Текст книги "Здесь был Шва"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Невидимое? – предположил я.

– Нет, – ответила Лекси, подыскивая верное слово. Лицо Шва она ощупывала куда тщательнее, чем моё. И хотя она прикоснулась и к его губам, в зубы ему она не полезла. Если бы она это сделала, меня бы хватил удар, хотя и не могу в точности сказать, почему.

– У него лицо какое-то… чистое, без примесей, – сказала она. – Словно сливочное мороженое.

Рот Шва разъехался в улыбке.

– Да ну? У меня лицо как мороженое?

– Как сливочное мороженое, – напомнил я. – Оно безвкусное.

– Ничего подобного, – возразила Лекси. – Вкус есть, только очень тонкий.

– Никто не любит сливочное мороженое без наполнителей! – сказал я.

– Вообще-то, это моё любимое, – сказала Лекси.

Шва, с лица которого не сходила счастливая улыбка, бросил на меня ликующий взгляд. Фу, пакость.

А теперь давайте кое-что проясним. Я только-только познакомился с Лекси, и она, в общем, не мой тип. Мы слишком разные. В смысле я итальянец, а она слепая. Но видеть, как её пальцы скользят по мордуленции Шва… Не знаю… Со мной сделалось что-то непонятное.

Мы с Лекси пошли на ланч в ресторан Кроули. Омар за счёт заведения. Шва, как и следовало ожидать, материализовался около стола и попытался влезть в нашу компанию, но я был настороже: быстренько привёл ему двух очередных собак на выгул. Как только я сунул поводки в руку Шва, метрдотеля накрыла истерика; он начал вопить об антисанитарии и инструкциях службы охраны здоровья, после чего живо выгнал Шва с его питомцами через чёрный ход.

– Друг у тебя прикольный, – сказала Лекси, когда Шва ушёл.

– Угу, – буркнул я. – Скорее приблажный.

И тут же почувствовал весьма неприятный укол вины за то, что, по сути, предаю Шва.

Лекси тонко улыбнулась, и на мгновение я забыл, что она слепа, потому что на самом деле эта девочка видела всё.

9. Может, французы поступают правильно? Потому что лучше бы мне отчекрыжили голову гильотиной

Из плохой стрижки жизнь превратилась в экзамен по алгебре. Алгебраическое выражение только тогда обретает смысл, когда продерёшься через все действия до самого конца; смухлевать и подогнать под ответ не получится. Но это ещё ничего. В ту же секунду, когда в уравнение вводится новая переменная, сложность возрастает многократно. Я хочу сказать, что решение для одного простого хбыло и без того нелёгким, но когда в уравнении появились ещё и Лекси со Шва, пришлось искать решение для x, yи z. Когда всё запутывается до такойстепени, лучше положить карандаш на парту и признать своё поражение.

Проблема в том, что Шва – не совсем обычная переменная. Он больше смахивает на i– воображаемое число. На квадратный корень из отрицательного числа, чего существовать не может, но тем не менее каким-то совершенно невообразимым образом существует. Шва – он на грани между существованием и не-существованием; вот почему, думается мне, он так вцепился в нас с Лекси.

Шва позвонил мне на следующее утро и зазвал к себе на ланч. Я был занят, писал реферат для урока обществоведения по истории высшей меры наказания – тема вовсе не скучная, если учесть, что среди прочего речь в реферате шла о таких весёлых вещах, как усекновение головы и казнь на электрическом стуле – но ведь это было воскресенье! Воскресенье и домашнее задание сочетаются так же хорошо, как вода с огнём. Кстати, была такая казнь в эпоху раннего средневековья – осуждённого топили в воде. И была другая, где его поджаривали на костре.

Принимая приглашение на ланч, я ещё не знал, что у Шва поджарят меня самого.

Дверь мне открыл мистер Шва; в этот раз на нём был не его замызганный малярский комбинезон, а джинсы и рубашка, впрочем, на них тоже там и сям виднелись пятна краски. В руке он сжимал мясницкий нож.

– Тебе кого?

Если бы пятна на его одежде были красными, я, наверно, убежал бы отсюда впереди собственного крика.

– Я друг Кельвина. Энси.

– Ну конечно! Думаю, Кельвин в школе… хотя стоп, если бы он был в школе, то и ты тоже, так что, наверно, он всё же не в школе.

– Сегодня воскресенье.

– А, ну да! Заходи.

Я ещё раз покосился на нож и вошёл, хотя внутренний голос всячески протестовал и сопротивлялся.

