Текст книги "Темный разум"

Автор книги: Нил Эшер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

И еще мне было известно, что я никогда не стоял здесь прежде, – и все же в глубине души я чувствовал, что так уже было. Ощущение «знакомости» стало частью практически каждого нового события моей жизни, и я почти свыкся с ним. В сущности, лишись его, я, пожалуй, почувствовал бы себя ограбленным. Но то, что последовало дальше, я просто не мог принять – слишком реальным, слишком шокирующим это было.

Я стоял, сжимая новой клешней респиратор, гадая, принесет ли следующий порыв ветра острый запах сероводорода. На океанском дне опять проснулись вулканы, и запах часто реял над берегом. Я чувствовал себя сильным и защищенным от всего мира под растущим панцирем, а еще – тесное родство и почти религиозную любовь к прадорам в их глубинных кораблях под толщей вод. Необходимость в респираторе раздражала, хотя даже лучшие из прадоров подвержены действию газа, как и слабые люди. Я пошел, медленно – человеческие части устали и болели. Они мешали – как гангренозная конечность, как старая кожа, как что–то, что нужно удалить, сбросить, чтобы обнажить внутреннюю чистоту…

– Идешь? – спросил Врит, пригнувшись – точно собираясь бежать или нападать.

Какого черта, что это было? Я вспомнил, что ощутил, впервые коснувшись Изабель. Это было омерзительно, но это было моим – частью моего прошлого. А как принять то, что померещилось мне только что? Я никогда не бывал здесь и уж точно никогда не был «моллюском». Чьи–то чужие воспоминания отчетливо отпечатались в моем сознании.

– Да, иду. – Я выпрямился. – Веди.

Врит двинулся направо, ступая по черному камню, такому же, каким мостили посадочные площадки и пол Зала Встреч. Только тут он был неровным, выщербленным, усеянным цепкими рачками. Удостоверившись, что моему грависаку все равно, над какой поверхностью парить, я последовал за проводником к уходящему в море пирсу, у которого была пришвартована пузатая грузовая баржа. Позади нее виднелась небольшая погрузочная гусеничная платформа с краном, и я слегка расслабился. Врит не стал бы заморачиваться, притаскивая сюда столь громоздкое устройство, если бы замышлял предательство… наверное. У пристани я обернулся, чтобы бросить взгляд на виднеющийся за зданием космопорта верхний корпус «Залива мурены» с орудийными башнями. Изабель, конечно, наблюдала за мной, хотя интересно, что она видит сейчас, когда на лице ее открылся второй провал глаза капюшонника, а само лицо вытянулось, уподобившись статуе с острова Пасхи.

– Идем, идем.

Врит уже вскарабкался на палубу и махал мне с баржи тяжелой клешней.

Я шагнул на короткий трап, а Врит тем временем распахнул широкую дверь, ведущую в недра баржи. Внутри тут же загорелся свет, и я нырнул следом за «моллюском», спустившись по еще одному трапу к обшарпанным жилым помещениям. Поджидая свой грависак, я разглядывал разбросанный на единственной палубе мусор: упаковки из–под болеутоляющего, разбитые шприцы, автоаптечка…

– Знаешь, – сказал я, глядя, как мой чемодан с явным чистоплюйским отвращением вплывает в отсек, – тебе необходимо качественное лечение, иначе состояние будет неуклонно ухудшаться и ты умрешь – или же ты в какой–то момент впадешь в анафилактический шок и умрешь от него.

Врит резко повернулся:

– Тебе–то что?

Я пожал плечами:

– Неприятно видеть страдания. Твоя первая, человеческая половина плохо реагирует на вторую. Это же очевидно. – Помолчав, я добавил: – Я мог бы помочь тебе.

Врит стащил респиратор и развел стрекозиные мандибулы, демонстрируя ухмыляющийся рот:

– Она плохо реагирует, поскольку слаба, а в человеческой помощи я не нуждаюсь. – Отвернувшись, он шагнул за полиэтиленовую занавеску, пробурчав: – Скорее, это мое истинное «я» отвергает человека.

