Текст книги "Дорогой бессмертия"
Автор книги: Николай Струтинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Как вас благодарить!..
– Какая же нам нужна благодарность? Вы поправитесь, наберетесь сил и тоже начнете хлопотать о ваших боевых товарищах.
Дома Паша рассказала Громову, что устроит его в частную больницу доктора Залесского. Там его полечат, а затем все прояснится.
– А теперь давайте попьем чайку.
– Вы уж извините, – оправдывалась Евдокия Дмитриевна, – сахарку нет, а горячего попить полагается, это полезно для организма. Поверьте, я то знаю.
…Первая удавшаяся попытка освобождения военнопленного бесконечно радовала ее организаторов. Отныне они стали действовать смелее. В городе робко, но все чаще поговаривали о периодически появлявшихся листовках – «красных мотыльках», о том, как освобожденных из лагерей людей уводят в лес неизвестные патриоты. Никто не утверждал твердо, будто именно они, эти самые патриоты, собирают для военнопленных продукты питания, медикаменты, однако друг другу задавали вопрос: а кто же другой может это делать?
Суровой была зима для луцких жителей. Непривычные для Волынского края морозы причиняли много бед горожанам в их нетопленных квартирах. Жестоко страдали от холода и люди, томившиеся за проволокой. Разутые и раздетые, они только и согревались тем, что собирались в кучу и поддерживали жизнь теплом своих тел. Голод стучался почти в каждый порог луцкого дома…
Но ни голод, ни холод, ни устрашения немцев не ослабляли боевого духа тех, кто влился в подпольные ряды. Их дела, пусть еще не значительные, уже жили в народе, обрели его моральную поддержку, рьяных сторонников. Не случайно в разных уголках города раздавалось:
– Наши отомстят!..
С каждым днем росла уверенность патриотов в правоте своего справедливого дела. Это придавало им силы, решительность, они смелее стали бороться с врагом. Росли их ряды, крепла связь с партизанскими отрядами, действовавшими в волынских лесах. По заданию Волынского подпольного обкома партии в Луцк пробирались связные – партизаны, устанавливали контакты с подпольными группами, передавали им задания обкома, брали у них необходимую информацию, снабжали оружием, проводили людей в партизанские отряды.
В один из апрельских дней на квартиру Паши Савельевой пришел рослый, с открытым скуластым лицом, широкоплечий парень. В каждом его жесте и в разговоре чувствовалась настороженность. Это был посланец партизанского отряда Прокопюка – Алексей Абалмасов, явившийся в Луцк для установления связи с подпольной группой. Адрес Савельевой, видимо, был ему дан представителями подпольного Волынского обкома партии. После того, когда между Абалмасовым и Савельевой доверие было установлено, партизан спросил:
– Как у вас с оружием, маловато?
– Хвалиться печем.
– Мы вам подбросим пистолетов, боеприпасов, если есть такая нужда.
– Это нам не помешает…
– Надо злее тормошить врага, не давать ему покоя ни днем, ни ночью. В листовках рассказывайте населению о том, что Красная Армия не разбита, она мужественно борется и в конце концов разгромит ненавистного врага.
Паша посмотрела на огрубевшее от ветра лицо Абалмасова. «Надо»… Она знает это не меньше других. У многих патриотов нет еще боевого опыта. Группа только-только под руководством Виктора Измайлова разворачивает свою деятельность. Недавно она пополнилась военнопленным Олегом Чаповским. Его выпустили из лагеря по поддельному документу на фамилию Харченко.
И когда Абалмасов обратился к Савельевой с вопросом, кто сможет достать для партизанского отряда новую карту города с обозначением на ней дислоцирующихся в Луцке военных учреждений немцев, Паша с уверенностью пообещала:
– Достанем, это сделают наши люди.
Появившиеся в городе листовки призывали население к активной борьбе с оккупантами, разоблачали версию о разгроме Красной Армии.
Гестаповцы забеспокоились. Им пока не удавалось напасть на след «большевистских агентов». Генерал Шене на одном из секретных совещаний в Луцке потребовал найти «возмутителей порядка», принять к ним самые суровые меры.
– Господа! – взывал Шене к подчиненным. – Город должен быть очищен от красных! Наводите порядок! И чем быстрее – тем лучше!
