Текст книги "Дорогой бессмертия"
Автор книги: Николай Струтинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
5. В Луцке
Ранней весной, когда зеленеет трава и воздух напоен ароматом распустившихся почек, легкий туман синеющими и прозрачными клочьями тает над лесом. Утро ощущаешь во всем: и в звонком пении птиц, и в еще не испарившейся ночной сырости, и в солнечных лучах, нежно тронувших кроны деревьев. Человек дышит легко, свободно.
В сопровождении группы партизан под командой капитана Фролова мать с Ядзей Урбановнч вышли к ближнему селу Рудня-Бобровская. С ними был и мой брат Ростислав. От места стоянки отряда Медведева до Луцка было почти двести километров. Путь был нелегким, он лежал через леса, непроходимые болота, густые кустарники. Шли ночью, днем отдыхали. Путников обычно сопровождал крик совы или вой волков. После того как переправились через реки Случь и Горынь, остановились в Киверецком лесу. Отдых был непродолжительным. Бойцы Фролова проводили мать и Ядэю до хутора, где их приняла на ночлег польская семья.
– Ну, теперь и расстанемся, – мягким баском сообщил Фролов, вытирая платочком вспотевший лоб. – Отсюда до города доберетесь без нас.
Лесок, через который пролегала просека, то редел, разбегаясь стволами, то становился гуще. Разведчицы посмотрели в ту сторону, где дорога поворачивала на восток: завтра она приведет туда, где их меньше всего ждут.
– Поцелуемся? – с легким смущением предложил капитан.
Мать поцеловала Фролова в лоб, а Ядзя прикоснулась пухлыми губами к его розовой щеке.
Ростислав подошел к матери, заглянул в ее чуть беспокойные глаза:
– Будьте осторожны, мама. Мы ждем вас…
Сын и мать крепко обнялись.
– Не тужите, бог поможет, вернусь целехонькой.
Мать долго смотрела вслед удалявшейся группе Фролова, с которой уходил и Ростислав.
Как только забрезжил рассвет, партизанки на подводе миновали местечко Киверцы и выехали на шоссейную дорогу. Через час они были в Луцке. По улицам города шныряли немецкие офицеры и солдаты, но Ядзя и мать, как ни странно, были спокойными, шли уверенным шагом. Вскоре показалась улица Кичкаровская. В доме № 2 жила старшая сестра матери – Теофилия Ильинична. С ней прожинала дочь Мария и ее муж Григорий Обновленный. В этом доме и решила остановиться мать, а Ядзя – у Прасковьи Баранчук.
Дверь открыла племянница.
Увидев знакомое лицо, воскликнула:
– Тетя Марфа?
– Узнаешь, Мария? – улыбнулась мать, внимательно вглядываясь в молодую хозяйку.
– Как же, узнала! Живы!
– Как видишь…
– Проходите. Каким ветром вас сюда занесло?
– Попутным!
В первый день никто в беседах не касался «нового порядка». Мать поинтересовалась обстоятельствами, заставившими Григория служить в полиции. При этом приговаривала:
– Оно и рискованно, и неприятно, да и не красит Григория…
– Разве по своей воле? – объяснила Мария. – Устроиться на работу не легко было, мы голодали, а тут подвернулось предложение. Как было не пойти! А нынче ему выдали полицейскую форму. Скажу вам от чистого сердца, тетя Марфа, в душе не терпит Гриша ни фашистов, ни украинских националистов, да уйти от них сейчас не может. Того и гляди, шкуру быстро спустят. Почему же, спросят, не нравится тебе наша власть? Противное дело, да вот так и служит. Ну и жить, конечно, надо. Воздухом сыт не будешь.
Такие доводы не убедили мать. Она рассуждала иначе. Многих ведь застигла беда! Натерпелись люди и сейчас страдают, а в полицию служить не пошли и поклонов фашистам не бьют. А тут тебе сразу: «Воздухом сыт не будешь, предложили»… Да знают ли они, как ей, матери семерых детей, вообще того воздуха не хватало, когда ее преследовали жандармы и полицейские после ухода сыновей мужа в партизаны? Ох, как тяжело было! С хутора на хутор добиралась, на руках ведь малые ребята были. А тут… Нет, есть, видимо, другая причина, что Григорий стал полицейским, – пришла к заключению мать.
