Текст книги "Дорогой бессмертия"
Автор книги: Николай Струтинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
22. У развилки дорог
Большие снежные хлопья плавно опускались на землю. Вот они, легкие, чистые, зацепились за оголенные ветки высоких тополей, коснулись железных крыш домов, скользнули по замерзшим лужицам. К вечеру улицы Луцка, парки и скверы оделись в белый наряд.
Первый снег! Сколько прежде доставлял он наслаждения детворе и взрослым, которые одинаково радовались чудесной поре. А ныне ослепительно белый покров не оживил серых будней города. Фашисты бесчинствовали. Изо всех сил старался и агент Малаховский. Нескольких подпольщиков отдал он в лапы гестаповцев. Жалко юлил Малаховский перед шефом, приговаривая:
– Надеюсь, вы мной теперь довольны?
В тюрьмы были брошены врачи, инженеры, учителя, артисты, научные работники. Немцы спешили обезглавить городскую интеллигенцию. Пренебрегая всеми нормами человеческой морали, фашисты отнимали у человека самое дорогое – жизнь. Были расстреляны доктор Залесский, учитель Голубович, адвокат Черевко, директор средней школы Редько, агроном Сало… Свирепость фашистов вскипала еще больше, когда в охваченном паникой городе появлялись все новые и новые листовки подпольщиков. На одной из них размашисто было написано: «Фрицы, за все ответите! Смерть за смерть!»
Гневные слова горели и на другой листовке: «Советские воины наступают по всему фронту. Близится час расплаты!»
На листке ученической тетрадки чья-то смелая рука вывела чернилами: «Мы ведем счет вашим преступлениям, ничего не забудем!»
На дверях магазина для офицеров мелом было написано: «Трепещите, тираны!»
Поредевшее, обескровленное подполье жило, боролось. Им руководили коммунисты подпольного обкома партии, возглавляемого Алексеем Федоровичем Федоровым. Невидимыми нитями он был связан с патриотами, направлял карающую руку народных мстителей, организовывал население на борьбу с врагом Родины. Никто не знал имени патриота, бросившего гранату в автомашину с немецкими штабными офицерами. А другой смельчак удачно подложил на городской черте противотанковую гранату, и она вывела из строя мощный немецкий танк.
Партизаны, руководимые Василием Андреевичем Бегмой, не оставляли подпольщиков в тяжелую годину. Они вместе с ними мстили фашистам, наводили ужас на метавшихся, как в угаре, оккупантов.
Антон Семенович Колпак и Варфоломей Иванович Баранчук решили вооружиться.
– Теперь мы должны быть в постоянной боевой готовности, – говорил Антон Семенович. – И к наступлению и к самозащите.
– Должен тебе что-то сообщить, – улыбнулся Баранчук. – Я в свое время надежно припрятал два автомата, одну винтовку и пять гранат. Имеются также и перевязочные материалы.
– Где?
– В стоге сена, недалеко от города. Утром заберу.
– Не откладывай!
Белоснежное поле ровным покрывалом расстилалось за Луцком. Удивительно красивый в этих местах зимний пейзаж. Полозья приземистых санок скользили по снегу. Сидевший вместе с Варфоломеем Ивановичем десятилетний сын Володя громко восторгался:
– Ух, как хорошо!
У развилки шоссе Горка – Полонка – Луцк стоял мужчина в кожаной куртке. Санки с Баранчуками приближались, а он не сходил с места. Что-то недоброе почуял Варфоломей Иванович. Ведь ему неоднократно грозились расправой за отказ сотрудничать с бандами националистов. Жаль, до оружия не добрался, досадовал он и прибегнул к хитрости: остановил лошадь, слез с саней и начал возиться с подпругой, а сам искоса наблюдал за незнакомцем. Последний же не реагировал на их остановку и казался безразличным. Этим и подкупил он Баранчука. «Чего это я верчусь, словно на ежа сел?»
– Но! – крикнул на буланого. Когда подвода поравнялись с незнакомцем, тот поднял руку:
– Стой!
Баранчук ударил коня хлыстом, однако незнакомец успел схватить его за узды.
– Слезай!
– Я до места еще не доехал, чего же мне слезать! – упорствовал Варфоломей Иванович, а мысленно: «Эх, было бы оружие!»