На улицах Луцка появились грозные приказы, которые предупреждали население, что за содействие и сочувствие «советским агентам» – жестокая кара. Газеты украинских националистов также пестрели такими предупреждениями. В городе участились облавы, обыски. Людей стали угонять на работу в Германию.
Тревожный день пережила и Мария Ивановна Дунаева. Ее рослый пятнадцатилетий сын Игорь выглядел намного старше своих лет. Еще в мае как-то на улице его схватили, хотели отправить на работу в Германию. Игоря обвинили в том, что он скрывал свой действительный возраст. А сейчас, когда начались поголовные облавы, снова нависла угроза. Перед очередной облавой Мария Ивановна успела запереть сына в сарае.
– Обложись соломой, сиди спокойно. Когда нужно будет – открою.
Только она успела пойти в комнату, как появились полицейские.
– Где мужчины?
– Муж повез господина Кульгофа, а сын на конюшне готовит корма.
– Повез Кульгофа? – переспросили полицейские.
– Да, муж работает у него конюхом.
Полицейские переглянулись, потоптались и ушли.
А вечером Мария Ивановна умоляла мужа вывезти Игоря из Луцка, иначе его угонят в Германию. Паша участливо отнеслась к материнской тревоге и вместе с Дунаевой разработала план бегства.
На следующий день со двора гебитскомиссариата выехала подвода с отцом и сыном Дунаевыми. Они отправились за сеном. Проезжая мимо полицейских, Дунаев-отец откозырял им, как старый знакомый.
– Далече?
– За сеном.
– Ну, ну, погоняй…
За городом Дунаев глубоко вдохнул чистый степной воздух.
– Кажись, сынок, пронесло. – А потом с грустью: – Как теперь мамка без нас обойдется?
В пяти километрах от Луцка Дунаевых встретил связной партизанского отряда.
Обменявшись условленным паролем, все трое направились в лес.
Подвода в Луцк не вернулась. Обеспокоенная «происшествием», Мария Ивановна рано утром прибежала в гебитскомиссариат:
– Где вы дели моего мужа и сына? – надрывным голосом прокричала она дежурному.
На крик вышел Кульгоф. Он снял очки и впился глазами в Дунаеву. Узнав причину ее волнений, заверил:
– Мы их найдем. Я дам распоряжение начать поиски.
Прошел еще день, а Мария Ивановна не унималась:
– Верните мужа и сына, умоляю!..
Лишь на пятый день господин Кульгоф высказал предположение, что Дунаевы могли стать жертвой… партизан.
– О, будьте уверены, бандиты горько пожалеют об этом! – утешал немец Дунаеву.
Умело разыгранный эпизод с «пропажей» мужа и сына не давал повода немцам подозревать в чем-либо Марию Ивановну. Она стала принимать самое активное участие в деятельности подпольной коммунистической организации.
Дунаев же и его сын Игорь включились в нелегкую партизанскую жизнь.
4. Мать
Из разведки мы возвращались в лагерь знакомыми тропами. Заморозки сковывали землю, но ничто уже не могло остановить поступи пробуждающейся весны. В этот пред-рассветный час последнего февральского утра 1943 года мне показалось, что птицы щебечут особенно щедро и стоявшие в безмолвии березы будто прислушиваются к пернатым. Когда мы прибыли в лагерь, звезды потускнели, растаяли в дымке разливавшегося утра. От загоревшихся в шалашах, или, как их назвали партизаны, в чумах, костров побежали синие струйки дыма. Повара подразделений уже пекли лепешки, варили «болтушку».
У костра хлопотала и моя мать – Марфа Ильинична. Ее я очень любил за нежное, отзывчивое сердце, за добрый характер. В нашей немаленькой семье мать была для всех не только чутким воспитателем, но и большим другом. С ней мы делились всеми своими горестями, не скрывали от нее даже мелочей и всегда получали совет. Так уж сложилось, что отец был занят заработками, ведь прокормить девять человек не так уж было просто, и нами он занимался меньше. Мать же была все время с нами, под ее неусыпным взглядом мы вырастали, мужали, выходили в люди.