Я смотрел ему вслед, понимая, что именно те, чужие воспоминания побудили меня предложить помощь. Но, хотя я и был уверен, что принадлежали они не Вриту, я мог предвидеть, что предложение мое отвергнут. Закрыв на секунду глаза, я задумался, что мне делать с той памятью, и понял, что сам ничего не могу – это работа для государственного аналитического ИИ. Остается просто жить и продолжать двигаться к цели. Да, подобные случаи огорчительны, но в данной ситуации я, к примеру, получил потенциально полезную информацию.

Я снял дыхательную маску и, озираясь, шел за «моллюском». За занавеской громоздилось всевозможное оборудование для тестирования и ремонта компьютеров – жуткая смесь человеческих и прадорских технологий, опутанные оптическими и коммуникационными кабелями приборы, питающиеся энергией от башни многослойного конденсатора. В углу, на аэропластовой подстилке, стоял прадорский криококон: медный шар метрового диаметра, от которого тянулась паутина проводов. На его верхней поверхности светились зеленым квадратные окошки. Я поежился – не оттого, что эта штука охлаждала воздух, нет – она заключала в себе страдания. Прадорский мозг, хранящийся в этой сфере, не покинул бы свое исконное тело добровольно. Едва Врит посторонился, освобождая мне место, я подошел и вгляделся в одно из окошек.

Клубок органики, ганглий вторинца–прадора, застыл в ледяном кубе. Мозг полускрывала сложная кристаллическая решетка, которая словно бы вырастала из ганглия и тут же врастала в лед. От нее отходили многочисленные разъемы, контакты, оптоволокна, которые в свою очередь соединяли ледяной куб со множеством модулей – «черных ящиков». Объект покоился меж двух скошенных на концах столбов, и я не мог не отметить их сходства с подставками для кристаллов ИИ в звездолетах Государства. Я осторожно, будто прося за что–то прощения, опустил руку на шар. Да, я не в ответе за те события, из–за которых мозг прадора оказался в заточении, но, покупая его, я могу способствовать их повторению.

– Откуда он?

– Прадор–камикадзе – сделан за год до конца войны, никогда не использовался. – Врит раболепно поклонился в направлении моря. – Отец–капитан Свёрл, правитель нашего мира, меняет свои ограниченные запасы на технику Государства.

Прадоры–камикадзе, как и их японские тезки, пользовались во время войны большим спросом. Разве что летали они в космосе, да обладали куда большей разрушительной мощью.

– На какую технику? – Я немедленно заподозрил этого Свёрла в наихудших побуждениях.

Врит попытался пожать изуродованными плечами:

– За этого предлагали пикоскоп, наноботов для генетического секвенирования[6]6
  Секвенирование – определение последовательности, в данном случае – генов.


[Закрыть] и еще пару ценных штучек.

Все, что он упомянул, стоило достаточно дорого. Я сам подумывал приобрести пикоскоп – прибор, которого сто лет назад просто не существовало. Как здорово было бы разглядывать субнаноскопические структуры и – в ограниченных пределах – манипулировать ими! Остановила меня попытка разобраться, как эта проклятая штука действует – ее разрабатывали ИИ с применением У-технологий. Кроме того, я не мог найти оправдания огромным расходам – ведь пикоскоп не приблизил бы меня к основной цели.

Я шагнул к своему грависаку, который опустился в самом центре пола, ханжески стараясь отгородиться от окружающего бедлама. Стоило коснуться кончиками пальцев его верха, как половинка крышки бесшумно откинулась, явив на свет аккуратно упакованный компьютер. Выбрав нужное, я вернулся к криококону с оптическим кабелем, подключенным к процессорному блоку, и принялся искать на латунном шаре гнездо входа.

