Текст книги "Громила"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

44) Катарсис

Гортоны привезли братьев к нам ранним вечером в среду. Когда миссис Гортон обнимает Коди, в глазах её стоят слёзы, как будто она отсылает его в летний лагерь. Да нет, какой там летний лагерь – как будто она передаёт мальчишку посланцам самого Сатаны.

Взрослые перебрасываются несколькими фразами. Наши родители радушно приветствуют ребят, и Брю робко пожимает им руки. Коди не морочит себе голову всякими церемониями – он сразу врывается в дом и ведёт себя так, будто всю жизнь здесь жил. Вот что интересно: Гортоны всё время своего визита избегают смотреть Брюстеру в глаза; их прощание лишено тепла – это всего лишь формальность, словно они предпочли бы вообще ничего ему не говорить, а как можно скорее сесть в машину и укатить. Так они и делают. И вот, полюбуйтесь: Брюстер Ролинс, жуткий тип de lux [26]26
  Для тех, кто подзабыл латынь: высшего качества.


[Закрыть]и по общему признанию, Кандидат На Высшую Меру – теперь мой приёмный брат.

В первый раз мы встречаемся с Брю лицом к лицу после смерти его дяди. По мне – так ничего особенного, а вот для сестры всё совсем наоборот. Брю застенчиво топчется на пороге, держа маленький чемоданчик со всеми своими пожитками. Они с Бронте насторожённо приветствуют друг друга и произносят лишь несколько неловких слов.

– Привет.

– Привет.

– Ты как?

– Ничего, а ты?

– Ничего.

Лучше всего для описания этого момента подошло бы выражение «словно ходят по тонкому льду». Обед проходит в такой же неловкой обстановке. По крайней мере, вначале.

Тон задаёт Коди – он, не переставая, трещит о том, как они нашли тело своего дядюшки.

– Он был весь белый, как будто в нём вообще крови не осталось.

Послушать его, так со стариканом расправилась чупакабра [27]27
  Чупака́бра(исп. chupacabras, chupar– сосать и cabra– коза, дословно – «сосущий коз», «козий вампир») – мифическое существо, персонаж городской легенды. Согласно легенде чупакабра убивает животных (преимущественно коз) и высасывает у них кровь.


[Закрыть]. Уверен, чем больше он рассказывает эту историю, тем более живописными подробностями она обрастает. У Коди теперь – спасибо Гортонам – неплохая стрижка, и выглядит он уже, можно сказать наполовину «окультуренным»; однако он по-прежнему встряхивает головой, будто чёлка падает ему на глаза и он хочет её смахнуть. Привычка, что поделаешь, он от неё ещё не скоро избавится.

– А глаза у него, – продолжает Коди, – совсем-совсем открытые и такие выкаченные, как будто он увидел привидение!

– Очень грустная история, – молвит Бронте. – Кто-нибудь хочет молока?

Коди несётся дальше.

– А вы слышали, что в доме всё было разбито? Совсем ничего не осталось – как будто он взорвал всю обстановку, ну, вроде как мысленно, как раз перед тем, как помереть!

– Хватит, Коди, – еле слышно бормочет Брю, но мама ласково похлопывает Коди по руке.

– Ничего, Коди, продолжай, – успокаивает она. – Когда говоришь о таких вещах – наступает катарсис.

Коди беззвучно повторяет слово «катарсис», перекатывает его во рту, словно горох. Неужели теперь проклятие коснётся и их с братом? Неужели наши родители собираются и им скармливать каждый день по одному мудрёному слову?

Уже то хорошо, что новая ситуация в доме принуждает маму с папой сидеть за одним столом. Мама даже обед приготовила! Ну, ладно, ладно, это всего лишь замороженная лазанья, но мамуля, во всяком случае, взяла на себя труд сунуть её в горячую духовку.

– Я понимаю – вам пришлось нелегко, – произносит мама, обращаясь в основном к Брю, – но с нынешнего дня всё пойдёт хорошо, вам не о чем волноваться.

– Ещё лазаньи? – спрашивает Бронте. Наверно, думает, что если у всех рты будут заняты пережёвыванием, меньше вероятность, что кто-нибудь сболтнёт какую-нибудь глупость.

– Как там у тебя с баскетболом? – спрашивает папа у Брю.

– Не играл с того раза, когда был с вами.

– Ничего, мы обязательно повторим.

Похоже, наши родители вступили в новую фазу соперничества, проходящую под девизом: «Кто больше выразит сочувствия трудным подросткам».