Шва возился на кухне – упорядочивал жёлтые стикеры на холодильнике.

– Привет, Энси! – Это было сказано таким счастливым тоном, что я подумал, не выиграл ли он в лотерею.

– На, выпей колы, – предложил он и сунул банку мне в руку. – Папа готовит сосиски с бобами на ланч.

Мистер Шва, обрадовавшись, что ему напомнили, чем он занимается, вернулся на кухню.

– Энси, – сказал Шва, – пойдём, покажу тебе кое-что, – и потащил меня в свою комнату, где на кровати покоилась коробка с коллекцией скрепок.

Шва запустил в неё руку и осторожно вытащил маленький пакетик.

– Ручаюсь, такого ты ещё никогда не видел!

Вещица в пакетике когда-то, видимо, была латунным штифтом или чем-то в этом роде, но сейчас, сломанная и почерневшая, не была похожа вообще ни на что. Шва держал пакетик так, будто опасался, что штуковина внутри в любую секунду распадётся на атомы.

– Похоже на птичью какашку.

– Это очень-очень старая скрепка. – Улыбка Шва стала ещё шире, она шла теперь от одного уха к другому, и создавалось впечателение, будто его нижняя челюсть подвешена на петлях, как в керамических посудинах для печенья, сделанных в форме головы. – Она с «Титаника»!

Я вылупился на него в ожидании, что сейчас он заржёт, мол, «здорово я тебя разыграл!», но он и не думал смеяться.

– Да откуда у тебя скрепка с «Титаника»?

– Я писал в Новую Шотландию, в музей мореходства, шесть раз, – принялся рассказывать Шва. – Я знал – у них тонны всякого хлама с «Титаника» в запасниках; просто это такой мусор, что его неинтересно выставлять на стендах. Они не отвечали, и тогда я накропал письмо якобы от моего доктора; написал, что, мол, у меня редкое психическое заболевание…

– И с последним проблеском сознания ты пожелал заиметь скрепку с «Титаника»?

Шва закивал.

– Сам никак не поверю, что они на это купились.

– Не думаю, что купились. Просто они уже не чаяли, как от тебя избавиться.

Улыбка начала сходить с лица Шва, пока не исчезла совсем.

– Хочешь, я отдам тебе эту скрепку? – спросил он.

– Мне? Ради неё ты пошёл на такие ухищрения, а теперь вдруг решил отдать? С чего бы это?

– Ладно, не хочешь эту, возьми другую. – Он принялся копаться в коробке и вытаскивать из неё один пакетик за другим. – Как насчёт вот этой – ею был скреплён первый контракт Майкла Джордана? Или вот этой – говорят, она стягивала листы отчёта о вскрытии трупа пришельца? Я купил её на eBay.

– Эй-эй, тпру, тормози. – Я выхватил пакетик из его пальцев, и коробка слетела с кровати, рассыпав содержимое по всему полу.

– Ой, извини, Шва.

– Ничего.

Одну вещь в жизни я заучил очень твёрдо: не бывает бесплатных ланчей. Так же, как не бывает бесплатных скрепок. Мы стояли и смотрели друг на друга.

– Выкладывай, чего тебе надо? – потребовал я.

Он вздохнул таким глубоким безнадёжным вздохом, какой испускает осуждённый за несколько секунд до казни. Хотя, признаюсь, воочию казни я никогда не видел.

– Энси, оставь её мне!

– Её? Ты о чём? Или о ком?

– О Лекси, о ком же ещё! Пожалуйста, отдай её мне!

Он умоляюще схватил меня за руку. Я высвободился.

– Она человек, не вещь! Как я могу «отдать её тебе»?

– Ты знаешь, что я имею в виду! – Шва заметался по комнате, словно приговорённый, ждущий помилования от губернатора, который в этот момент, возможно, играет в гольф и в ус не дует. – Мы созданы друг для друга! Ведь ты же понимаешь! Невидимый парень плюс незрячая девушка – это же совершенное сочетание! Я даже как-то читал об этом в книжке.

– Ты слишком много читаешь! Иди лучше кино посмотри. В кино невидимки всегда остаются без девушки. И вместо этого, как правило, становятся злодеями и погибают страшной, мучительной смертью.

– Не всегда, – возразил Шва.

– Всегда. К тому же ты не совсем невидимый, только наполовину. Так что… ну, не знаю… может, тебе стоит поискать девчонку с одним глазом?

