Текст книги "Дорогой бессмертия"

Автор книги: Николай Струтинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– В селе Тернопилли живет моя мать, – искусно орудуя баранкой, скороговоркой сказал Дмитрий. – Передашь от меня поклон, если попаду в беду, пусть простит. А ты ее не забывай…

Паша оторвала взгляд от ветрового стекла и уставилась на Дмитрия. Даже сейчас его лицо не выражало тревоги. Он усиленно думал. О чем? О любимой матери в селе? О том, как уйти от преследования? Может… На миг Дмитрий повернул лицо в сторону Паши, и в его глазах она прочла: «О тебе, Паша».

– Возьми узелок, приготовься!

Дмитрий хорошо знал расположение улиц, переулков. Он круто повернул вправо. На бешеной скорости машина промчалась по ухабистой мостовой. В конце переулка Ящук сильно затормозил машину.

– Выходи, быстрее!

Одна секунда промедления показалась ему вечностью, и, не сдерживаясь, он выпалил:

– Оглохла? Выходи! – потом тише: – Прощай, Паша!

Откуда-то сзади уже доносился рокот мотоцикла. Словно разбуженная им, Паша открыла дверцу. Не успела снять ногу с подножки, как мотор заревел, и машина помчалась дальше.

Паша проскочила через первую попавшуюся калитку, упала на траву. Сердце бешено колотилось. Ей казалось – оно выскочит из груди. Близко залаяла собака, но рев мотоцикла заглушил ее.

Стремительный бросок из машины из-за крутого поворота не был замечен полицейскими. Выскочив на прямую улицу, по которой мчалась машина Ящука, преследователи прибавили газа. Семьдесят… Восемьдесят… Девяносто километров. Стрелка спидометра легла на цифру «100». Беглец уже близко. Теперь не уйдет! Вдруг раздался сильный скрежет тормозов. Преследователи сходу врезались в кузов вилявшего «газика». Мотоцикл отлетел далеко в сторону… «Ага!» – ликовал Ящук. Машина снова взяла стремительный разбег.

Теперь на счету Дмитрия стало два преступления: кража из типографии «мельдкарт» и преднамеренное убийство полицейских. «Песенка моя спета, – пронеслось в разгоряченной голове. – Куда теперь? В лес? К партизанам? Да, говорили, что они где-то здесь, близко. Я их найду».

Не сбавляя скорости, Дмитрии выехал на шоссе, ведущее в Ровно. Хватит ли бензина? Да, еще на 30–40 километров. Скорее бы добраться, скрыться за густой зеленой листвой, морщинистыми стволами деревьев. «Спаслась ли Паша? Где она сейчас?» – волновался Дмитрий.

В ста метрах впереди, будто из-под земли, вырос грузовик с полицейскими. Предупрежденные по телефону, жандармы и полицейские выехали на дорогу. Сейчас, рассыпавшись цепью, они сделали на дороге живой заслон. Сзади гнались три мотоциклиста. Положение безвыходное, свернуть некуда, бежать нельзя. Сдаться на милость палачам? Нет! Дмитрий дал полный вперед. Он отчетливо видел, как из группы полицейских вперед вышел гестаповец и поднял автомат.

– Хальт! Хальт! – разнеслось вокруг.

«Сейчас получишь свое, фашистская дрянь!» – Дмитрий крепче обхватил руль и направил «газик» на полицейских. Никто не предвидел такого исхода. Вот их разделяет лишь несколько метров. «Безумный, что он делает? Стой! Стой!»

Дрогнула цепь. Лишь кое-кто успел отбежать. На полном ходу машина пробила заслон. Дмитрий заметил, как гестаповца отбросило на несколько метров. Там он и остался лежать с раскинутыми руками и окровавленным черепом. Еще несколько усилии – и Дмитрии вырвется на простор. Тогда… Пуля впилась в голову смельчака, а вторая – в правое плечо. Ящук упал на руль. Потеряв управление, «газик» круто развернулся влево и закувыркался по камням. О чем теперь расскажет палачам мертвый Ящук?

