Текст книги "Именем закона"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

В тот же вечер сидят они в квартире Михаила Ильича, но не за чашкой чая, а за рюмкой водки.

– Я надеюсь, что не порчу вас, Евгений Иванович, угощая таким крепким напитком, – улыбаясь, произносит Михаил Ильич, чокаясь с Евгением. – У вас ведь уже был хороший опыт по этой части в компании с Ленским.

– Да, кажется, я тогда немного перехватил, – смущенно признается Евгений.

– Ну, а как вы вообще к этому относитесь? Нравится вам это зелье?

– Что значит нравится? – удивляется Евгений. – Как может нравиться такое?.. Но если по-честному, то иногда хочется… Я, правда, много никогда не пил, а одну-две рюмки случалось. От этого становишься ведь очень веселым и даже каким-то неестественно смелым.

– Так и хорошо! – смеется Миронов, пододвигая Алехину закуску и наливая по второй рюмке. – Отчего же не пить, если от этого веселеешь и смелеешь?

– А я презирал бы себя, если бы действительно нуждался в такой веселости и особенно смелости! – неожиданно хмурится Евгений, решительно отодвигая свою рюмку. – Дешевка это! Дешевая веселость и дешевая смелость. Мне этого не надо!

– О, это речь уже не юноши, а мужа! – иронически восклицает Михаил Ильич. – Вы и не пейте, раз это вас унижает, а я выпью еще одну, ибо мне уже поздно презирать и себя, и особенно ее, – он кивает на графин с водкой. – Я много пил в свое время по разным причинам. Даже более того вам скажу: я вообще люблю выпить, но считаю большой победой над собой всякий день, когда не пью.

Миронов усмехается и наливает себе третью рюмку.

– Сегодня, однако, хочу выпить еще одну рюмку. А нужно мне это потому, что я в отличие от вас, выпив, становлюсь слабым, склонным к философствованию, чего обычно себе не позволяю. Я вообще не позволяю себе ничего такого, что особенно люблю. И всякий раз, когда преодолеваю это, вырастаю в своих глазах. Вижу, вам это не совсем понятно.

– Да, не совсем, – признается Евгений. – Но ведь можно же любить не только водку, но и свою работу и многое другое, хорошее, незазорное.

– Ну, конечно, Евгений Иванович! Я и люблю свою работу. Сажать жуликов за решетку – самое большое удовольствие для меня.

– Значит, вы только о слабостях?

– Ну, конечно же! И я всегда очень уважаю тех, кто одерживает победу над собой, над своей слабостью. На фронте в моей роте был солдат, не отличавшийся большой храбростью, но чувство долга у него всегда было выше его слабости. И за это я ценил его гораздо больше, чем людей храбрых от природы. Понимаете вы теперь мою мысль?

– Теперь да! Я ведь тоже все время преодолеваю в себе разные соблазны…

– А вот когда вам сто тысяч предложили, какое это впечатление на вас произвело?

Евгений сначала сердито хмурится, потом возбужденно спрашивает:

– Вы хотите знать, колебался ли я и преодолел ли соблазн, отказавшись? Нет, я не колебался тогда и ничего не преодолевал. И я не знаю, не уверен, что тот, кто подвержен подобного рода соблазну, был бы способен его преодолеть. Таких, наверно, только чувство страха удерживает от соблазна…

– О, да вы рационалист! – смеется Миронов. – А я-то подозревал в вас романтическую жилку. Но мне это нравится. Вопреки законам формальной логики, вы считаете, значит, что человек может быть не только или честным, или бесчестным, но еще и вынужденным быть честным? И я, между прочим, совершенно убежден, что главная наша задача – вынудить людей слабовольных и особенно подверженных разным порокам быть честными.

– И никакого перевоспитания?

– Дорогой мой, те, с кем мы боремся, не мелкие воришки, а матерые преступники. Наивно верить в их перевоспитание. Они воруют не из-за нужды и не по «несознательности». Некоторые из них даже окончили высшие учебные заведения. И вообще эта публика вполне грамотная. Однако большинство из них – убежденные предприниматели, дельцы и настоящие хищники, и если они не уважают наших советских законов (а они просто не могут их уважать), то пусть боятся! Пусть трепещут перед этими законами, перед неизбежностью кары за их нарушение и пусть хотя бы один только этот страх удерживает их от преступлений!

