Текст книги "Дорогой бессмертия"

Автор книги: Николай Струтинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

18. Пароль остается прежним

Впереди предстояло много боевых дел, но меня отзывали из Луцка. Ядзя принесла с «маяка» записку:

«В срочном порядке ждем тебя, пойдешь работать самостоятельно в прежний город. До встречи. Л. А.».

По почерку и инициалам я узнал автора записки. Ее написал Лукин. Ядзе я сказал:

– На хутор Бодзячив ты пойдешь раньше меня. Кто знает, может, за нами следят. На всякий случай, запомни: отряд может связываться в Луцке с руководителем подполья Виктором Измайловым или его боевым другом Антоном Колпаком. Еще просьба. Пусть Станислав выедет навстречу до Киверец. Вот тебе оружие. Возьми с собой, пригодится.

Ядзя взяла пистолет, запрятала. Вышла, пересекла Стырь, легко поднялась на бугор, откуда дорога вилась в другую часть города. Я постоял несколько минут, провожая взглядом удалявшуюся партизанку.

Виктору Измайлову я рассказал, как на хуторе Бодзячив попасть к Станиславу.

– Он всегда вас свяжет с партизанским отрядом. Туда передавайте добытые у гитлеровцев документы. Если понадобится помощь – сигнальте.

Мы попрощались сердечно, по-братски. Мы были знакомы чуть более двух месяцев, а казалось – подружились навечно. Я просил передать подпольщикам благодарность командования отряда за их смелые действия. Мы условились, что Колпак продолжит связь с Григорием Обновленным. На случай провала одной из групп я сообщил пароль и Нине Карст для связи со Станиславом в Бодзячиве.

Я шел переулком. И вдруг на повороте увидел жандармов. На площади, возле собора, стояла еще одна группа…

«Кого-то караулят или облава? Если так, то это малоприятная перспектива. Остается идти вперед». Но, к удивлению, я благополучно миновал первый заслон. «Значит, имеют другое задание». И все же, на всякий случай, переложил сверток с бланками и «типографией» в левую руку, а правую высвободил для неразлучного спутника – «ТТ». Позади остались и два других жандармских поста.

Шоссе убегало вдаль. Параллельно ему стелилось полотно железной дороги. Показался поезд. В воздухе белыми облачками повисал клубившийся пар. Состав из Киверец увозил на немецкую каторгу тысячи советских граждан. В тамбурах стояли молодчики из «гитлерюгенда», держа наготове лютых псов.

По шоссе промчалось несколько грузовиков с немецкими солдатами. Зачем спешат они в села? Снова грабить? Теперь редко в каком дворе можно увидеть курицу… Но с каждым днем растет ненависть народа к оккупантам. Партизанские отряды пополняются новыми бойцами.

Обходной дорогой под палящими лучами солнца я пробирался в Бодзячив. Незаметно подкралась острая головная боль, застучало в затылке. К счастью, вскоре показалась подвода. Ехал Станислав. Вовремя, обрадованно вздохнул я. Лишь в доме Станислава нашел облегчение. Меня привели в чувство Володя Студии и Ядзя Урбанович, которая добралась сюда на несколько часов раньше. Оказывается, со мной случился солнечный удар. И хотя теперь он прошел, но голова еще оставалась тяжелой.

– Ты один? – спросил я у Ступина.

– А разве тебе мало? – улыбнулся он.

Из рассказа Володи я узнал, что во время передислокации партизанской группы Ступин тяжело заболел. Температура подскочила высоко, передвигаться дальше он не мог. Решили до выздоровления оставить его здесь. На хуторе рыскали жандармы, полицейские, но Станислав уберег партизана от палачей. Теперь Ступин почти здоров, может отправляться в путь.

– Пароль остается прежним. Если обратятся наши люди, помоги, Станислав, – попросили мы на прощанье отзывчивого хозяина.

– Не сомневайтесь, все сделаю.

Втроем мы пересекли большак Киверцы – Колки, по которому часто двигались автомашины с немецкими карателями, и направились к селу Кормы.

Вблизи села Ядзя предложила сделать короткий привал. Жара донимала всех, особенно не окрепшего после болезни Володю Ступина.

– Хорошо бы попить.

