Текст книги "Самая высокая на свете гора"
Автор книги: Нина Бичуя
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Раньше они всегда были втроем. Юрко – раз, Витя – два, Левко – три. Или, если хотите, наоборот: Левко – раз, Юрко – два, Витя – три… Все было просто и понятно: самая лучшая команда – «Карпаты», хотя ей и не всегда везет; самая интересная книга – о Руале Амундсене; самый веселый фильм – «Веселые ребята»; самая нужная наука – астрономия; самый любимый учитель – Антон Дмитрович…
А потом все запуталось, перепуталось, перемешалось. Правда, запуталось только для Левка, а для Юрка и Вити все по-прежнему оставалось понятным и простым.
– «Карпаты» – никудышная команда. Хорошо бы, им не позволили играть в классе «А». Правда, Левко?
– Не говори глупостей! – вспыхнул Витя. – «Карпаты» в тысячу раз лучше твоего СКА. Ведь правда, Левко?
– Так, угу… нет… не так… вообще… – Мысли Левка метались туда и сюда, как мяч на футбольном поле, и кто знает, в чьи ворота он мог попасть.
– Я записываюсь в фотокружок. Мне купили аппарат. Классный аппаратик! Знаете, какие снимки делает. Левко, и ты записывайся, ладно?
– Какие могут быть фотокружки, когда Антон Дмитрович собирает всех, кто хочет играть в шахматы. Антон Дмитрович знаете как играет! Я уже тебя записал, Левко, ты ведь будешь ходить?
Левко кивает и Вите, который решил заняться фотографией, и Юрку, который по собственному почину записал его, Левка, в кружок шахматистов. Ну правда, разве фотография – это не интересно? А чем плохо научиться играть в шахматы, как Антон Дмитрович? И не так легко выбрать между тем и другим, тем более когда твои друзья наперебой уговаривают: шахматы, фото, шахматы, фото…
Голова у Левка пошла кругом. Возвращается домой с Витей – тот увлеченно рассказывает, как он вчера был на мотогонках, поймал в кадр гонщика на вираже, и какие у него есть фотожурналы, и что он скоро пошлет на конкурс один свой снимок, самый лучший. А ты, Левко, разве не хочешь послать свою лучшую работу на конкурс?
И Левко в эту минуту искренне уверен, что фотоаппарат – самая необходимейшая вещь на свете и что он всю жизнь только и мечтал стать фотокором большого интересного журнала. Или ездить с аппаратом в экспедиции. Или… или… ведь от фотоаппарата недалеко и до кино!
Вечером приходит Юрко, они садятся решать сложную шахматную задачу, и Левко уже мечтает самое меньшее стать чемпионом школы. А что, разве это невозможно? И тогда его пошлют на областную олимпиаду, а потом…
Дело с фотоаппаратом и шахматами Левко в конце концов уладил: записался в оба кружка. Он едва поспевал с одного занятия на другое и, хотя ни там, ни там его не хвалили, не мучился. Но было кое-что другое, чего он так и не мог понять, и это «кое-что» все запутывалось, запутывалось… Просто ужас!
Староста класса на перемене вскочил на стул и, стараясь перекричать тридцать сверстников, крикнул как можно громче:
– Эй, ребята, тихо! Есть объявление! Идем собирать металлолом! Сбор в три ноль-ноль возле школы! Все слышали?
– Никаких металлоломов! – раздался в ответ возмущенный голос. – Кто там выдумал металлолом, когда мы давно решили идти в среду в университетскую обсерваторию!
– Экскурсию придется отложить, потому что…
– Потому что ты хочешь собрать больше всех, да? Еще никто в школе и не думал, а ты первый!
– Откладывай сам, а мой брат уже все знает, я ему говорил, что мы придем. Он встретит нас в обсерватории, а ты собирай металлолом! Ур-ра, в обсерваторию, ребята!
– Правильно!
– Даешь обсерваторию!
– Тихо! Да можете вы помолчать? Тогда давайте проголосуем! Вообще это неправильно, но все равно – кто за обсерваторию?