Рядом с матерью стоял отец, Владимир Степанович. Он любовался утренней зарницей и с наслаждением курил «козью ножку». В воздухе слышался запах пресных лепешек.
Приоткрылась плащ-палатка, и в чум вошла младшая сестра Катя.
– А у нас завтрак уже закончен! – похвасталась она, – раненых я накормила чуть свет.
– Ты молодец! – похвалила ее мать.
Катя собралась еще что-то сказать, но с возгласом «ой, забыла!» выскочила из чума и помчалась в свое подразделение. Двенадцатилетний Вася смотрел вслед убегавшей сестре, а потом с детской наивностью спросил у отца:
– Папа, а что если фашисты нападут на лагерь, раненых убьют?
– Не волнуйся, сынок, этого не случится.
Я услышал ответ отца и почему-то вспомнил наше местечко Людвиполь, обычное на Западной Украине. Когда наступала осень с ее слякотью и бездорожьем, все там замирало, точно погружалось в спячку. Ветер шумел в крышах, и под его монотонный свист не один бедняк с горечью думал о своей горькой судьбе.
С давних пор так повелось, что предки наши вырастали в батраках. Средний крестьянский надел равнялся полутора моргам земли. С такого пятачка сытым не будешь. Две трети хлебопашцев не имели собственной лошади. Не было ее и у моего отца. Где уж тут ему при таких достатках учить нас в школах.
Крылатой радостью ворвался в этот край сентябрь 1939 года. Тогда через Людвиполь проходили советские воины-освободители, а мы дорогу им устилали цветами. Жизнь, как счастливая быстрина, сразу вошла в новое русло.
Раньше отец возводил дома, штукатурил и ремонтировал их в Межиричах, Яновой Долине, Бабине, Луцке. Он на короткое время задерживался там, где ему удавалось найти работу. Ни в своем родном Людвиполе, ни в селе Буда Грушовская Межиричского района на Ровенщине, ни в Левачах, где мы жили последние несколько лет, не могла прокормиться наша семья. Так и бедствовали. А Советская власть дала возможность отцу оставить тяжелую для его лет профессию, он стал помощником лесничего. Затем его послали учиться во Львов, откуда он должен был вернуться лесничим. Старший брат Ростислав и я окончили курсы шоферов и стажировались в Людвипольском районе. А младший брат Жора завербовался на работу в Крым.
И вдруг – война… В разных местах застала она нас. Жора влился в Крымское ополчение. А потом, после тяжелых и кровопролитных боев, он с небольшой группой защитников очутился за колючей проволокой лагеря военнопленных.
Ночью всех военнопленных выстроили, отобрали рослых и здоровых, погнали под конвоем на железнодорожную станцию, а оттуда отправили в Николаев. Из Николаева Георгию удалось бежать. Передвигаясь только ночью, он все же дошел до родных мест. Пешком из Львова пробрался домой и отец. Лишь в октябре 1941 года собралась вместе вся наша семья.
– Что будем делать? – спрашивали друг у друга.
– Только не журиться, – подбадривал отец. – Руки есть, ноги есть, голова на плечах, а дело всегда найдется.
На семейном совете порешили: прежде всего – вооружиться. Но как? Немцы выдали лесникам оружие. Они обязаны были задерживать неугодных оккупантам людей. Вот и задумали мы взять оружие у лесников. Нелегко это далось. Когда мы пришли к первому леснику, он, почуяв недоброе, бешено отстреливался. Однако безрезультатно. Жора обошел его сзади и навалился. Мы связали ему руки, забрали винтовку и патронташ.
– Кукуй, пока твои придут!
С отобранной винтовкой мы уже смелее пошли на другой участок. Там удалось обезоружить еще одного лесника. Но в начале мая 1942 года Ростислава и меня схватили каратели и заключили в подвал Межиричского жандармского участка. Он охранялся небрежно, и на второй день нам удалось оттуда бежать. Тогда украинские полицейские и немецкие жандармы ворвались в наш дом. Мать была одна с четырьмя детьми.
– Где муж? Не знаешь? А сыновья? – кричали на нее. – Говори, старая ведьма!
– Не знаю.
– Врешь!
Мать били.
– Скажешь? Иначе твои дети останутся сиротами!