В незнакомце он узнал учителя из села Гончаривка, который в последнее время исчез. Баранчук побледнел, он догадался, чью волю тот выполняет и от чьего имени действует. Володя по-детски насторожился, пугливо следил за чужим человеком с пистолетом в руке. «Учитель» сел в сани и доставил задержанных в пригородное село.
– Слезай! – грознее прежнего повторил приказание.
Баранчук медлил повиноваться, все обдумывал, как выпутаться из глупого положения, а главное – спасти ребенка. «Надо решиться». Он прыгнул на щупленького «учителя», схватил его за горло и стал душить. Раздались выстрелы. Один, другой… Варфоломей Иванович упал.
Володя, в страхе наблюдавший поединок, соскочил с саней и побежал.
– Стой! – понеслось вдогонку.
Но Володя не слышал окрика, он бежал изо всех сил.
– Стон, чертенок! – крикнул еще раз бандеровец, и в воздухе снова прозвучал выстрел. Раненый в плечо, Володя упал, сгоряча поднялся, сделал несколько шагов и снова свалился. Истекая кровью, он продолжал ползти.
Бандит подбежал к мальчику.
– Ах ты, выродок! – С размаху он ударил его по голове рукояткой пистолета. Взяв за ноги потерявшего сознание мальчика, поволок его по снегу к саням.
Варфоломеи Иванович очнулся в темном сарае. Он ощутил острую боль в животе. Где я? Услышал стон ребенка. Кто это? Боже, да это же Володя! Нет сил подняться… Рукой дотянулся до безмолвно лежавшего рядом сына. От нового потрясения сознание опять покинуло его. Но ненадолго. Превозмогая боль, он подполз к сыну. Какой ужас! Пальцами ощутил, что голова и лицо мальчика в крови. Тогда он что было сил рванул кусок своей рубахи, начал обтирать лицо Володи.
– Помогите! Спасите! – безуспешно звал на помощь Баранчук.
Раненых уложили на сани, повезли. Варфоломей Иванович скончался, как только выехали из села. А Володя лежал рядом и ничего не понимал. За что они стреляли в отца? Куда их везут?.. Ему очень больно. От потери крови лицо побелело, Володя лежал с закрытыми глазами. Будто не рядом, а в небе зазвенел чугунный голос:
– Стяни сапоги, а то застынет, – намаешься.
Плавно скользили сани. Под полозьями поскрипывал снег. Он падал хлопьями сверху и, коснувшись лица Варфоломея Ивановича, не таял.
В квартиру Баранчука постучали.
– Кто?
– От Варфоломея Ивановича.
Прасковья Марковна впустила в дом неизвестного человека.
– Женой его будете?
– Да.
– Неприятную весть вам привез. Мужа подстрелили. Лежит в доме Сербецкого. Просил вас приехать.
– А Володя? Сын мой? Где он? Что с ним? – кричала взволнованная женщина.
– Жив, просили вас не задерживаться.
Прасковья Ивановна засуетилась. То брала в руки предмет, то обратно его клала, сама не подозревая, для чего все это делает. Тихо плакала, нашептывала про себя: «О боже, как же теперь с ними? Родненькие! Кто же это вас?»
– Быстрей собирайся, Людочка, – сквозь слезы поторапливала мать дочку.
Захватив с собой харчи для поправки здоровья мужа и сына, заперев на замок квартиру, Прасковья Марковна и Люда сели в сани.
– Н-но! – погнал лошадей «учитель».
А когда доверчивая Прасковья Марковна с дочкой оказались в руках националистов, они зашипели на нее:
– Твой муж большевикам прислуживал, а нам, украинцам, отказывал. Продался!.. Не ходить ему больше по украинской земле!
Не подозревая, с кем имеет дело, Прасковья Марковна наивно бросила:
– Так земля-то кормилица наша, родная!
– Замолчи, старая падаль! Все вы одним миром мазаны!
Мать и дочь пытали и расстреляли. Вспомнили о Володе и кинулись его искать.
– Куда уполз, гаденыш? – беспокоились бандиты.
Но поиски не дали результатов.
– Все равно от ран подохнет! – успокаивал сподвижников «учитель».