Староста, прикусив губу, смотрел на класс. Класс смотрел на старосту. Руки поднимались одна за другой. Чем дальше, тем смелее.
– Все, значит, – тихо сказал староста. – За металлолом, значит, только я… Может, еще кто-нибудь за металлолом? – Но это староста сказал уже так, для порядка, потому что кто же мог быть за металлолом, если все – за обсерваторию?
И вдруг класс разразился хохотом:
– Смотрите, он хочет и туда и сюда!
– Ну и Левко, вот хитрец!
– Так ты за что? Мы не поняли.
– А я… что… я ничего… я только… можно ведь сперва металлолом собрать, а потом – в обсерваторию. А что, нет?
Новый взрыв смеха заставил Левка замолчать. А как он мог иначе, если староста – Витя, а за обсерваторию – Юрко? Хорошо им смеяться, им все понятно, они знают, чего хотят, а тут попробуй разберись! И металлолом надо, и в обсерваторию хочется, и Витя друг, и Юрко друг. Хорошо им всем смеяться!
А тут еще Юрко бросил презрительно:
– Вот ты какой, брат! Ты хочешь к старосте подлизаться, чтоб не сказали – Левко Савчин сорвал сбор утиля? Вот ты какой!
А душу Левка словно на клочки разорвали. Как будто это не душа, а листок бумаги. Взял друг Юрко и разорвал душу Левка на клочки, ничего не понял в его душе друг Юрко, а объяснить ему Левко не смог бы. Он и самому себе ничего не мог объяснить. Он и сам не знал, почему так вышло, что в три часа он очутился у школы, а не у памятника Франко, откуда ребята собирались идти в обсерваторию. Он знал только одно: ни к кому он не хотел подлизываться, а просто не мог себе представить, как Витя в одиночку пойдет собирать этот проклятый металлолом.
Но одинокий Витя не появлялся. Левко ждал полчаса. На школьном дворе восьмиклассники играли в баскетбол – у них был урок физкультуры – да юннаты из пятого «А» возились на грядках. Левко еще немного постоял, посмотрел на восьмиклассников, на грядки – и направился к Вите домой. Там он узнал, что его друг Витя ушел в обсерваторию. А почему он, Левко, не пошел туда?
Левко ничего не ответил. Теперь уже все так запуталось, что никто на свете не мог бы распутать.
– Почему ты… – начал Левко.
– Почему ты… – начал Витя.
– Почему ты вчера не пришел собирать металлолом?
– Металлолом? – удивился Витя. – Но ведь все проголосовали за обсерваторию!
– Все? Но ты-то за металлолом? – И я ждал тебя, а ты в обсерваторию, да?
– Ждал? – переспросил Витя и посмотрел куда-то в сторону. – Знаешь, я не знал. Если б я знал…
Ага, Витя не знал. Витя не знал, что Левко ему друг и не оставит его одного. Поэтому Витя пошел в обсерваторию, хотя голосовал за металлолом.
Голова кругом! Шахматы – фотоаппарат… Металлолом – обсерватория… Витя – Юрко…
Юрко:
– Ну, теперь ты сам видишь, какой он! Голосует за одно, а делает другое. Разве человек может так делать? Надо уж до конца – так или так! Со мною бы этого никогда не случилось! Правда, Левко? И знаешь, что я тебе скажу? Плюнь ты на него, чего ты с ним водишься? Я его раскусил. Я его теперь знаешь как раскусил! Выскочка несчастный, в старосты забрался! Разве такой годится в старосты? Тут одних пятерок мало, тут надо, чтоб был характер, чтоб ребята за тобой шли, правда, Левко?
«Правда», – думал Левко.
Витя:
– Ну скажи, зачем он опять всех против меня настраивает? Ну пускай с металлоломом так сошло, ничего ему не было, я тогда никому ничего не сказал, а он опять: я говорю – надо идти в подшефный детсад, а он даже девчонок подговорил смотреть бокс! Ну что он всех настраивает? Скажи, Левко, разве так можно? А ты тоже с ним…
«Так и правда нельзя», – подумал Левко.