Евгений, не ожидавший от Миронова такой страстной речи, растерян немного и не знает, что ему ответить. А Михаил Ильич, по-своему истолковав молчание Евгения, решительно заявляет:

– И давайте уж обо всем договоримся сразу, чтобы потом ни в чем не разочаровываться. Для этого я уточню вам свою точку зрения. Заключается она в том, что я не верю ни в какое перевоспитание дельцов, обкрадывающих государство и народ. И веду я дела только таких личностей, а не случайно сбившихся с пути. Этим занимаются другие, представители терапевтического, так сказать, направления в криминалистике. А я хирург, я занимаюсь ампутациями. Вот и выбирайте, что вам ближе, – хирургия или терапия.

– А Василий Андреевич кто, по-вашему? – настороженно спрашивает Евгений.

– Типичный терапевт! – убежденно заявляет Миронов.

– Во всех случаях?

– Нет, не во всех. Для тех, кем я занимаюсь, он тоже хирург. Но его не радуют победы над такими, он радуется не тогда, когда сажает, а когда спасает. И он умеет это делать. Умеет как-то почувствовать, кого надо спасать. Я завидую ему, но сам не обладаю этим даром. Полагаю, однако, что без моей хирургии его лечение вряд ли было бы эффективно, так как многие его «больные» заражены именно от того гнойника, который ампутирую я. Ну, так куда же вы?

– В хирургию! – твердо заявляет Алехин, решительно протягивая руку Миронову.

В ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕЕ

В воскресенье Евгений Алехин просыпается несколько позже обыкновенного. Сильный дождь так и хлещет по стеклу плотными струями. Разглядеть, что делается за окном, нет никакой возможности.

Евгений поворачивается на другой бок и хочет поспать еще немного, но это ему не удается. Тогда он встает и без особого энтузиазма начинает делать физзарядку. Потом выходит в столовую и мрачно здоровается с родителями:

– С добрым утром.

– Утро, однако, такое же хмурое, как и ты, – усмехается отец.

Завтракают молча, так как за окном все еще бушует дождь и настроение у всех подавленное. А после завтрака неожиданно звонит телефон. Евгений нехотя снимает трубку, говорит в нее что-то нечленораздельное, но сразу же преображается.

– Вера? Неужели та самая «Вера-незнакомка»?

– Да, да, та самая! – весело отзывается девушка. – Но не радуйтесь раньше времени. Я ведь хочу вытащить вас из вашего теплого гнездышка под свирепый дождь. Вас это не пугает?

– Меня не испугал бы даже потоп! – восклицает Евгений.

– Ну, тогда живо одевайтесь и поспешите к метро. И, пожалуйста, не задавайте никаких вопросов. Я ведь стою под дождем на вокзале и звоню вам из телефона-автомата. Встретимся в вестибюле станции «Библиотека Ленина».

И она вешает трубку. А время? Во сколько же они должны встретиться? Но это уже не имеет для него никакого значения. Евгений готов ждать ее в условленном месте хоть целый день. Не обращая внимания на остроты отца, он торопливо набрасывает на плечи клеенчатый плащ и выбегает на улицу.

Под проливным дождем Евгений мчится к троллейбусной остановке, затем на метро доезжает до станции «Библиотека имени Ленина». Среди довольно большой толпы пассажиров сразу же замечает Веру. Она в синем платье с белыми каемками на воротничке и рукавах. В руках ее мокрая накидка. В густых волосах сверкают капельки дождя.. Светло-коричневые туфли потемнели и, видимо, промокли. А лицо радостное, почти восторженное.

– Не испугались, значит? – весело говорит она, протягивая руку Евгению и увлекая его за собой к выходу из метро. – Но ваши испытания еще только начинаются. Видите, как помрачнело небо? Снова, значит, хлынет дождь, и мы должны будем под его потоками перебежать через Каменный мост, чтобы добраться до Лаврушинского переулка. Не дрогнет ваше сердце от такого безумного плана?

– Я готов на любую баталию! – смеется счастливый Евгений.

– Ну, тогда не будем терять драгоценного времени! – восклицает Вера и, схватив Евгения за руку, бежит с ним в сторону Каменного моста.

Мелькают чугунные перила моста, лица прохожих, с такой же отчаянной решимостью ринувшихся в противоположном направлении. Свистит ветер в ушах, летят брызги из-под ног, шумит за парапетом моста скованная гранитом Москва-река. Но вот мост позади. Теперь – правее, к кинотеатру «Ударник», там можно укрыться… Но на них уже обрушиваются мощные потоки дождя. Они слепят глаза, заливают рот, уши. Все вокруг мгновенно заволакивается серой вибрирующей пеленой. Прохожих будто смыло яростным ливнем. Универмаг, кинотеатр, соседние дома – все теряет свои привычные очертания…

Вера цепко хватает Евгения за руку, увлекая в кассовый зал кинотеатра, в пеструю толпу загнанных туда дождем прохожих.