Наступила минута отчаяния. Сюда она пришла не на свидание, а дело делать. Как же теперь открыться? Следует ли это делать вообще? Хозяева квартиры могут ее не понять, откажутся ей помочь. Значит, пока придется переждать. Решила действовать осторожно, прежде осмотреться, а там время покажет.
– Жаль, а я сердце свое доверить вам собралась. Да как уж тут, коли полицай в доме…
– Вы не злословьте. Марфа Ильинична, Гриша неплохой человек, – обиделась Мария. – А здесь что собираетесь делать? – спросила тетку.
– Дело есть.
В это время открылась дверь, и в комнату вошел высокий, стройный мужчина в черной полицейской форме. Женщины умолкли.
– Вот и Гриша пришел, – оповестила ровным голосом Мария и обратилась к мужу: – Устал? Посиди немного с нами. Чай попьем с гостьей.
Обновленный приветливо поздоровался с матерью:
– Издалека?
– Не очень.
– Давно в наших краях?
– Да нет, первый день.
Мать вспомнила свою встречу с Обновленным в нюне 1942 года. Тогда ее младшие дети находились на хуторе Леоновка, Тучинского района, Ровенской области, у мужа сестры – Мамонца. Ей пришлось скитаться с дочерью Катей по селам Полесья и Волыни, скрываться от преследования карателей. Узнав о том, что старшие братья и отец стали партизанами, Обновленный, было, призадумался. В его представлении Красная Армия была почти разбита, немецкие войска вторглись далеко в пределы страны. Что же может изменить горсточка партизан, если регулярная армия и та не выдержала натиска фашистской армии?
– Пожалуй, ничего не изменится, – твердил Григорий.
«Что скажет он сейчас? Как поведет себя?» – терзалась догадками мать.
Подсев к столу, Григорий начал беседу.
– Значит, в гостях первый день, – и, не ожидая ответа: – Слыхал, слыхал о том, как летят под откос поезда… Неплохо действуют.
От признания полицейского потеплело на сердце. Известно – чьими руками такое делается!
– И часто теперь это случается? – наивно спросила мать.
– Счету не веду, но говорят, досаждают нынче больше. – Сдвинув брови и понизив голос, Григории сказал: – Да, их вылавливают, куда же им деваться…
Тонкая хитреца пробежала по лицу матери.
– Ну и жить безмолвно тоже не гоже… – и голос у нее оборвался. «Надо бы умнехонько спрашивать, стороной да обиняками больше, а я прямо… Как же теперь?»
Григорий уставился в окно задумчивым взглядом. Права старуха, безмолвно кориться врагу нельзя. Он бы тоже за дело взялся, да кому об этом скажешь!..
– Ну, я бы таких смельчаков щадил. Да не все через мои руки проходят, – признался Обновленный.
Мать встала, сложила на груди руки.
– А ты, Гриша, мог бы помочь людям.
Эти слова как электрическим током ударили Обновленного. Потом он собрался с мыслями, успокоился.
– Говорите, что нужно сделать.
Но в сказанных словах мать не уловила желаемого тона. Прямо взглянула ему в лицо:
– Арестуешь? Донесешь?
– Меня не бойтесь, кое в чем я разбираюсь…
Первая встреча как бы проложила между матерью и Григорием мостик доверия. Это проявилось и в сложившихся отношениях между гостьей и хозяевами. Мать окружили вниманием, вечерами с ней засиживался Обновленный. Они говорили откровенно, не скрывая своего отношения к тому или иному явлению.
Однажды мать повела осторожный разговор о партизанах, их борьбе с врагом. Под нахлынувшим чувством доверия она открыла секрет своего прихода в Луцк в такое неспокойное время.
– Ты, Григорий Михайлович, можешь большую пользу Родине принести, и тебе от того полегчает на душе. Совесть очистится! Помоги нам.