– Надеюсь, вас, мальчики, устроит комната для гостей, – говорит мама.

И тут я ляпаю:

– Папа, а где ты будешь спать?

Я ничего такого не имел в виду, просто было интересно, и только потом сообразил, что это как раз один из тех неловких моментов, которых так старалась избежать Бронте. Я тут же запихиваю в свой непутёвый рот солидную порцию лазаньи, но поздно. Мамуля теребит салфетку, не глядя мне в глаза. С Бронте и со мной никто не удосужился обсудить, как оно всё теперь будет, и это ясно говорит о том, что с взаимопониманием и общением в нашей семье очень большие нелады.

– Теннисон, – отзывается папа, – ты же, наверно, не будешь против, если я поселюсь у тебя...

Он пытается отшутиться, но как ни старается, ему не удаётся скрыть звенящего в его фразе напряжения.

– Валяй, мне пофиг, – говорю я.

Кажется, впервые за многие годы я употребил слово «пофиг» – сленг в стенах этого дома не приветствуется; однако когда я произношу его, оба родителя облегчённо вздыхают.

Затем говорит своё веское слово Бронте:

– Вы с мамой делили одну постель семнадцать лет. Думаю, ничего с вами не станется, если вы поспите в ней ещё какое-то время.

Папа несколько секунд молча жуёт, потом роняет:

– Ты права.

Однако никаких эмоций в его фразе не слышно – ни положительных, ни отрицательных.

Бронте, которая ещё минуту назад готова была всем заткнуть рот, теперь сама никак не может угомониться:

– Я хочу сказать: обстановка сложилась нелёгкая, и мы обязаны сделать всё, чтобы улучшить её, разве не так, мама?

– Мы приложим все усилия, – отвечает мама.

Как хотите, а ей надо бы баллотироваться в Конгресс.

– Вы же знаете, что это не навсегда, – напоминает папа.

– Да, сэр, – говорит Брю.

– Но мы вам очень рады, мальчики, и вы будете у нас столько времени, сколько понадобится, – заверяет мама.

– Да, мэм, – говорит Брю.

На моей памяти никто никогда не называл наших родителей «сэр» и «мэм».

– Я уверена, вам скоро подыщут более подходящую семью, которая захочет взять вас обоих.

– И, – добавляет папа, – которая будет не такой странной, как наша.

– Не беспокойтесь, – говорит Брю, с улыбкой взглядывая на Бронте. – Я люблю всё странное.

Она игриво шлёпает его. Папуле становится не по себе.

– В гостевой есть собственная ванная, – объявляет он. – Очень удобно – вам не придётся ночью ходить на второй этаж.

Бронте негодует и бросает свою вилку на тарелку для пущего эффекта.

– Господи Боже, папа, почему бы вам не установить детектор движения? Уж тогда вы точно будете знать, что он не заявится ночью в мою комнату!

– Не думай, милая, что мы не обсуждали эту возможность, – говорит мамуля тоном, который я расшифровал бы как «поверь, ты здесь не одна такая умная».

И на краткий миг – но только на миг – кажется, что всё у нас в семье почти нормально.

45) Контраст

Через час после обеда я слышу голоса: мама с папой в своей спальне обсуждают последние события.

В своейспальне.

Как здорово, что опять можно так сказать! Родители уже много недель не вели между собой таких долгих разговоров. Наверное, они почувствовали облегчение, когда могли переключить мысли со своих бед на чужие. Слушаю их приглушённые голоса и всё больше уверяюсь, что жизнь нашей семьи наладится. Брю с Коди здесь всего каких-то два часа, а обстановка в доме уже значительно улучшилась. Остаётся только надеяться, что так пойдёт и дальше.

Коди уже прочно укоренился в гостиной – его не оторвать от видеоигр. Мама специально удалила все игры, в которых что-то хотя бы отдалённо намекает на насилие и убийство, но Коди и здесь на высоте: изобретает для безобидных мультяшных персонажей ранее невиданные, изощрённые страдания.

– Дурацкая игра, – заявляет он, – но мне нравится.

Из комнаты для гостей (которая, по-видимому, уже больше не комната для гостей), доносятся голоса – там разговаривают Брю и Бронте. Стоит мне только войти – и они замолкают.

– Я тут просвещаю Брю насчёт положения дел, – сообщает Бронте.

– В международных отношениях?

– В междуродительских отношениях.

– Думаю, что он и сам в состоянии разобраться.

