Текст книги "Самая высокая на свете гора"
Автор книги: Нина Бичуя
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Мама, ты не будешь сердиться?
– А что случилось?
– Нет, ты сперва скажи, не рассердишься?
Мама засмеялась: это была обычная сыновняя хитрость, усвоенная им еще с тех пор, как он только начал говорить и понял, что есть вещи, за которые мама сердится.
– Рассказывай, рассказывай, голубчик.
– Ты сказала – купи масла, а я увидел книжку… Об Африке. Ты только посмотри!
– Ну, что же с тобой делать? Возьми деньги и пойди купи масла. Только постарайся не смотреть на книжки.
Славко вернулся из магазина. Налил себе и матери чаю, прислонил книжку к хлебнице. Читает:
«Еще в школьные годы очертания Африки всегда напоминали мне вопросительный знак». Славку весь мир кажется вопросительным знаком. И когда кто-то другой признается в таком ощущении, мальчик вдруг вспыхивает радостью – если другому удалось найти ответ, то почему же он, Славко, не может верить, что найдет? И дальше в книжке:
«Я мечтал побывать на Занзибаре и в Лагосе, в Каире и на развалинах Зимбабве, потому что уже тогда меня завораживали географические названия и атмосфера…»
– Сынок, ты снова читаешь за столом?
– Послушай, мама: «На гладко отполированных ледниками скалах я видел изображения носорогов и слонов, высеченные первобытными художниками».
– Как называется книжка? «Последние тайны старой Африки»? Когда дочитаешь, дашь мне, Славко…
Допив чай, мама вышла из кухни, а Славко так и остался сидеть с книжкой, забыв и про чай и про все на свете…
Ох, этот Славко! Мама посмотрела на часы:
– Ты не опоздал на тренировку? Скоро семь.
– Не может быть! Скажи точно, который час?
– Без шести минут семь.
Славко вскочил.
– Ой, мама, ну почему ты раньше не сказала! Мама, где моя синяя спортивная форма? Ну та, новая… Ой, спасибо! А где… Нет, не надо, уже нашел…
На столе остается книжка, на полу – старые кеды с дыркой на подошве, не первая пара, протертая на тренировках. Мама размышляет, не пора ли их выкинуть; закрывает книжку, поправляет шпаги, поставленные в высокую деревянную подставку, как цветы в вазе. Этих шпаг, инструментов, всевозможных железок – бесконечное количество; один Славко знает, как они называются, и может разыскать что-нибудь в этом беспорядке (мама ничего не переставляет у него), если за несколько минут до ухода вдруг решает что-нибудь отремонтировать. Он часто так – спохватится в последнюю минуту, хотя можно было все заранее сделать спокойно и без спешки. Или выдумает что-нибудь неосуществимое.
Дома до сих пор смеются над Славком, который вдруг решил приспособить магнитофон для обучения во сне. Текст урока записан на пленку, вращается диск, человек спит, а текст запечатлевается в памяти… Задача была в том, чтобы заставить диск вертеться всю ночь. До этого Славко так и не дошел и рад был, что, по крайней мере, не рассказал о своем изобретении ребятам, а то и они поиздевались бы…
Славка уже не было в кухне, но для мамы еще во всем ощущалось его присутствие: в привычном беспорядке на столе, в недопитом стакане чая, в книжках на полках шкафов, в фотографиях подземных пещер на стене. Она видела его задумчивое мальчишеское, еще почти детское лицо; решая задачи, он накручивал на палец прядь русых волос надо лбом, накрутит колечко, выпятит губы – о чем думает? Интересно, какие мысли бродят у сына в голове? Может ли он сам оформить, высказать их? Не всегда хватает у мамы смелости спросить: «О чем ты думаешь, малыш?»
Мама рассматривает книжку, которую только что читал Славко: «… всегда напоминала мне вопросительный знак…»
Она перелистывает тетради, исписанные широким, четким почерком. Какие-то листки, разрисованные контурами известных и неизвестных континентов, на суперобложках учебников – названия книг и несколько раз «Лазурные пещеры», «Лазурные пещеры…».
Шпага. Книжка. Старые спортивные кеды на полу. Лазурные пещеры. Кольцо русых волос на пальце. Высказанные и невысказанные сомнения. Мысли, неуловимые и легкие или не по-детски тяжелые. «Мама, а ты не будешь сердиться?»
Сын.