Дети громко плакали, прижимаясь к истязаемой матери.
– За что малышам такое горе видеть? – стонала она.
Фашисты не повесили мать, как грозились, оставили ее в живых, надеясь, что им удастся выследить всю семью.
Но отец тайком забрал с квартиры мать с детьми, определил их на хуторе к надежным людям. Шли дни. Среди крестьян распространился слух, что в прилегающем лесу появились партизаны. Каждый из нас понимал необходимость объединиться с ними, и мы начали поиски партизан. Нам удалось их найти сравнительно быстро. Это был партизанский отряд Дмитрия Николаевича Медведева. Встретили нас очень радушно.
– Как вы узнали о нас? – поинтересовался командир.
– В народе о вас молва пошла, – ответил отец. – А тут еще и в этих газетках пишут.
Отец передал Медведеву несколько номеров украинских газет, которые вышли в первые дни оккупации западных областей Украины.
Работа в отряде нашлась всем. Мать стряпала обед бойцам, отец занялся хозяйством. При нем же находился младший сын Василий. Катю определили в санчасть поваром. Ростислава, Георгия, Владимира и меня зачислили в боевые подразделения…
В раздумье я стоял у чума. На мою шапку опустился жучок. Весенний!..
Как всегда, встреча с родными доставляла мне большую радость. Мы повели разговор о разведке, жизни в партизанском отряде, здоровье, настроении бойцов. Беседовали долго.
Семейный разговор нарушил ординарец командира отряда Иван Максимович Сидоров.
– За мной? – поднялся ему навстречу отец.
– Нет, на сей раз не за вами, – ответил Сидоров. – Вас, Марфа Ильинична, просит зайти Дмитрий Николаевич.
– Сейчас?
– Да!
Сидоров приложил руку к шапке и вышел из чума.
– Что могло случиться? – тревожилась мать. Ростислав и Владимир позавчера ушли на задание… Накинув на плечи платок, она оглянулась и торопливо, уже на ходу, кинула: «Я сейчас».
Следом за матерью вышел из чума отец. Он не меньше матери терзался догадками.
– Марфа, ты ж не долго, – вдогонку бросил он удалявшейся матери.
Дмитрий Николаевич Медведев, окинув её внимательным взглядом, заметил на лице печать настороженности.
– Мне передавали, что вы нездоровы, Марфа Ильинична. – Простудились?
– Прошло, – улыбнулась мать, – вот только насморк слегка донимает. Да это пустяки.
– Как работается вам на новом месте? Успеваете стряпать?
– Справляюсь, в хлопотах не заметно, как день бежит.
Дмитрий Николаевич подошел ближе. В глазах матери он прочел нескрываемое любопытство и поспешил успокоить.
– Сыновья ваши здоровы, завтра будут в отряде.
– Спасибо за добрые вести.
– Ну, а вас пригласил вот по какому вопросу, – продолжил беседу командир. – Наш отряд должен перебазироваться на новое место, ближе к Ровно и Луцку. Здесь без разведки не обойдешься. Нужно заранее разведать обстановку в Луцке и Ровно, выяснить, какими силами располагает там враг. Например, большой ли у них гарнизон, много ли там обосновалось немецких учреждений. А кто лучше это может сделать? – Медведев остановился, заглянул в блестевшие глаза матери. – Конечно, люди, которые знают город.
– Так, так, – понимающе кивала головой собеседница.
– Хотим с вами посоветоваться, Марфа Ильинична, кто из вашей семьи мог бы отправиться с таким заданием в Луцк? Кажется, у вас там родственники проживают?
– Да, имеются.
Задумалась на секунду и скороговоркой:
– Но к ним пойти должна только я. Там я с кем хотите увижусь! Бывала в этом городе, там у меня сестра. Чего же, мне в самый раз! И не тревожьтесь о другом. Я правду говорю, что Луцк, что Ровно – одинаково хорошо знаю. Так что в Луцк пойду я!
Дмитрий Николаевич обрадовался такому заявлению. Ему показалось, что в её словах прозвучала даже требовательность. Медведев пытался найти ответ на вопрос: что заставляет мать семерых детей подвергать себя риску, идти, как говорят, в пасть врага, не задумываясь о последствиях? Да, на такой подвиг способны лишь мужественные люди, пламенно жаждущие свободы.