Обновленный понимал, что ему предлагает седая женщина. Он задумался. Если струсит, откажется, значит, не скоро представится возможность искупить свою вину… В голове вихрем неслись «да» и «нет», а в душе боролись два схватившихся чувства. И по выражению глаз, и по застывшему лицу, и по жесту руки, легко коснувшейся висков, посыпанных снегом времени, видно было, как Обновленный терзался раздумьем. Не хотелось ему разрушать сложившееся благополучие. Но если он и дальше останется с тяжестью на сердце, чувствовал, что задохнется, как рыба на земле.
Наконец его ровный голос нарушил минутную тишину:
– Легко сказать – помочь. А знаете, что это значит для меня?
– Знаю, поэтому и говорю.
– Хорошо, что смогу – сделаю.
– Спасибо, Григорий. Доброе у тебя сердце. Дай бог тебе здоровья, – запричитала растроганная мать.
Задание, которое получил Обновленный, носило сугубо разведывательный характер. Прежде всего надо было установить, большой ли в Луцке гарнизон, какие имеются в городе немецкие учреждения, по возможности узнать адреса главных фашистских предводителей. Эти сведения нужны были отряду. Располагая ими, легче будет вести разведку в Луцке и проследить за фашистскими палачами. Григорий, предвидя трудности, все же согласился его выполнить.
Прошло несколько дней, пока Обновленный собрал нужные сведения. Он их тщательно записал на листке тетрадной бумаги и передал матери. Она распорола воротник своего пальто и зашила в него тетрадный листок. И все же сомнения не покидали мать. Правдивые ли эти сведения? На словах Григорий совестливый, а как на деле? Читать все равно не могла, была без очков, но прикинула: зачем бы он стал ее обманывать? Не укладывалось в голове, чтобы человек, добровольно согласившийся оказывать помощь, помышлял о плохом.
Ценные сведения собрала и Ядзя. Она за это время разузнала, где расположились карательные органы гестапо и военная жандармерия, раздобыла немного перевязочного материала, йодистой настойки.
Оставаться в городе больше не было нужды. Задание командования выполнено. Довольные этим, мать и Ядзя в хорошем настроении отправились в обратный путь.
В отряде уже ждали группу Фролова. Командование знало о ее движении в пути. Однако в течение последних суток радиосвязь с ней прервалась. Потом стало известно о нападении банды «бульбашей» под селом Богуши на горстку партизан.
– Что будем делать? – обратился Медведев за советом к Лукину. – Медлить нельзя, националисты разобьют их.
– Надо посылать подкрепление.
На помощь Фролову немедленно было направлено подразделение под командой старшего лейтенанта Александра Баранова, одного из лучших боевых командиров отряда. К вечеру партизаны пробрались к реке Случь и остановились вблизи Богушей на хуторе. Базанов отобрал десять человек, хорошо знавших эти места, и повел их в ночную разведку. По сваям сгоревшего моста они перебрались через реку Случь и вошли в село Тынне. Из рассказов крестьян выяснялось, что в Богушах остановилась банда в триста человек. Прошлой ночью в лесу шел бой с партизанами. Но о его исходе крестьяне не знали.
Базанов и старший лейтенант Семенов на совете высказали предположение, что Фролов с бойцами после неравной схватки мог уйти по направлению к отряду.
– Нападем на бандитов или возвратимся на базу? – пристально вглядывался командир в мужественные лица бойцов.
– Дадим бой! – единодушно раздалось в ответ.
Базанов поставил задачу: двенадцать бойцов оседлают дорогу и любой ценой задержат подкрепление карателям, если оно появится из других сел. Остальные обойдут село и стремительно ударят с тыла.
Партизаны обошли село с противоположной стороны, подползли к крайним деревьям. За ними открылась поляна с одиноким домиком, возле которого суетились вооруженные люди. По команде Базанова медведевцы поднялись и без стрельбы устремились к селу. А когда бульбовцы заметили их бросок, смельчаки открыли автоматный огонь и с громким «Ура!» ворвались и Богуши.