СПЕКТАКЛЬТеатр весь синий и торжественный – от росписи стен до обивки кресел. Музы, легкие, как балерины, мчатся куда-то в вечном полете с венками в розовых руках. Мраморные амуры под ложами напоминают шаловливых ребятишек, которые вырвались на волю из-под строгой опеки нянь.
За тяжелыми складками занавеса скрывается нечто необыкновенное, феерическое и прекрасное; седьмой «Б» на галерке сгорает от нетерпения в ожидании чуда. На сцене должна появиться Лили – она пригласила класс на премьеру «Щелкунчика», где танцует маленькую Машу.
И седьмой «Б» притих в напряжении.
Сперва Лили никто не узнал. Девочка на сцене ничуть не походила на веселую, шаловливую непоседу Лили Теслюк, от которой каждую минуту можно было ожидать какой-нибудь каверзы или просто детской выходки. Светлые кудри падали ей на плечи, и лицо было почти скрыто в этом водопаде волос. Легкая юбочка тоже казалась только волной, и вся Лили, хрупкая, ладная, хорошенькая, ну прямо облачко, а не девочка, даже боязно было – вот-вот исчезнет видение, растает и пропадет навсегда. Зато когда седьмой «Б» наконец сообразил, что это чудо на сцене в самом деле Лили Теслюк, их Лили, на галерке поднялся шум, как в классе на перемене. На галерке топали ногами и кричали:
– Ли-ли! Ли-ли!
А потом весь зал – серьезные дяди и тети в вечерних платьях, молодые девушки с пышными прическами, и старые дедушки в старомодных костюмах, и оркестранты со скрипками в руках, и даже дирижер – все аплодировали Лили, и не один повторял вместе с девочками и мальчиками из седьмого «Б»:
– Ли-ли! Ли-ли!
Она кланялась и смотрела вверх и даже помахала рукой друзьям – в эту минуту она стала снова похожа на себя, на обыкновенную и всегда веселую девчонку. Седьмой «Б» почувствовал, что успех Лили принадлежит каждому из них в отдельности и всем вместе, потому что разве не из седьмого «Б» была Лили Теслюк?
С галерки кричали:
– Слава седьмому «Б»! Браво, Лили!
В антракте девочки обнимали подругу. Мальчики насмешливо ждали, пока кончится бурное проявление чувств и они тоже смогут сказать, что им понравился спектакль и Лили Теслюк на сцене.
Впервые в жизни Лили было ужасно неловко от похвал. Она выходила на сцену, словно становилась на подоконник на шестом этаже своего последнего в городе дома. Было жутко и радостно, и она, совсем как с шестого этажа, видела зал, не различая подробностей, слышала гомон – и не могла разобрать ни одного слова. Спасла только музыка – она подхватила, поддержала, не дала упасть; Лили опомнилась, ощутила силу и уверенность в себе.
А вот в антракте, когда ее обнимали и хвалили, ей стало грустно. Седьмой «Б» такой искренний, такой восторженный, такой смеющийся, а Лили грустно. Исчезла куда-то и уверенность, и обычная шаловливость, и захотелось еще раз очутиться на сцене, убедиться: все это было – и зал, и аплодисменты, и легкость в движениях, и музыка, которая поддерживала и несла, как волна, на самом гребне звуков…
Юлько стоял немного в стороне. Не кричал и не пытался сказать Лили все, что думал о ее первом выступлении на большой сцене. Впрочем, он припас для нее сюрприз – в кармане у него, старательно и надежно упакованная, лежала маленькая янтарная балерина, такая же порывистая и легкая, как сама Лили. Балерину Юлько собрался подарить после спектакля и теперь все время дотрагивался до подарка рукой: не потерял ли случайно?
– Чилдрен, – сказала Лили, внимательно приглядываясь к каждому, – вы меня хвалите потому, что я из седьмого «Б»?
Седьмой «Б» возмутился. Обиделся. Нет, седьмой «Б» искренен и честен. Лили в самом деле молодец, честное слово, так оно и есть, даже если бы она была просто чужая, незнакомая девочка, они подарили бы ей во какой огромный букет (седьмой «Б» тоже приготовил сюрприз – во какой огромный букет).
– Ох, дети, – вздохнула Лили, все еще сомневаясь, – хорошо, если вы говорите правду. А… слушайте… Где Беркута? Он что, не пришел?
– У него прикидка перед республиканскими соревнованиями.