Небо затянулось свинцовыми тучами. Ветер не смог их разогнать. Над Луцком разразилась гроза. Блеснувшая молния на миг вырвала из сумерек исстрадавшийся город словно для того лишь, чтобы спросить: «Что здесь происходит?» И снова все вокруг погрузилось в серую пелену.

Паша не долго пряталась за калиткой чужого дома. Она поднялась, выглянула на улицу. Медленно пошла. Крупные капли дождя упали на ее взлохмаченные волосы. Дождь все усиливался, и скоро начался ливень.

Измученная, она переступила порог дома и сразу опустилась на пол. Ее покидали силы. Слезы застилали глаза. Евдокия Дмитриевна испуганно смотрела на застывшее лицо Паши. Стало страшно… Мучительным было молчание дочери…

Паша очнулась не скоро.

16. В застенках гестапо

Умытые дождем улицы посветлели. Освободившись от пыли, буйно зазеленели деревья. Но теплое солнечное утро не радовало Марию Василенко. На работу она шла в тяжелом состоянии. Ее пугала встреча с неприятным, вызывавшим отвращение, долговязым Гансом. Вчера он был очень любезен, очевидно, надеялся на ее расположение. А что сказать ему сегодня? Опять улыбнуться? Или заманить в парк, а там с ним расправится Виктор? А может, не следует вообще показываться? Ведь могла же она заболеть? У самой гостиницы Мария в нерешительности остановилась. Как поступить? Пойду!

В коридор донесся веселый говор офицеров.

– Через тридцать минут я должен быть у шефа, – пробасил Ганс. – И кому взбрело в голову именно меня назначить старшим!

– Это же не обычный груз. Гордись! – утешал его кто-то пискливым голосом.

– Горжусь, поэтому и спешу, – иронически подчеркнул Ганс.

Мария узнала его голос. Ганс вышел из комнаты и горящими глазами посмотрел на девушку.

– Крошка, ты уже здесь? Я скоро придет…

– Дождешься! – буркнула вслед Мария и принялась за уборку.

Трудилась без передышки, спешила закончить работу до возвращения офицерни. Успела-таки. Довольная, отправилась домой. А вечером зашла к Измайловым. Виктор передал ей несколько листков со сводкой Советского Информбюро, записанной в мастерской Заворыкина.

– Сегодня расклеишь в районе вокзала.

Они вышли погулять. По дороге Мария узнала от Виктора о самоотверженном поступке Ящука и приключениях Паши Савельевой.

– Теперь мы располагаем бланками для удостоверений, – шепотом говорил ей Виктор. – Часть отправим в партизанский отряд, другую – оставим для наших нужд.

Мария и Виктор прошли мимо винного магазина. Там по-прежнему шумели завсегдатаи, по мостовой важно шагал блюститель «нового порядка». Напрасно Василенко и Измаилов старались обнаружить на шоссе след вчерашнего происшествия. Будто ничего не случилось.

Вдруг Мария оживилась.

– Виктор, скажи, ты не задумывался, как сложится наша судьба после победы над фашистами? А?.. Я вернусь к детям, в детский сад. Буду рассказывать им о пережитых тяжелых днях войны. А ты, наверное, опять займешься машинами? Да?

– Конечно, мое призвание – техника!

Расстались на углу улицы Леси Украинки.

– Будь осторожна, Мария, – пожал ей руку Виктор. – Старайся пораньше выйти из зоны вокзала. Может, пойдем вместе?