– Придется переждать, – с сожалением говорит она, смахивая с разгоряченного лица пригоршню дождевой воды. – А то мы окончательно промокнем.

Ждать, однако, приходится недолго. Ливень кончается так же неожиданно, как и начался. И снова все вокруг преображается. В лучах вырвавшегося из-за туч солнца полыхают мокрые стекла витрин, шумят и пенятся потоки воды, залившие почти всю проезжую часть улицы, – кажется, будто Москва-река вышла из берегов.

– Как же мы теперь перейдем на ту сторону? – растерянно говорит Евгений, глядя на мутный поток, бушующий чуть ли не во всю ширину улицы.

– Будем форсировать! – решительно заявляет Вера, сбрасывая туфли.

Евгений тоже поспешно разувается и засучивает брюки.

– Вперед! – воинственно кричит Вера, отважно ступая в мутную воду.

Зараженный ее озорством, Евгений тоже выкрикивает что-то, и они, взявшись за руки, весело шагают через шумный поток на другую сторону улицы.

– А теперь куда? – спрашивает Евгений.

– В Третьяковку!

– Сейчас и в таком виде? – удивляется Евгений.

– Да, именно сейчас. Немедленно! Я до смерти хочу посмотреть там одну картину.

– Хорошо, идемте! – не раздумывая более, соглашается Евгений. Он готов идти с ней не только в Третьяковскую галерею, но и на край света.

У входа в галерею они обуваются и приводят себя в порядок.

– Ну и видик у нас… – вздыхает Вера.

– Высохнем, – пренебрежительно машет рукой Евгений.

Купив билеты, он спрашивает:

– С чего же мы начнем осмотр? Я полагаю, что лучше всего по порядку…

– Нет, не по порядку, – тоном, не терпящим возражений, прерывает его Вера. – Мы пришли сюда, Женя, посмотреть всего лишь одну картину. Идемте, я покажу вам ее!

И она торопливо идет через почти пустые в такую ненастную погоду залы музея. Ни Айвазовский, ни Суриков, ни Крамской не привлекают ее внимания. Евгений замечает однако, что идет она хотя и быстро, но не очень уверенно, видимо, не зная точно, где искать интересующую ее картину.

– Может быть, спросим у дежурного? – робко предлагает он.

– Нет, Женя, я должна найти ее сама.

А когда они входят в зал с картинами Репина, она улыбается и говорит с облегченным вздохом:

– Здесь.

Картина, которую ищет Вера, очевидно большая, заметная. Стоя посреди зала, Вера пробегает глазами по знаменитым полотнам великого художника, не задерживая своего внимания ни на одном из них. Ей хватает всего нескольких минут, чтобы осмотреть весь зал, но и здесь она не находит того, что ищет.

– Подождите меня тут, – почему-то шепотом говорит она и торопливо направляется куда-то.

Возвращается она лишь спустя минут пять. Вид у нее при этом очень печальный.

– Пришлось навести справку, – невесело объясняет Вера. – Этой картины, оказывается, нет в Третьяковке. Она действительно в Русском музее в Ленинграде…

Евгений положительно заинтригован, но ему ясно пока лишь одно – это репинская картина. В отсутствие Веры он осмотрел тут все его полотна, но какой же из его работ не было представлено в этом собрании его произведений? А Вера упрямо молчит. Почти в изнеможении опускается она на стул, устремив безразличный взгляд на один из висящих против нее портретов.

– Может быть, вы все-таки скажете мне, что вы искали? – осторожно спрашивает Евгений.

– Нет, не скажу, – угрюмо отвечает Вера. – О ней нельзя рассказать, ее нужно увидеть. А теперь, если вы не возражаете, мы пойдем домой.

– Хорошо, – покорно соглашается Евгений. – Я не возражаю.

Недавней Вериной бодрости как не бывало. Она идет скучная, задумчивая. Евгений тоже все еще ломает голову над таинственной картиной. Но когда они выходят на улицу и он видит непросохшие еще лужи на тротуарах, перед ним вновь возникает зрелище бушующего потока воды, по которому какой-нибудь час назад весело шли они с Верой, взявшись за руки, и он сразу же вспоминает картину Репина, которой действительно нет в Третьяковской галерее.

– А что, если я угадаю, что вы искали? – оживленно спрашивает он девушку.

– Вряд ли вам это удастся, Женя, – безнадежно отзывается Вера.

– Обещаете вы тогда повеселеть немного?

– Пожалуй, буду даже счастлива, – внезапно улыбается девушка. – Тогда окажется ведь, что вы не только знаете, но, может быть, и любите эту картину так же, как и я.