– Хочешь услышать, как он говорит? – спросил Врит, когда я наконец обнаружил требуемое и воткнул кабель.

– Ты подключил переводчик? – удивился я.

– Конечно. – Врит поскреб россыпь прыщей грязными человеческими ногтями.

– Тогда почему бы и нет?

Вреда от этого не будет, но я предпочитал собственные методы проверки жизнеспособности мозга вторинца. Бросив взгляд на данные, появившиеся на маленьком экранчике, я мазнул по нему рукой, перенося информацию на плоский голодисплей, по которому сразу побежали цифры диагностического кода. Дисплей я подвесил в воздухе рядом с собой.

– Пилот, рапорт о состоянии, – приказал Врит.

Голос – явно искаженный, чтобы меньше походил на человеческий, прозвучал из цветка–динамика, распустившегося на ближайшей рабочей поверхности корпуса:

– Полностью функционален. Системные порты с сорок третьего по семьдесят восьмой и с восьмидесятого по сто двадцать пятый отключены. Порт семьдесят девять ведет диагностику в формате Государства. Новые инструкции: разрешены. Встроенный аккумулятор: заряд сорок процентов. Внешний источник: не соответствует уровню функционирования. Статус У-расчета нулевой – характеристики двигателя недоступны. Статус…

– Рапорт принят, – прервал механическую речь Брит и повернулся ко мне. – Хочешь спросить еще что–нибудь?

– Он ответит?

– Теперь ответит. – Брит ткнул пальцем в сенсорную панель.

Я кивнул и повернулся так, чтобы обращаться напрямую к криококону, хотя и знал, что микрофоны, скорее всего, размещены на корпусе. Дело тут было, наверное, в уважении – и жалости.

– Скажи мне, вторинец прадора, как тебя зовут?

В динамике зашипело – я не сразу распознал в звуке булькающий свист прадорского языка, перемежающийся глухими щелчками. Имя его звучало примерно как «Вффлеиотшт», но он, очевидно, не знал, какие щелчки добавлять: те, что означают настоящее время – «я есть», или те, что сообщают о прошлом – «я был».

– Я буду звать тебя Флейт, – сказал я. – Отныне таково твое имя.

– Первичный приказ подтверждается? – спросил вторинец.

Я взглянул на Брита – тот неуклюже пожал плечами.

– Подтверждается.

– Конечно, – пробормотал «моллюск», – мне все равно, как ты будешь его звать… после того как заплатишь.

Все, что показал мне мой компьютер, меня удовлетворило. Внутри криококона действительно содержался хирургически извлеченный мозг вторинца–прадора, находящийся в органическом стазисе, но адаптированный под электрооптику. ИИ Государства заявляли, что в У-пространстве звездолетом способен управлять только бортовой ИИ, делающий необходимые вычисления. Но они больше не старались пресечь слухи о том, что это ложь – иначе как бы прадоры, раса без ИИ, путешествовали по космосу? А прадоры приспосабливали для этих целей собственных детей, подвергая их хирургическим операциям, обычно без наркоза – то ли в качестве наказания, то ли просто забавы ради.

Я вернулся к чемоданчику и откинул вторую половину крышки. Внутри находилась перламутровая слоистая глыба.

– Полагаю, пять фунтов прадорской алмазной слюды – достаточная цена.

Врит навис над грависаком. Его тонкая клешня огладила тонкие сверкающие пласты; жвала были широко разведены, человеческие губы прикушены в задумчивости.

– Я беру минимальный процент, – сказал он. – Для меня честь выступать агентом отца–капитана.

Я отступил, разглядывая криококон; покупка не радовала, я испытывал неловкость, тревожила и моральная сторона дела. Однако, если желаешь бороздить межзвездное пространство, не привлекая внимания ИИ Государства, иных вариантов нет. А если намерен оживить государственный истребитель, потерявший, в сущности, разум, без этой штуки точно не обойтись. А истребитель нужен, чтобы напасть на черный ИИ в его собственном логове.