– Можно и попить, только придется зайти на хутор.

На пригорке стояло несколько хат. Зашли в крайний двор все вместе. Нас встретила пожилая крестьянка.

– Можно попить водички? – спросили у нее.

– Конечно, прошу! – женщина подала ведро. Мы с наслаждением поочередно утоляли жажду. Ядзя и я были вооружены пистолетами, а Володя Ступин – автоматом.

Возле сарая сидел пожилой мужчина. Увидев автомат, он со всех ног пустился в село – донести о появившихся «подозрительных».

– Окаянный! – возмутилась крестьянка. – В селе много полицейских и немцев. Уходите по добру, пока те не нагрянули.

Каждая минута решала нашу судьбу.

– Вперед, быстрее! – скомандовал Ступин.

Направились к лесу. Впереди бежала Ядзя. Ступин прикрывал отход. Проскочив небольшой перелесок на юго-восток от села, мы очутились возле болота. Что делать? Мешкать было нельзя, фашисты начали погоню, сзади раздались выстрелы. Пули цеплялись за осоку и лозу, со свистом проносились над головами. На пути – торфяные канавы. Первой прыгнула Ядзя. С канавы выбралась без сапог, они застряли в грязи. Даже в такие трагические минуты происшествие с Ядзей рассмешило нас. Вслед за девушкой в канаве очутился я, вытащил потерянные сапоги и на бегу передал их Ядзе. Она с отчаянием призналась:

– Нет больше сил моих…

Густой лес укрыл нас от преследователей. В сумерках мы вышли к селу Рафаловка. Здесь переночевали, а с рассветом снова двинулись в путь.

На вторые сутки подошли к расположению отряда. Однако нигде вокруг не видно было признаков жизни. Как выяснилось потом, отряд накануне перебазировался на новое место.

– Веселая штука, – загрустил предельно уставший Володя Ступин, еще не окрепший после болезни. – По-видимому, немцы засекли отряд, и мы легко можем попасть в их лапы.

На всякий случай решили в условленном месте оставить записку. Ее поместили в разрезе срубленной молодой березы. В записке говорилось: «Находимся у родственников Куряты». Без всякой причины Ступин выстрелил из автомата, хотя знал, что этого делать не следовало. Этим можно было навлечь на себя преследователей. Мы отошли в сторону на пару километров от стоянки и расположились на отдых. После дождя ночь выдалась прохладной, пронизывала лесная сырость. Спали неспокойно, часто подымались, дабы разогреться. Ночь оказалась долгой, еле дождались рассвета. Напрягли слух – шорох…

– Кто-то идет, – шепнула Ядзя. Все взялись за оружие, залегли. Шорох нарастал, и показался… дикий кабан. Друзья громко расхохотались. Смех испугал кабана, он бросился наутек.

– Этот гость не случайный, – делал вывод Ступин. – Обычно после того как уйдет отряд, к месту его прежней стоянки спешат дикие свиньи, волки, лисицы, слетаются вороны. Вот и сейчас забрел кабан…

– Почему же на рассвете, а не ночью? – допытывалась Ядзя.

– Да потому, что ночью мы его напугали автоматной очередью.

Как было условлено, мы направились к родственникам Куряты в Дерманку. Тут в надежном месте решили переждать несколько дней. Но к исходу второго дня сюда явились разведчики из отряда Медведева. Оказывается, в ту ночь автоматную очередь Ступина слышали в отряде. Он был совсем близко. Для выяснения обстоятельств утром отправили разведку, которая и обнаружила записку, оставленную нами в срубленной березе.

– Позовите Куряту! – приказал дежурному заместитель командира отряда подполковник Лукин.

Когда Курята явился, Лукин спросил:

– Какие у вас есть родственники и где они проживают?

– Кроме как в Рудне-Бобровской, родственников больше нет.

– А поближе, припомните, может, еще где-нибудь есть? Вот, почитайте. – Лукин передал записку, обнаруженную разведчиками.

Записка сразу устранила недоумение Куряты, он громко воскликнул:

– Володька, жив! Да это же он дает знать о себе!

– Какой Володька?

– Ступин!

– Где он находится?

– В Дерманке! Там у меня есть друзья.