А Володя метался в жару на теплой крестьянской печи. Его накрыли одеялом и поили настоем из каких-то трав. Когда он открыл глаза, перед ним, как в пелене, расплылось старческое женское лицо.
– Воды попьешь? – участливо спросила крестьянка.
На следующий день возле него хлопотали уже две женщины. Сельская знахарка принесла новые настойки трав.
– Наливается силенками, – радовалась хозяйка.
Сколько Володя пробыл на печи у заботливой женщины, он не знал. Только однажды, когда смог уже повернуться на бок, а сознание полностью прояснилось, он слабым голосом спросил:
– Бабушка, а где мой папа?
– Он теперь далече, не скоро ты его увидишь, уехал… лечиться.
– А мама?
– И мама с ним поехала. И сестра твоя с ними туда же…
Заметив в его глазах испуг, она добавила:
– Поправишься, тогда и повидаешься.
Володя выздоровел, стал на ноги. Женщина не удержалась и рассказала ему о случившемся несчастье.
– И тебя бы доконали, ироды, если бы я не выкрала из саней. Знаю их, живыми никого не выпускают.
Володя заплакал. Натруженная женская рука приласкала мальчика.
– Успокойся, родной, успокойся. Подрастешь – отомстишь! Слышишь? Моего Егорку тоже ироды забили. А как мучили его бедного! Не захотел он идти в их банду. «Красным хочешь стать?!» – кричали на него, а потом замордовали… Но ничего, в Луцке уже советы!
Полюбила крестьянка Екатерина Ивановна Лысак спасенного и выхоженного ею Володю Баранчука. Не отпускала от себя. А мальчик сгорал от нетерпения побывать в Луцке, проверить, правду ли ему говорила эта добрая женщина.
За селом он выбежал на шоссе, по которому двигались колонны советских воинов, наступавших на Луцк, и с ними пробрался в город. Но там Володя не встретил ни родителей, ни сестры.
…Вместе с Ниной Карст на явочную квартиру Софьи Орлицкой в Ровно пришел Жорж. Смелый до безрассудства, он не раз удивлял партизан своей отвагой. Товарищам он любил говорить: «Победа – не снег, сама на голову не падает».
Жорж рассказал о знакомстве с бывшими советскими военнопленными. Ныне они не по своей воле охраняют здесь немецкий штаб. Просились в партизанский отряд. Если их примут, обещали захватить с собой штабные карты и оружие.
– Как с ними поступить? – советовался Жорж. Он должен был вместе с Ниной Карст отправиться на несколько дней в Луцк. Новое обстоятельство может задержать его в Ровно на день-два. Поразмыслив, я сказал:
– Раз затеял, оставлять на полпути не стоит, но смотри в оба! Не власовцы ли они?
– Не похоже.
Жорж пошел на встречу с тремя бывшими военнопленными с намерением сообщить время и день их побега. В отряд их проведут связные.
По дороге он прислушивался к щебетанию птиц в лесу, к тихому шуршанию листьев. Откуда-то вырвалась белочка и легко, игриво устремилась вверх по могучим ветвям дуба. Сколько красок вокруг! Какая здесь чарующая природа!
Встреча произошла в условленном месте. Но только Жорж подошел к охранникам, как один из них направил на него пистолет и приказал: «Не сопротивляться!» Брат успел выхватить пистолет. Раздались выстрелы… Раненого в грудь и руку Жоржа поволокли в автомашину. Долго он был без сознания. Потом, уже в гестапо, ему что-то неприятное влили в рот, Жорж пришел в чувство.
– Это твой документ? – допрашивал офицер, протянув «аусвайс» на имя полицейского Георга Василевского с фотографией брата.
– Да, – слабо кивнул он головой.
– Кто тебе его дал?
Молчание.
– Кто?
– В полиции.
– Не мудри, бестия! – Жоржа начали избивать, приговаривая: «Скажешь?..»
Партизаны и подпольщики договорились освободить Жоржа из тюрьмы. Но как это сделать лучше? Николай Кузнецов находился в это время в Ровно со специальным заданием. Вместе мы перебрали много вариантов. Остановились на самом подходящем: решили пристроить в полицию партизана Петра Марковича Мамонца с тем, чтобы тот проник к Жоржу в тюрьму и помог ему бежать.
