Текст книги "Громила"

Автор книги: Нил Шустерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

ТЕННИСОН

41) Incommunicado [19]19
  Юридический термин, означающий «содержание под стражей без права переписываться и общаться непосредственно с родственниками или защитником».


[Закрыть]

У дяди Хойта не было похорон.

Его бывшая супруга попросила кремировать его, а урну отослать ей в Атланту. Интересно, чтó горящие гневом женщины делают с прахом их бывших мужей? Во всяком случае, дядюшке легче, чем Брюстеру, у которого выдалась просто адская неделька.

ПЯТНИЦА: Дядя Хойт умирает при таинственных обстоятельствах.

СУББОТА: От Брюстера нет никаких вестей, так что нам приходится довольствоваться слухами, и не только о том, как всё это произошло, но и о том, где Брю с Коди сейчас. Мы с Бронте ничего, совсем ничего не знаем и попросту сходим с ума. Достоверных сведений нет вообще, а от того, что мы слышим, волосы встают дыбом. Варианты ответов, выберите верный:

А) «Говорят, Громила застрелил дядюшку и дал дёру».

Б) «Говорят, Громила задушил дядюшку, и теперь с этим разбирается ФБР»

В) «Говорят, дядюшку замочила мафия, а Громила теперь под программой защиты свидетелей».

Г) «Говорят, у Громилы вообще никогда не было дяди, а Ральфи Шерман [20]20
  Ну, вот и наш дорогой Ральфи. О, это весьма примечательная личность, те, кто читал «Междумир», уже с ним познакомились. Читая книги Нила Шустермана (а я прочла их довольно много и собираюсь прочесть все), я почти в каждой из них натыкалась на упоминание о Ральфи Шермане, а то и на несколько упоминаний. Выяснилось, что это такая шустермановская фишка, как у Георгия Данелия – песня о Марусе, которая мыла белые ноги (она у него в каждом фильме). Ральфи присутствует почти во всех книгах Шустермана, и читателю предоставляется добавочное развлечение найти его (вроде пресловутого «Где Уолдо?»). Ральфи постоянно высказывает какие-то «завиральные» идеи, имеет неординарный взгляд на вещи и большой мастер на всяческие россказни для доверчивых, в которые, однако, и сам свято верит. Шустерман даже подумывает написать целую книгу от его имени. Пока ещё этот проект не осуществился, но в сборниках коротких рассказов, коих у Шустермана несколько, есть новеллы, рассказанные от лица бесподобного Ральфи Шермана. Кстати, живёт он в городе Лонг-Бич, и хотя родился в 1982 году, с тех пор, кажется, так и не повзрослел (сведения проверенные, поскольку я знаю Ральфи лично).


[Закрыть]утверждает, что у них в подвале нашли материалы для изготовления атомной бомбы».

Мы – единственные, кто близко знает Брю, и потому можем смело утверждать, что правильный ответ – это

Д) Ни один из вышеперечисленных.

ВОСКРЕСЕНЬЕ: Бронте, в жизни никого не ударившая – если не считать меня – на улице вцепляется в волосья какой-то чирлидерше, посмевшей обозвать Брюстера психом. Молодая леди теперь ещё долго будет лишена возможности трясти своими помпонами. «Добро пожаловать на Тёмную Сторону», – говорю я сестрице. Она почему-то не смеётся.

ПОНЕДЕЛЬНИК: По школе проносится известие, что при вскрытии в мозгу дяди Хойта обнаружили тромб. Инсульт. Однако слухи уже разгулялись вовсю, их не остановить, и особо тупые шепчутся по углам: мол, инсульт – это для отвода глаз, на самом деле Громила укокошил своего родственничка. От самого Брюстера – ни слова.

ВТОРНИК: Бронте берёт в оборот нашего школьного психолога – долговязого, похожего на удава типа, который, по моему мнению, отнюдь не распространяет вокруг себя ауру безопасности и доверия. Поначалу тот ни в какую не колется, отговариваясь личной тайной пациента, но Бронте мастерски умеет заговаривать змей.