– Нет, нет, одной лучше, меньше подозрений. Иди, не волнуйся. – Теплым, ласковым взглядом Мария провела Виктора и направилась в сторону привокзальной площади. Имея удостоверение уборщицы офицерской гостиницы, она спокойно проходила мимо патрулей. В двух кварталах от привокзальной площади Мария попыталась приклеить листовку. Впереди показались два силуэта. «Полицейские» – рассудила Василенко и продолжила путь. В пятидесяти-шестидесяти шагах в одном из встречных Мария узнала долговязого Ганса. В жилах застыла кровь. Как быть? Мысли заработали молниеносно. До ближайшего переулка оставалось десять-пятнадцать шагов. Значит, расстояние между ними сократится… И все-таки Мария побежала. Ганс узнал уборщицу.

– О, на ловца и зверь бежит! – Предвкушая желанную встречу с гонористой девчонкой, офицер поспешил навстречу Марии. Но что такое. Она юркнула в переулок. Нет, птичка, не уйдешь! Ганс, а за ним грузный лейтенант заторопились к переулку. Маленькая фигура Марии быстро удалялась.

– Хальт! Стоять! – зло прокричал Ганс и выругался. Окрик еще сильнее подхлестнул Василенко. Она ускорила бег, даже не оглянулась.

– Хальт! Дура! Стреляйт!

Ганс поспешно вынул из кобуры пистолет и выстрелил вверх. Строгое предупреждение не остановило разгоряченную девушку. Через минуту она выбежала на другую улицу. Сзади прозвучали один за другим еще два выстрела. Мария не предполагала, что долговязый подымет панику; пожалела о своем поступке. Впереди послышались свистки, донесся гулкий топот кованых сапог. «За мной гонятся, я в западне… Нужно уйти от преследователей во чтобы то ни стало, – ведь со мной листовки. Где-нибудь выбросить? Потом наивно объяснить, мол, испугалась, время позднее, а их двое…»

Немецкие офицеры, огорченные исходом неожиданной встречи, решили в другой раз наказать озорную девчонку. Теперь же оставили ее в покое и пошли своей дорогой.

На выстрелы, как вороны, слетелись полицейские. Один из них со всего размаха нанес ей сильный удар в плечо. Мария взмахнула рукой. Никто в темноте не заметил, как далеко она швырнула листовки, связанные ниточкой с пузырьком клея. На ногах не удержалась, тяжело рухнула на землю. При падении ушиблась, от боли стиснула зубы. Резкий свет фонарика ударил в девичье лицо. Василенко обыскали, однако ничего подозрительного не нашли.

– Кто такая? – зло прорычал высокий, с тонкими черными усиками. – Уборщица? Почему в тебя стреляли? Не знаешь? А зачем бежала, тоже не знаешь? Ничего, расскажешь!

В полицейском участке, куда привели Марию, учинили допрос. Но, кроме наивных ответов, от нее ничего не добились.

Всю ночь Мария перебирала в памяти обстоятельства происшествия. «И зачем я бежала? Возможно, долговязый ничего плохого не сделал бы. А что с листовками? Подобрал ли их кто-нибудь? Кто? Знает ли о постигшей меня беде Виктор?»

Полиция навела справки. Было установлено, что Мария Василенко действительно работает уборщицей в офицерской гостинице, ведет себя достойно, никто на нее не жалуется. Стреляли? Да. Офицер уже рассказал, как он вечером вспугнул крошку.

Утром Марии отдали сумочку, справку с места работы, но предупредили, что, если еще попадется – ей несдобровать. Подписав протокол допроса, девушка, бледная, с ноющей болью в плече, вышла на улицу. Она приблизилась к месту, где вчера упала, сраженная ударом полицейского. Замедлив шаг, внимательно изучала каждый метр. Ничего нет. Даже пузырька не видно. Странно… С поникшей головой, уставшая от пережитого, Мария направилась к гостинице. Ее впустил дежурный солдат.

Знакомые постояльцы утром «снялись с якоря» и отбыли в неизвестном направлении. К вечеру прибудет новая группа. Марин сказали: каждый уголок должен блестеть. Отъезд ненавистного долговязого офицера в какой-то мере заглушил боль в плече. Мария вымыла полы, обтерла пыль, вытрусила половики. Вернулась домой в приподнятом настроении.