С помощью подкупа Мамонцу удалось сравнительно быстро устроиться в полицию. Вошел в доверие. Каждый пятый день Петр Маркович попадал в наряд по охране здания гебитскомиссариата, остальное время находился на подсобном хозяйстве, где работали военнопленные. Мамонец всегда был подтянут, дисциплинирован. На немецкие марки, полученные от подпольщиков, щедро угощал тех, от кого зависело его повышение по должности.
В один из вечеров за бокалом пива он предложил начальнику полиция использовать заключенных на временных работах.
– Охрану мы обеспечим, а барыш – Мамонец хитро улыбнулся – поделим пополам.
– Это можно, – согласился захмелевший шеф.
На следующий день начальник полиции Полищук обратился к начальнику тюрьмы с письмом, в котором просил выделить пятнадцать заключенных для экстренных работ, сроком на два дня. Охрану гарантировал. Прошение доставил в тюрьму Мамонец. Там начальник проверил его удостоверение личности и на прошении наложил резолюцию: «Выделить 15 заключенных для работы под ответственность полиции». Щелкнув каблуками, Мамонец направился в главную тюрьму.
В коридоре гестаповец со списком в руках громко зачитал пятнадцать фамилий, в том числе и Георгия Василевского. Жорж растерянно посмотрел на гестаповца. «Неужели на расстрел?» От свежего воздуха и от нахлынувших чувств у него закружилась голова. Глубоко, несколько раз подряд вдохнул. И… Кто это? Мамонец? Продался!? В полицейской форме!
– Смирно! – строго скомандовал Мамонец и предупредил: – Кто отстанет от колонны – будем стрелять без предупреждения.
Впереди заключенных и по сторонам шли полицейские с винтовками наперевес. Мамонец, как старший, находился сзади. Жорж был замыкающим. Споткнулся о бровку тротуара, еле удержался на слабых ногах. Мамонец предложил ему остановиться, а полицейским приказал бдительно охранять остальных и следовать к месту назначения.
Когда Жорж остался один, Мамонец шепнул ему: «Придешь на место, к работе не приступай. Просись обратно в тюрьму, мол, тяжело заболел». Жорж только и произнес: «Правда?»
Заключенные прибыли к месту работы. Тут Жорж застонал.
– Черт с ним, – махнул рукой перед полицейскими Мамонец, – пусть посидит. Взяли на свою голову, и теперь отвечай за бездельника!
Остальным дали лопаты, они начали рыть траншею, искоса посматривая на скорчившегося Жоржа. Мамонец отлучился на несколько минут, чтобы, как сказал он, достать курево. А в действительности он поспешил в офицерское казино и попросил работавшую там Орлицкую срочно сообщить Кузнецову или мне, что в двенадцать часов дня он с Жоржем будет в условленном месте, на улице Карла Маркса.
Серый «адлер» мчался по улице Ровно с немецким офицером. Я в зеленой форме сидел за рулем. Приблизившись к перекрестку, мы увидели у забора Жоржа с поникшей головой и охранявшего его полицейского. Машина остановилась за углом. Тем временем случилось вот что.
Мамонец возвратился, щедро угостил полицейских папиросами. Посмотрел на Коржа и громко возмутился:
– Ну, что делать с этим симулянтом? Притворяется, скотина!
Сделал затяжку. Подошел к Жоржу.
– Ты что думаешь, за тебя другие должны работать? А ну, шевелись, гнида, бери лопату.
Жорж еще ниже опустил голову.
– Ну?
– Лучше бы пристрелили… – жалобно простонал Жорж.
– Кабы не дал расписку, так и сделал бы.
Кто-то из полицейских крикнул:
– Чего ему тут маячить! Обратно его в тюрьму, да взять другого.
Лучшего повода нельзя и придумать. Мамонец, как старший, сам вызвался отвести Жоржа обратно в тюрьму.
– А вы, хлопцы, смотрите в оба. Не дай бог, зазеваетесь…
Жоржа ткнул сапогом в бок:
– А ну, быдло, подымайся! Пошли!
Жорж медленно поднялся и пошел впереди Мамонца. Когда они завернули за угол, я подогнал машину:
– Садитесь!