Наконец, она немного успокаивается – ей удаётся вытащить из удава кое-какие достоверные сведения. Брю и Коди сейчас живут у соседки, миссис Гортон – когда-то она была учительницей Коди в подготовительном классе, а теперь на пенсии. Миссис Гортон увидела полицию у дома Брю, забеспокоилась, а поскольку социальные службы так и не отреагировали, то она забрала ребят к себе.

Прошли ещё целые сутки, прежде чем социальный работник соизволил появиться на пороге её дома.

СРЕДА: Наконец-то Брю позвонил нам. Теперь картина немножко прояснилась. По всей вероятности, мистер и миссис Гортон – важные персоны в их церковном приходе, что означает: они – Столпы Нравственности, Образцы Добродетели, и вся их жизнь строится на принципе «Что бы в этом случае сделал Иисус». Проблема в том, что поскольку они сами – образцы, то и Брюстер с Коди тоже должны стать таковыми, то есть живыми свидетельствами милости Божией. Уж кому-кому, а Брю совсем не улыбается привлекать к себе внимание подобным образом.

– Что-то это всё сильно по-гекльберрифински, если хочешь знать моё мнение, – заявляет Бронте, кладя трубку. – Они там держат Брю с Коди под замком и пытаются их «окультурить». Оказывается, это они до сегодняшнего дня не разрешали Брю позвонить мне. А ведь даже в тюрьме узник имеет право на один звонок, разве не так?

Я подозреваю, однако, что у Брю несколько другие причины для того, чтобы стать incommunicado, но на этот счёт я не распространяюсь.

ЧЕТВЕРГ: В школе Брю пока ещё не появился, и никаких сведений о том, когда это произойдёт, и произойдёт ли вообще, нет. Может, социалка переведёт их с братом в какое-то другое место.

Во второй половине дня Бронте наносит Гортонам визит. Она тащит меня с собой – для моральной поддержки.

Дверь нам открывает миссис Гортон.

– Брюстера и Коди нет дома, – говорит она, но её враньё тут же разоблачено: из дверей вылетает Коди и набрасывается на мою сестру с объятиями, едва не сбивая её с ног.

– Брюстер спит, – говорит миссис Гортон, но я успеваю заметить его в окне второго этажа – он выглянул между ставнями и тут же спрятался. Что-то для Образца Добродетели миссис Гортон слишком много врёт.

Она рассказывает, что всю эту неделю врачи мучают мальчиков всякими медицинскими и психологическими обследованиями. Принимая во внимание многочисленные следы побоев на теле Брюстера – без сомнения, причинённые его покойным дядей – у врачей полно работы.

– Мне всего лишь нужно поговорить с ним, – умоляет Бронте.

– Он никого не хочет видеть.

На этот раз миссис Гортон говорит правду, и Бронте это понимает. Вижу, как больно ранит её нежелание Брю увидеться с нею.

– Пожалуйста, передайте ему вот это, – говорит она. – Скажите, что это от Бронте.

Она протягивает бывшей учительнице небольшой томик в обложке пастельных тонов – слащавые стишки, какие продают обычно в киосках с поздравительными открытками. Уж конечно это не та поэзия, которая по душе Брюстеру. Однако миссис Гортон при взгляде на расписанную розочками книжку растрогана почти до слёз.

– Конечно, передам, дорогая.

Мы уходим домой. Миссия провалилась.

– Неужели ты думаешь, что он будет в восторге от этого сюсюканья? – спрашиваю я.

– Это не для него, – объясняет Бронте. – Это для неё. Надо же к ней подмазаться. Тогда в следующий раз она впустит меня!

Поправка: миссия завершилась успехом.