Но что это?! На лице Брю написано такое мучительное беспокойство, граничащее с ужасом, что кажется, будто тревога расходится от него волнами, как жар от топки. Просто невероятный контраст с моим собственным чувством полного довольства жизнью. Интересно, а Бронте тоже видит это? Или она от радости позабыла всё на свете и не замечает, что с ним творится что-то неладное? Вопрос, впрочем, в другом: откуда эта тревога? Что его так заботит?

– Наверно, мне лучше уйти, – говорит Бронте, – пока папа не обнаружил меня здесь и не решил заточить в башню.

Она чмокает Брю и уходит. По-моему, она так ни о чём и не догадалась, не поняла, какая бездна страха открылась в душе её парня.

– Думаешь, она всё ещё сердится на меня за то, что я не позвонил сразу?

Я немного медлю, подбирая правильные слова.

– Она на тебя и не сердилась, – наконец отвечаю я. – Просто волновалась, вот и всё.

– Волновалась... Я, правда, не хотел, чтобы она...

Я выставил руку – остановить его, прежде чем он пустится в извинения.

– Уверен – Бронте всё понимает. Но, знаешь, просто она такая: её хлебом не корми – только дай где-нибудь навести в порядок. Если её лишить этого удовольствия, она чокнется.

– С этимона не смогла бы справиться.

– Вообще-то, как раз с этим-то она справилась! – напомнил я. – Ты ведь здесь, разве не так?

Брю потупляет взгляд, в волнении обрывает заусеницы на пальцах и наконец задаёт вопрос вопросов:

– Ваши родители знают о... о том, что я делаю?

Я трясу головой.

– Нет. И если они не начнут лупить друг друга досками от штакетника, то вряд ли когда-либо узнают.

– А если кто-нибудь из них сильно порежется, и порез вдруг исчезнет...

– Давай будем надеяться, что не порежется, – перебил я его.

Он принимается аккуратно и не торопясь распаковывать свой чемодан.

– Наверно, о нас сейчас вся школа гудит, верно?

Понимаю – предстоящее возвращение в школу нагоняет на него страх. Я бы с удовольствием сказал ему, что всё нормально, но лгать не хочется, поэтому только пожимаю плечами.

– Они думают, что это я его убил, ведь так?

Кажется, отвечать всё же придётся. И я сообщаю ему правду со всей тактичностью, на которую способен:

– Ну, есть имбецилы – придумали собственную версию смерти твоего дяди... Но большинство всё же не такие придурки. Правда, приготовься к тому, что первое время народ будет тебя сторониться.

– К этому я давно привык.

Брю идёт к комоду – сложить туда свою одежду, и я вижу, что он подволакивает правую ногу. Собственно, я заметил, что он прихрамывает, как только он переступил порог нашего дома, причём совсем не так, как когда он перенял боль из повреждённой лодыжки Бронте. Интересно, где он подцепил эту хромоту? Однако расспрашивать не хочу.

Он застыл над открытым ящиком комода. Мысли его витают где-то далеко.

– Теннисон... Я не убивал дядю.

Я вижу, как отчаянно ему хочется, чтобы я поверил ему.

– А я никогда так и не думал!

Однако не похоже, чтобы мои слова принесли ему облегчение. Возможно, потому, что это вовсе не меня он старается убедить в своей невиновности. И поскольку разговор, кажется, собирается принять очень опасное направление, я быстренько перевожу стрелку:

– Как там было – у Гортонов?

– Они мне не нравились, – отвечает Брю.

– Вообще-то да, особой задушевности я в них не заметил...

Брю задвигает ящик.

– Нет, ты не понял. Я не мог допустить, чтобы они мне понравились. Иначе пришлось бы взять себе остеопороз, артрит, варикозные вены и Бог знает что ещё.

Я не сразу понимаю, о чём он толкует, но потом до меня доходит. Если бы он полюбил этих людей, к нему перешли бы все их болячки, в том числе и те, о которых он и не подозревал.

– Мне с самого начала пришлось вытворять всякие гадости, лишь бы они возненавидели меня, – поясняет Брю. – Крал, ломал вещи... Людей легче не любить, когда они сами тебя не любят.

– Понял – это было что-то вроде упреждающего удара.