На малом ходу Жорж и Мамонец вскочили в машину. Серый «адлер» резко набрал скорость. Давно я не испытывал такого волнения, как в эти минуты. Меня напугал измученный вид Жоржа, я боялся, чтобы по дороге нас не остановили. Но бросив мельком взгляд на невозмутимое лицо Кузнецова, я тут же успокоился. В машине – немецкий офицер и полицейский везут на допрос партизана. Кто же этому не поверит?
На большой скорости мы промчались по улице Красноармейской, переименованной немцами в «Улицу СС». Я успел только заметить, как Кузнецов расстегнул кобуру. Проскочив еще два квартала, наша машина вырвалась в направлении луцкого шоссе. В зеркале я увидел, как Жорж обнял Мамонца. Заплакал он от счастья? Не знаю. Может быть, от сильного ветра у него слезились глаза…
Николай Иванович Кузнецов обернулся и громко сказал:
– Жив, курилка? Ничего, такие не умирают!
23. Замок Любарта
Район расположения складов с химическими снарядами тщательно изучался подпольщиками. Задание сложное. Склады бдительно охраняются. Товарищам сейчас так нужны Громов и Измайлов! С ними бы все решилось быстрее и легче. Тяжело было без испытанных бойцов. Остались Паша Савельева, Алексей Ткаченко, Наташа Косяченко, Мария Дунаева, Мария Галушко, Антон Колпак. В военно-инженерном деле хорошо разбирался Алексей Ткаченко. Добытые сведения о системе охраны складов он наносил на карту. Точнее определились возможные проходы, места блокировки. Было установлено, когда меняются посты. Выяснилось и такое обстоятельство: подойти к складам безопаснее со стороны железнодорожной станции.
На операцию пошли Ткаченко, Савельева и связной партизанского отряда по кличке «Вольный».
– Волнуетесь? – спросила Паша Алексея Дмитриевича.
– Не скрою, волнуюсь.
– И я волнуюсь, но лишь до операции. А потом перестаю себе принадлежать.
– Мы мужчины, нам сподручнее, чем тебе, Паша, – тихо промолвил Ткаченко. – Ей-ей, обошлись бы без девушки. Не передумала? А? Дело не только серьезное, нужна сноровка, сила.
– Вот, полюбуйтесь! – повернула голову Паша к Вольному. – Как «вдохновляет» Алексей Дмитриевич!..
Не слава нужна ей, комсомолке. Савельевой руководило чувство долга. Измайлов был руководителем подполья. Его не стало. И как-то само по себе, без всяких обсуждений, старшинство перешло к ней. Тяжело стоять у руля во время бури. Сейчас требовалось идти только прямым курсом.
В непроглядную ночь переодетые и немецкую форму трое смельчаков направились к железнодорожной станции, идя в обход района складов. Алексей предупредил спутников:
– Слушать мою команду. Держаться всем вместе. Со склада снаряд возьмет Вольный.
Шли осторожно, придерживались разработанного маршрута. Нелегко ориентироваться в темноте, но зоркие глаза Вольного нащупывали дорогу.
До крайнего склада оставалось не более пятидесяти метров. По расчетам смена караула должна быть в два часа ночи. Осталось подождать десять минут. Присели. Каждый погрузился в собственные мысли. Все трое неловко чувствовали себя в немецкой форме, давили ремни. В такой поздний час можно было бы явиться сюда и в обычных гражданских костюмах. Но так все-таки безопаснее. На станции форма их выручила – никто не остановил, открыли «зеленую улицу».
Ночная тишина таила в себе много неожиданностей. Каждый шорох превращался в грохот. Казалось, все предостерегает, выдает, преследует. Когда раздались шаги караульных, подпольщики насторожились. Замена произошла. Теперь за дело. Алексей пошел первым. Тихо. «Почему молчит? Что случилось?» – недоумевала Паша.
Ткаченко возвратился через три минуты и скомандовал: «Назад!» Догадавшись о смятении друзей, он добавил: «Выйдем из зоны, объясню».
– Мы разведали плохо, – наконец заговорил Ткаченко. – Прилегающая к складам территория обнесена колючей проволокой в два или три ряда. Главные проходы освещены прожекторами. Кругом усиленная охрана, – после короткой паузы добавил: – Безрассудно рисковать мы не имеем права.