ПЯТНИЦА: Бронте предпринимает собственное расследование и не гнушается подслушиванием. Из разговоров учителей между собой мы узнаём о проблеме:

В ситуациях, подобных нынешней, социальная служба готова перепрыгнуть через собственную голову, чтобы как можно скорее поместить детей к приёмным родителям. Фактически, любой, у кого полицейское досье чисто, может стать опекуном. А поскольку Гортоны уже забрали себе Брю и Коди, они в списке потенциальных опекунов стоят на первом месте. Однако выяснилось, что мистер Гортон в молодости, ещё до того, как нашёл Бога, отсидел шесть месяцев за угон автомобиля; хотя его преступление давно стало достоянием истории и Бог скушал его и не подавился, в глазах закона он запятнан. Чета Гортонов не сможет стать приёмными родителями.

Им, без сомнения, откажут, это лишь вопрос времени. А тогда Брюстера и Коди заберут из дома Гортонов и поместят в государственный дом, где любовь и внимание распределяются по принципу свадебного пирога: чем больше едоков, тем меньше достанется каждому.

42) Диккенсовское

В эти выходные Бронте осеняет Великая Идея. Как я и предчувствовал.

Воскресенье. Мы моем мамину машину. Похоже, скоро начнётся дождь, но эта работа даёт нам возможность ускользнуть из дому. Наши мозги и руки заняты – ну, вы знаете, что говорят про безделье, которое корень всякого зла и всё такое. Мы обрызгиваем машину шампунем, не обращая ни малейшего внимания на то, что одно из окон открыто и внутренняя обивка уже вся насквозь мокрая – всё равно мама ругаться не будет. Она больше на нас не кричит – боится, что мы закричим в ответ; ведь в последнее время у нас против неё куда более мощное оружие, чем у неё против нас. Из чего недвусмысленно следует, что теперь мы с Бронте обладаем сверхвластью в рамках нашей отдельно взятой семьи, а сверхвласти никто в здравом уме не осмеливается бросить вызов. Но если честно, я бы предпочёл, чтобы всё вернулось на свои места и в регионе воцарилась стабильность.

– Гортоны получат отказ, это ясно. – говорит Бронте. – И ты знаешь, что тогда произойдёт. Их засунут в какой-нибудь приют, или в богадельню, или ещё куда...

– Сейчас не времена Диккенса, – возражаю я. – Богаделен давно уже нет. Двадцать первый век на дворе!

Правда, я не имею понятия, что собой представляют современные сиротские приюты. Раз в месяц на ручке нашей входной двери появляется пластиковый пакет жеманного розового цвета с надписью: «Подайте ненужную вам одежду такому-то дому для таких-то-растаких-то детей!» Ещё я в курсе, что Брюстера ужасает перспектива угодить в один из этих приютов.

– Куда бы они ни угодили, ничего хорошего их там не ждёт, – произносит Бронте, выкручивая свою губку так, будто жаждет придушить её.

Я точно знаю, к чему она ведёт – говорю же, что уже давно этого жду, но решаю не портить ей удовольствие самой высказать свои соображения. Прикидываюсь дураком.

– Может, найдутся какие-нибудь другие приёмные родители? – предполагаю я.

– Только этого ещё Брюстеру с Коди не хватало, чтобы их только и знали перекидывали из одного дома в другой! – Она разбрызгивает шампунь по капоту широкими извилистыми линиями, и переходит к сути: – Да это просто курам на смех! Ведь у нас свободна большая комната – как раз для них обоих!

Я накладываю маленькие, ровные завитки пены на заднее стекло и не тороплюсь отвечать. Наконец, выдаю фразу, которую она так ждёт:

– Но в комнате для гостей живёт папа.

Она пожимает плечами.

– Подумаешь. Не навечно же он там обосновался.

На это я ничего не возражаю – а зачем? Ведь у нашего папы в том, что касается ночлега, целый набор вариантов: он может, например, вернуться в свою прежнюю спальню и делить её с мамой; или он может переехать жить в другое место; может, в конце концов, разбить палатку на заднем дворе – словом, колесо рулетки всё ещё вращается, и неизвестно, какой цвет – красный или чёрный – выпадет нашему папе, упокой Господи его душу.

– Даже если бы мы отдали им свою гостевую, – рассуждаю я, – неужели ты думаешь, что наши родители позволят твоему бойфренду жить с тобой под одной крышей?