– А как же будет с малышами, Марфа Ильинична?
– Да что вы, Дмитрий Николаевич! За ними присмотрят! Бог же уберег их от худшего! А меня, старуху, кто заподозрит, что я от партизан? Смешно! Поверьте, я больше принесу пользы, чем молодые. В ходьбе не устаю, что к чему разбираюсь и на память пока не жалуюсь, если плохо с письмом сложится, так я по памяти и расскажу.
Медведев улыбнулся. Доводы убедительные. Действительно, кто заподозрит в женщине преклонных лет, что она партизанка? Родилась она в тех местах, знает обычаи, нравы людей, разговаривает на местном диалекте. Пожалуй, лучше не придумаешь. Но все же трудно ей будет.
– Не очень лежит сердце к такому решению, Марфа Ильинична. Тяжелая нагрузка для ваших лет. Правда? И здесь без вас останется семья…
– Порешили, товарищ командир, пойду я. Останетесь довольны!
– Хорошо, допустим, пошлем вас. Но в таком случае – не одну. С вами пойдет еще кто-нибудь. Не возражаете? Так легче будет.
– Полно, Дмитрий Николаевич, зачем так опекать! Не будете на меня в обиде. – Задумалась: – Но коль считаете, что так лучше, посылайте еще кого-нибудь, на то ваша воля.
– Мы еще вернемся к этому вопросу, Марфа Ильинична. Спасибо и вам на добром слове. Посоветуйтесь с Владимиром Степановичем, думаю, он без восторга отнесется к такому плану.
– Да разве он не поймет? Не станет перечить, ведь как же!
– А вы все-таки посоветуйтесь, – рекомендовал Медведев.
В чум мать возвратилась слегка возбужденной. Складки на лице сдвинулись. Шутка ли! Ей поручили какое дело! Мужу сказала:
– Володя, пойду в Луцк. Отряд просит, сведения нужны. Понимаешь?
Отец не сразу все понял. «В Луцк, отряд просит». Да разве мыслимо, сейчас, когда на ее руках вся семья! Что, разве помладше не найдут?
– Как же ты, Марфа! – робко возразил отец. – А дети? Да сможешь ли ты в такую даль одна!
Мать посмотрела прямо в лицо отца и – почти шепотом:
– Володя, сыновья наши ведь каждый лень рискуют! А задание, которое мне доверяют, совсем не опасное. Бог даст, всё обойдется.
– Ой, ты! – вырвалось у отца. Он тронул ее руку. – Нет, Марфа, ты не оставишь малышей! Я попрошу командира, пусть меня пошлет в Луцк. Справлюсь не хуже тебя, а ты займись своими хлопотами.
– Володя, да пойми же ты, я женщина, понимаешь? Меньше подозрений! Кроме того, у меня, а не у тебя там родня, – сказала она с подкупающей ноткой в голосе.
Вспыхнувшее вдохновение, которое теплилось в материнской душе, теперь, как пламя, осветило её лицо. Отец давно не замечал у нее такого блеска глаз. Он чувствовал, что именно сейчас не находит в себе хитрости, чтобы расстроить ее намерения. Еще раз посмотрел в близкие, излучавшие тепло глаза и, не скрывая тревоги и участия, спросил:
– Так ты все же решилась?
– Иначе нельзя!
В чуме собрались дети. Мать крепко их обняла, прижала маленькие головки к своей груди, ласкала огрубевшими руками. Чуть охрипшим голосом шептала:
– Не скучайте, милые, отца слушайтесь.
– А вы надолго, мамочка?
– Да нет, милые, скоро, скоро вернусь.
Помимо воли слеза скатилась по морщинистой щеке.
Все ели молча, но с аппетитом. Очень вкусные были лепешки! Солнце поднялось из-за розовато-серой дымки и своими лучами залило оживший лес. Птицы звонким щебетом предвещали хороший день.
Отец отправился в хозчасть, а мать готовилась в дорогу.
– Разрешите войти? – раздался приятный мужской голос.