Как здорово было раньше! Самая лучшая команда – «Карпаты», самая интересная книжка – о Руале Амундсене… Все было легко и просто, а теперь не знаешь, куда повернуться, как поступить. А ну их – и шахматы, и фото, и Витьку, и Юрка!
Левко день, другой, третий избегал обоих, а потом снова появлялась какая-нибудь закавыка, и Левко начинал мучиться: где правда, кто из них прав, и почему они врозь, в чем причина, и на чью сторону стать? Как здорово было раньше…
Юрко:
– Хочешь сигарету? У, чудак, никто ж не видит! Ну, не хочешь, как хочешь, а я бы на твоем месте не отказывался. Не будешь же ты всю жизнь, как девчонка, конфетки сосать. Не хочешь? Ну, не надо. По правде сказать, я и сам не очень хочу, но когда у человека есть характер, он может себя перебороть и делать даже то, что неприятно. Правда, Левко?
– Н-не знаю, – искренне ответил Левко. – Я не знаю…
– А, никогда ты ничего не знаешь! – засмеялся Юрко. – Подстароста несчастный! А он про тебя знаешь что сказал?
– Что? – растерялся Левко.
– Поди у Димки Загородного спроси, а я сплетнями не занимаюсь, я не девчонка!
Витя:
– Знаешь, он курит! Честное слово, я видел у него сигареты! Но его никто не продаст, он всех ребят подговорил, они у него как цуцики… И ты тоже… Делаешь все, что он хочет… Давай скажем Антону Дмитровичу! Он же меня не послушает, если я скажу – перестань курить, а Антона Дмитровича послушает. Левко, мы же не для себя, мы для Юрка, правда? Если я один скажу, мне не поверят, ребята все за него, а если ты… Пойдем, посмотришь, как он курит!
– Н-нет, – сказал Левко. – Не хочу!
– Не хочешь? – удивился Витя. – Но ты же подтвердишь, что он курит? Ты же и сам знаешь, что он курит.
– Знаю, – хмуро признался Левко.
Душа Левка для него самого еще тайна. Но в ней что-то живет, в ней появляется вдруг что-то такое, от чего Левку вдруг хочется сменить кожу. Хорошо питону – он каждый год меняет кожу. А ты живи и живи всю жизнь в одной коже. «Человек меняет кожу». А, это есть такой роман. Угу, мама читала. Левко не читал. Наверно, фантастика. Человек должен всегда жить в своей собственной коже. И все рубцы остаются на ней.
Витя (торжественный и важный) и Левко (хмурый и насупленный) стоят перед Антоном Дмитровичем.
Витя:
– И дело тут совсем не в том, что он против меня всех настраивает… Пускай настраивает, мне все равно… Но он еще и курит, Антон Дмитрович, я сам видел, могу вам показать, где он курит на большой перемене!
– Можешь показать? – спрашивает Антон Дмитрович и не смотрит на Витю.
Он смотрит на хмурого, насупившегося Левка, и тому кажется, что и вопрос задан ему. Но он молчит. Язык во рту у него такой, какой был, когда Левко заболел малярией. Огромный, тяжелый язык, как только он умещается во рту?
– Могу, – с готовностью подтверждает Витя. – Все знают, что курить нельзя…
– Ну да, все знают, – повторяет Антон Дмитрович таким голосом, что Левко удивленно взглядывает на него исподлобья: учитель как будто не очень доволен разговором.
– Левко Савчин тоже знает, что он курит. Левко может засвидетельствовать.
– Ты можешь засвидетельствовать? – спрашивает Антон Дмитрович.
Левко облизывает тяжелым языком пересохшие губы и вдруг говорит:
– Нет! Ничего я не могу засвидетельствовать! Я ничего не знаю!
Откуда-то, словно издалека, до него доносится насмешливый голос Вити:
– Так я и знал. Он его боится. Его все боятся.
– Никого я не боюсь! Совсем я не потому! – кричит Левко Савчин.