– Они не ретрограды какие-нибудь, – парирует Бронте, – а кроме того, мы сексуально неактивны, чтобы ты знал, спасибо всем большое.

Я ухмыляюсь.

– Это ты сейчас так говоришь.

Она швыряет в меня мокрой губкой. Я уклоняюсь, и губка шмякается о почтовый ящик.

– А, забудь, – сердито ворчит она. – Я ничего не говорила. Всё равно идея глупая.

Но она ошибается. Я вспоминаю тот день, когда мы играли в баскетбол. Как отлично мы с папой чувствовали себя – словно прежняя, сплочённая семья! И Брю в неё неплохо вписывался. Может, нашей рулетке вовсе не обязательно выбирать между чёрным и красным? Ведь есть ещё и чудесное зелёное двойное зеро...

Я подбираю упавшую губку и отдаю её сестре.

– Значит, так, – говорю. – Это предложение должно исходить от меня, потому что если они услышат это от тебя, то – ретрограды, там, не ретрограды – они просто попáдают в обморок.

– Нет, забудь; мама с папой и так как кошка с собакой, им только ещё двух проблемных детей в доме не хватает.

Снова ухмыляюсь.

– Ты хочешь сказать – четырёх?

Она передразнивает мою ухмылку, страшно оскалив зубы, однако губками больше не швыряется; наверно, находит меня недостойным мокрой мыльной губки.

– Если уж на то пошло, то шестерых, – говорит она. – Считая мамулю и папулю.

Я обдаю машину водой из шланга, смываю пену и протягиваю Бронте полотенце – пусть вытирает.

– Предоставь переговоры мне, – заявляю я.

Я не очень часто морочу голову предкам, но уж если берусь за дело – мне равных нет.

43) Дерзость

Папа сидит у себя в гостевой и проверяет сочинения по Эмерсону [21]21
  Ральф Уолдо Эмерсон (Ralph Waldo Emerson) (25 мая 1803 – 27 апреля 1882) – американский эссеист и поэт.


[Закрыть]. Мамы нет —наверно, гуляет со своим ивоком [22]22
  Для тех, кто подзабыл: ивоки (эвоки) – персонажи «Звёздных войн», маленькие, мохнатые и диковатые.


[Закрыть]. Родители редко бывают дома одновременно – если не считать вечеров. Первое, что я замечаю, входя в комнату – это чемоданы. Две штуки. Перекочевали сюда из подвала. Пара небольших, снабжённых колёсами чемоданов, сделанных из сверхпрочного и лёгкого серого пластика. Его и пуля не пробьёт – отскочит, а содержимое останется целёхоньким.

Чемоданы пока пусты, но всё равно – зрелище зловещее. Стоят в углу, поджидают того дня, того часа, той минуты, когда папа решит воспользоваться ими и съехать от нас. Стараюсь не думать об этом.

Подхожу к отцу и спрашиваю:

– Проверяешь работы аспирантов?

– Да, – отвечает он, – хотя когда читаешь эти шедевры, можно подумать, что их писали полные недоумки.

Присматриваюсь и замечаю, что всё пространство между строчками заполнено замечаниями, написанными аккуратным папиным почерком. Из его правок можно было бы составить по второму сочинению.

– Трудотерапия, – киваю я.

– Прости, не улавливаю.

– Ты заполняешь всё своё время работой, лишь бы не думать о том, что происходит между тобой и мамой. Я понимаю.

Он трёт лоб, как будто у него болит голова.

– Ты что-то хотел, Теннисон?

Я поднимаю какое-то сочинение и старательно делаю вид, будто читаю его. Потом произношу:

– Всё в мире относительно. Я хочу сказать: положение в нашей семье – это цветочки по сравнению с тем, что случилось с Брюстером Ролинсом. Вернее, с тем, что с ним происходит сейчас.

Папа продолжает пачкать красными чернилами работы своих студентов.

– Да, иногда собственные невзгоды кажутся пустяком на фоне чужих несчастий.

– Бронте совсем разбита.