– Пожалуйста! А, Николай Иванович! – мать поставила перед гостем самодельный табурет. – Присаживайтесь! Вы, наверное, к Николаю? Да? Он сейчас вернется, пошел за водичкой. А ваши как дела?
– По-прежнему, Марфа Ильинична. Только вот ночи короткими стали.
– Зато день длиннее.
– И это правда, – улыбнулся Кузнецов.
Я вошел в чум. Мать предложила Кузнецову свежих лепешек и вышла.
– Коля, я слышал, что твоя старушка идет в Луцк, – начал Кузнецов. – Ты бы ей рассказал, как следует себя вести среди немцев. А?
Николай Иванович дал несколько советов. Говорил он не громко, но отчеканивал каждое слово. И почему-то именно в эту минуту я подумал о нашей первой встрече в начале октября 1942 года. Усевшись в лесу на Спиленное дерево, Кузнецов приятным бархатным голосом увлекательно рассказывал о затерявшейся на Урале родной русской деревушке Зырянке, где в такую пору детвора спускается с гор на саночках.
Нелегко жилось крестьянской семье Кузнецовых до революции. Четверо детей – Лидия, Агафья, Николай, Виктор, а работник один – отец Иван Павлович. Потом Николай учился в начальной школе, а в годы коллективизации стал комсомольцем. Как сложилась судьба дальше? Техникум, работа в Кудымкаре по лесному хозяйству. Николая потянуло к технике, в центр большой индустрии – город Свердловск.
– Чем заниматься будешь? – спросили у него родители.
– Работа найдется!
И вот он влился в большой коллектив «Уралмаша». Вскоре поступил в заочный индустриальный институт. Свой дипломный проект защищал на немецком языке.
– Отлично знает иностранный язык! – не скупились на похвалу преподаватели.
Война… Кузнецов – в тылу врага. Вместе с партизанами Дмитрия Николаевича Медведева он начал борьбу с ненавистными фашистами.
Хотя Николай Иванович и придерживался правила, что нельзя обрывать рассказ, как и песню на высокой ноте, но он все же остановился. На разрумяненном лице появилось виноватое выражение, словно он извинялся за отнятое время. Слушая его, я думал: «Какой спокойный человек, сколько в нем воли!»
– Коля, – нарушил тишину Кузнецов, – ты хочешь пойти в подполье?
Внезапное предложение Кузнецова не пришлось мне по вкусу. С тех пор, как я связал свою судьбу с партизанами, я всегда рвался в открытый бой, а подпольная работа представлялась мне скучной, лишенной настоящей романтики.
– Не задумывался над этим, – с легким вздохом ответил я.
– А ты подумай, есть над чем! – дружески советовал Николай Иванович. Он поднялся, зачесал наверх светлые волосы. – Пойдем!
То ли под влиянием обаяния этого человека, то ли от желания быть вместе с ним, я сказал:
– Если нужно, пойду и в подполье!
– Вот и хорошо, – одобрил Кузнецов, морща свой высокий лоб, перехваченный резкой складкой. – Значит, на очередное задание в Ровно пойдем вместе. Согласен?
– Безусловно.
– Но вот что, Николай, – деловым тоном предупредил Кузнецов, – сегодня же пойдешь к заместителю командира отряда подполковнику Лукину. Побеседуешь с ним.
День клонился к вечеру. От Лукина я вышел довольный. Мне разрешили пойти с Кузнецовым в Ровно. Вместе с нами были партизаны-разведчики Шевчук, Гнидюк и Приходько. Особенно усердствовал в сборах Николай Приходько, саженного роста парень, обладавший большой физической силой. Он придирчиво отбирал в хозчасти отряда обмундирование и оружие.
Ранним утром 28 октября 1942 года, когда круглый солнечный диск своим краем еще цеплялся за горизонт, партизаны-разведчики, соблюдая строгую конспирацию, отправились в Ровно. Недалеко от передовых постов отряда нас нагнала щегольская бричка, запряженная парой резвых лошадей.
– Прошу, господа, карета подана, – игриво пригласил нас Приходько.
«Господа» – Шевчук, Гнидюк и я, одетые в форму полицейских, а Николай Иванович Кузнецов в отличном мундире обер-лейтенанта немецкой армии – сели в «карету».