Командование отряда выслало в село группу разведчиков. С ними мы благополучно возвратились в отряд.

…Секретный агент украинской полиции Малаховский не предполагал, что взятые им «на крючок» Ядзя Урбанович и я неожиданно исчезнем. Он не спешил нас арестовывать, хотел проследить, с кем мы связаны. У него не оставалось сомнений в том, что мы состоим в связи с подозрительными для власти людьми. Малаховский выяснил и небезынтересную для его карьеры деталь о наших отношениях с полицейским Григорием Обновленным. Агент стал яснее понимать, почему именно у него нашла приют женщина, как было впоследствии установлено полицией, – посыльная партизанского отряда. Малаховский сделал вывод: Обновленные – соучастники партизан, и с этой новостью поспешил на доклад к шефу. Но тот встретил его весьма неприветливо.

– Вы мальчишка, Малаховский! – крикнул на него Вознюк. – Столько времени тянете нитку с клубочка, а распутать его не можете. Из-под вашего носа ушли большевистские агенты, а вы шатаетесь по улицам без толку.

– Разрешите? – трепетно залепетал Малаховский.

– Не разрешаю! Довольно! Давайте доказательства! Из-за вас господин Рау перестает мне доверять. Слышите? А это значит – я перестану доверять вам. Вас это не волнует?

Когда пыл начальника улегся, Малаховский доложил обо всем, что ему было известно о Григории Обновленном, и при этом ехидно добавил:

– С превеликим удовольствием сообщаю и такую новость. Бывшая домработница Измайловых утверждает, что жена Вячеслава Измаилова, Лина Семеновна и ее мать Ольга Моисеевна Первина, – всего-навсего… иуды. – Только подумать! А? – вопросительно посмотрел Малаховский на Вознюка.

– Ну… – замялся начальник полиции. – Не большой сюрприз для наших коллег. Все же… Ладно. Вы действуйте энергичнее! Идите!

Вознюк бросил все дела и поехал к начальнику отдела гестапо подполковнику Рау. Он не сразу попал к нему на прием. Украинец и здесь должен был ждать, дабы знал, кто хозяин на этой земле. К Рау входили и выходили вышколенные офицеры, а Вознюк все сидел, нервно перебирая пальцами спички в коробке. Наконец и он удостоился чести переступить порог кабинета фашиста.

– Мы сами займемся Измайловыми, – коротко сказал Рау. – А вы наведите порядок в городе. На улицах подпольщики расклеивают листовки, стреляют в наших офицеров, топят людей, преданных великой Германии, а вы успокаиваете – «все в порядке». Нет, если взялись помогать райху, так помогайте. Не на словах, а делами. Вы меня поняли, господин Вознюк? Работаете вы плохо. Очень плохо! Над этим вам стоит призадуматься! Рекомендую!

– Слушаюсь!

– Вы поняли?

– Так точно!

– Идите!

По приказу Рау гестаповцы отправились по указанным адресам.

Василий Обновленный с утра был в бодром настроении. Ему чертовски везло. Открытая им с разрешения немцев пивнушка приносила приличный доход. Теперь он мечтал о солидной фирме или большом ресторане. А почему бы и нет? Ведь он прослыл преданным германской империи человеком. Василий надеялся на сочувствие и поддержку немцев в осуществлении заветного желания.

Резкий стук в дверь прервал приятные размышления Обновленного. «Как нахально стучат!» – возмутился он и подошел к двери.

– Кто там?

– Открывай!

Вошли гестаповцы. Впереди оказался среднего роста капитан. В руках он держал коричневую папку.

– Обновленный Василий? – Убедившись, что перед ним действительно тот, кто его интересует, скомандовал: – Арестовать!

– Меня? За что? – растерянно лепетал Василий.

– Молчать! Оружие есть? Сдать! Обыскать квартиру! Выходи!

– Это явная ошибка, явная ошибка… – завопила жена Василия Клава. – Мы ваши друзья! – старалась она убедить гестаповцев. – Наверное, вам нужен брат Василия – Григорий Обновленный?

Гестаповец грубо оттолкнул Клаву.

– Будьте спокойны, не уйдет и ваш Григорий.