Наконец, папа откладывает работу, которую правит, в сторону.

– Они всё ещё встречаются?

Ну и ну, он, оказывается, не знает, что они по-прежнему вместе! Впрочем, в эти дни меня, наверное, уже ничто не должно удивлять. Не тратя времени даром на попытки выяснить, сколько ему известно, я выкладываю последние новости: что у Брю и Коди нет родственников и что ошибка, совершённая мистером Гортоном в молодости, похерила все шансы семьи Гортонов на опеку над несчастными братьями. Про способности Брюстера молчок – я же не идиот.

Когда сага о злоключениях Брю и Коди окончена, папа бросает на меня взгляд, в котором явственно сквозит подозрение – он догадывается, что последует дальше – и возвращается к своей работе.

– Очень жаль, что мы ничем не можем помочь, – роняет он.

– Вообще-то, можем.

– А я говорю – нет!

Ничего, всё нормально, я этого ожидал. Хочешь снести стену – не жалей тарана.

– У нас не то положение, чтобы принять их, – продолжает отец. – К тому же, наверняка другие захотят их взять, а если и нет, то о них прекрасно позаботится социальная служба.

– Ты и в самом деле в это веришь?

Папа вздыхает.

– Теннисон, ты что – совсем ничего не соображаешь? Не понимаешь, что сейчас не время для таких дел? Не видишь, что происходит между мной и вашей мамой?

– Я всё вижу и понимаю, – холодно возражаю я. – Гораздо больше, чем ты думаешь.

– Вот видишь, что значит приличный багаж знаний, – говорит отец. – Всё схватываешь на лету.

Услышав про багаж, бросаю взгляд на чемоданы – те стоят в углу, словно печальные надгробные камни.

– Может быть, если мы примем Брю и Коди, всё изменится, – предполагаю я. – Может, это как раз то, что нам всем необходимо – забыть о себе ради счастья других? Может, вы с мамой...

Папа опять вздыхает.

– Может, может... «Забыть о себе ради счастья других»? Да ты рассуждаешь, как твоя сестра!

– Тогда тебе лучше прислушаться к тому, что я говорю, потому что если уж я начинаю вещать словами Бронте – это первый признак того, что апокалипсис не за горами. И если уж мы говорим о конце света, то хорошие поступки заработают тебе на Судном дне неплохие дополнительные очки.

Папа не смеётся – сидит, понурившись, опустил плечи. Однако он непоколебим:

– Это был бы прекрасный поступок, но мы не можем этого сделать. А сейчас, пожалуйста... Мне надо работать.

Но я не трогаюсь с места: делаю вид, будто тщательно обдумываю его аргументы. Прикидываюсь, что наконец до меня начинает доходить их глубочайший, сокровенный смысл.

– Ты прав, – говорю я. – Извини, что помешал. – Привстаю со стула, якобы собираясь уходить, и задумчиво произношу: – Всё равно мама бы никогда этого не позволила.

Клянусь – слышу, как у него на загривке трещат встающие дыбом волоски.

– Тогда это будет единственный случай, когда мы с вашей мамой придём к одному мнению.

– А, ну да, хорошо... – мямлю я. – Но даже если бы ты захотел принять их, она бы сделала всё, чтобы этому помешать.

Он по-прежнему не смотрит на меня.

– Ваша мама – не единственная, кто принимает решения в этом доме.

– Да ну?

Он постукивает своей красной ручкой по стопке сочинений. Постукивает, постукивает... и наконец оборачивается ко мне:

– Думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься?

– А чего я добиваюсь?

– Ты пытаешься манипулировать мною, чтобы я согласился принять к нам Брюстера с братом.

А я и не собираюсь отрицать.

– И как – у меня получается?

Вот тут он смеётся. Ну вот, я выложил все свои карты, теперь остаётся ждать, во что выльются мои усилия.

Затем папа говорит:

– Если ты хочешь, чтобы твой трюк прошёл, заставь меня поверить, будто это моя собственная идея.