Бандиты отступили к лесу. Прорвавшись сквозь дымовую завесу, народные мстители преследовали убегавших.
– Товарищ командир! – крикнул разгоряченный широкоплечий Николай Киселев. – Штабное имущество и документы захвачены!
– Отлично!
– Несколько «бульбашей» залегло за домами на краю села, – продолжал Киселев.
– Выкурить оттуда!
Во время «выкуривания» фашистских прислужников вражеская пуля оборвала жизнь партизана Воронина. Тогда находившийся рядом с ним Шевчук поднялся во весь рост, громко скомандовал: «Взвод, за мной!» На бегу дал несколько метких очередей из автомата. Бесстрашный поступок не только спас ему жизнь, но и ошеломил противника, который даже не разобрался, что в атаку бросился лишь один партизан. Часть «бульбашей» подняла руки вверх, другая – удрала к речке.
Короткий, по жаркий бой был выигран. Трофеи оказались богатыми. И лишь смерть боевого друга омрачила успех. Бездыханное тело гармониста Воронина, прибывшего в отряд Медведева с первой вооруженной группой советских патриотов, положили на самодельные носилки и перенесли на первую партизанскую заставу, а затем – в отряд, где его похоронили со всеми воинскими почестями. Над его могилой поднялся дубовый столбик с прикрепленной алюминиевой пластинкой, вырезанной из походного котелка. Надпись гласила:
«Здесь похоронен партизан Воронин, погиб от рук фашистов в борьбе за нашу Советскую Родину 6.III-1943 г.»
6. Подвиг
Над головой стояло безоблачное голубое небо. Ветки деревьев покрылись молодыми листьями. Их окутывала тишина. Только изредка разносилась птичья ссора, и снова все погружалось в безмолвие.
Отец заждался матери. Тоска и тревога поселились в нем. Он стал замкнутым и неразговорчивым. Но вот в отряде появились Павел Банацкий, Ядзя Урбанович и Ростислав. Их горячо обнимали, поздравляли с благополучным возвращением.
Когда первые восторги улеглись, раздались голоса:
– Где наша Ильинична?
– Что с ней?
– Где оставили мать?
Разве можно было скрыть правду? Ядзя почувствовала, как к голове прилила кровь, до боли давила тайна, переполнившая ее сердце. Вначале она крепилась, пыталась пересилить охватившее ее волнение, но, встретившись с близкими людьми, громко зарыдала и бросилась на грудь подошедшему отцу. Голос ее вздрагивал, она часто дышала.
– Больше мы не увидим Ильиничну, – приговаривала Ядзя сквозь слезы.
От неожиданно обрушившегося горя отец стоял в каком-то оцепенении. О чем она говорит? Разве Марфа погибла? Не может быть! И как бы не веря слезам Ядзи, крикнул:
– Где Марфа? Ну, говори же!
Потрясенный, обессиленный, он медленно опустился на пенек, закрыл натруженными руками широкое лицо и заплакал. Первый раз в жизни я увидел, как по его обветренным векам медленно катились слезы…
Известие о трагической гибели матери, женщины-патриотки, опечалило всех. Еще тяжелее стало, когда, наконец, осмыслили непоправимую беду, навзрыд заплакали дети – Катя и Вася.
Только к вечеру в лагере наступила необычная тишина. Мысль о потере родного человека не покидала никого. Ядзя снова появилась у чума и подробно рассказала обстоятельства гибели матери.
…Капитан Фролов направил Банацкого, Еленца и Ростислава встретить мать и Ядзю в условленном месте. На второй день они появились на хуторе, в который должны были возвратиться разведчицы. Хозяйка дома сообщила: на рассвете за ними в Луцк поехал ее муж. По всем расчетам они скоро должны быть здесь.
С дороги донесся грохот повозки. Стоявший часовым у дома Ростислав увидел на приближавшейся подводе мать и Ядзю. Хозяин правил лошадьми.
Когда подвода поравнялась с Ростиславом, он, счастливый, бросился в объятия матери.
– Похудели, мама. Небось, устали?