И тут он изо всей силы врезает мне по плечу, я от души врезаю ему обратно. Оба стойко не трём ноющие плечи, хотя больно – будь здоров! Мелькает мысль: «Неужели сейчас по-настоящему подерёмся?»

– Слушай, – говорю я, – Лекси поступит, как сама посчитает нужным! И к тому же это меня Кроули нанял ей в провожатые, не тебя!

– Но… но… – Рот Шва открывается и закрывается, как у аквариумной рыбки. – Но она сказала, что я как сливочное мороженое…

– Подумаешь! Я итальянское джелато, а два шарика в одном рожке не помещаются! – Правда, чисто технически это не так, но суть Шва ухватил.

Тогда он взывает к святому – к дружбе:

– Энси, ты мой лучший друг. Я тебя как друга прошу! Пожалуйста…

Вот когда для меня запахло жареным – огонь уже лизал мне пятки. Потому что хотите верьте, хотите нет, но совесть я ещё не потерял. Но с другой стороны, во мне и эгоизма пока что предостаточно.

– Не проси, – отрезал я.

В этот момент в комнату заглянул ничего не подозревающий мистер Шва и весело провозгласил:

– Ребята, ланч готов. Сосиски с бобами!

Он ушёл, так и не заметив ни нашей разборки, ни рассыпанных по полу скрепок. Я опустился на колени и начал подбирать пакетики.

– Они в каком-то порядке у тебя идут или как?

– Или как. – Шва ушёл на кухню, оставив меня наводить порядок.

За столом мы почти не разговаривали, а о Лекси – так и вообще ни слова. Шва съел всё, что лежало у него на тарелке, но при этом – поверьте, я там был и знаю, о чём говорю – вид у него был как у человека, вкушающего свою последнюю в жизни трапезу.

* * *

Однако Шва не сдался. Для парня, известного своей незаметностью, его вдруг стало повсюду слишком много. Как-то он умудрялся выгуливать кроулиевских собарей по три штуки за раз, не превращаясь при этом в подобие собачьих нарт. То есть он справлялся с работой очень быстро и присоединялся к нам с Лекси, где бы мы ни были и чем бы ни занимались.

Я проявил недюжинную изворотливость, изобретая для нас с Лекси всяческие забавы. Сам поражаюсь, каким я становлюсь умным, если в деле замешана девчонка. Я даже возмечтал, что, может быть, во мне скрыт некий великий сверхразум, активировать который может только общество девочки – наподобие того, как доктор Баннер становился Могучим Халком под воздействием ярости.

Как-то под вечер у меня возникла блестящая идея поиграть в «Назови предмет», которая состоит в том, чтобы правильно определить ту или иную вещь на ощупь.

– Мы в школе многое изучаем с помощью тактильных ощущений, – предупредила меня Лекси. – У меня весь мир сидит в кончиках пальцев.

Поскольку у неё в этом было преимущество, я выбирал для неё причудливые предметы, например, жеоду [24]24
  Геологическое образование – полый камень с кристаллами внутри.


[Закрыть]или пистутовский протез коленной чашечки. Для меня же Лекси выбирала обычные домашние вещи, потому что единственное, что я могу узнать на ощупь – это выключатель в туалете, когда мне нужно туда в середине ночи. Да и то – в половине случаев я умудряюсь врубить фен.

Как только Шва припёрся после выгула псов, Лекси немедлено пригласила играть и его. Я не сдвинулся с места, так что ему некуда было присесть, но он всё равно влез. Я грозно уставился на него исподлобья.

– Пытаешься испепелить меня взглядом, Энси?

Он знал, почему я так смотрю. Просто дал Лекси понять, что мы с ним на ножах.

– Да ладно вам, – сказала та. – Мы же все друзья!

Я нацепил на глаза повязку, и игра началась. Не игра, а сплошное позорище. В тот момент, когда я опростоволосился в очередной раз, не в силах опознать штопор из швейцарского ножа, к нам подкатил Кроули. Я посмотрел на него из-под повязки. Старикашка одарил меня своим фирменным презрительным взором и проговорил:

– Этот простофиля не способен даже штопор определить! Лексис, общение с таким дурнем может затупить твой интеллект.

Я широко улыбнулся ему и пропел:

– Детки, поприветствуем нашего любимого клоуна!

Старый Весельчак набычился ещё больше.

Когда Кроули укатился и я вручил Лекси следующий таинственный артефакт, она прошептала, так чтобы её обладающий кошачьим слухом дед не услышал:

– Иногда мне кажется, что дедушка умер задолго до моего рождения.