– Он просил не говорить тебе, что его нет, он должен прийти перед самым концом спектакля…
– Ты не обижайся, он очень хотел…
– Ну да, хотел! Разве спортсмены интересуются балетом? – скептически поморщился Юлько. – Очень ему нужен балет!
– Зачем ты так, Юлько? – спросила Лили. – Это же неправда.
И к Лили вернулась непривычная, немного непонятная грусть – так бывает всегда, когда в чем-нибудь сомневаешься. И ей снова захотелось на сцену, где ее поддерживала музыка.
СКАЖИ, КТО ТВОЙ УЧЕНИК…В глубине души Славку хотелось походить на своего тренера. С того самого момента, когда он впервые увидел в спортивном зале соревнования шпажистов, мальчик глаз не сводил с высокого, стройного спортсмена. Непринужденные движения, быстрота, внезапность укола, – казалось, добыть победу тому не стоило ничего. А потом, когда все разошлись, когда уже стало видно (без маски), что у спортсмена веселое сероглазое лицо, Славко не сдвинулся со своего места у порога, пока спортсмен не ощутил на себе его упорный взгляд.
– Понравился бой? – спросил он, подойдя к Славку.
– Очень.
– А ты тоже фехтовальщик?
– Нет.
– Так, может быть, хочешь им стать?
– Хочу.
– Хм! – сказал спортсмен. – У меня группа полностью укомплектована. И тренировки уже давненько начались… Впрочем, знаешь что? Приходи. Три раза в неделю – понедельник, среда, пятница. В семь часов. Не опаздывай, хорошо?
Это было как «Сезам, откройся» из сказки. Мальчик не мог прийти в себя от изумления: неужели его будет учить этот симпатичный юноша, который только что без всякого напряжения, без видимых усилий завоевал звание чемпиона республики? Неужели это правда?
Славко пришел. Пришел и, как первый раз, стал у порога, робкий и чужой в этом большом спортивном зале.
Желтые ребра шведской стенки. Мягкие «мишени», куда настойчиво втыкали свои шпаги будущие друзья Славка. А вот и Андрий Степанович, тренер. Когда он вошел в зал, все как будто стали меньше ростом и уже в плечах. А когда он брал в руки шпагу, от него нельзя было оторвать глаз.
И началось учение. Хотелось надеть маску и взять шпагу. Однако урок выглядел иначе. Урок начался с беседы о шпаге.
– Посмотри – вот ручка. А это гарда – моя защита, охраняет ладонь от укола… Вот здесь, на конце, – пондаре. И не думай, что шпага – игрушка. Это оружие. Как винтовка у солдата. Ты должен знать ее, как собственную ладонь, только тогда она тебя не подведет. Ты должен не только уметь владеть ею в бою, но и починить, если понадобится. И не подсовывай никому зашивать рукавицу или стирать костюм. Это твоя обязанность, понимаешь?
Славку часто вспоминался первый урок. Он был словно бы испытанием для мальчика – вдруг стало скучно. «Ну, это все понятно – шпагу надо знать, но я хочу стать на дорожку: выпад, так, еще, укол, есть! Вот это другое дело! А зашивать костюм – пусть учат в портняжной мастерской…» И все-таки он пришел и в следующий раз. Андрий Степанович кивнул, улыбнулся ему, – по крайней мере Славку так показалось, тренер был в маске, – и Славко охотно приступил к малозначительному, на первый взгляд, упражнению: «Стать в стойку. Нет, ниже. Ноги напружинь. Левую руку свободней. В такой позиции пройди до конца зала. Теперь обратно. Так. Еще раз».
Однажды он услышал, как тренер говорил одному из старших спортсменов:
– Покажи мне своих учеников, и я скажу тебе, кто ты.
А спустя каких-нибудь полгода о Беркуте говорили, что он самый способный ученик Андрия Степановича.
Славко торопливо надевал тренировочный костюм. Может быть, впервые за все время ему хотелось, чтобы тренировка скорей закончилась. Сейчас Лили выходит на сцену, седьмой «Б» сидит на галерке, и только его, Славка Беркуты, нет в зале. Эх, если бы не прикидка перед соревнованиями, можно было бы предупредить Андрия Степановича, не прийти, он бы понял, конечно, но сегодня решается вопрос, кто из Львова поедет на юношеский турнир в Харьков.
Андрий Степанович подозвал Славка:
– Разомнись немного перед боем. И не волнуйся. Ты в хорошей форме, можешь мне поверить. Так… Защищайся!