– Ничего, сыночек, вам не легче, а ведь вы еще не пожили на свете по-людски. А ты здоров? Что слыхать из отряда? Как наши?
– Я – как видите, папа и дети тоже здоровы, ждут вас. – Вспомнив о ее попутчице, Ростислав обратился к Ядзе: – Соскучилась по нас?
– Очень! – Девушка сняла с каштановых волос косынку, стряхнула с нее пыль и легко спрыгнула с подводы.
Перистые облака, отгорев багрянцем, давно растаяли. Верхушки деревьев сияли в лучах заходящего солнца. Настроение у всех было приподнятое, бодрое.
Хозяин распряг вспотевших лошадей, бросил им охапку сухого сока и вошел в дом. Он был доволен тем, что обещание, данное командиру Фролову, сдержал. Все вместе сели за стол, накрытый скудными яствами, подкрепились и стали благодарить гостеприимных хозяев.
– Сил прибавилось, не будем мешкать. Дорога ведь дальняя, – сказал Ростислав.
Провожаемые добрыми напутствиями партизаны оставили хутор. Расположились на отдых в лесу. Мать положила уставшую голову на колени сына, обняла их теплой рукой. Но не лежалось ей. Поднялась, обхватила русую голову Ростислава и размеренно, четко, но с какой-то грустью промолвила:
– Трудно придется малышам без меня, сыночек… – и затаила дыхание.
– Перестаньте об этом, мама! – недовольным тоном оборвал ее Ростислав. – Скоро будем в отряде.
– Ладно, ладно, сыночек. Сама не знаю, чего завела такой разговор. Конечно, надеюсь, судьба сохранит нас всех.
Хутора и села партизаны обходили со всеми предосторожностями, шли по непроторенным дорожкам, через кустарники и заросшие болота. На вторые сутки они добрались до села Гута-Степанская. Отсюда – по прямой дороге – до районного центра Степань оставалось всего двенадцать километров.
Жители Гуты-Степанской организовали вооруженное ополчение против банд украинских националистов. А советских партизан крестьяне принимали душевно. Вот и сейчас они предлагали остаться у них.
– Мы ведаем, кто беду приносит, – говорил высокий старый ополченец с длинными седыми усами. – Ни за что окаянные кровь проливают… Какая же на них управа? Кричат – мы за народ, а на деле сами ему могилу роют. Оно, конечно, дело такое, кто бьет, тому не больно. Вот и убивают наших детей, женщин.
Но пришлось отклонить приглашение жителей Гуты-Степанской, решили идти дальше, ближе к лесу, где, как предполагали, намного безопаснее сделать привал.
Над землей уже подымалось мартовское утро. С северной стороны хутора Островки, окруженного лесом, клином подходили вспаханные, еще не засеянные поля. Узенькая, чуть заметная дорожка вилась через поле. Облюбовав обнесенный низким забором домик, Павел Банацкий решил расположить в нем разведчиц на отдых.
– Как, место подходящее? – осведомился он у Еленца.
– Думается мне, вполне.
Вдвоем они вошли во двор, а остальные ждали в лесу.
На цепи бесновался большой рыжий пес. Пожилой мужчина выглянул в окно. Увидев вооруженных людей, хозяин не решился выйти из дома. Банацкий заметил его нерешительность и подошел ближе.
– Зашли поесть, деньги за продукты заплатим. В доказательство он вынул из кармана денежную купюру и потряс ею в воздухе. Тогда выглядывавший в окно хозяин открыл дверь, но все же продолжал недоверчиво коситься на пришельцев.
Тонкое лицо хозяина выражало скорбное недоумение, смешанное с глубокой тревогой. Он хорошо усвоил истину – не доглядишь оком, заплатишь боком. Поэтому несколько мгновений оставался неподвижным и даже угрюмым. Исподлобья посмотрел на Банацкого.
– Заходи, – пригласил хриплым голосом.
У хозяина дома Петра Авраамовича Загоруйко большая семья – жена и шестеро детей. Зимой он работал на лесоразработках, летом занимался сельским хозяйством, имел небольшой клочок земли. Старшие дети пасли скот, а жена хлопотала по хозяйству.