Война: Дюрана

Я оглянулся на лаз, которым мы прошли сквозь заросли синешипов и лианоззов, тыквоцикасов и сорнофов. Единственным сходством местной растительности с земной было то, что она тоже тянулась вверх. Никаких фотосинтезирующих листьев – возможно, оттого, что при здешней солнечной активности этого не требовалось. Местный аналог хлорофилла, содержащийся в стеблях растений, обеспечивал их всей необходимой энергией. Лианоззы представляли собой бледно–голубые спиральки, свешивающиеся отовсюду. Синешипы, чем–то похожие на разлапистый двадцатифутовый ревень, который окунули в синие чернила, являлись на самом деле лишайниками. А тыквоцикасы никак не получалось сравнить ни с растениями, ни с грибами. Они питались возмущениями электромагнитного поля планеты, вырабатывая при этом сахар. А иногда, высосав из почвы все минеральные вещества, тыквоцикасы выдергивали из земли корни и, точно сороконожки, переползали в местечко получше. Сорнофы же были чрезвычайно агрессивной слизневой плесенью.

– Как ты там? – спросил Кронг.

Я перевел взгляд на героя Государства, размышляя, долго ли еще он продержится. Движущей силой этого человека была ненависть к прадорам и нерушимая преданность всему, за что выступало Государство. Но вот с методами у него получалась какая–то неувязочка. Лепить мины на панцири прадоров, когда можно поразить цель издалека, из ракетной установки, – не самый логичный способ борьбы с врагом. Джебель У-кэп Кронг и все его товарищи в этом отряде были искателями острых ощущений, адреналиновыми наркоманами. Подозреваю, ИИ позволяли ему продолжать в том же духе из тайного расчета на благоприятный общественный резонанс. В войне на выживание ИИ и человечеству требовались свои герои.

– Буду в порядке, – ответил я, – когда не останется никого из наших друзей–прадоров.

– Ну, мы постараемся. – Кронг ухмыльнулся и отошел.

На планете Дюрана господствовали непроходимые заросли, это был мир джунглей, если угодно. А для Джебеля У-кэпа Кронга и его отряда истребителей прадоров планета стала отличными охотничьими угодьями. Их техника плоховато работала там, где было мало укрытий, и, как говорил мне Джебель, их оружие предназначалось для такой окружающей среды, где могло причинить максимум повреждений. До Дюраны они торчали на пустынной планете и, как пауки–каменщики, прятались в едком белом песке. Там Кронг устроил засаду на прадора, собиравшего гигантский наземный рельсотон, только вот один из новых государственных дредноутов испортил все веселье. Предупредив за два часа об операции, он сбросил химическую бомбу, вызвавшую в пустыне цепную реакцию. Орудийная площадка превратилась в озеро, и пушка утонула в вязком сиропе едкого натра. Я был с ними там. а до того – еще на двух планетах. На ледяной луне, где мы. использовав бурильные установки, подобрались к прадорам снизу, как атакующие акулы. И на станции Н-3 газового гиганта, где отряд, воспользовавшись махолетами из моноволокна, спикировал на врага из густого тумана.