Василия вывели на улицу, втолкнули в черную автомашину. Все, кто стал невольным свидетелем его ареста, видели его испуганные, часто мигавшие глаза и трясущуюся нижнюю губу. Весь его жалкий вид вызывал отвращение. Люди по этому поводу судачили: «Не бей в чужие ворота плетью, не ударили бы в твои дубиной».

С Григорием Обновленным гестаповцы обошлись строже. Ему приказали стать у стенки с поднятыми вверх руками, а в это время в квартире производился тщательный обыск.

– Давно знаете Струтинскую? – тут же, в квартире, строгим тоном спросил гестаповец.

– Такую не знаю.

– Она останавливалась у вас? Припомните!

– С такой женщиной не встречался.

– А с ее сыном? Тоже не встречался?

– Нет.

– Врешь!

После обыска Григория закрыли в машине и увезли.

Два брата по-разному вели себя на допросе в гестапо. Григорий решил все отрицать и тем самым не дать повода для малейших подозрений. Допрос вел лейтенант с широким, скуластым лицом.

– Стоит ли тебе объяснять, как следует себя вести? – уставился он на Григория. – Ты же знаешь! Говори! Сможешь с нами еще поработать.

– Я работаю честно в пользу Германии.

– А связь поддерживал с партизанами тоже в пользу Германии? Ты забываешь, что если бы не мы, немцы, вас бы давно, продажные шкуры, уничтожили большевики. Грош вам цена! Отвечай!

– Я сказал правду, проверьте.

Лейтенанта бесила наигранность Григория. Он с силон ударил его по лицу. Григорий молчал.

Василий юлил перед палачами как мог. Он обещал изловить всех партизанских агентов. Только бы ему поверили, выпустили.

– Я доказал свою преданность фюреру, – захлебывался он. – В этом вы и в будущем убедитесь, если я…

Григория и Василия Обновленных отправили в ровенскую тюрьму.

19. Оправданный риск

На рассвете гестаповцы арестовали всю семью Измайловых. Виктора в эту пору дома не было. Зато здесь оказались артист Борис Зюков и учитель Николай Науменко. Оба они входили в подпольную партизанскую группу. Борис Зюков не раз выполнял сложные боевые задания. Вот и теперь пришел он к Измайловым обсудить план очередной диверсии против гитлеровцев в офицерской столовой. Подготовить и осуществить эту операцию должны были Зюков и Науменко. Было условлено, что после акта возмездия оба они уйдут в партизанский отряд.

Вечером они заждались Виктора. Наступил комендантский час, и они остались ночевать у Измайловых. Здесь их и застали гестаповцы.

– Кто такие?

– Знакомые, заигрались допоздна в карты, решили заночевать, – ответил Науменко.

– Документы!

Зюков и Науменко очутились в машине вместе с побледневшей Линой Семеновной, ее шестилетним сыном Игорем, Вячеславом Васильевичем и матерью Лины Семеновны – Ольгой Моисеевной Первиной. В тюрьме замка Любарта их разбросали по разным камерам.

Никто не подозревал истинной причины ареста. На исходе третьего дня на допрос вызвали Вячеслава Васильевича. Его обвиняли в том, что он скрывает и доме евреев.

– Каких? – недоумевал он.

– Вам лучше знать – жену и ее мать.

Вячеслав Васильевич слегка побледнел, но держал себя уверенно.

– Вы ошиблись, господин офицер.

– Наши данные надежнее ваших путанных слов. Предлагаю сознаться, в противном случае…

Три дня подряд терзали Измайлова допросами. Потом ему объявили: за укрывательство евреев – расстрел!

Вячеслава Васильевича вывели в тюремный двор, поставили у свежевырытой ямы.

– Сознаетесь?

– Вы ошиблись, господа, – повторил Измайлов.

Раздался выстрел. Но пуля не задела его. Что это значит? В ту же минуту Измайлова грубо оттолкнули от ямы и повели в камеру пыток. Здесь в его присутствии истязали двух заключенных. Надрывный, душераздирающий крик… Может ли человек перенести такой ужас? Вячеслав Васильевич потерял сознание и упал. Его привели в чувство. Все стихло. Возле него, как коршун, кружился гестаповец.

– Вам будет предоставлена адвокатская должность в юроде, но предварительно сообщите достоверные сведения о жене и теще.