Минувшую ночь она не сомкнула глаз. Собралась отдохнуть, а затем пойти к Измаиловым. Усталость одолела ее, и Мария проспала до утра. Силы восстановились, боль в плече утихла совсем. «Ничего не поделаешь, проспала, обо всем уже расскажу Виктору сегодня».

Мария уже выходила из комнаты, как к дому подъехала крытая машина. Зашел гестаповец.

– Василенко? – ткнул пальцем ей в грудь.

– Да, я.

– Цюрик! Назад!

– Перетряхивайте все, – приказал гестаповец появившимся жандармам.

Но обыск ничего не дал. Марию втолкнули в машину и увезли.

– Что вам от меня нужно? – приняв обиженный вид, взмолилась Мария. – Я обязана вовремя явиться на работу в офицерскую гостиницу…

– Молчать, свинья! – грубо оборвал девушку старший.

Василенко закрыли в темной камере. Тут стоял затхлый воздух, вызывавший тошноту. Мария сначала не увидела, кто находился в камере, но чуткое ухо уловило слабый стон женщины. Она просила воды. Стоявшая возле женщины кружка была пуста.

– Воды нет, сейчас попрошу.

Мария робко постучала в дверь. Никто не отозвался. Ударила кулаком посильнее. Потом двумя руками забарабанила по тяжелой, обшитой железным листом двери. Никто не реагировал. Нервы сдали. Пережитое накануне, разболевшееся плечо, смрад в этой дыре, бессилие помочь страдающему человеку – все вместе лавиной обрушилось на выносливую Марию. Она разрыдалась… Машинально несколько раз повторила: «Воды! Воды!»

Приступ отчаяния длился недолго. «Чего я нюни распустила? – упрекнула себя Василенко. – Слабую собаку и ястреб заклюет. Нет, я должна жить».

Повторившийся стон оторвал Марию от мыслей.

Глаза свыклись с темнотой. Она теперь видела, что женщина, лежавшая в углу камеры на соломе, была в разорванной кофточке.

– Как вас зовут?

– Ирина… Избивают, а я никаких бланков никому не давала.

Мария вздрогнула: «Бланки? Мельдкарты? Боже, причем здесь Ирина? Ведь…»

– Когда вас забрали?

– Два дня назад… Прямо из типографии. Ох, лучше бы добили, нет больше моих сил. – Ирина заплакала. – На допросе перебили руку… Ироды! За что такая напасть? Я ни в чем не виновата… ни в чем!..

Ирина была старше Марии только на три года, ей было двадцать пять, а выглядела старухой. Седая прядь волос разделила пополам вьющиеся каштановые волосы. На лбу и между бровями легли складки. Из-за выбитых зубов она шепелявила.

– Успокоитесь, Ирина, – со слезами на глазах произнесла Мария. Она взбила ей под головой солому, подвязала больную руку, укрыла вздрагивавшее тело своей кофточкой. «Неужели мне предстоят такие страдания? Страшно… Если бы Виктор знал о нагрянувшей беде. Наверное, ищет, волнуется». Марию пугали предстоящие допросы. А есть ли выход? Будь что будет, но даже ценой своей жизни она сохранит верность товарищам! Только бы выдержать все…

В камере воцарилась тишина. Измученная Мария подобрала под себя ноги, положила голову на колени, ею овладел сон.

Воображение выпорхнуло из камеры и понеслось далеко-далеко… Какая чудесная весна! Сколько цветов! Красные, синие, белые, желтые… Мария собирает их в белом платье. Какой большой букет! От странного запаха кружится голова… Виктор! Виктор! Он появился возле нее. Громкий смех разнесся над полями. Говорит сурово:

– Цветы отравлены! Брось букет! Сейчас же!