Только сейчас я во всей полноте начинаю осознавать, какой непомерный груз накладывает на этого парня его необычайная способность. Ему приходится жить в эмоциональном коконе, никого не любя – иначе ему не выжить. Невероятно, как он решился впустить нас с Бронте на свою запретную территорию. Вспоминаю тот момент, когда он пожал мне руку в самый первый раз, тогда, на кухне – он помедлил, не сразу ответил на рукопожатие. Я ведь и понятия не имел, насколько важное решение он в тот миг принял.

– Ты вот что, – говорю я, – не вздумай и тут что-нибудь ломать, не то нам обоим придётся ходить с синяками под глазом.

– Не буду, – обещает он.

– Я имею в виду... Тебе же нравится наша семья, правда?

Он колеблется – в точности как тогда, когда пожимал мне руку. У меня такое чувство, будто от его ответа зависят судьбы мира. Не пойму, почему.

– Да, – наконец говорит он. – Да, нравится.

46) Подкожное

– Так что – это правда?! Не поверю, пока ты сам не скажешь! Правда, что Громила теперь живёт у вас?

– Ага, – отвечаю я Катрине. – И он, и его брат.

Мы в школьной столовой, время ланча. Брю сегодня впервые после долгого перерыва пришёл в школу. Мы с Катриной сидим по разные стороны стола, и я вижу, как она в изумлении раскрыла рот – того и гляди недожёванный салат вывалится обратно на тарелку.

– Вы что там – с ума все посходили?!

– Я к этому отношения не имею, – говорю я и тут же проклинаю себя за враньё. С какой стати? Почему это мне захотелось выгородить себя перед Катриной?

– Надеюсь, ты запираешь свою дверь на ночь? Мне вовсе не улыбается давать интервью CNN о том, как моего бойфренда зарезали во сне.

Я ёрзаю на стуле – такое впечатление, что под кожей у меня поселился целый муравейник. Впрочем, это же Катрина, что с неё взять.

– Оставь беднягу в покое, – говорю я. – Не настолько он ужасен, как ты себе воображаешь.

– Да что ты? А вот Оззи О'Делл говорит...

– Мне плевать на то, что там мелет Оззи – он дурак.

Катрина теряет дар речи, как будто я только что оскорбил её, а не Оззи.

– Извини, – говорит она, видимо, сообразив, что травля Громилы – вид спорта, который меня больше не привлекает. – Ну, тогда я всем стану рассказывать, какой расчудесный парень этот Громила – нормальный, отличный парень. Ради твоего счастья, Теннисон – всё что угодно!

Интересно, она хоть знает его настоящее имя? А я сам – я знал его до того, как Бронте начала встречаться с Брю?

– Этого тоже не надо, – бормочу я.

Она склоняет голову набок и вглядывается в меня, поджав губы.

– Слушай, я знаю, тебе не сладко приходится. Когда мои родители расходились, со мной творилось то же самое.

– Мои родители не разводятся!

– Развод, сепарация – какая разница. Важно другое: такие дела очень сильно действуют на психику, так что я понимаю, почему ты в последнее время какой-то обалдевший. Так и должно быть.

Услышав такое, я обалдеваю ещё больше, скорее всего потому, что в чём-то она права. Но с другой стороны, ссоры между родителями прекратились, обстановка в доме постепенно налаживается. Нет, налаживается – не то слово. Скорее всё наше семейное пространство, весь наш дом превратился в надувной замок: сколько ни бейся о стену – всего лишь отскочишь без всякого вреда для себя и для стены.

– С моими родителями всё в полном порядке, – отрезаю я.

Она вздыхает.

– Закрывать глаза на правду – это тоже нормально. Это пройдёт. – Она одаривает меня тонкой улыбкой и понимающим кивком. – Ну, что, сегодня вечером будем делать уроки?

– Нет, сегодня не получится. Дома слишком много дел.

Это и правда, и неправда. Собственно, у меня нет никаких особенных дел, но в последнее время я всё больше становлюсь домоседом, нет совершенно никакой охоты куда-то выходить. А если и выхожу, то стремлюсь как можно скорее вернуться домой. Наверно, Катрина права, и непорядок в семье оказывает таки своё действие на мою психику. Однако одно я знаю точно: когда я дома, во мне оживает чувство полной защищённости, уверенности в том, что ничто не может причинить мне вреда.