Измайлов понял, гестаповцы не располагали точными данными, иначе бы они давно рассчитались с ним.

– Я прошу навести справки в Одессе о рождении моей жены.

Прошло два месяца. Из Одессы не поступило точных сведений об Ольге Моисеевне Первиной и ее дочери Лине. Прямых улик у немцев не оказалось. Но они по-прежнему держали в тюрьме всех членов семьи Измайловых.

…Виктор узнал о постигшем несчастье не сразу. В полдень на подводе он возвращался с работы домой. Решил пообедать перед тем, как поехать за грузом. Подъехал к воротам и заметил на балконе хозяйку дома. Она выбивала коврик. Оглянулась по сторонам и рукой сделала знак «уходи». «Значит, стряслась беда!» – решил Виктор. Ударив кнутом по остановившимся лошадям, он отъехал дальше.

«Что произошло? Живы ли все? Куда теперь?» Виктор оставил подводу во дворе, где должен был взять груз, а сам пошел по направлению к улице Ковельской. Вот и знакомый дом. На стук вышла среднего роста, с пышной прической Мария Александровна Барковская. Она знала Виктора с первого дня его приезда в Луцк. Познакомились за семейным столом у его брата Вячеслава Васильевича. По специальности Барковская была учительницей, преподавала в школе немецкий язык. Муж ее тоже учитель, погиб на фронте в первый месяц Отечественной войны. Тяжело перенесла Мария Александровна смерть любимого человека. Она поклялась отомстить за него врагу. На ее квартире иногда собирались подпольщики, а сама Барковская охотно выполняла их поручения. Неожиданный приход Виктора ее удивил.

– Ты, Виктор?

– Можно войти?

– Заходи! Что случилось?

– Случилось, да не знаю, что именно. – Виктор рассказал о предупредительном сигнале хозяйки. – Неспроста она так настойчиво махала рукой. Сходи и выясни, почему нельзя мне показываться дома.

– Сейчас.

Мария Александровна приоделась и пошла к Измайловым. У порога ее встретила хозяйка.

– Здравствуйте, дорогая, давно к нам не жаловали, я уже подумала – шить отказываетесь, – нараспев тянула хозяйка и моргнула.

– Нет, отказываться не собираюсь. Только немного приболела, – сориентировалась Барковская.

– Заходите, милая, заходите. – В комнате хозяйка шепнула Марии Александровне: – Всех арестовали, даже малыша…

– Обыск делали?

– Еще какой!

– Что-нибудь нашли?

– Кажись, нет. Все Виктора ждут. Полицаи, окаянные, сидят в комнате. Увидел Виктор у ворот, как я помахала рукой, понял.

– Спасибо за помощь. Пойду. – И во всеуслышание: – Не волнуйтесь, все пошью, дай только бог здоровье. А как муж, здоров?

– Спасибо, здоров.

Мария Александровна не вызвала подозрений у полицейских. Она покинула двор. Дома все рассказала Виктору. Он спокойно обдумывал создавшееся положение. Пришел к выводу, что некоторое время придется оставаться на нелегальном положении. Да, но как же в таком виде появляться на улице?

– Мария Александровна, я не успел переодеться, а в таком наряде…

– А ты не очень торопись, обмундирование получишь, – шутливо перебила Мария Александровна и достала из гардероба синий мужской костюм, синюю шляпу и черные ботинки. Улыбнулась: – Денег хватит рассчитаться?

– Найдутся.

Виктор ночевал у Марии Александровны. А на завтра послал ее к Наташе Косяченко за советом. Наташа передала Виктору, чтобы перебирался к ней, а там решат, как поступать дальше.

Вечером Виктор отправился на Ковельскую улицу. Осторожно ступая, боясь вызвать шум, он подошел к двери дома Наташи и трижды постучал. Молчание. Постучал еще раз. За дверью раздался неуверенный голос.

– Кто?

– Могу починить стулья.

– Будете клеить?

– Нет, гвоздиками.

Дверь приоткрылась.

– Заходи!

Наташа Косяченко, высокая, стройная, с игривыми карими глазами стояла в наброшенном на плечи цветном халате. Двое детей – шестилетняя Ира и трехлетняя Лена – спали крепким сном.