– Да, я ее знаю! – уже совсем восторженно восклицает Евгений. – Я видел ее в Ленинграде в прошлом году, но знал ее и раньше по репродукциям. Сплошная вода залила все вокруг, а они – студент и девушка-курсистка, наверно, взявшись за руки, счастливые и влюбленные, в распахнутой ветром одежде, в веселых брызгах весенней воды, идут куда-то сквозь это половодье к какой-то своей заветной цели. Разве не эту картину искали вы, Вера?

– Эту, – удивленно произносит Вера. – Она называется «Какой простор». Но как же вы узнали, что я искала именно эту картину?

Теперь глаза Веры снова сияют, и лицо ее, казавшееся таким будничным, сразу преображается.

– А ведь угадать было не трудно… – начинает объяснять Евгений, но Вера почти кричит на него:

– Перестаньте сейчас же! Не смейте ничего больше рассказывать! А то еще начнете, пожалуй, приводить те скучные умозаключения, которыми дошли до этой догадки.

Глаза Веры кажутся теперь почти гневными, и Евгений теряется. А Вера, заметив его смущение, берет его под руку.

– Ага, испугались?! – смеется она. – Спросили бы лучше, зачем мне картина эта понадобилась.

– Я ведь думал, что это случайно… – растерянно произносит Евгений. – Ливень, потоки воды вдоль всей улицы и мы, взявшись за руки… А рядом Третьяковка. Это ведь понятно…

– И совсем непонятно, – весело перебивает его Вера. – Во всяком случае все совсем не так. Просто мы заспорили сегодня с папой из-за этой картины. Он ведь очень любит живопись и даже коллекционирует миниатюры. Недорогие, правда. На дорогие ему денег не хватает. Как-нибудь я приглашу вас посмотреть, что у него собрано, хотя он и не любит показывать свою коллекцию.

«Видно, она очень любит своего отца, – невольно думает Евгений. – Так тепло говорит о нем…»

– И вот мы заспорили из-за этой картины. Я говорю, что она в Третьяковской, а он уверяет меня, что в Русском музее в Ленинграде. Я ему и предлагаю: давай поедем и посмотрим. «Да ты что? – удивился папа. – Смотри, что за окном – ливень!» А я не сдаюсь: «Такую картину только и нужно смотреть или весной, или прямо из-под проливного дождя». – «Ну, знаешь ли, – махнул на меня рукой папа, – пусть сумасшедшие смотрят на такую картину в такую погоду, даже если она действительно, в Третьяковской». – «А я именно такая вот сумасшедшая, – обиделась я на папу. – И я знаю еще одного сумасшедшего, который обязательно поедет со мной смотреть эту картину даже в такую погоду»…

Вера снова смеется и лукаво смотрит на Евгения.

– Я почему-то решила, что вы тоже немножко сумасшедший. Во всяком случае из всех, кого я знаю, вы показались мне самым сумасшедшим. Все остальные ужасно рассудительные, они предложили бы мне просто позвонить по телефону. А вы, конечно же, сумасшедший. Теперь я уже не сомневаюсь в этом.

– Но почему? – удивляется Евгений, хотя ему и приятно, что Вера считает его таким же, как и она сама.

– Как почему? Да кто же, окажите вы мне, пожалуйста, будет ездить чуть ли не каждый день в душном дачном поезде затем только, чтобы молча смотреть всю дорогу на ничем не примечательную девушку? И ведь это вы, наверно, после работы, уставший, голодный… Нет, вы определенно сумасшедший!

СЛЕД ОБОЗНАЧАЕТСЯ ЧЕТЧЕ

На следующее утро Алехин, как обычно, обзванивает все комиссионные магазины, принимающие пишущие машинки, и ему сообщают, что есть две портативные «Москвы». Он тотчас же уезжает посмотреть их и привозит образцы шрифтов.

– Оставьте их мне, – говорит ему майор Миронов, – и идите к подполковнику Волкову. Он вызывал вас.

Волков, разговаривая но телефону, кивает ему на стул. Положив трубку, спрашивает:

– Окажи ты мне, пожалуйста, Евгений: задумывался ли ты когда-нибудь, с чего это вдруг какие-то мерзавцы решили подкупить именно тебя?

– Конечно, задумывался, Василий Андреевич.

– Ну и что же?

– Просто удивительно!

– И только?

– Да ведь что же еще? Я все время думаю об этом, но все еще почти ни до чего не додумался…

– Почти? Значит, догадка какая-то имеется все-таки?