Не согласиться с доводами Ткаченко было трудно. Если допустить мысль, что удалось бы пробраться через колючую проволоку, все равно нет никакой гарантии того, что удастся проникнуть в склад и вынести снаряд из такой защищенной зоны.
На следующий день Паша снова вернулась к этой мысли. Ей стало обидно и за срыв операции и за то, что она не смогла повлиять на ее исход. Нет, это был бы глупый риск. Сколько нас осталось? Мы должны беречь людей.
– Как же мы выйдем из этого положения? – тормошила Паша Алексея Дмитриевича. – Ведь мы же должны выполнить задание подпольного обкома!
Ткаченко думал. Паше надо сказать правду.
– Наш план несостоятелен. Даже если бы мы все погибли, он не осуществим.
Несмотря на поразительную ясность этих суждений, Савельеву угнетало сознание своего бессилия. Паша решила еще посоветоваться с подругами. Кроме того, она попытается кое-что выяснить у немецкого переводчика Герберта. Совсем недавно она имела с ним откровенную беседу. Герберт рассказал ей, что он сын русского фабриканта, который во время Октябрьской революции бежал из России. Жили они вначале во Франции, а затем поселились в Германии. Вскоре умерла его мать, а через год отец женился на немке. Мальчика Гришу стали называть Гербертом, а потом как-то удалось в документах изменить национальность. Так он стал немцем. Немецкое происхождение открыло ему дорогу в учебные заведения, где он изучал русский язык. Так он стал переводчиком, а позднее попал на работу в гестапо.
– Теперь вы понимаете, почему я не разделяю жестокостей гестаповцев? – говорил он Паше.
– Однако вы у них работаете! – попробовала Паша возразить.
– И в то же время помогаю вам.
– Спасибо…
– Нет, благодарность мне не нужна. Я выполняю долг своей совести.
В другой раз Герберт признался, как он любит произведения Толстого, Пушкина, Тургенева и Есенина! Его волнуют книги Максима Горького. Он с радостью слушает музыку Чайковского, Глинки. Мусоргского.
– Как богат духовный мир русского народа! – открыто восторгался Герберт. – И когда я нижу его терзания, то, как варварски уничтожаются памятники культуры, когда в смрадной камере пыток я вижу кровь, слышу крики и проклятья, я не могу бездействовать. Вы меня понимаете, Паша? Наконец вы поймете, почему я так нуждался в знакомстве с вами.
Паша тогда спросила Герберта:
– Почему бы вам не перейти в партизанский отряд?
– Для чего?
– Ну как для чего, будете вместе с советскими людьми бороться против фашизма.
– Разве я там принесу больше пользы, чем работая в гестапо? Думаю, что нет. В партизанском отряде и без меня много людей, а вот в гестапо нас мало.
Паша вспомнила о Герберте, намереваясь обратиться к нему за помощью. Но события неожиданно развернулись иначе.
Знакомый инженер-железнодорожник известил Ткаченко о предстоящей этой ночью погрузке боеприпасов со складов в вагоны. Порожняк уже подготовлен и стоит на запасном пути.
– События вносят коррективы, Паша, – повеселел Ткаченко. – Вот когда мы можем еще сделать попытку. Конечно, будут грузить и химические снаряды.
Осведомившись, на какой станции предполагается погрузка, Паша известила об этом находившегося у Марии Ивановны Дунаевой связного партизанского отряда.
– Сегодня. В полном боевом! – предупредила он Вольного.
– Где встречаемся?
– Приходи через час к Алексею Дмитриевичу. Вместе все обсудим.
* * *
Немцы грузили снаряды в крытые железнодорожные вагоны. Шум машин, краткие распоряжения офицеров, лай собаки – все тонуло в спугнутой ночи. Ткаченко, Савельева и Вольный, облачившиеся в немецкую военную форму, издали следили за передвижением автотранспорта. Машины с небольшим интервалом подъезжали к вагону, и солдаты уныло сгружали ящики. На каждой машине и у вагона стояли часовые.