– Ну, рассказывай, Виктор.

Виктору пришлось повторить все сначала.

– Наташа, очень прошу, сходи к хозяину дома Болеславу Доминскому, пусть проникнет в нашу кладовую. Там на полке лежит мешочек с сухарями. Внутри спрятан пистолет, если его не обнаружили и не изъяли при обыске. Пусть возьмет его и передаст тебе.

– А как он туда проникнет? Ведь квартиру фашисты опечатали.

– Через чердак. И еще. У порога под первой доской лежат две газеты и тетрадные листки. Пусть и их прихватит.

– Если я появлюсь там, меня заподозрят полицейские.

– Не думаю, чтобы они там остались. Наверное, ушли, но будь осторожна.

Наташа ушла. Полицейских в доме не было. Наташа заговорила с Боликом, как называли хозяина дома подпольщики, откровенно, без предисловий.

– Я к вам с поручением от Виктора. Да, он невредим. Просил вас проникнуть в комнату через чердак. В кладовой на полке лежит мешочек с сухарями, достаньте оттуда… пистолет.

При этих словах лицо Болика вытянулось. Он не ожидал такого щекотливого поручения. За него можно и жизнью поплатиться. Но разве откажешь в просьбе Виктору, к которому очень привязан, а тем более сейчас, когда он попал в беду?

– А что мне будет за это от Советской власти, пани Косяченко? – пошутил Доминский.

– Ваш подвиг не забудут! – тоже шуткой ответила Наташа.

Не с легкой душой забрался Болик на чердак, а оттуда спустился в комнату Измайловых. И только он в ней очутился, как через окно ворвался луч фонарика. Провокация? Немцы? Схватят и поволокут в гестапо… Болик приник всем телом к полу и замер. Луч скользнул по столу, перескочил на кровать, запрыгал по шкафу.

За окном послышался мужской голос:

– Как-будто никто не появлялся.

– Что ему тут делать? Не дурак! Пошли!

Полицейские удалились на приличное расстояние, а в ушах Болика все еще стоял скрип кованых сапог. Прошло двадцать минут напряженного ожидания. Наконец он поднялся и хотел немедленно убраться восвояси. Но заговорила совесть. Возьму! – подбодрил сам себя. Не зажигая спичек, хозяин зашел в кладовую, на полке нащупал мешочек с сухарями. Пробежал трясущимися пальцами по его поверхности, но ничего не ощутил. Стал быстро перебирать сухари, рука коснулась холодного металла. Есть! – вырвалось со вздохом облегчения. Доминский извлек из-под доски бумажную кладь, запрятал ее в карман вместе с пистолетом и бесшумно выбрался на чердак.

Однако успокоился лишь тогда, когда передал пистолет и газеты с тетрадями Наташе Косяченко.

– Спасибо, Болик, от меня и Виктора. – У двери она повернулась. – Если спросят, не появлялся ли кто-нибудь здесь, сами понимаете – я не заходила.

Домой Наташа возвратилась благополучно. На ее щеках играл легкий румянец. Она была приятно взволнована. Какое все-таки хорошее человеческое качество – взаимовыручка!

Несказанно обрадовался возвращению Наташи Виктор. Он взял у нее газеты, тетради, пистолет молча положил в карман.

– Теперь, Наташа, поговорим о другом. Связной партизанского отряда просил передать для них типографскую краску. И знаешь для чего?

Виктор рассказал о глупой затее гестаповцев. Они отпечатали листовки с обращением от несуществующей армии прорыва и призывают партизан прекратить все действия против немецкой армии, чтобы не дробить силы, а ждать общего наступления. Мол, в решающий момент по немцам будет нанесен уничтожающий удар.

– Хитро придумали! – заключил Виктор. – Им нужна передышка для переброски войск на фронт.

– Да, далеко прицелились, – задумалась Наташа. – Может, свою листовку выпустим, Виктор? Пусть все узнают о подленьком замысле гестаповцев, пытающихся усыпить нашу бдительность.

– Листовки надо подготовить, – согласился Виктор. – И еще просьба.

Наташа подняла глаза:

– Слушаю.

– Как спасти брата с семьей?