– Очень смутная. Ездил я несколько раз к приятелю своему в Березовскую, он там на фабрике ширпотреба работает, ну и иной раз замечал, что за мной вроде следит кто-то.

Волков хотя и знает уже эту историю от Миронова, но делает вид, будто слышит ее впервые.

– Почему же тебя это не насторожило? – с деланным удивлением спрашивает он Алехина.

Евгений смущается немного и отвечает:

– У меня там девушка знакомая… Думал, может быть, это кто-нибудь из ее поклонников следит за мной.

– А девушка красивая? – улыбается Волков.

– Мне нравится, – краснеет Евгений.

– Ну, тогда возможно, что и в самом деле ревнивец какой-нибудь за тобой подглядывал. Ты смотри, чтобы пакости какой он тебе не сделал – отвратительный народ эти ревнивцы! Расскажи, однако, об этом человеке поподробнее.

С Василием Андреевичем Волковым Евгению всегда легко разговаривать. Подполковник простой, душевный человек, к лейтенанту Алехину относится он почти с отеческой заботой. Даже считает Евгения своим воспитанником, не сомневаясь, что это именно он уговорил его в районном комитете комсомола пойти в школу милиции. Интересовался он судьбой Евгения и во время его учебы.

Выслушав подробный рассказ Алехина о человеке, наблюдавшем за ним, Волков спрашивает:

– Ты Антипова помнишь? Не похож он на него?

– Я его, правда, всего два или три раза видел, – отвечает Евгений, – но на него он, по-моему, не похож. А почему вы решили, что это может быть Антипов?

– Есть основания, – хмурится Волков. – Но ты об этом пока помалкивай. Понял?

– Понял.

– Ну, а на того, что предложение тебе делал, на Ленского этого, тоже не похож?

– И на него не похож.

Помолчав немного в задумчивости, Василий Андреевич рассеянно кивает Алехину:

– Ладно, Евгений, иди пока, занимайся своим делом.

Майора Миронова Алехин застает за изучением образцов шрифтов, взятых с недавно поступивших в магазин пишущих машинок.

– Отнесите образцы в научно-технический отдел, – приказывает майор Алехину. – И займитесь потом Сучковым.

Сдав образцы шрифтов на экспертизу, Алехин уезжает в районный универмаг навести справки о заведующем одним из его отделов. А когда возвращается в управление, в кабинете Миронова видит полковника Волкова. Василий Андреевич, довольно улыбаясь, хлопает ладонью по какой-то бумаге.

– Догадка-то моя подтвердилась, значит.

Подойдя поближе, Алехин замечает, что бумага, по которой похлопывает Волков, является заключением эксперта научно-технического отдела.

– Кем же оказался человек, сдавший эту машинку на комиссию? – спрашивает подполковник майора Миронова.

– Пенсионером. Его фамилия – Бедарев. В отделении милиции по месту его жительства сообщили, что до ухода на пенсию работал он в артели «Детская игрушка».

– Ну, что ты на это скажешь? – хитро щурясь, спрашивает Миронова Василий Андреевич.

– Похоже, что мы действительно что-то нащупали…

– Вне всяких сомнений! Ну, а кто там директором в этой «Детской игрушке»?

– Некий Сетунов Михаил Павлович.

– Сетунов, Сетунов… – задумчиво повторяет Василий Андреевич. – Нет, не знаю такого. Алехину, однако, ездить в Березовскую больше нельзя. Я понимаю, Женя, – оборачивается он к Алехину и весело подмигивает ему, – тебе нелегко будет воздержаться от этих поездок, но дело, милый мой, прежде всего и выше всего. А дело, надо полагать, будет серьезным. За Сетуновым и его артелью пусть наблюдают пока Луценко и Ястребов. Сам же ты, Михаил Ильич, целиком переключайся теперь на резиновый завод. По данным экспертизы нашего научно-технического отдела, содержание натурального каучука в их резиновом сырье значительно ниже нормы. Это дает им возможность выпускать не менее двадцати пяти процентов продукции сверх данного им плана. Боюсь, что все это идет у них «налево».

…Весь вечер размышляет майор Миронов о событиях сегодняшнего дня. Неужели удалось нащупать что-то? Ему все еще не верится, но факты, которым он привык доверять, говорят, что след действительно ведет в Березовскую. Подтверждается это и пригородным билетом, найденным в тайнике Мерцалова.

След в Березовскую определился, значит, довольно четко. Ну, а почему именно артель «Детская игрушка», а не фабрика ширпотреба, пользующаяся сырьем с того же резинового завода? Волкова, конечно, настораживает пенсионер Бедарев, сдавший пишущую машинку в комиссионный магазин. С этим, однако, нужно еще разобраться…