И снова душу Левка словно разорвали на клочки. Как будто это не душа, а листок бумаги. Взял и разорвал его душу друг Витя, ничего не понял друг Витя.
А потом Антон Дмитрович велел другу Вите выйти. И они остались вдвоем – Антон Дмитрович и Левко.
Антон Дмитрович ходил по учительской, а Левко сидел за большим столом, покрытым синей бумагой в чернильных пятнах.
Антон Дмитрович положил руку на плечо Левку.
– Знаешь, это только у пчелы глаза так устроены, что она видит одни свежие, расцветшие цветы. Пчела не увидит увядших и сухих, а у человека не так, у человека все сложнее… Как бы тебе объяснить, Левко…
– Мы… мы же дружили… правда, Антон Дмитрович, дружили, а они…
– Пчелы летят только на свежий, яркий цветок, Левко, и от этого добро и им и людям… А у людей не так, человек не может обходить что-либо, человек должен, вынужден видеть все, понимаешь?
– Но мы же дружили, почему же теперь так?
– Иди на урок, а потом мы еще поговорим, хорошо? Ты все расскажешь. Ты вспомни и о них и о себе. Попробуем с тобой во всем разобраться, да, Левко?
И Левко впервые за долгое время с легкостью и без всяких сомнений соглашается:
– Да!
– Умойся, Левко, ты размазал чернила по щекам.
Левко Савчин улыбается, хотя ему и надо возвращаться в класс, где сидят Витя и Юрко. Левко Савчин улыбается, и он уже не такой хмурый, хотя, по правде сказать, ничего еще не распуталось и далеко не все понятно.
МАРКА С ПАЛЬМОЙI
Борис и Стась вовсе не друзья, хоть и сидят за одной партой. Просто Стасю поручили подтягивать Бориса по всем предметам, а особенно по географии, и для того, чтобы Борис все время находился «под позитивным влиянием», – так сказала классная руководительница Ольга Петровна. Их посадили вместе, на третьей парте в среднем ряду.
– Тю-у! Надо было меня так посадить, чтобы мы всегда один… как это… вариант писали, а то – какая тут помощь? – И Борька презрительно махнул рукой.
Стась изо всех сил старался влиять на Борьку, но у него ничего не получалось. Борька не поддавался никаким влияниям. Когда закончилась первая четверть, у него в табеле красовались все те же двойки, а Стасю на сборе сказали, что он плохо выполняет свое поручение и ему за это дают выговор.
Стась сперва побледнел, потом покраснел и прижал ладонь ко рту. Он всегда так делал, чтобы подавить волнение.
– Борька, – говорил он после сбора, умоляюще моргая глазами, – почему же ты не сказал, что я тебе помогал, а ты сам не хотел ничего учить? Сколько раз я тебе повторял, что озеро Чад в Африке, а ты на уроке ляпнул – в Китае! Почему ты не сказал, Боря?!
– Что я, на два килограмма поправлюсь, если скажу? И потом, ты мне плохо объяснял. Так что не сваливай с больной головы на здоровую. Раз тебе записали выговор, значит, знали за что!
Нокаутированный этим ответом, Стась замолчал.
Нет, они совсем не были друзьями, хотя и сидели за одной партой.
Стась маленький, тихий, как наказанный первоклассник, в чистеньком воротничке. Боря не умещается за партой и не может втиснуть плечи в прошлогоднюю куртку. Но ему не покупают новой: все равно он через два дня из нее вырастет, говорит его мама.
В классе их прозвали Пипин Длинный и Пипин Короткий. Пипина Длинного все боялись, а больше всех – сам Пипин Короткий.
– Бум! – говорил Борька и двумя большими грязными пальцами звучно хлопал Стася по руке. – Это «холодненькая»! А сейчас мы влепим «горяченькую»! Ну что ты! Разве больно? Я легонько.
– Я же пишу! – Стась поворачивался к Пипину Длинному, жалобно морщась. – Я посадил кляксу!
– А я что, – похудею от этого на два килограмма? – смеялся Борька.