47) Расправа

Иногда в нашей школе бывают сокращённые учебные дни – после ланча все учителя отправляются на некое совещание; я думаю, на самом деле они проводят сеанс групповой терапии, ведь каждый день общаться с ученичками вроде нас – да тут никакие нервы не выдержат. В такие дни мы всей компанией обычно отправляемся на другую сторону улицы, в торговый центр, и веселимся в Бургер-Кинге, или Кофейне Ахава, или в смузи [28]28
  Смузи (smoothie) – холодный десерт в виде смешанных в блендере ягод или фруктов (обычно одного вида) с добавлением кусочков льда, сока или молока. Говорят, в российской торговой практике это название уже устоялось.


[Закрыть]-кафе – выбор зависит от длины очереди.

По большей части мои приятели – ребята что надо, кроме, разумеется, тех моментов, когда они совсем не то, «что надо». Правда, зачастую я провожу время не только со своими друзьями – ведь у них тоже есть друзья, а среди последних попадаются такие экземпляры... Но ничего не поделаешь, приходится терпеть этих идиотов, раз уж они сидят с тобой за одним столом.

Ну вот, сидим мы в смузи-кафе вместе с обычной бандой – пьём смузи, хрустим чипсами... И тут входит Брюстер и становится в очередь. Я его сначала не заметил. Мой приятель Джо Криппендорф кивает мне на него и еле слышно бормочет:

– Ты глянь, этот сброд тоже сюда прётся. Ходят тут всякие...

Раздаются смешки. Делаю большой глоток смузи и отвечаю Криппендорфу – тоже еле слышно:

– Зря ты так.

Он усекает сходу, и у него хватает ума не продолжать. Однако сегодня роль записного придурка исполняет не кто-нибудь, а сам Оззи О'Делл, это безволосое чудо природы – вот он-то и подхватывает эстафету:

– Он здесь, потому что они стали делать новый смузи под названием «Фрукт мочёный». – Снова раздаются смешки, и Оззи несётся дальше, ободрённый поддержкой. – Не надо объяснять, что за фрукт и кто его замочил.

Криппендорф и пара других парней советуют Оззи заткнуться, но другие продолжают хихикать.

– На твоём месте, Оззи, – предупреждаю я, – я бы послушался Джо.

Но Оззи уже понесло – не остановить. Он встаёт и направляется к Брю.

– Ну что, Громила, обратно в школу? Поделись, как тебе удалось отвертеться от тюряги? Должно быть, адвокат у тебя классный?

Теперь хихикают только двое недоумков, остальные сообразили, что Оззи перешёл черту. Но сам Оззи из тех кретинов, кому для вдохновения вполне достаточно, если смеётся только одна персона – его собственная.

Я встаю.

– О'Делл, сядь обратно на свою эпилированную задницу и оставь парня в покое!

– Ах, простите, – кочевряжится тот, – я забыл, что вы теперь вроде как братья! Или, может, сёстры?

Вот теперь все уставились на меня – слышу всеобщее тихое «у-у-у». Всем ясно – сейчас будет весело.

– И ты так это оставишь? – вопрошает Криппендорф. Друзья на то и друзья, чтобы вовремя подлить масла в огонь.

Я холоден; но взглянув на Брю и увидев выражение его лица, понимаю, что придётся ответить на вызов. Подхватываю со стола Оззин стакан, набираю полный рот смузи, полощу им себе глотку и в процессе приговариваю:

– Похоже, в этом кафе стали делать новый вид смузи. Называется «Слюнки текут».

После чего сую в стакан соломинку и спускаю по ней всё, что было у меня во рту, включая и кусочки картофельного чипса, которые не успел проглотить.

Даже Брю прыскает, глядя на эту картину, но Оззи замечает его улыбку и набрасывается на него:

– А ты-то чего лыбишься, а? – и толкает Брю на стеклянный прилавок-витрину. Та дребезжит так громко, что продавец обращает на нас внимание.

– Эй! – орёт он. – А ну-ка валите на улицу с вашими разборками!

Оззи оборачивается ко мне. Он весь побагровел – не только лицо, но и макушка на бритой башке малиновая.

– Сейчас ты купишь мне новый смузи! – рявкает он.

Однако оба мы понимаем, что этого ему вовек не дождаться. Он подступает ко мне и толкает обеими руками.

Я дрался с Оззи только один раз – ещё во втором классе. У него тогда была такая странная манера: он размахивал руками, словно ветряная мельница крыльями. Наверно, это был ранний признак того, что ему прямая дорога в пловцы.

– Пошли вон! – повторяет продавец, – не то копов вызову!

По-видимому, ему до лампочки, сколько крови прольётся – лишь бы вверенная ему собственность не пострадала.

Я вылетаю наружу, Оззи следом, а за ним высыпают все остальные.