Спокойно-веселый, как всегда, голос тренера заставил сосредоточиться:
– О-ля! Гей! Гей!
Зазвенели клинки, шпаги скрестились, на миг замерли, как живые существа, словно размышляли, где у соперника слабое, незащищенное место, и – о-ля! – шпага Славка, сверкнув, скользнула вниз, к ноге Андрия Степановича. Есть! Укол – блеснула сигнальная лампочка.
– Молодец! Очень хорошо! Переходи в наступление. Мягче держи шпагу, не напрягай плечо. Что с тобой, Беркута, почему ты волнуешься?.. Так, хорошо.
Шпаги снова скрестились с тонким звоном, и Славко радостно улыбнулся – не так легко добиться укола с Андрием Степановичем. Тренер никогда не поддается ради того, чтобы утешить слабого соперника, – выигрыша не будет, пока ученик не одолеет учителя как равный.
ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ(Глазами Славка Беркуты)
Последний, решительный бой я тогда выиграл со счетом 5:4. И сразу обессилел. Каждый мускул устал. Меня все поздравляли, а я спешил раздеться и бежать в душевую, потому что было уже совсем поздно. Я так спешил, что не успел даже обрадоваться, что поеду на соревнования в Харьков.
– Отдыхай, послезавтра можешь прийти только посмотреть на тренировку, – сказал Андрий Степанович. – Ты в хорошей форме, Беркута, однако имей в виду, нервы надо держать в руках, как поводья, а то можно сорваться. Ну, отдыхай. Потом еще поговорим.
Андрий Степанович, наверно, заметил, что я все время поглядывал на часы. Часы у меня большие, стрелки видны издалека. Андрий Степанович отпустил нас, но ребята ничего не понимали, они все время говорили, давали советы, но все это было зря – я ни слова не запомнил. Я быстренько вымылся в душевой и так торопился, надевая рубашку, что забыл вывернуть и надел наизнанку. Когда я был маленький, мама шутила: «Наденешь рубашку наизнанку, будешь в этот день бит».
Шутки шутками, а перед прикидкой я поверил бы в примету, теперь – нет. А перед прикидкой или перед соревнованиями обязательно становишься суеверным, так что потом самому смешно: боишься, чтобы кошка не перебежала дорогу.
Рубашку я все-таки вывернул, засунул все в «бандуру» – так мы называем большой брезентовый футляр, в котором носим снаряжение и шпагу, – и выскочил на улицу. Трамвай довез меня до центра, когда часы показывали половину одиннадцатого. «Бандура» ужасно мешала, я уже знал, что не успею, опоздаю, и все-таки почему-то бежал, как будто от того, добегу ли, зависело что-то очень важное.
Дальше все происходило, как в театре пантомимы – там слов не надо, там понятно без слов, достаточно жестов, чтобы все до конца стало ясно.
Добежав до театра, я увидел, что из тех больших боковых дверей, откуда обычно выходят артисты, вышла на улицу Лили с родителями. И с высоким мальчиком – я его сразу узнал, это был Юлько. Лили что-то говорила, я не слышал, а только видел, как она размахивала руками, каждую минуту останавливаясь: они и дальше шли вместе, и Юлько слушал, что говорила Лили, – он немного наклонялся, чтобы лучше слышать.
Может быть, надо было бежать за ними? Объяснить, почему я не мог прийти на спектакль, и спросить, как Лили удалась роль, и даже похвастаться, что поеду на соревнования в Харьков? Но я не побежал за ними, а стоял и смотрел, как они удаляются, и вдруг почувствовал, что ужасно устал, еще больше, чем в зале. Мышцы не натягивались, как струны, – я чувствовал себя так, будто пролежал весь день на солнце; хотелось пить, и я не знал уже, что лучше: выиграть бой и поехать в Харьков или посмотреть, как Лили Теслюк танцует на большой сцене.
Конечно, Лили теперь обидится. Весь класс пришел, один Славко Беркута не явился, как будто ему не интересно.
Бежать за ними уже совсем не было смысла, слишком далеко они отошли, да еще и Юлько там, будет потом говорить…
На следующий день надо было объяснить Лили, почему я опоздал. Конечно, надо было. Но как я мог это сделать? Если бы хоть Лили сама спросила, я бы объяснил, но она не спрашивала. Я даже подумал, может, она и не заметила, что я не смотрел спектакль, зачем же выскакивать ни с того ни с сего: «Прости, пожалуйста, Лили».