Стась молча терпел. Он стыдился своего маленького роста и безнадежной беспомощности и старательно скрывал позорную зависимость от своего «подшефного». А хитрый Борька никогда не тиранил Стася в присутствии одноклассников.
Борька подпирал широкий подбородок кулаком и смешно шевелил ушами:
– Дай списать задачу – целый урок буду сидеть тихо!
За задачу – сорок пять минут покоя! Стась, вздыхая, протягивал Борьке тетрадь.
Так он наконец нашел способ «подтягивать» Борьку.
Стась выполнял за него домашние работы и решал задачи, во время контрольных сперва писал Борькин вариант, а потом едва успевал сделать часть своего. Он выучился отлично подсказывать на уроках географии, и в Борькином дневнике появились благословенные тройки.
Изредка Стась робко интересовался:
– Почему ты не хочешь учиться, Борька? Ты же ничего не будешь знать, ничего не будешь уметь!
Борька насмешливо выпячивал губы:
– Пхи! Я пойду в трубочисты. Все скромные профессии почетны, ясно? И не нужна мне твоя география!
В конце второй четверти, перед веселыми зимними каникулами и Новым годом, Стасю испортили настроение. Второго выговора ему не записали – у Борьки каким-то чудом была только одна двойка, и Стася даже похвалили за это. Но сказали, что сам он стал учиться намного хуже, а поскольку для этого не было никаких причин, его накажут. Ему хотели дать путевку в зимний пионерский лагерь, а теперь никакой путевки не будет.
Стась шел домой, нафутболивая замерзший снежок. Конечно, путевка в зимний лагерь ему ни к чему, он не умеет ходить на лыжах, там бы только смеялись над ним, и все-таки ужасно обидно, что путевку не дали.
– Замри, Короткий! – раздался за спиной противный голос, и он замер.
«Это все из-за него, из-за этого Борьки! Все из-за него!» – думал Стась, не двигаясь с места. Но что поделаешь! Не жаловаться же классному руководителю. И Борьке ничем не отплатишь. Стась даже мысленно не умел назвать своего мучителя каким-нибудь более злым словом, чем жалкое «гадкий». Так где уж тут разрабатывать планы мести.
– Стой так, – сказал Борька. – Десять минут стой, а я вернусь – посмотрим, как ты стоял!
Борька и в самом деле вернулся. И увидел Стася – на том же месте, только возле него теперь стоял какой-то низенький человек в сером пальто с поднятым воротником, из-под которого виднелся шарф в желто-зеленую клеточку. Человек, казалось, в чем-то убеждал Стася, а тот в ответ отрицательно качал головой.
Борька подошел ближе.
– Ничего ты не понимаешь! – Человек в сером пальто возбужденно тыкал пальцем в плечо Стася. – Я тебе даю хорошую цену. Тебе столько никто не даст!
– Не хочу я цену, – тихо отвечал Стась, отодвигаясь, чтобы уберечь плечо от твердого толстого пальца. – Я совсем не хочу цену.
– Могу заплатить тебе… двадцать рублей! Двадцать рублей! Ты соображаешь, что это значит? Ты знаешь, что можно купить на эти деньги?
– Я не хочу ничего покупать… Зачем вы мне даете деньги? Я не хочу… Мне самому нужна красная пальма, я ее никому не отдам.
Борька ничего не мог понять. Красная пальма? Двадцать рублей? И Стась отказывается? Нет, вы только подумайте – Стась спо-рит! И не хочет таких колоссальных денег! Борька от удивления широко раскрыл рот и шмыгнул красным, озябшим носом.
А человек все уговаривал Стася:
– Хочешь три пары лыж?
– Нет, я хочу домой…
– А велосипед хочешь?
– Не-ет!
– Может, ты хочешь транзистор? – уже издевался человек.
У Сгася уже не было сил говорить, он только прижимал ладонь ко рту и все качал головой.
– Нет, нет, нет!
Наконец человек сердито махнул рукой:
– Ты глупенький мальчик. Я думал, ты умнее! Мне стыдно за тебя! Ну слушай: если надумаешь – вот тебе мой телефон…
– У-у-у! – простонал Стась. – Я не надумаю. Я не хочу телефона!