Руки окаменели. Мария хочет отбросить цветы, но пальцы не повинуются. Пытается их разжать, напрягает силы. Безрезультатно. Виктор вырывает букет, бросает в сторону. Зачем так резко? Болит плечо… В руках – чайные розы. Какая прелесть! Спасибо, Виктор! Взялись за руки. Счастливые, смеются, бегут между хлебами…

Раздался гром. Небо заволокло тучами. Тяжелые, темные… Надо укрыться. Где? Еще ударил гром. Го-го-го!.. – понеслось вокруг.

– Мария!

– Я здесь!

– Мария!

– Я зде-есь!..

Гром заглушил удалявшийся голос Виктора…

Сколько времени продолжался сон, узница не знала. Проснулась от резкого толчка и громового окрика: «Василенко, выходи!»

Спросонья Мария не сразу поняла, кого зовут, замешкалась. К ней подошел солдат, пнул сапогом. Сообразила: «За мной».

В большой комнате за письменным столом сидел гестаповец средних лет. Гладко причесанные волосы, на вздернутом носу – пенсне. Лощеный вид фашиста не пугал Марию. Он копался в бумагах, делал вид, будто ее не замечает. Спустя минуту, поднял холодные глаза и вежливым тоном, по-русски, пригласил сесть.

– Василенко? Мария Ивановна?

– Да.

– 22 года?

– Так.

– Молодая. Совсем молодая. Не успела еще пожить! Два года работаешь? Так! А с кем же ты дружишь? Кто полюбил хорошенькую девушку? Никто? Странно!

Гестаповец открыл ящик, вынул оттуда пузырек с клеем и листовки, положил на стол. Внимательно посмотрел в лицо девушки. Какую нужно проявить выдержку, духовную собранность, чтобы ни единым мускулом не выдать себя. Ее лицо оставалось спокойным, и это заметил гестаповец.

– Ну, Василенко, перейдем к делу. Я уже сказал, что ты еще по-настоящему не пожила, а такая возможность имеется. Для этого необходима откровенность. Поняла? Только откровенность.

Гестаповец замолчал, дал возможность осмыслить сказанное.

– Куда направлялась ты позавчера вечером? Кто дал тебе эти бумажки? Молчать не хорошо, рассказывай!

Вежливость подкупила неискушенную в методах гестаповцев Василенко. Но Мария уже видела работу этих «джентльменов». Что они сделали с Ириной! Собравшись с мыслями, она ответила. Мол, вечером шла на вокзал, хотела и буфете купить кое-какие продукты на ужин и завтрак. Ну, по дороге встретились офицеры, одни к ней пристает давно. Побежала, пыталась уйти от него подальше. Все.

– Заодно расклеить эти листовки? Так? – испытующе взглянул гестаповец. – Не кривляйся! Кто дал листовки? Почерк не твой, значит, их писал кто-то другой? Я сказал: не теряй хорошую возможность! – огрубевшим голосом прокричал гестаповец.

Ласковый тон, которым он начал допрос, не дал результатов. Фашист бесился. Он мог бы с девчонкой поговорить иначе, но ему нужны сведения о подпольщиках, а подвергаемые пыткам жертвы не всегда развязывают язык.

– Так ты не называешь сообщников?

– Никаких сообщников у меня нет. Я ничего не знаю об этих листовках.

Гестаповец нажал кнопку. В дверях появился солдат.

– Приведите из одиннадцатой!

Мария не подозревала, что «одиннадцатая»' – это и есть подвальная дыра, в которую ее водворили. Через несколько минут в комнату втолкнули Ирину. Чуть сгорбившись, испуганными глазами она обвела гестаповцев, затем посмотрела на Марию и истерически закричала: «Я ничего не знаю!»

– Молчать, собака! – вскочил ранее казавшийся спокойным гестаповец, поскрипывая начищенными до блеска сапогами. – Подумала? Скажешь правду? Не знаешь? – И, повернувшись к солдату, он распорядился: – Позовите Климбеля, пусть поработает над упрямицей. Да так, чтобы заговорила!

Вошел с засученными рукавами «помощник».

– А она пусть смотрит! – кивнул гестаповец в сторону Марии. – Может, образумится.