– Она действительно твоя. – Я произношу это с полной убеждённостью. – Ты же сам её высказал всего секунду назад!

Он опять смеётся.

– И как это я запамятовал!

Он качает головой, поражаясь моей безграничной дерзости. Я сохраняю непроницаемо-серьёзно-нахальное лицо. Он с минуту раздумывает – или делает вид, что раздумывает... Я уже не знаю, кто тут кем манипулирует.

Наконец, он говорит:

– Мы с мамой обсудим это вместе и примем общее решение.

– Это всё, чего я прошу – чтобы вы с мамой серьёзно подумали. Ведь ваше решение мы с Бронте будем помнить всю оставшуюся жизнь.

Он изучает меня этаким особенным взглядом вдумчивого родителя – ну, вы понимаете: «Мы с тобой оба немного гордимся и немного боимся того, что собираемся сделать» – а затем добавляет:

– «Так добрые дела блестят в злом мире» [23]23
  Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть].

Ага, я знаю, откуда это! Щёлкаю пальцами и выдаю:

– Шекспир, «Венецианский купец»!

– На самом деле, – смущается папа, – я скорее имел в виду Джина Уайлдера в роли Вилли Вонки [24]24
  Имеется в виду экранизация романа Роалда Дала «Чарли и шоколадная фабрика» 1971 года. Там Вилли действительно цитирует «Венецианского купца».


[Закрыть], но оба ответа – и А, и Б – засчитываются.

***

Мама с папой всё обсудили. Ответ – нет. Через неделю Гортоны получили отказ, и теперь как только органы социальной защиты продерутся сквозь горы своих бумажек, Брю и Коди сошлют в «такой-то дом для таких-то-растаких-то детей» и пиши пропало – они растворятся в системе, и мы никогда их больше не увидим.

Если стене, которую возвели наши дражайшие родители, суждено пасть, то лучше бы это случилось как можно скорее. Бронте – вот та сила, которая свалит эту стену. Она из человека превратилась в сверхсилу – в цунами, в стихию, которую не остановить. Никогда ей в этом не признаюсь, но я испытываю перед нею благоговейный трепет и даже, можно сказать, чуть-чуть её побаиваюсь.

Падение Иерихона происходит на моих глазах. Оно начинается с телефонного звонка; я чуть было не поднял трубку, но Бронте, увидев номер того, кто звонит, останавливает меня. Телефон звонит ещё раз, и я слышу, как мама берёт его в коридоре. Мы с сестрой обращаемся в слух.

– Простите, кто вы? – говорит мама. – Адвокат? Ничего не пойму. О чём речь?

Что-то мне это не нравится. Когда твои родители не живут, а словно бы танцуют на канате, который от натяжения уже начал расползаться, звонок от адвоката – очень дурной знак. Поворачиваюсь к Бронте, однако на её лице написано нетерпеливое ожидание, а не страх.

– Я вас правильно поняла – вы звоните Бронте? С какой стати вам разговаривать с моей дочерью?

Мама молча слушает, а Бронте шепчет мне:

– Они ей ничего не скажут! Адвокат обязан молчать о делах своего клиента.

– Ты наняла адвоката?!

– Всего лишь проконсультировалась. Это бесплатно.

И тут мама восклицает:

– Нет-нет, подождите, не вешайте трубку!.. – но, похоже, на том конце разговор закончили.

Мы теперь обедаем каждый сам по себе. Бронте, однако, – о, это неспроста! – садится за стол вместе с мамой. Я присоединяюсь – обожаю боевики с непрерывной пальбой и грохотом разрывов. Но, к моему разочарованию, царит тишина... пока мама не произносит:

– Бронте, мне надо с тобой поговорить.

Ага, мамуля явно собирается обсудить тот таинственный телефонный звонок. Но Бронте делает отвлекающий манёвр и ошеломляет её неожиданным заявлением:

– Я решила бросить плавание.

– Я не об этом хоте... что?!

– Я решила вместо этого пойти работать. Мне сказали, первый шаг – это обеспечивать себя самому.