Когда они остались одни, Борька попробовал сказать как можно ласковее:
– Отомри! Ну, ну, не бойся, я сегодня хороший!
Стась «отмер», но Борька не отпускал его.
– Он что – того? – кивнул Борька вслед серому пальто, выразительно пробуя просверлить себе лоб пальцем.
– Нет, – устало ответил Стась. – Он филателист.
– Ка-кой?
– Не «какой», а филателист. Марки собирает. Ты что, не слыхал про таких? Филателист-коллекционер… Борька, слушай, можно я пойду домой?
– Ну! А что… он хотел?
– Красную пальму… Да нет, не настоящую – марку. Это такая марка, а на ней – красная пальма.
– Не-е-ет! – У Борьки отвисла мягкая влажная губа. – Двадцать рубликов за марку?! Врешь ты.
– Да нет, правда, она уникальная, эта марка… Их всего пять, и одна у меня…
– Ну! – Борька смерил Стася странным взглядом, в котором смешались и удивление, и недоверие, и насмешка. – И ты не продал?
– Нет. Кто же такие вещи продает? Боря, можно – я домой? – Стась притоптывал по снегу озябшими ногами в коричневых башмаках.
– Чего ж, топай! – милостиво разрешил Борька.
А потом Пипин Длинный стоял и смотрел вслед Стасю, и на лице у него отражалась напряженная работа неповоротливой мысли.
II
– О-о-о! – только и мог вымолвить Стась, увидев на пороге своей комнаты Борьку. – О-о-о!
Борька был ослеплен ярко украшенной елкой, сверкающим паркетом.
– Болит… это, ну – горло? – поморщился Борька, глядя на Стася с забинтованной шеей.
– Угу! – сказал Стась. – Здорово болит. Словно сто кошек скребутся.
– Мороженое жевал? Нет? А что же?
Борька присел на стул, положил на колени большую шапку и с интересом посматривал на Стася. Тот сперва боялся, что за Борькиным интересом таится с десяток неприятных неожиданностей и подвохов, но Пипин Длинный мирно сидел на стуле.
В комнату вошла мама. Она велела Боре раздеться, дала Стасю лекарство и чай с молоком, а гостю положила на тарелку сладкий пирог с яблоками. Борька мигом умял его, и Стась совсем успокоился, даже вдруг почувствовал, что благодарен Борьке: все-таки не каждый захочет сидеть у больного, да еще во время зимних каникул.
– А тот… как это… фили… филе… ну, как его… не приставал больше? – поинтересовался Борька.
– Филателист? – догадался Стась. – Не-е. Он ждет, чтоб я сам к нему пришел.
– А ты? – Борькин взгляд нетерпеливо ощупывал лицо Стася.
– Да ты что! Это же красная пальма! Мне ее брат Женька достал. Я бы ее за миллион не отдал!
Борька почему-то облегченно вздохнул – верно, прожевал следующую порцию пирога – и спросил:
– Она что, такая красивая, эта твоя пальма?
Стась помолчал секунду, а потом тихо проговорил:
– Если хочешь… Ты правда хочешь? Я тебе могу показать, если хочешь…
– Да я всю жизнь знаешь как хотел посмотреть на красную пальму! Еще спрашивает, чудак!
Стась вдруг забыл все Борькино коварство и все понесенные от него горькие обиды.
– Там на столике… Да, да, вон тот синий альбом. Дай сюда, я тебе найду!
Стась сразу открыл альбом на нужном месте, легко и нежно тронул пальцем марку:
– Вот, смотри! Это она! Ты, если хочешь, все посмотри. Только, Борька, осторожно. Знаешь, их надо брать пинцетом, хотя вообще, если хочешь, то можешь и руками.
Борька смотрел на марку и удивлялся. Ну, марка и марка. Крохотный квадратик с зубчиками – ярко-красная пальма на берегу моря и черная дужка штемпеля, – и за это столько денег? Бывают же на свете чудаки!