– Я об этом думала… Давай посоветуемся с Пашей, с нашими товарищами.

– Хорошо, посоветуемся.

Собрались через день – Паша Савельева, Виктор Измайлов и Наташа Косяченко. Всех волновало одно: как вырвать из лап гестапо семью Измайловых? Нужно было убедить немцев в неоправданном подозрении в отношении жены и тещи Вячеслава Васильевича. Предлагали подкупить следователя или сделать фальшивые документы о рождении и крещении в церкви. Но окончательный план не созрел. Решили еще раз собраться. Когда Савельева ушла, Наташа не переставала думать о горе Виктора. Как ему помочь? Ее мучила мысль, что в тюрьме томится Игорек, а ведь ему только шестой годик…

В Луцк Наташа Косяченко приехала перед самой войной. Здесь жил ее отец, по профессии актер. Двадцать лет дочь не видела отца. В 1920 году он попал в плен, после чего остался в панской Польше. А его жена с двумя детьми жила в Полтаве.

Шло время. Наташа, старшая дочь, вышла замуж. Захотелось ей повидать отца, и она приехала из Полтавы в Луцк. Когда разразилась война, ее мужа призвали в армию. Наташа не смогла выехать из Луцка. Знакомство с Марией Ивановной Дунаевой привело ее в подполье. Косяченко аккуратно выполняла поручения подпольщиков. Смелость ее не была безрассудной. «Погибнуть не трудно, это не штука, – говорила она, – куда важнее победить и остаться живым».

Эта мысль не покидала ее и теперь, когда она обдумывала варианты спасения Измайловых.

Паша Савельева пришла с новостью. Герберт ей сообщил о болезни Игоря. План родился молниеносно. Надо пойти в тюрьму и потребовать, чтобы дали на излечение Игоря. Это явится лишним доказательством того, что мать мальчика русская.

За эту мысль ухватились все. Кто же пойдет в тюрьму? Без колебаний согласилась Наташа.

…Это было в конце октября 1943 года. Наталья Николаевна Косяченко явилась в гестапо. Держала она себя уверенно, на вопрос дежурного «что ей угодно?» с улыбкой ответила: «Спасти ребенка».

– Спасти ребенка? Какого? – недоумевал дежурный.

– Я объясню вашему начальнику.

Наташу провели в хорошо обставленную комнату. На полу – пестрый ковер, под потолком – позолоченная люстра. За письменным столом, уткнувшись в бумаги, сидел краснощекий офицер. Он высокомерно окинул взглядом Косяченко. Про себя подумал: «Не дурна собой».

– Слушаю.

– В вашей тюрьме находится шестилетний мальчик Игорь Измайлов. Он болен.

– Откуда это вам известно?

– Он все время болеет, очень слабый мальчик. Я хочу просить вас, передайте его мне на излечение. Он сможет у меня остаться до освобождения родителем, я за ним присмотрю.

– А!.. – протянул гестаповец. – Но знаете ли вы, что его мать – еврейка?

– Это неправда!

Офицер достал сигарету, закурил. Синяя струйка дыма поплыла вверх.

– А если подтвердится, мадам догадывается, как с ней поступят? А? За укрывательство!

– Я хорошо знаю семью Измайловых, поэтому и пришла.

– Мы одинаково караем евреев и тех, кто их укрывает. Вы это понимаете?

– Конечно.

– Так зачем же вы пытаетесь нас обмануть?

– Мне это делать незачем. Но если бы я вас обманула… О! Я представляю, как жестоко поплатилась бы!

Уверенное поведение Наташи Косяченко, ее настойчивое желание взять ребенка после сурового предупреждения поколебали гестаповца, и без того раздраженного отсутствием доказательств против Измайловых. По его распоряжению Игоря передали Наташе Косяченко. А через десять дней, за отсутствием прямых улик, семья Измайловых была освобождена.

Хуже сложилось дело с Зюковым и Науменко. Их перевели из луцкой тюрьмы в лагерь для отправки в Германию. Это обстоятельство встревожило подпольщиков. Надо было принимать срочные меры. В лагерь можно было пробраться только представителям так называемого «украинского комитета помощи», который во многом содействовал немцам в отправке рабочей силы в Германию. Наташе Косяченко удалось очень четко выполнить задание и забрать Игоря из тюрьмы. Подкупленные таким успехом, товарищи и на сей раз поручили ей нелегкое задание: по поддельным документам пробраться в лагерь, встретиться с Зюковым и Науменко и предложить им бежать.