Погрузили уже два вагона, а подпольщики все выжидали удобного случая. Когда к станции подъехали две грузовые машины и стали на расстоянии в десять-пятнадцать метров друг от друга, Ткаченко и Вольный незаметно подошли туда, где, по их расчетам, могла остановиться третья машина. Паша осталась на месте: в случае какой опасности – должна просигналить.
Шоферы второй и третьей машины пошли помогать разгружать первый грузовик. Но на посту стояли часовые.
– Хальт![15]15
Стой!
[Закрыть] Кто идет? – окликнул часовой третьей машины подходившего Ткаченко.
– Поверяющий, – ответил на немецком языке Алексей Дмитриевич.
– Пароль?
Часовому не пришлось услышать ответ. Вольный успел обойти его сзади и финкой ударить в затылок. Часовой упал. Ткаченко изготовил автомат, а Вольный бесшумно забрался в кузов. Глаза свыклись с темнотой, н Ткаченко отчетливо увидел впереди силуэты двух других часовых.
Паша, оставшись одна, присела и нервно пощипывала засохшую травку. Незаметно нащипала целый ворох. Почему так долго? – волновалась. Наконец показались. Трудно различить, какой предмет нес в охапке Вольный, но Паша догадалась, и от этого чаще забилось сердце.
– Двигаться осторожно и быстрее, – с пересохшим от волнения горлом сказал Ткаченко.
Вся операция продолжалась три минуты. Разгрузка машины, как засекли, длилась 7–8 минут. Значит, немцы спохватятся через 14–16 минут. За это время Вольный далеко унесет похищенный баллон.
Алексей Дмитриевич и Паша пошли в другую сторону с расчетом увести след от Вольного. В роще они спрятали в подготовленной яме немецкое обмундирование и оружие.
– Запомнишь место? – шепнул Алексей.
– Конечно!
– Теперь идем в обход, войдем в город с западной стороны.
Наступавший рассвет огласился автоматной стрельбой. Тревога! Во все концы полетели донесения: «Убит часовой, похищен баллон».
К месту происшествия прибыл шеф гестапо Фишер. Сюда приехали гестаповцы, жандармы, военные следователи. По следу пустили ищейку. Солдат едва поспевал за серым псом, рвавшимся вперед. Он привел к тому месту, где Паша коротала секунды и нервно пощипывала высохшую траву. Пес залаял. Подъехали на машине эксперты. Что здесь? Маленькая кучка высохшей травки. Определили: ее рвали сегодня ночью, недавно.
– Дать след!
Двое солдат побежало за собакой. Она привела к кустарнику. Посмотрели: вскопанная земля. Разрыли. В яме обнаружили немецкие мундиры и автоматы. Установили: все было зарыто сегодня. Ночью. Недавно.
– Дать след!
Собака устремилась дальше, она безошибочно повела в обход города. Но на западной окраине города, на шоссе, след внезапно оборвался. Пес забегал вперед, назад, лаял, но дальше не бежал. Немцы рассудили: преступники удалились в город на автомашине.
– Выяснить, кто утром проехал по этой трассе! – распорядился Фишер.
В типографию и в банк Алексей Дмитриевич и Паша пришли, как всегда, вовремя. Чуть воспаленные глаза не выдавали их. Они работали без задержек. Еще оставались в неведении о преследовании. Избежать его удалось им благодаря счастливому случаю. Старик-возница охотно подвез их к главной уличной магистрали. Там они смешались с рабочими и служащими, каждый пошел на свою работу.
Погоня за Ткаченко и Савельевой увела немцев от Вольного. Это дало ему возможность добраться до маяка, а оттуда – в отряд.
Обстановка в Луцке накалилась. Гестапо, возмущенное дерзкой вылазкой «красных агентов», провело широкую акцию против населения. Массовые обыски и аресты всколыхнули город. Многих, кто был на подозрении, бросили в тюрьму и за колючую проволоку. Согласно списку адресов, подготовленного тайными агентами, жандармы ворвались ночью и на квартиру к Савельевым. Евдокия Дмитриевна перепугалась. Она ничего не знала о проведенной операции, тем более об участии в ней дочери, но и без того все дни тревожилась за Пашу. Какая-то она молчаливая, задумчивая.