Павел Банацкий вызвал хозяина в другую комнату, признался, что они советские партизаны и просил разрешить им передневать в его доме.
– Советским отказа нет, – подобрел хозяин и тут же объяснил, что жена до войны, как многодетная мать, получала помощь от Советской власти, а нынче этого нет…
Еленец остался с хозяином, а Павел Банацкий пошел в лес за остальными. Деревья благоухали утренней свежестью. В этот час кругом было безлюдно, казалось, дремлющий покой нарушался только шагами Павла. Неожиданно он заметил человека, притаившегося за стволом дерева.
– Руки вверх! – властно скомандовал Павел незнакомцу.
Тот осмотрелся и без всякого огорчения, скривив улыбкой тонкие губы, спокойно поднял руки вверх. К месту происшествия поспешил Ростислав. Выяснилось: задержанный прячется от немцев и готов во всем помочь партизанам.
– Не смотри на кличку, смотри на птичку, – осмотрительно предупредил подоспевший Еленец.
– Добре, сейчас узнаем, – согласился Павел и вместе с Еленцом и Ростиславом учинил допрос.
Иван Грищенко оказался жителем хутора Островки. В разговоре нарочито подчеркивал свою неприязнь к фашистам. Как только отодвинулся фронт, он «собрал» в этих местах бросовое оружие. Об этом узнала Степанская жандармерия и арестовала его. Затем, продолжал рассказывать Грищенко, ему удалось бежать, и теперь он вынужден скрываться. Дабы убедиться в искренности его слов, партизаны привели Грищенко и дом Загоруйко.
– Земляком вашим назвался, – показал Банацкий на Грищенко. – Узнаете?
– Знаем его, – двусмысленно подтвердил Загоруйко. – Из наших краев. Так оно…
А про себя подумал: «Да разве скажешь? Убьют!.. А дети как же?..»
– Значит, правду говорит?
– Правду…
Вначале партизаны намеревались до вечера оставить задержанного под охраной, а потом позволили ему принести спрятанное оружие. Грищенко несколько раз повторил о своем желании уйти вместе с ними в партизанский отряд.
– Не врет он, – успокаивал друзей Банацкий. – Ведь его признал хозяин дома. Неужто у него заячья душа?
– Будь я старший – не отпустил бы, – не соглашался Ростислав.
На пороге показалась девушка с тугой косой. Она скоро вернулась с охапкой соломы и приветливо зазвала партизан.
В дом зашла вся группа. Позавтракали, расстелили на полу солому и улеглись на отдых. Был установлен закрытый пост. Первым нес вахту у двери Банацкий. Он через щель вглядывался в лес, поросший кустарником, настороженно прислушивался к каждому шороху. Отчетливо услышал шепот хозяев: «Как хочешь, Петро, а я Грищенко не верю. Ты же знаешь, волк каждый год линяет, а все сер бывает… Плут он, окаянный». – «На слезах людских не станет плясать, поскользнется… И у него ведь есть малые дети! Должен же он думать об их судьбе!»
Шепот стих и скоро умолк. Глаза Банацкого широко раскрылись и застыли. В ушах отдавались слова, невольно подслушанные на посту: «Плут он, окаянный». Эти слова насторожили его, и он даже начал каяться за опрометчивую доверчивость. Но тут же сам себя подбодрил: «Чего панику сеять? В чужую душу не влезешь. Конечно, лес не без шакала, но этот…»
Ростислав сменил Банацкого. Уставший и терзаемый грустными мыслями, Павел тяжело повалился на солому.
Над лесом закружились вороны. Каркая, они пролетели над хутором и удалились в южном направлении. И вдруг резкий визг ударил по тишине. С шумом распахнулась калитка, и, словно из-под земли, в ней появилась женщина с растрепанными волосами. Она подбежала к двери дома и надрывным голосом закричала:
– Немцы! Спасайтесь!