Ирину начали пытать. Перед глазами Марии прошло страшное зрелище. Впервые она столкнулась с тем, как утонченно, жестоко издевается палач над человеком. В комнате раздался отчаянный вопль, стон. Потом все стихло. Ирина потеряла сознание. Ее привели в чувство, ткнули под нос нашатырь. И снова – ужас…

Мария вскочила с места, ей хотелось чем-нибудь помочь бедняжке. Но как тут поможешь. Девушка тяжело рухнула на стул. Ей стало дурно. Нашатырь вернул Марию к действительности. Пытка продолжалась. Ирина уже не кричала, лишь изредка слышался глухой стон…

– Молчит? Пока уведите! – скомандовал гестаповец.

– Ну вот, и с тобой так будет, если не скажешь, кто дал эти бумажки, – и он потряс листовками перед носом Марии. – Больше ничего от тебя не нужно. Скажешь – пойдешь на работу.

После короткой паузы немец продолжал:

– Понимаю, ты расстроилась, сейчас трудно говорить. Даю на размышления один час. Только один час, не злоупотребляй моим терпением.

Как Мария вышла из комнаты пыток и снова оказалась в темнице – она не помнила. Крик Ирины звенел в ушах. Она не могла избавиться от вида палача с засученными рукавами, причинившего нечеловеческие страдания беззащитной женщине. Слезы туманили глаза. Мария забылась…

Внезапное исчезновение Марии Василенко насторожило друзей. Никто не сомневался в том, что комсомолка не предаст товарищей. Виктор Измайлов не мог примириться с мыслью ареста Марии. Как же он отпустил ее в тот вечер, поверил доводам – «одной лучше, меньше подозрений».

Никто не шел на квартиру к Василенко, ибо понимали, что за ней следили. Надо было выждать.

Ночная облава не принесла успеха полицейским и гестаповцам. Похищенные бланки обнаружить не удалось. Зато утром на одной из прилегавших к вокзалу улиц появилась листовка. Печатными буквами в ней сообщалось о положении на фронтах. Бешенству полицейских не было предела. Они арестовали первых попавшихся несколько человек, подвергли их жестокому допросу.

Вечером по городу пронесся слух: на окраине подорвалась на мине машина с двумя гестаповцами, убит полицейский агент.

Приговор, вынесенный подпольщиками, с огромным риском выполнил Виктор Измайлов. Он мстил за Марию…

17. Жить всего две минуты

– Приведите Василенко!

В комнату вошла побледневшая Мария. Глаза запали, больше в них не светился огонек. Пухлые губы сжаты. Всем своим видом она давала понять – они никогда тут не разомкнутся.

Гестаповцы не проявляли к жертвам снисходительности, но все же иногда умышленно допускали ее при допросе.

– Слушай, Василенко, – начал гестаповец, – мне, откровенно говоря, надоело с тобой возиться. Я, конечно, могу от тебя легко избавиться, но видишь, не спешу. Давай по-хорошему договоримся. Иначе настанет момент, когда ты и захочешь говорить, да нечем будет. Упрямый язычок положим на тарелочку…

Только теперь Мария заметила, что у гестаповца жирные щеки и губы, глаза с неприятным отсветом маслянистости и говорит он вкрадчиво. Он ей угрожает, вероятно, не от силы, а от злости и своей духовной слабости.

От этого открытия Мария еще плотнее стиснула зубы. Ее готовность к самопожертвованию убедила опытного гестаповца в том, что «из нее ничего не выжмешь». Тогда родился новый план…

– Молчишь? – медленным движением гестаповец вынул из кобуры пистолет. Раздался выстрел. Мария не шелохнулась.

– Работает безотказно, – поднял пистолет к лицу девушки. – Ну, так что? Надумала? Нет? Становись в угол!