Паша узнала еще днем о начавшихся повальных арестах и обысках, но прямо не связывала ночной визит гитлеровцев с похищением химического снаряда. Подумала: «Всех тормошат»… Обыск длился долго. На пол выбросили белье, перетрусили книги, тетрадки, но ничего не нашли. Все же Паше предложили собраться:
– Быстрее, быстрее!
Паша взглянула в почерневшее от испуга лицо матери.
– Ну, чего ты, мамочка, волнуешься? Я ни в чем не виновата. Проверят и выпустят.
– Доченька, – застонала мать. – Чего они хотят от твоей души?
Пашу привели в замок Любарта. Камера, в которой очутилась Савельева, была переполнена заключенными. Утром всех построили в шеренгу.
– Каждый пятый выходи! – скомандовал высокий офицер.
Паша оказалась третьей. «Пятых» вывели в коридор, заставили раздеться.
– По одному! – кричал все тот же высокий немец. Люди толпились, кто-то молил сохранить ему жизнь, у него дети, жена, мать… Подталкиваемые гестаповцами, обреченные ставали гуськом, в затылок друг другу. Куда их поведут? На осмотр, а затем на работу? Предполагали все. Но прогремевшие вскоре выстрелы и душераздирающие крики положили конец наивным надеждам.
Рядом с камерой, где томилась Паша, все время голосила женщина. Как узнали впоследствии, это кричала цыганка. Потеряв рассудок, она рвала на себе волосы. В этой камере было заключено около пятидесяти человек. Сюда же бросили и врача Прасковью Антоновну Голубович. Савельева ее знала, она как-то обращалась к ней за медикаментами, и та ей охотно помогла. У нее недавно без вести пропал муж. Когда Прасковья Антоновна попыталась навести о нем справку, ее тоже арестовали.
– Вы многое хотите знать! – сказали ей и упрятали за высокими степами замка Любарта.
Не все женщины выходили на построение. Тогда в камеру гестаповцы впускали разъяренных собак… Еду заключенным приносили два раза в день. Так называемый завтрак состоял из темного сухаря и воды. В обед приносили несоленую бурду. Мучила жажда. Пить почти не давали. Когда доставался глоток воды, женщины колебались – умыться им или выпить?
Ночью всех заключенных из соседней камеры подняли по тревоге и вывели в коридор. Крепкие становились по левую сторону, слабые – по правую. Были и такие, что еле держались на ногах, падали. Их били, поднимали, волокли вниз к Стыри, а там расстреливали.
На следующую ночь проделали то же самое и с той камерой, где находилась Паша. Загремели засовы, блеснули огни фонарей. Построили. Гестаповец прохаживался и с усмешкой вглядывался в испуганные лица женщин. На Паше задержал взгляд дольше. Громко по-немецки выразил восторг:
– Тысяча чертей, хороша девчонка!
Но в глазах Паши горели ненависть и презрение. Она не боялась – за себя постоит! Ей никогда не изменяло чувство веры в себя, в свои силы. Сколько раз подвергалась опасности, а все-таки оставалась жива. Очень рисковала в лагере военнопленных. Выдержала! Была вместе с Измайловым, когда водружали красное знамя над городом. Победила! Помогла утопить полицейского агента… Благополучно завершена операция с похищением снаряда. И на этот раз все обойдется хорошо!
Внезапно гестаповец закричал:
– Цюрик! Назад, в камеру!
По неизвестным причинам у гестаповцев изменился план. Всех загнали в камеру. Паша улыбнулась: опять пронесло! Что это – судьба?
Паша прислонилась к холодной стене. Сон прошел. Она думала о матери, о подругах, о том, какие тяжелые испытания выпали на их долю. Доведется ли ей еще раз увидеть милых и близких? Кто остался на свободе?
В камере вповалку лежали женщины. При тусклом свете Паша всматривалась в лица мучениц. Недалеко от нее склонила голову на плечи соседки совсем еще молодая женщина. Она ничего о себе не рассказывала. Звали ее Любой. За что ее бросили сюда немцы? Говорили, будто за дерзость. Она влепила оплеуху одному офицеру, который к ней приставал на улице.
Под стенкой сидела женщина с белой прядью волос. У нее двое детей – мальчик пяти лет и шестилетняя девочка. Что с ними? Где они сейчас? Женщина ничего не знала. Муж ушел в партизаны, а ее заточили в тюрьму.