По тревоге поднялись все. Мужчины с оружием в руках выбежали во двор. Женщина, предупредившая об опасности, исчезла. Зато партизаны увидели другое: к дому приближались жандармы и полицейские. Они окружали партизан.
Семен Еленец и Ростислав оказались первыми во дворе. Они залегли и открыли огонь по фашистам. С другой стороны стал отбиваться от наседавших жандармов Павел Банацкий.
– Мама! Ядзя! – крикнул во весь голос Ростислав показавшимся на пороге женщинам. – Бегите в лес, быстрее, мы вас прикроем!
Мать и Ядзя проворно пролезли через пролом в заборе, что есть силы побежали, пригибаясь, к скирде соломы, стоявшей у леса. Банацкий, Еленец и Ростислав, частыми автоматными очередями прикрывая отход спутниц, приняли огонь фашистов на себя. «Еще минута – н они будут спасены», – надеялись боевые друзья и нетерпеливо поглядывали на чуть сгорбленную мать и стройную Ядзю, бежавших к скирде. Но случилось непредвиденное. Немцы ворвались во двор с противоположной стороны. В затылок был убит Еленец. Оставшись вдвоем, Павел и Ростислав начали отходить за дом. Тогда часть гитлеровцев перенесла огонь на убегавших партизанок.
Мать изнемогала, силы ее покидали. Бежавшая рядом Ядзя, уже однажды испытавшая побег от врагов, подбадривала ее.
– Крепитесь, родная, крепитесь… Скоро… Скоро… вот…
Задыхаясь от волнения и стремительного бега, Ядзя схватила за руку оступившуюся мать и потянула ее вперед. Еще несколько усилий – и большая скирда соломы укроет их от фашистов. Отсюда уже легче будет перебраться в лес.
В нескольких шагах перед заветной скирдой мать на бегу сняла пальто и кинула Ядзе.
– Легче мне так, а главное, ты знаешь, – воротник…
Ядзя быстро перебросила пальто в другую руку. С встречным ветром в лицо пахнул пряный запах соломы. Вот и скирда… Но что это? Разгоряченная ладонь матери судорожно вырвалась из крепкой руки Ядзи. Только на какой-то миг она застыла с раскинутыми руками и упала навзничь.
– Марфа Ильинична! – в испуге крикнула Ядзя. А когда все поняла, закричала еще пуще: «Изверги, убили, убили, убили!..»
Но тотчас мужество вернулось к девушке. Мертвой Марфе Ильиничне уже не поможешь. Пуля пробила голову, с седых волос струйкой стекала кровь. В руках Ядзи было пальто, а в нем спрятаны нужные бумаги. Марфа Ильинична выполнила боевое задание отряда. С набегавшими одна за другой мыслями Ядзя бросила прощальный взгляд на седую женщину, безмолвно лежавшую вниз лицом, и устремилась дальше, в лес, где можно укрыться, спасти доверенные ей сведения.
Отстреливаясь от преследователей, Ростислав и Банацкий успели укрыться в лесу. Вокруг все стихло… Ростислав, не подозревая о горе, шепнул товарищу:
– Павел, надо разыскать мать и Ядзю и поскорее уйти из этих мест, немцы устроят облаву.
Банацкий любил Ростислава за его уверенность, за раскатистый смех, за сильные руки, за безудержную смелость. Сейчас он с грустью посмотрел на возбужденного юношу. Отступая к лесу, Банацкий видел, как бедная старушка не успела добежать до скирды и рухнула наземь. В ту минуту Ростислав вел интенсивный огонь по фашистам, пытавшимся подкрасться со стороны. Но тогда он не мог сказать другу об этом. А сейчас…
– Мать не ищи, Ростислав, – сказал Банацкий упавшим голосом. – Мы можем разыскать только Ядзю, которой удалось избежать жестокой участи.
Ростислав вскинул голову, испуганно посмотрел на товарища.
– Что ты, Павел! Я же видел, как мать за Ядзей подбежала к скирде. Я же видел…
Не договорив. Ростислав положил у ног неразлучный автомат, руками обхватил голову. Слезы застлали усталые глаза…