– А? – Я слегка ошалел, услышав такое странное высказывание.

Лекси продолжила громко:

– Хочешь меня провести? Думаешь, я спутаю эту штуку с квортером? – Это она про предмет в своей руке. – Как бы не так! Это доллар Сакагавеи [25]25
  Сакагавея – молодая женщина из индейского племени северных шошонов, проживавшего на территории, где сейчас находится штат Айдахо. Сакагавея помогла экспедиции Льюиса и Кларка в 1804–1806 годах исследовать обширные земли на американском Западе, которые тогда были только-только приобретены. Традиционная история утверждает, что Сакагавея, которая говорила на нескольких индейских диалектах, была проводником и переводчицей при общении с различными индейскими племенами. В начале XX века Национальная американская ассоциация суфражисток использовала её образ как символ женских способностей и независимости, установила в честь неё ряд памятников и мемориальных досок. Она изображена на монете в 1 доллар, начиная с 2000 года выпуска и по настоящее время, так называемом «долларе Сакагавеи».


[Закрыть].

Само собой, она была права.

Услышав, что дверь в комнату старика закрылась, Лекси проговорила:

– Ты только посмотри, как он здесь живёт, в этой душной пещере! Разве это жизнь? Вот почему я приезжаю к нему в гости. Родители с удовольствием отправили бы меня в другое место, когда уезжают из страны, но я никуда не хочу, только сюда. Не теряю надежды его перевоспитать.

Пока Шва пытался разгадать, что же это у него в руках, я размышлял над тем, что сказала Лекси. Не думаю, что Кроули можно перевоспитать. Папа как-то говорил мне, что люди с годами не меняются, только их бзики становятся ещё бзикастее. Кроули ещё будучи пацаном наверняка считал стакан наполовину пустым и лучше ладил со своей собакой, чем с соседскими ребятами. За семьдесят пять лет жизни полупустой стакан высох, как череп антилопы в пустыне, одиночество превратилось в отшельничество, а одна собака размножилась до четырнадцати.

– Солонка-мельница! – наконец определился Шва.

– А вот и нет, – возразила Лекси. – Это шахматный ферзь.

– Твой дедушка таков, как есть, – сказал я. – Живи своей жизнью, и пусть он живёт как хочет. Или, скорее, неживёт.

– А я не согласен, – встрял Шва. – Я считаю, что человека можно изменить, но для этого часто требуется нанести ему травму.

– Мозговую? – спросил я и тут же раскаялся, вспомнив об отце Шва.

– Травмы бывают всякие, – проговорила Лекси. – Они могут тебя изменить, но не всегда в лучшую сторону.

Она подала мне следующий предмет – что-то, смахивающее на авторучку.

– Ну, если травму специально направить куда надо, – сказал Шва, – то она может изменить тебя к лучшему.

– Ага, навроде радиации, – заметил я.

Оба замолчали, ожидая моих объяснений. Это было проще сказать, чем сделать, поскольку часть моего мозга, отвечающая за интуицию, на три шага опережает ту, что отвечает за мышление. Это как с молнией и громом – сначала одно, затем другое. Но ведь бывает, что молния сверкнёт, а грома так и не последует. Вот и я – выпалю что-нибудь вроде бы умное, а попроси меня объяснить – и будешь ждать, пока вселенная снова не схлопнется в одну точку.

– Так мы слушаем, – подбодрила меня Лекси.

Я тянул время, крутя в пальцах непонятный артефакт.

– Ну, вы знаете, радиация… – И тут до меня дошло разом: и что я имел в виду, и что у меня в руках. – Радиация она как… лазерная указка! – Кажется, на каком-то подсознательном уровне я знал это всё время.

– Я понял, – сказал Шва. – Радиация может быть и смертельной, как после атомной бомбы, и целительной – если её правильно направить и определить верную дозу, она спасает жизнь.

– Точно, – подтвердил я. – Когда у моего дяди обнаружили рак, его отправили на лучевую терапию.

– И как – выжил? – спросила Лекси.

– Да как сказать… В конечном итоге, нет – его мусорная машина переехала.

– Итак, – сказала Лекси, – вот что нужно моему деду – шоковая терапия. Что-нибудь столь же опасное, как радиация, но верно направленное и точно дозированное.

– Ты что-нибудь придумаешь, – сказал я.

– Уж будь спокоен, придумаю.