И все-таки, наверно, лучше было сказать, потому что с тех пор, сколько раз ни увижу Лили, столько раз мне хочется отвернуться и я краснею. Ома улыбается и шутит, ей хоть бы что – ей и правда, наверно, ни к чему, а я все время чувствую себя так, будто очень виноват или соврал… Так тогда скверно вышло – я теперь только и думаю об этой истории.
Представляю себе, как Лили выходила на сцену (в классе все об этом потом говорили), и мне кажется, что она была похожа на фею, которая когда-то давно приснилась мне. Вся и белом, высокая, черные волосы до плеч. У Лили волосы светлые, только глаза черные. Но мне кажется, что Лили выходила на сцену вся в белом, с черными, непременно черными, волосами. Я знаю, что это не так, а вот мерещится, да и все. Хорошо, что скоро ехать в Харьков, будет не до этих глупостей. Скорее бы уж в Харьков! Кажется, мы летим самолетом. Хорошо бы!
ПОКА САМОЛЕТ ЛЕТИТ В ХАРЬКОВНа летном поле ветер, как всегда, выдирал землю из-под ног. И когда Славко увидел Лили, ему вдруг показалось, что вихрь вот-вот сорвет девочку и унесет вверх – такая она была крохотная на необъятном поле, где стояли, расправив крылья, громадные самолеты.
– Что ты тут делаешь, Лили? – спросил Славко.
– А, это ты, Беркута? Привет! Мы с папой собрались полетать над городом. Интересно, какой он сверху…
Ветер кромсал слова. Лили отводила со лба прядь светлых-светлых волос. Девочка ничуть не напоминала Славку фею из сна. Он вдруг испугался, что эти его дурацкие мысли могут подслушать, и так покраснел, что принялся оттирать щеку ладонью, чтобы Лили ничего не заметила.
– А ты зачем тут, Беркута?
– Летим на соревнования в Харьков! – И он показал на «бандуру».
– Беркута! Куда ты пропал? Иди скорей! – звали Славка товарищи.
– Ну, я побежал! До свидания, Лили!
– Счастливого пути, – пожелала девочка и помахала Славку рукой, и ему снова стало досадно, что не рассказал, как спешил тогда в театр.
Ребята сели в самолет, как будто всю жизнь пользовались только этим видом транспорта. Они гордо и категорически отказались от предложенных стюардессой кисленьких карамелек. Спортсменам не нужны карамельки. Потом положили руки на подлокотники и смотрели вниз, на землю и облака, смотрели, как первооткрыватели. Как единственные в мире пассажиры большого самолета. И ужасно гордились собственной храбростью и делали вид, будто воздушные ямы – пустяк, даже не выбоинка на тротуаре.
А пока они летят и у них слегка кружится голова от воображаемых подвигов и реальных воздушных ям, на земле происходит бесчисленное количество самых разнообразных событий.
Стефко Ус, например, сидит дома. Голодный, одинокий и злой. Настя все-таки перешла в школу-интернат, парнишке грустно, все ему безразлично, не хочется даже обуваться и идти за хлебом. Отец еще с утра ушел, да пусть хоть и не возвращается, Стефко не пожалеет. Он лежит и размышляет: а что, если бросить все на свете – и эту лачужку, где каждый угол осточертел, и школу, и даже город – и закатиться куда подальше?
Ведь все пристают, шагу не дают ступить: вон чижик-староста и тот нарисовал карикатуру в газете – сидит Стефко второй год в пятом классе, усы до пояса…
Все хохотали, просто покатывались:
– Усатый Стефко Ус!
И Чижик радовался своему остроумию.
– Ясно, – сказал ему Стефко. – Пошли, поговорим!
И поговорили. Малыш кровь из носу утер, но учительнице не пожаловался. Пусть бы только попробовал!
А еще в школу на практику пришли студенты. Один ходит следом за Стефком как привязанный да все учит, разъясняет – вот тоска! Ну на что Стефку эти поучения?
Бросить бы все!
Под окном засвистал Грицко Лопух, бес его знает, как его настоящая фамилия, Лопух и Лопух! Стефко не отозвался – пусть убирается, Стефку не надо ни Лопуха, ни кого другого.