Четыре месяца я провел на борту корабля–госпиталя Центрального комитета безопасности Земли, оправляясь от своей «службы» у прадоров. С телесными недугами разобрались за две недели, а вот все прочее потребовало больше времени. Мыслетехник, обследовавший меня, утверждал, что выздоровление ускорится, если слегка отредактировать память, но я отказался. Мне казалось необходимым сохранить весь тот ужас как движущую силу потребности отомстить. Я лечился по старинке – учась жить с тем, что случилось со мной, и выписался в нормальном рабочем – пусть и немного нервном – состоянии. ЦКБЗ поручил мне грязную работу с биооружием – сперва производство каких–то скверных вирусов и спор грибков–людоедов, – и задача, как ни странно, не показалась мне слишком уж отвратительной. Потом меня вернули в сферу биошпионажа. Начал я с извлечения информации из трупов прадоров и ганглионов вторинцев, уцелевших при крушении прадорских кораблей или дронов. Приходилось копаться и в их головоломных компьютерных системах. Доказав, что не убегу с криком при одном виде врага, я получил доступ к пленным прадорам. Тогда–то член экипажа разбитого прадорского дредноута и снабдил меня информацией о Пенни Рояле. Навязчивая идея не покидала меня, оставаясь неведомой ЦКБЗ. Вскоре после этого меня сочли годным к более активным действиям и позволили ответить на запрос У-кэпа Кронга. Ему нужен был эксперт по биошпионажу, а я отвечал всем требованиям. Полагаю, и мой психопрофиль Кронг тоже счел подходящим.

– Все чисто, – доложил кто–то. – Идем.

Здесь мы нацелились на прадорский рудник. Глубоко–глубоко под джунглями нашлись залежи редкого металла, совсем недавно добавленного в человеческий список металлов; этот металл крабы использовали при производстве вооружения и брони. Не удивлюсь, если предложенные для него названия – Укэпиум или Кронгиум – были напрямую связаны с нашим присутствием здесь. С тех, кто ведет военную пропаганду, такое станется.

Нам полагалось сидеть в засаде, а потом захватить прадора – предпочтительно первенца, – после чего в игру вступит специалист, то есть я. А моим главным профилем сейчас было извлечение информации из мозга Чужих. Любыми средствами. Собранные данные должны были помочь нашему спутнику проникнуть в рудничный комплекс. Я оглянулся на вышеупомянутого «спутника». Дрон–убийца пока отключил маскировку, но все равно почти сливался с джунглями. Он походил на огромную толстую кобру, только с четырьмя сложенными под капюшоном конечностями и торчащим из хвоста длинным тонким яйцекладом.

Мне говорили, что внешность дрона имитирует особо гнусного паразита, который откладывает яйца в тела прадоров, а личинка, вылупляясь, начинает пожирать внутренности. Этого паразита прадоры давным–давно уничтожили. Однако аналитические ИИ каким–то образом возродили его геном, и теперь в теле дрона хранились тысячи свежих яиц, готовых внедриться во вражескую плоть. Дрон находился здесь с миссией, на которую Государство обычно посылало ему подобных: его задачей было сеять ужас среди прадоров. А мы оказались тут потому, что разведка обнаружила: добычу руды собираются прекратить. Следовательно, четырех отцов–капитанов и тысячи их детей вскоре отзовут на родину. И если расчеты верны, инъецированные дроном яйца начнут проклевываться сразу по их прибытии. Чрезвычайно мерзкое биологическое оружие, ничего не скажешь – даже некоторым из прожженных бойцов Джебеля было не по себе. А меня раздирали противоречия. Я тоже считал это оружие кошмарным. Но я побывал в плену у прадоров и не слишком сочувствовал им – хотя в то же время мне не нравилась перемена собственного отношения.

Мы шли через джунгли, осторожно, включив «хамелеонку» на полную, когда наткнулись на первые прорубленные патрулями прадоров тропы. Отряд Кронга насчитывал десять человек, но двое отправились сюда месяцем раньше на рекогносцировку – и они появились, когда мы приблизились к все еще скрытым зарослями шахтам. Я стоял рядом с Кронгом, когда он расспрашивал разведчиков.

– Вы видели следы штрафников, – сказала первая: женщина, выглядящая как школьница. – Они не ожидают нападения с земли, но посылают с обходами совершивших незначительные нарушения: тех, кого не наказали обычными способами.

Обычные наказания прадоров варьировались от раскалывания панциря до расчленения виновного и съедения его заживо Отцом. Конечно, некоторые ампутации проводились хирургически, а ганглий использовали как прадорский вариант разума корабля или дрона.

– Обходы нерегулярны? – спросил Кронг.