Шестерёнки в маминой голове всё ещё включены на заднюю передачу, и она в панике рвёт рычаг переключения скоростей.

– Первый шаг... к чему?

– К тому, чтобы стать эмансипированным несовершеннолетним [25]25
  См. сноску 18.


[Закрыть].

Мама набирает полную грудь воздуха и медленно выпускает его – шестерёнки в её голове наконец-то сцепились друг с другом. То, что Бронте ни много ни мало связалась с адвокатом, бьёт наповал.

– Что это ты такое выдумала? – говорит мамуля, стараясь скрыть тревогу за бодрым и беспечным тоном.

– Мама, признай, что вас с папой в последнее время никак нельзя назвать любящими и заботливыми родителями. А то, что вы напрочь отказываетесь помочь Брюстеру и Коди, наглядно доказывает, что в этом доме мне не место.

Мама пронзает Бронте холодным взглядом: мол, полегче, доченька, я тебя предупреждаю!

– Слушай меня внимательно, Бронте, потому что повторять я не стану. Я НЕ ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ШАНТАЖИРОВАТЬ МЕНЯ!

Бронте выдерживает мамин взгляд. Её ответный удар столь же мощен:

– Наши поступки всегда имеют те или иные последствия, мама. Ты сама меня этому учила. Твои действия – не исключение.

С этими словами она встаёт и удаляется из столовой.

Мы остаёмся вдвоём. По-видимому, маме еда не лезет в горло.

– Вот это да. – Поскольку я в полном улёте от того, что вытворила Бронте, всё, что я могу сказать – это ещё раз повторить: «Вот это да...» Кажется, я потерял дар речи.

Вечером интересуюсь у сестры – она на самом деле или только так? Похоже, мой вопрос её пугает.

– Я никогда не бросаюсь пустыми угрозами, – молвит она, и тут я понимаю, что именно повергает её в страх: вовсе не реакция родителей на ультиматум, а собственная решимость. Мама и папа не желают помочь Брю и Коди, и поэтому Бронте, без всякого сомнения, бросит занятия плаванием, найдёт себе работу и, чем чёрт не шутит, на самом деле пойдёт до конца и избавится от опеки родителей.

Хочется как-то поддержать её, но всё, что мне удаётся выдавить – это лишь ещё одно «вот это да».

***

Больше о случившемся мы не говорим, но на следующий день папа объявляет, что они с мамой «не исключают возможности рассмотреть вопрос о временном взятии Брю и Коди под свою опеку, если не найдётся других соискателей».

Они договариваются о встрече с социальным работником, и она заявляется в наш дом в тот же день – наверно, пытается загладить вину за своё промедление в ту роковую пятницу, когда умер дядя Хойт. Она, я так думаю, в своей предыдущей жизни занималась продажей подержанных автомобилей, потому что несмотря на громкие заявления наших родителей о том, что им нужна всего лишь информация и ничего больше, встреча заканчивается подписанием заявления, снятием отпечатков пальцев и проверкой полицейского досье.

– Это на тот случай, – говорит социальная дама, – что если вы всё же решите пойти дальше, то всё уже будет заранее готово; вы будете признаны в качестве приёмных родителей без проволочек.

Думаю, предки уже сообразили, что им не отвертеться: коготок увяз – всей птичке пропасть.

– Господь вас благослови, – говорит дама. – Господь благослови вас обоих.

После этого Бронте душит маму с папой в объятиях и топит в поцелуях, чего не делала с раннего детства.

– Я так люблю вас обоих! – кричит она. – Я знала, что вы всё сделаете как надо!

Неделей позже звонит телефон. Иногда, когда ты ожидаешь невероятно важного звонка и он раздаётся, ты, не снимая трубки, знаешь – это тот самый звонок. Я никогда не верил в подобные штучки, но в последнее время пришлось выйти за рамки обычного здравого рассудка – уж очень много наслучалось такого, что раньше я отмёл бы как побасёнки. Телефон звонит, и не успевает папа ответить: «Алло?» – как я уже совершенно уверен – это Тот Самый Звонок.