Солнце только коснулось верхушек деревьев, а Наташа была возле лагеря. Часовые тщательно проверили документы, осмотрели баночку с мазью от коросты и пропустили «медсестру» в зону лагеря.

Наташа отыскала Зюкова и Науменко и передала им план побега.

– Но куда после этого нам деться? – спросил Науменко.

– Мы спрячем вас, – заверила его Наташа, – а потом уйдете к партизанам.

Косяченко пожелала друзьям успеха и ушла. А через несколько дней, во время этапирования в киверецкий лагерь, в самый решающий момент, Науменко заколебался.

– Это немыслимо, мы наверняка погибнем.

– Мы погибнем от бездействия. Рискнем, Коля? – настаивал Зюков.

Ответ не последовал.

– Николай, неужели струсил?

– Не хочу бессмысленно рисковать. Везде охрана. Надо выждать удобный случай. Легко начинать, да нелегко кончать!

Зюков не переставал думать о побеге. Он предусмотрел все до мелочей и с нетерпением ждал наступления ночи. Под ее покровом пролез под колючей проволокой. Часовые друг от друга стояли на значительном расстоянии. Ползком Зюков выбрался из лагерной зоны.

Как условились с Наташей Косяченко, на рассвете Зюков тайком явился на квартиру к зубному технику, немолодой уже женщине Юлии Емрышко, проживавшей по улице Коперника. Она сочувственно относилась к патриотам, чем могла помогала им в их справедливой борьбе. Предупредить Юлию Петровну о возможном появлении в ее квартире беглецов Косяченко не успела. И неожиданно нагрянувший грязный, заросший Зюков напугал ее. Ей довелось только однажды видеть его в обществе Паши Савельевой, но она его хорошо запомнила. Долго они тогда беседовали об искусстве.

– Откуда вас занесло? А какой вид!

– С того света. А вид изменится. Озяб, сейчас бы глоток чайку…

– Конечно, конечно, – Юлия Петровна поставила на плиту чайник. – Сахара нет, залежалась всего пара леденцов.

Через несколько минут они вдвоем пили горячий кипяток.

– Роскошно! – восторгался Борис.

Утром Емрышко отправилась к Паше Савельевой.

– Ко мне в любую минуту могут зайти посторонние люди, поэтому Зюкова надо пристроить в более надежное место.

– Пусть вечером приходит ко мне.

Впервые Паша увидела Зюкова в лагере военнопленных. Он был тогда в полинявшей гимнастерке, стоптанных солдатских башмаках. До войны Зюков учился в институте. Его призвали в армию, а скоро началась война. Земля содрогалась от взрывов бомб. Зюков страстно любил поэзию и не скрывал от товарищей, что сам пишет стихи. В институте Борис полюбил философию. Кредо его жизни навсегда слилось с общественно-политическим взглядом Виссариона Белинского: «Литература и искусство должны отражать действительность такой, какой она есть».

В одном из тяжелых боев рота Зюкова попала в окружение. С ожесточением пробивались советские воины сквозь вражеское кольцо, пытались соединиться с основными силами. И все же врагу удалось бросить сотню советских воинов за колючую проволоку. Одно время Зюков потерял было всякую надежду вырваться из плена. Но нашлись тогда неведомые друзья, помогли бежать. И с тех пор он смотрит смерти в глаза, не испытывая страха, всего себя отдает борьбе.

Паша ждала Зюкова. Как только он появился, Савельева с чувством облегчения сказала:

– Теперь вам придется у меня отсидеться до переправки в партизанский отряд. Может быть, только ночью сможете выходить в сад.

– Ночью я вижу лучше совы!

– Все шутите, а дел у нас еще много.

Только на шестнадцатый день Зюков покинул квартиру Паши Савельевой и город Луцк. Связные переправили его в партизанский отряд. В его рядах Зюков боролся с ненавистным врагом, проявляя смелость и мужество.

По-иному сложилась судьба Николая Науменко.