Ноги налились свинцом, плохо повиновались. Мария с большим усилием передвинулась, стала в указанное место. – Повернись лицом к стенке! – крикнул грубым, жестяным голосом гестаповец. – Даю две минуты. Если не скажешь…

Мария машинально начала отсчитывать время. Раз… два… три… Значит, все? На этом конец? А как же Виктор? Где он сейчас? Подозревает ли, сколько секунд ей осталось жить? Тридцать девять… сорок… Закричать?

Плюнуть в тупое лицо истязателя?.. Подлые, придет возмездие! Семьдесят пять… семьдесят шесть… Узнают ли когда-нибудь друзья, как мужественно она приняла смерть, осталась настоящей комсомолкой? Сто… сто один…

Ее начала раздражать напряженная тишина. Вот сейчас… Она даже не услышит выстрела… Прощайте, любимые!.. Сто двадцать пять… сто двадцать шесть… Тихо… Стало страшно от звенящей тишины.

– Прошло две с половиной минуты, а ты молчишь. Значит, ничего не знаешь? – гестаповец пристально посмотрел ей в глаза и нажал кнопку. Вошел дежурный.

– Возьмите расписку о невыезде Василенко и отпустите се.

Мария стояла, как во сне. Что сказал гестаповец? Домой? А может быть, она ослышалась? Или это какой-то трюк? Но Марию действительно выпроводили из серого здания.

Лишь за порогом она поверила, что на свободе. На улице ей все казалось ослепительным: и воздух, и белые здания, и даже тротуар, покрытый солнечной россыпью. Болели глаза от обилия яркого света, все тело ныло, а в душе была пустота. Мария медленно передвигала ноги. Да, теперь она знает, что такое гестапо. Именно там, в его застенках, она научилась еще больше ненавидеть фашистов.

На углу широкой улицы Мария остановилась. Она никак не могла принять решение, куда пойти: к Измайловым или домой? Идти к Измайловым в таком состоянии? А может, за ней следят и хотят узнать то, о чем она умолчала на допросе? Нет, пойду домой, отдохну, переоденусь и, если вернутся силы, отправлюсь к Виктору. А как он ей сейчас нужен!..

Двое суток Мария пролежала в постели. Она спала беспробудным сном, редко принимала пищу. На третий день к ней вернулась бодрость. Оставила тупая боль в плече, отошла опухоль на ногах, перестало ныть в коленях. Все эти дни она была сама с собой, в доме никто не появлялся. Лишь изредка заходила соседка и приносила кое-какие харчи.

– Ешьте. Ух, как вы сплошали! Жиров бы сейчас вам впору. Да где возьмешь?

– Спасибо, обойдусь.

– Может, к доктору сходите. Он бы порошков каких прописал.

– Пойду, обязательно пойду.

Идея понравилась девушке. Выход из дому будет оправдан.

Не нарушая совета товарищей, Виктор не заходил в дом к Василенко, а несколько раз лишь прошелся мимо. Однажды ему бросился в глаза неприятный человек. Он прохаживался с беззаботным видом по улице. В другой раз он выглядывал из подъезда противоположного дома. Виктор не знал о возвращении Марии. А когда ему стало известно, он тот час же поделился этим с Пашей Савельевой. Она предупредила его: «За Василенко установлена слежка».

Требовалась исключительная осторожность. И вот, наконец, перед взором Виктора предстала худая, опрятно одетая Мария. Живая, как огонь, молодая. Подбежать и расцеловать здесь же, на улице? Крикнуть, что он счастлив? Нельзя! Именно сейчас ее следует уберечь от неприятностей. Он догадался, что девушка направилась к ним. Возможно, за ней плетется «глаз» гестапо. Надо об этом предупредить, незаметно для окружающих. Виктор свернул в другую сторону, быстро пробежал ближайшими улицами к дому и вернулся навстречу Марии. Ее тонкая фигурка показалась на углу. Сейчас она побежит. Мария! Виктору пришлось пустить в ход все искусство мимики, дабы она поняла, как именно в эту минуту надо себя вести. Блеснули жарким огоньком глаза, открылись губы для заветного слова «Виктор», и тут Василенко все заметила, все поняла. Они поравнялись. Ее ухо уловило: «В шесть, у моста Бема, домой нельзя». И все. Они разминулись, как случайные прохожие.