Я вручил Лекси пластиковую коленную чашечку, но по всему ясно было, что ей не до игры. Она уже ломала голову над тем, как бы почувствительней травмировать собственного дедушку.

– Знаете, одна голова хорошо, а три лучше, – произнёс Шва. – Если мы начнём думать все трое, то изобретём что-нибудь быстрее.

Меня передёрнуло.

– Трое – это уже толпа, – проворчал я. Лекси держала своё мнение при себе.

* * *

В ту пятницу вечером Лекси и я остались вдвоём – по пятницам к Шва приходила тётя. Мы с Лекси пошли на концерт в парк, в открытый амфитеатр.

Играли сальсу; не могу сказать, чтобы это был мой любимый жанр, но на живых концертах даже ту музыку, которая тебе не очень нравится, слушать приятно. Думаю, это потому, что когда вокруг тебя сидят восторженные поклонники этой музыки, часть их энтузиазма передаётся тебе. Такое явление называется «осмос [26]26
  Осмос – процесс односторонней диффузии через полупроницаемую мембрану молекул растворителя в сторону бо́льшей концентрации растворённого вещества (меньшей концентрации растворителя). Мудрено? Да, но для людей со складом ума Энси это всего лишь значит примерно то же самое, что «с кем поведёшься, от того и наберёшься». Кстати, когда кто-нибудь пытается выучить, скажем, английский язык, засунув учебник под подушку и улегшись на неё спать в надежде, что хоть немного знаний сами собой эманируют из книги в голову, то этот способ в народе (в американском народе) называют осмосом.


[Закрыть]» – этот термин я усвоил на уроках естествознания – вернее, осмоилпри помощи того же осмоса, потому что головой я этого что-то не припоминаю. Мы с Лекси слушали музыку; моя спутница чуть двигалась в такт, а я беззастенчиво во все глаза смотрел на неё, зная, что она этого не видит.

Места у нас были что надо – в самой середине. В секторе для инвалидов. Должен признать – я ощущал некоторую неловкость, не только потому, что не был инвалидом, но и потому, что Лекси была самым неинвалидным инвалидом, которого я когда-либо в жизни встречал.

– Ну как, тебе нравится? – спросила она в антракте.

Я пожал плечами.

– Да ничего вроде.

Мне и вправду нравилось, но я постарался сказать это так, чтобы не слишком показывать, насколько мне это в действительности нравится, потому что а вдруг если я по-настоящему покажу, какмне это нравится, Лекси, чего доброго, подумает, что я только прикидываюсь и мне это вовсе не нравится?

– Хороший ансамбль, – похвалила Лекси. – Играют слаженно. Я слышу каждого из семерых.

Вот это да. Я пялился на музыкантов добрых полчаса и теперь, когда они ушли на перерыв, не смог бы сказать, сколько же их было на сцене.

– Невероятно! – восхитился я. – Ты прямо экстрасенс! Видишь всё без помощи глаз, одним сознанием.

Она наклонилась погладить Мокси – пёс сидел рядом с ней в проходе и был вполне доволен жизнью до тех пор, пока его гладили каждые пять минут.

– У некоторых хорошо получается быть слепыми, у других – не очень, – сказала Лекси и улыбнулась. – У меня получается просто здорово.

– Отлично. Будем называть тебя «Лексис – это само великолепие».

– Мне нравится.

– А теперь, – провозгласил я, – Лексис Великолепная с помощью своих ультрасонических способностей к перцептивному восприятию… – она хихикнула, – скажет нам, сколько я показываю пальцев.

– Гм-м… два!

– Ух ты! – сказал я. – Ты права! Это же действительно класс!

– Врёшь ты всё!

– Как ты узнала, что вру?

– Да ведь вероятность правильной догадки одна к пяти, то есть – все шансы против меня. К тому же, твой голос ясно и чётко говорит: «Я вру».

Я засмеялся. Нет, она поразительна.

– Лексис Великолепная, как всегда, бьёт без промаха.

Лексис улыбнулась, а я вдруг заметил, как эта улыбка подходит к её полузакрытым глазам. Как будто она пробовала на вкус какой-то чудесный деликатес, например, баклажаны с пармезаном в исполнении моего папы – блюдо, которое в любых других руках превращается в отраву.

Лекси снова погладила Мокси.

– Жаль, Кельвин не смог с нами пойти.