В окно заглянул воробей, покрутился, попрыгал туда-сюда, словно хотел развлечь мальчика. Раньше Настя ссыпала на подоконник хлебные крошки – воробьи лакомились на даровщинку. Тогда Настя говорила, как бабушка Олена: «Пришел едок на даровой кусок», и смеялась тоненько и весело… Стефко тихонько подошел к окну, воробей покосился на мальчика. И вдруг вспомнилась сорока, которую они тогда с тем парнем, приятелем Юлька, отнесли к старой учительнице. Интересно, зажило ли у птицы крыло? Стефко открыл окно, воробей вспорхнул и скрылся.
Стефко потянулся, оглянулся вокруг – ох, не хватит ли сидеть в пустой комнате? И принялся натягивать на ноги башмаки гря-аз-ные, может, и не чищенные никогда.
В воротах наткнулся на Юлька.
– Здорово, Стефко, как живешь?
– Да так, ничего себе, – сказал Стефко и бросил взгляд на новые туфли Юлька.
Они блестели как зеркало, и Юлько шагал в них осторожно и горделиво. Он пошел направо, а Стефко – налево. Шел по улице, заложив руки в карманы пальто, и на лице у него было написано презрение ко всему миру вообще, а к туфлям Юлька в особенности. Хотя, по правде сказать, ему хотелось носить блестящие новые туфли. Только такая трата не входила в ближайшие планы папани.
Стефко Ус решил зайти узнать, зажило ли у сороки крыло. Он шел неторопливо, а тем временем Юлько Ващук успел купить газету, чтобы посмотреть, какие картины идут в городе. Он купил газету, развернул ее, пробежал заголовки. И вдруг остановился, как споткнулся, и строчки запрыгали у него перед глазами, словно их задергали на веревочках. Что он увидел в газете? Почему запрыгали строчки? Об этом Юлько не сказал бы никому на свете и, если бы мог, собрал бы все газеты в городе, чтобы больше никто не прочел того, что прочел он.
Папа написал небольшую книжку о Львове. Юлько читал ее, и гордился ею, и любил ее, а в книжке – так писали в газете – была уйма чужих, не папиных мыслей. Папа воспользовался чужим, как вор пользуется чужими часами или чужими деньгами, списал мысли и факты из старых журналов, когда-то выходивших во Львове. А кто-то другой уличил папу в краже и рассказал об этом всему городу, всему миру, перечислил фамилии людей, чьими мыслями папа воспользовался. И все это написано холодным, злым тоном.
Юлько Ващук в эту минуту никого не хотел видеть, он боялся, что его заметят и раздастся презрительное: «A-а, это он, сын того Ващука…» Юлько Ващук не хотел, чтобы его звали Юльком Ващуком, и не хотел видеть стены любимого города, улицы, по которым они гуляли с папой. Не хотел, потому что перед ним вдруг оказалось отвратительное зеркало кобольда из детской сказки – все в мире предстало искаженным, гадким и чужим, а он, Юлько, без возражений поверил, что оно так и есть.
Дома у Юлька звонил телефон – Лили хотела рассказать, как выглядел город с самолета. Но трубку никто не снимал. Лили отсчитала тринадцать длинных гудков и положила трубку. Жаль было, что нельзя рассказать Юльку, как красив город с высоты.
Тем временем Стефко пытался найти ворота, куда они заходили со Славком. Ворота были узенькие, черные, на улице, которая подымалась мимо парка вверх. Мальчику во что бы то ни стало хотелось найти эти ворота.
Юлько шел наобум, не узнавая ничего вокруг, как будто очутился вдруг в чужом городе.
Лили снова подняла телефонную трубку.
Самолет с участниками соревнований приземлился на бетонированной дорожке в Харькове. Фехтовальщики сели в большой автобус и поехали в гостиницу, где им предстояло жить целых четыре дня, пока продлятся соревнования; все это было впервые – такой дальний путь самолетом и такие соревнования, – но они держались здорово, даже рапиристы, которые больше всех волновались перед вылетом.
– Третий этаж. Ваши номера – сто пятнадцатый и сто шестнадцатый.
Ребята получили ключи. Их всех слегка мутило после перелета. А впереди – спортивные бои с очень серьезными соперниками. Но львовские мальчики старались держаться так, будто все бои были уже выиграны и кубок завоеван.
Впрочем, их соперники жили в той же гостинице и держались также бодро. Ну, а как было на самом деле, что чувствовал каждый из них, знал только этот каждый – про себя.