Следивший за Марией агент даже не заподозрил о назначенном ими свидании.

Стоял погожий августовский день. Казалось, если бы не война, мир бесконечно блаженствовал бы в этом животворном солнечном океане. Но фашистская свастика, черной тенью опустившаяся на родную землю, принесла ужас террора, голод, слезы и отчаяние…

Мария шла по безмолвным улицам. Где неугомонная детвора, юноши и девушки, когда-то заполнявшие скверы и улицы задорным смехом? Матери держат их дома, боятся, чтобы сын или дочь не стали объектом развлечения «ассов».

Два часа бродила Мария с хозяйственной сумкой, создавая впечатление, будто ищет в магазинах необходимые продукты. В половине шестого она поспешила к берегу.

Предстоящая встреча волновала ее. Как все сложится дальше? Если за ней установлена слежка, значит, не придется видеться с Виктором. В таком случае, какую же пользу она принесет делу? И вообще, доверяют ли ей товарищи? Пока никто не знает, как она вела себя на допросе, и удивятся, почему ее выпустили гестаповцы. Что можно ответить им, если она сама, недавняя узница, не знает истинной причины проявленного «великодушия».

У моста Бема никого не было. Оставалось еще пять минут до шести. Но вот быстрым шагом навстречу девушке спешит смуглолицый парень.

– Виктор!

– Мария!

Есть ли силы на земле, способные в такие минуты остановить любимых? Руки девушки, недавно стывшие от боли, горячо обвивали загоревшую шею милого. Зачем говорить? Учащенно бившиеся сердца без слов исповедовались о том, как дороги они друг другу, как тосковали в одиночестве. Листья деревьев зашептали о счастье молодых…

– Ты не можешь оставаться в Луцке, Мария, тебе надо немедленно уходить.

– Куда?

– К партизанам. Кажется, ты хорошо знаешь санитарное дело?

– Да, я окончила курсы фельдшеров.

– Прекрасно, работа найдется. Тебя проводят на хутор к друзьям. А оттуда – в лес.

– А ты, Виктор? Где будешь ты?

– И я приду к тебе, обязательно. Только позднее. Сейчас не могу. Ты же знаешь, Мария…

Ночью Василенко была уже на хуторе Бодзячив. Оттуда с помощью связных она перебралась в отряд Медведева, была определена во взвод Левко Мачерета. Мария стала партизанским фельдшером.

– Не боишься? – допытывался командир. – Завтра идем в бой.

– Нет, теперь мне ничего не страшно.

– Это почему же?

– Я пережила бой в фашистских застенках, а в открытом бою – намного легче. Я ведь не одна. Рядом со мной боевые товарищи.

В коротком кожушке – поэтому ей в отряде и дали кличку Кожушок – и не по размеру больших сапогах Мария двигалась с партизанами к селу Берестяны, где засели немцы. Бойцы были довольны, у них появился фельдшер! Бой был тяжелым. Фашисты окопались на краю села и открыли сильный огонь. Отступать? Лихой, с русым чубом, выбившимся из-под фуражки, Левко Мачерет выбежал на поляну и скомандовал: «Вперед!» Не успел он увлечь за собой партизан, как пуля пронзила ему грудь. Мачерет упал. Пренебрегая опасностью, к нему подбежала Мария. Лицо Мачерета больше не улыбалось…

Партизаны были поражены отвагой юной на вид Василенко. И то ли от ее призывного крика: «Вперед, бейте гадов!», то ли от охватившего всех неукротимого желании отомстить за смерть командира бойцы дружно и стремительно атаковали немцев. Бросок был неожиданным, ряды врага дрогнули…

Так началась партизанская жизнь Марии Василенко.