Мы проезжали села, хутора и всюду встречали холод сердец, суровые взгляды, губы матерей, шептавшие нам, «немцам», проклятье.
Поздно вечером прибыли на хутор Леоновка, расположенный в тридцати пяти километрах от Ровно. Остановились у Марии Степановны Мамонец. Вначале она даже испугалась, когда мы к ней заявились с таким бравым видом. А потом смеялась:
– Ну и ну! Не отличишь вас от настоящих немцев. Куда там!
Такая оценка ободрила нас, значит, маскировались хорошо.
В Ровно мы уже следовали с большей уверенностью. А ну, кто осмелится сказать, что мы не те, за кого себя выдаем! С нами офицер, один вид которого не давал повода для каких-либо подозрений.
Но как мы ни старались придать себе немецкую щеголеватость, когда въезжали в Ровно, лица стали грустными, заметно проглядывало волнение. Еще бы! Это был наш первый визит в город, который мы хорошо знали и где теперь хозяйничали фашисты.
Остановились у брата Николая Приходько – Ивана Тарасовича. Принимая нежданных гостей, он шутил:
– Да ко мне не иначе как вся Германия пожаловала!
День выдался теплый, солнечный, несмотря на то, что октябрь был на исходе. Николай Кузнецов распорядился, чтобы я вместе с ним отправился «знакомиться» с городом, а Шевчук и Гнидюк поискали бы нужных людей. Приходько остался присматривать за лошадьми.
Как только мы оказались на улице, нас сразу оставила скованность. Кузнецов шел уверенным шагом, с достоинством отвечал на приветствия нижних чинов, демонстрировал свое презрение к полицейским, что заискивающе сторонились перед немецким офицером.
Мы вышли на улицу Гарную, подошли к дому № 16. Николаи Иванович пригласил:
– Зайдем.
После обмена паролями Кузнецов предупредил хозяина конспиративной квартиры Домбровского:
– Обо мне никому ни слова, Казимир Иванович. Вы меня не знаете.
– Ясно, – кивнул головой Домбровский. – А квартирой моей распоряжайтесь по своему усмотрению.
– Благодарю. Если кто-либо из соседей спросит, почему к вам заходил офицер, скажете – заказал уздечку. Сведения передадите товарищам, которые к вам зайдут через пару дней.
Возвратились к Приходько с наступлением ночи. По дороге Кузнецов говорил:
– Нельзя мне здесь оставаться. Обратят внимание, что хожу в летней форме. Поедем в отряд, а если удастся, по дороге добудем зимнюю форму.
Заметив мое удивление. Кузнецов успокоил:
– Сюда мы скоро вернемся. Не унывай, друг!
На Кудринском маяке нас встретила группа из шестнадцати партизан во главе с лейтенантом Маликовым. Рассевшись на подводы, мы направились к шоссейной дороге Костополь – Александрия. Возле неё остановились, надеялись взять «языка» и, если удастся, – зимнюю офицерскую форму.
По шоссе проезжали крестьянские подводы, изредка проходили одинокие пешеходы. Лежа на сухой траве, Кузнецов мял в руке пилотку.
– Что-то их долго нет!
Но вот раздался свист Николая Приходько, что означало «приготовиться». Наши взоры обратились вперед. Подпрыгивая на ухабах, по дороге несся стального цвета «опель-капитан». Едва машина приблизилась, как в нее полетела граната. Раздались выстрелы. «Опель» проехал еще метров двести и свернул в кювет. Из него выскочили три офицера и двое штатских. Пригнувшись и стреляя, видимо, для острастки, они побежали в кусты. Мы их не преследовали, а подбежали к машине, взяли там туго набитый портфель, связку бланков и пистолетную кобуру. С этими трофеями поспешили вглубь леса. И вовремя, ибо подъехавшие на грузовиках гитлеровцы открыли интенсивный огонь. Однако причинить нам урон они не могли. Стволы деревьев мешали вести прицельную стрельбу.
Несколько раз переменив направление, чтобы сбить с пути преследователей, группа наша без потерь скрылась в лесных зарослях недалеко от села Озерцы. Место оказалось удобным для просмотра подходов к лесу. Мы начали располагаться на отдых, как вдруг обратили внимание на то, что в воздухе стоит тошнотворный трупный запах.