– Э… да, жаль. – Я бы, пожалуй, за весь вечер даже не вспомнил бы о Шва, и сейчас почувствовал себя немного виноватым. И рассердился на себя за это, а потом разозлился, что рассердился. – Хотя… с какой это радости Шва должен быть на нашем свидании?

– Это вовсе не свидание, – возразила Лекси. – За хождение на свидания платы не берут.

Она думает, что поддела меня. Как бы не так!

– Да, но тебе не полагалось знать, что я получаю плату. И если уж ты знаешь, что мне платят, и всё равно идёшь – значит, это свидание и точка!

На это она не нашлась что возразить. Наверно, моя железная логика поставила её в тупик.

– Что-то в Кельвине есть такое… необычное, – проговорила она.

– Он функционально невидимый, – пояснил я. – Обладающий недостаточной наблюдаемостью.

– Он считает себя невидимым?

– Он невидимый и есть. Ну что-то типа того.

Лекси вытянула губы так, что они стали похожи на ту пышную красную резинку, которой она стягивала волосы, и проговорила:

– Нет, там кроется что-то большее. То ли ты этого не знаешь, то ли не хочешь мне сказать.

– Ладно, вот тебе: его мать исчезла прямо посреди супермаркета «Уолдбаум», а может, его отец разрубил её на куски и разослал по всем пятидесяти штатам. Никто толком не знает, где правда.

– Гм-м… Да, как бы там ни было, а такое, наверно, накладывает свой отпечаток на человека.

– Да ничего на нём не отпечаталось, по-моему.

– В его ауре ощущается что-то очень светлое, – добавила Лекси.

– В его ауре, скорее, ощущается что-то пахучее, – сказал я. – Ему надо бы начать пользоваться дезодорантом.

В это время свет в амфитеатре притушили, и публика начала аплодировать, вызывая полюбившихся артистов на сцену.

– Может, вам пора поменяться местами? – сказала Лекси.

– А?

– Я сказала: может, тебе надо начать выгуливать собак, а Кельвин пусть побудет моим эскортом.

Такого я не ожидал. Её фраза ударила меня в место, о существовании которого я и не подозревал. На память мне пришёл эпизод из сериала о буднях хирургов. Они там оперировали одного беднягу и нечаянно прокололи артерию. Хлынула кровь. «У нас кровотечение!» – завопил хирург, и все помчались к операционному столу как угорелые. Правда, никто и не думал мчаться к истекающему кровью мне.

– Почему бы и нет, – сказал я. – Если тебе этого хочется.

Но тут заиграл ансамбль, и я быстро вытер навернувшиеся на глаза слёзы, хотя и знал, что Лекси их не видит.

* * *

На следующее утро Лекси прямо заявила деду, что ей известно про то, что он платит её парням-компаньонам. Я появился в квартире Кроули после ланча, решительно настроенный подать в отставку прежде, чем мне дадут под зад, но этого удовольствия Старикан мне не доставил.

– Я капитально ошибся в тебе, – заявил он. – Это же надо быть таким убожеством – ты не сумел даже удержать от неё в тайне нашу маленькую финансовую договорённость.

– Да она уже об этом знала, – огрызнулся я.

– Откуда она могла узнать? Ты что, за дурака меня держишь?

– Ага. По временам.

Он фыркнул. Храбрость приладилась погрызть его туфлю; старик бросил в неё игрушкой-жевалкой. Та, ударив собаку по носу, отлетела, собака устремилась за ней, а потом со счастливым видом утопала прочь с пожёванной и обслюнявленной игрушкой в пасти.

– По-видимому, ты учудил такое, что моя внучка от омерзения предпочитает проводить время со Шва. Ты отныне разжалован в собаководилы.

– Кто сказал, что я собираюсь и дальше на вас пахать?

– Ты, – спокойно ответил Кроули. – Ты вызвался работать двенадцать недель на благо общества.

– Хорошо, а теперь отзываюсь обратно.

– Пф-ф. Жаль, – сказал Старикан. – А я-то думал, что у тебя есть какие-то понятия о чести и совести.

Я скрипнул зубами. Не знаю, с чего мне вдруг стало важно, что обо мне думает этот старый пень, но… Мне быловажно! Он прав – я убожество, даже уйти достойно не смог.

– Когда мне идти с вашими собаками – сейчас или позже?

– Да когда хочешь, – сказал он и укатил. На этот раз, к его чести, он не стал открыто злорадствовать над моим унижением.

Я отправился за поводками и всю вторую половину дня старался не думать ни о чём, кроме выгула собак.