Наверно, вид у меня очень свирепый, но на самом деле – вот странно! – я не чувствую гнева, просто хочется поскорей покончить с этим делом, вот и всё. Но бросаю взгляд на Брю и вижу, что он сжал кулаки и стиснул зубы. Похоже, той ярости, что кипит сейчас в нём, достаточно на нас обоих. Я осознаю, что просто обязан проучить Оззи, иначе это никогда не кончится: он будет по-прежнему разносить повсюду враньё и сплетни, изводить Брю и превратит его жизнь в кошмар.

Я цежу Оззи прямо в лицо:

– Ты понятия ни о чём не имеешь, так что закрой свой вонючий рот, иначе, попомни моё слово, я у тебя селезёнку вырву и заставлю сожрать!

Обычно упоминание селезёнки бьёт без промаха: это один из самых загадочных органов человеческого тела, и любая угроза, связанная с ним, ввергает противника в глубочайшее беспокойство. Но только не в случае с Оззи О'Деллом. У него, оказывается, припасён аргумент, который повергает в упомянутое беспокойство меня самого:

– Ты тоже чокнутый, в точности, как твой новый братец – даже Катрина так считает! Она сама мне сказала!

Вот это удар! Ниже пояса. Пока я прихожу в себя, вокруг нас собирается приличная кучка ребят.

Мой голос превращается в угрожающий рык:

– Считаю до трёх – и чтоб я тебя больше здесь не видел!

Он не дожидается начала отсчёта, а приступает прямо к делу: щедро замахивается обеими руками. Следует всё та же знакомая серия ударов – словно ветряная мельница крыльями, вот только силы у него теперь намного больше. Я не успеваю вовремя среагировать, и его кулак обрушивается на моё лицо. Оззи тут же отпрыгивает назад.

Меня так и подмывает воспользоваться возможностью и поставить этого зарвавшегося дурака на место... и тут у меня словно сигнальная лампочка в мозгу включается: Брю держится за свой рот – из разбитых губ течёт кровь... Он принял на себя предназначенный мне удар! Я уверен, что одержу верх в драке с Оззи, но при этом мне тоже нехило достанется. Вот только – мои травмы тут же перейдут к Брю, и все это увидят.Все узнают его тайну, и тогда случится то, чего он так боится: его жизнь будет уже не просто кошмаром – она превратится в сущий ад.

Я не могу этого допустить.

Единственный способ избежать разоблачения – это покончить с Оззи быстро и решительно. Его надо не просто побить, а вырубить сразу и надолго.

Я блокирую следующую серию молотящих ударов, и он опять отскакивает назад: пришло время словесной перепалки.

– Думаешь, ты такой умный, такой крутой, – визжит Оззи, – прямо пуп земли!

– Я не хочу драться с тобой, Оззи.

– Ещё бы тебе хотеть! – И он опять кидается на меня.

У драк есть свои неписанные законы, и мы обязаны их придерживаться – ведь мы живём в цивилизованном мире. Даже когда вступаешь в самую ожесточённую схватку, всё равно где-то в глубине души осознаёшь, как далеко тебе позволено зайти. Но сегодня все эти правила побоку. Сегодня не просто драка. Это – расправа. Моя цель – уничтожить противника.

Я спокоен и собран. Я методичен – делаю всё по порядку:

Сначала прицельный удар в глаз. Оззи слегка ошеломлён.

Затем апперкот в челюсть. Его голова дёргается назад.

А теперь кулаком в солнечное сплетение. Он сгибается пополам.

А теперь четвёртый, решающий удар. Я вкладываю в него всю свою силу, всю волю и обрушиваю кулак на лицо Оззи.

Мои костяшки впечатываются ему в нос. Крак! – под ними ломается кость. Оззи отшатывается назад, кровь бьёт фонтаном, капли стекают на асфальт. Он хватается за лицо и со страшным криком падает на колени. Для него сейчас ничего не существует: нет ни драки, ни меня, ни всего остального мира – только кровь, боль и жёсткий асфальт.

Толпа вокруг нас, ещё недавно улюлюкавшая и подбивавшая нас на схватку, мгновенно замолкает – слышны только гнусавые завывания Оззи.

Криппендорф смотрит на меня и качает головой.

– Чувак, ну ты того... Вот это точно было зря!

А я застыл, как в столбняке. Стою и смотрю на истекающего кровью Оззи, пока Брю не хватает меня и не утаскивает прочь.