– Откуда несет? – послышались голоса.
– Сейчас узнаем, – отозвался Михаил Шевчук.
Не прошло и пяти минут, как Шевчук вернулся. Лицо у него бледное, губы плотно сжаты.
– Пойдемте! – позвал он без всяких пояснений.
В ста метрах от поляны, на небольшой возвышенности, поросшей молодыми сосенками, виднелась землянка. В ней вповалку лежали убитые женщина и двое детей – мальчик лет десяти и девочка не старше шести лет. У женщины лица не было видно – сплошное кровавое месиво. Правая рука оторвана выше локтя.
Кузнецов точно ушел в себя. И лишь бледные пятна на лице выдавали его волнение.
– Рвать гранатами женщин и детей! Какие варвары!..
Под вечер группа залегла возле дороги, связывавшей села Озерцы и Адамовку, предварительно заминировав участок. Когда все приготовления были закончены, Николай Иванович тихо мне сказал:
– Замученные женщина и дети бежали из города и спрятались в лесу. Их выследили украинские полицейские, а фашисты растерзали несчастных.
– Откуда это вам известно?
– Когда вы отдыхали, я встретил крестьянина недалеко от нашей стоянки. Он приехал в лес за дровами. От него все и узнал.
На большаке появился фаэтон, запряженный парой серых рысаков. Кучер едва сдерживал ретивых коней, чтобы те не переходили в галоп.
– Ух, и славные кони! – не удержался от восторга Приходько. – Таких убивать жалко!
– Ты лучше посмотри, какое чучело там торчит, – перебил его Николай Гнидюк.
В светло-зеленой шинели – грузный офицер. Рядом с ним – молодая женщина.
– Да это же людвипольский крайсляндвирт! – заметил кто-то из партизан.
– М-да. Это фрукт!
– Тс… Тс… – предостерегающе пронеслось по цепи.
Фаэтон подъезжал к заминированному участку. Затаив дыхание, все следили за его приближением к роковой черте. «Сейчас, сейчас!» – отдавалось в голове. Но в решающий момент взрыва не последовало. Галкин не дернул вовремя шнур. Усталый от переходов, бессонных ночей, он вздремнул. Разбуженный треском сухой ветки, Галкин вздрогнул и что есть мочи потянул шнур. Послышался оглушительный взрыв. В воздух поднялись комья земли.
Перепуганные лошади рванулись вперед с такой силой, что кучер опрокинулся с сиденья. Никем не управляемые лошади, обезумев от страха, неслись, петляя, по дороге к селу Озирцы, унося крайсляндвирта с его перепуганной спутницей.
Огорченные неудачей, партизаны искоса поглядывали на виновника провала операции.
– Сорвалось! – простодушно сказал Кузнецов. – А жаль. – И обратился к Галкину: – За невыполнение приказа в боевых условиях вы должны отвечать.
– Оно-то так, – начал защищать товарища Приходько. – Все же…
– Знаю, – перебил его Кузнецов, – в бою, мол, все бывает… Хорошо, на этот раз Галкина простим. Надеюсь, такое больше не повторится?
– Нет!
Бойцы облегченно вздохнули. Раздались шутки, смех.
– Черт с ним, с немцем! – ворчал Приходько. – Все равно от нас не уйдет. Но какие кони ускользнули! Вот это жаль…
– Поздно сокрушаться, Коля, – подзадоривал его Николай Гнидюк. – Надо было вовремя хватать их за хвосты. А ты – чем хвалился, на том и провалился.
Слова Гнидюка покрыл дружный хохот партизан, в котором громче всех рокотал бас Николая Приходько.
Загорелись первые звезды. По синему небу потянулись длинные белые полосы облаков. В эту позднюю пору наша группа прибыла в отряд.
На всю жизнь я запомнил свой первый рейд с Кузнецовым!
С тех пор прошло немного времени. И вот он пришел сюда, обеспокоенный предстоящим заданием матери. Я с тем же вниманием и обаянием слушал Николая Ивановича, как и в первые дни нашего знакомства. В каждом слове Кузнецова я чувствовал сыновью заботу о благополучии моей матери.