– Н-ммм-кхх? – пробормотал Борька, а Стась, который напряженно следил за ним, разочарованно спросил:
– Тебе не нравится? Боря, почему же тебе не нравится?
– М-м-м! Что ты! – Борька зажмурился и чмокнул губами: – Я бы за такую марочку… не то что двадцать рубликов – я бы полжизни отдал! Во! Во пальмочка!
– Вот видишь, а ты спрашиваешь, почему я ее не отдаю! – Стась сел на кровати, глаза у него возбужденно блестели, и он сам не знал, чему больше радуется: тому ли, что у него такая марка, или тому, что она понравилась Борьке.
А Борька распалился:
– Я бы такую марочку знаешь как? Я бы эту пальмочку – в рамку, и глаз бы с нее не спускал. Я бы ночью вставал и смотрел, не то что днем!
Стась широко улыбался, и его тоненькая шея вытягивалась над белым обручем из бинта и ваты.
– Дай, пожалуйста, альбом! – вдруг сказал он, решительно сжав губы.
Осторожно, чтобы не повредить ни один драгоценный для знатока-коллекционера зубчик, Стась вынул марку с красной пальмой. Мгновение он держал ее на ладони, а потом торжественно протянул Борьке:
– На, возьми… Я… я тебе ее дарю. Что же ты не берешь?
– Н-ну! И тебе не жалко? Двадцать же рублей, двадцать, Пипин!
– За нее больше можно отдать! – засмеялся и сразу поморщился Стась – горло и впрямь очень болело.
– Больше? Сколько же?
– Ты же сам сказал – полжизни! А я тебе за так отдаю. Бери.
– Чудак ты, Короткий! Я таких еще не видел. Тебе палец в рот положи – и то не откусишь.
– Зачем палец в рот? – удивился Стась.
Когда Борька ушел, забрав с собой в маленьком целлофановом пакетике красную пальму, Стась задремал, и ему привиделись целые пальмовые рощи на берегу моря, и листья на пальмах были красные…
III
После зимних каникул, в первый день занятий, Пипин Длинный сидел на подоконнике и демонстрировал одноклассникам новенькую авторучку, наполненную красными чернилами.
– Во, видали? Вниз опустишь – и сразу видно обезьянку на пальме, а переверни – и ничего нет. Здорово, правда? Классная ручка, вы такой никогда и в руках не держали! – Борька скорчил самую страшную гримасу, какую умел, и заложил ручку за большое, похожее на вареник ухо.
– Слушай, Пипин Длинный, тебе же такая ручка совсем не нужна! Ты и обыкновенной не много пишешь, – сказал кто-то из ребят, и все расхохотались.
– Но-но! – Борька грозно посмотрел на одноклассников, сжимая кулаки.
Но шутника спасло появление Стася.
Увидев его, Борька закричал:
– Короткий, привет! Иди скорей сюда! Я тебе ка-ак покажу одну вещь! А ну, смотри! Видишь – пальмочка? И обезьянка! Кра-асная! Это, брат, уже вещь, не то что марочка, а? Как ты думаешь? Вот так-то – пальму на пальму!
Стась оцепенел, ещё не совсем понимая, в чем дело. А Борька продолжал:
– Я дяде марочку, а дядя мне ручку. Правда, не этот… не транзистор, а все же! А ты думал, я ее правда – в рамочку? Думал? Признайся!
Борька захохотал, а Стась все еще стоял неподвижно и смотрел почему-то на сломанную пуговицу Борькиной куртки.
– Слушай, Короткий, ты что? – Борька вдруг перестал смеяться. – Я кого спрашиваю? Ты что, Короткий? Ты чего так смотришь? Отомри, слышишь? И не гляди… Чего он так смотрит?
Никто ничего не мог понять. Стась легко и равнодушно, словно это был не Борька, а стул, отодвинул его в сторону и пошел к парте, а Борька не шел, хотя уже прозвонил звонок, он стоял у окна и оторопело озирался:
– Что же это он, ребята, а? Это же только марка, это же просто марка, а он…
