не совпадал с тем образом, который вырисовывался из рассказа Минэко.

Кроме того, у Тагути был в запасе ещё один образ Сакакибары – образ преступника.

Как же примирить и увязать друг с другом три таких разных образа? (А ведь ключ к этой загадке, видимо, и есть побудительный мотив преступления).