– Напротив, твари точны как часы.

– Так вы подготовили место?

– Да.

– А в чем тут наказание? – встрял я. – В смысле, патрули – дело обычное…

Женщина повернулась ко мне.

– Сорнофы. – Она ткнула пальцем в ближайший сгусток, который как раз сейчас изучал дрон–убийца.

Липкая синяя масса, способная, как я уже знал, передвигаться со скоростью соскальзывающей с жирной сковородки яичницы, застыла и, почуяв угрозу, ощетинилась острыми шипами.

– Споры застревают в суставах прадоров и прорастают там, – продолжила разведчица. – Их нужно удалить до возвращения в лагерь, а для этого крабы поливают себя раствором соляной кислоты. И каждый раз визжат – слыхали, наверное?

Прелестно. Нужно будет отправить образец в отдел биовооружения.

До места засады мы добирались около часа. За месяц двое разведчиков выкопали здесь несколько укрытий. Меня разместили далеко от тропы и велели не высовываться, пока отряд не разберется с патрулем. Значит, еще час. Сгрузив оборудование и опасливо косясь на угреобразных червей, высовывающих шипастые головки из потревоженной земли, я спустился в яму, задвинул крышку, выставил перископ и настроил передачу изображения на дисплей лицевого щитка.

К тому времени, как я отладил оптику и получил четкую надземную картинку, остальной отряд надежно укрылся.

– Мы их засекли, – сообщил всем Джебелъ через коммы и «форсы». – Еще сорок минут, и они здесь.

Эти сорок минут показались мне весьма неуютной вечностью – пришлось обесточить дисплей, включить подсветку и смахивать с боевого скафандра колючих угрей. Потом на ногу мне вскарабкалось существо, похожее на палочника в фут длиной. Наконец показались прадоры: три вторинца впереди, за ними два первенца, и еще четыре вторинца в арьергарде. Они были прямо напротив меня, когда все случилось. Я увидел, как шедший первым краб остановился, наклонился, стебельки с глазами изогнулись, точно пытаясь разглядеть что–то под панцирем, а потом клейкая мина взорвалась. Через секунду на куски разлетелся его напарник, потом – двое задних, и один из первенцев рухнул с оторванными ногами. В воздухе запахло порохом, бластеры полосовали заросли, валились подкошенные синешипы, и падали дымящиеся комья растительности. Я потянулся и откинул крышку, стремясь поскорее выбраться наружу.

Дрон–убийца, вероятно желая повысить градус ужаса, отключил маскировку и вцепился в раненого первенца, вонзив яйцеклад в место сочленения ног и тела. Я не совсем понимал зачем – пока прадор, булькая и шипя, точно кипящий чайник, не начал дымиться. Он побежал – но далеко не ушел. Ноги его подкосились, и он рухнул, точно летающая тарелка, совершившая вынужденную посадку. Бурлящие разжиженные потроха выплескивались из ран и из–под обода панциря. Похоже, дрон впрыснул не яйца, а плавиковую кислоту. Уцелевший чужак ринулся в чащу, отряд Джебеля – за ним. А я выпихнул из ямы свое оборудование и выбрался сам. Безногий прадор, очевидно, достался мне.

Глупость, невнимательность, недооценивание опасности – вот как это произошло. Я не осознавал, что забыл включить «хамелеонку», пока первенец не взмахнул клешней с притороченным к ней пулеметом. Выстрелов я не слышал, только увидел вспышку – и в меня будто бы врезался несущийся поезд. Я отлетел назад и рухнул на спину. Дышать я не мог, в глазах почернело. Пока сознание не покинуло меня, я успел увидеть: ниже груди у меня уже ничего нет. И рук нет тоже.

И я умер… наверное. Хронологически это мои последние воспоминания о войне. Однако тот огненный шторм, спаливший Панархию, отчего–то казался куда реальнее. Но ведь нельзя позволять эмоциям возобладать над логикой, верно?