Текст книги "Татьяна"

Автор книги: Николай Блохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Хаима мне совсем не жаль, Тимур. А родину свою мы называем Святой Русью. И коль я – крестьянин из Святой Руси, не могу я плюнуть в Царицу Небесную.

– Да не в нее. В доску. В картинку.

– То не картинка, не доска, то Сама Она.

– М-да,... прав ты, Хаим. Ты действительно Великий визирь. Тот кол, что за твоей спиной, вели вынуть, обмажь смолой и пусть на него из моей сокровищницы насыпят бриллиантов, сколько прилипнет, все твои. Вместе с колом. Кол возьми с собой и береги как глаз свой. Потом, ха-ха-ха, если проштрафишься, сядешь на кол с бриллиантами, ха-ха-ха...

И тут всадники, на конях сидящие, тоже грохнули хохотом. И кони заржали. От одного такого хохота любой город ворота откроет. Взакат ржали всадники и кони, смеялся Хаим, смеялся Тамерлан, лишь один Айкол под Тамерланом как был безмолвен и недвижим, так и остался.

Пленник Владимир, неуклюже восседавший на кобыле, молча смотрел в землю, еще не догоревшую.

Остановил жестом руки Тамерлан бушующий хохот:

– Да, крестьянин, из Святой Руси, плохой ты ее подданный, не любишь ты свою землю. Представляешь, впервые во Вселенной, за крестьянином выбор – быть или не быть державе его и народу державы этой! И крестьянин выбрал – не быть. Пусть она будет уничтожена... Нет, я не повезу тебя с собой. Ты свободен, крестьянин. Езжай к своим,... как она зовется, Хаим?

– Москва.

– Езжай в эту Москву и все скажи, что я тебе сказал. В Москве я буду вслед за тобой, а этот город, Владимир, где доска это главная, будут брать те, которых ты сейчас видел. И доска эта,.. нет Хаим, не облизывайся, тебе я ее не отдам, она будет лежать у моего шатра и мы будем отирать о нее ноги. Езжай, Владимир. И не предлагай сдавать города. На битву созывай своих, не будет пощады вашим городам и вашим людям. Все!!..

***

Митрополит Киприан сидел в своей полутемной келье, перебирая четки и пытался думать. Ни дума не шла, ни молитва. Впустую крутились шарики четок, безо всякой отдачи напрягался мозг. Откинулся в кресле, расслабился, ноги вытянул: Эх, Господи, помилуй, что же делать-то?!.. Ясное дело военная защита невозможна, наслышан Киприан про этого Тамерлана, даже и без этого вестника, что в икону не плюнул. Молодец, однако!.. Василек войско собирает, да вроде собрал уже. Эх, войско, видел этих воинов Киприан, ударный тумен Тамерлана в полчаса их сомнет предлагал Васильку – войско сберечь и не только само войско, всех мужиков, что топоры в руках могут держать, вместе с дружиной в леса за Нижний увести, спрятать, потом пригодятся, а города без боя сдавать, может пощадят все-таки. Резко воспротивился Василек и даже нагрубил митрополиту и даже намек прозвучал в грубости, что, мол, чужеземец ты, митрополит, и хоть давно ты у нас, но не до конца ты эту землю своей считаешь. Это была неправда. Серб Каприан, поставленный на эту митрополию Вселенским Патриархатом, давно уже перестал быть сербом и стал насквозь русским и не мыслил уже себя вне этой земли, вне этого народа. Особую привязанность имел к великокняжескому семейству. Не дали раны подольше прожить Димитрию, ныне Донским прозванному, ну, да и соколик его, Василек – удалец, не соколик уже, а сокол. А сколько всяких дрянных слухов по Москве шляется про вдову Димитриеву, Евдокиюшку. Велел от своего имени пресекать слухи беспощадно, вплоть до отрывания языка. Мол и вдовство она не так блюдет и на пирах веселится... Только один Киприан знал, даже сын, Василек, не знает, что носит вдова на теле пудовые вериги железные, целую ночь напролет молится, час в сутки всего сна. Про себя знал Киприан, что он не вынес бы ни вериг таких на своем теле, ни молитв таких ночных, ни вообще жизни такой. Эх, моли Бога о нас, Евдокиюшка и да продлит Господь дни твои...

Да, тяжек крест митрополичить на Святой Руси, тем более после почившего Алексия. Остро чувствовал Киприан богомеченность этой страны, с которой сроднился. И это только утяжеляло крест. Каждый раз после утреннего и вечернего правила спрашивал себя: а до конца ли, без оглядки ли, с пользой ли ответственностью ты несешь свое служение? И отвечал себе с чистой совестью: до конца, без оглядки, с полной ответственностью. И что бы не случилось с землей этой, с народом этим, их участь будет и его участью. А тут еще напасть эта. Чувствовал Киприан, что то, что надвигается, есть самый страшный, самый ответственный момент его жизни. И нету рядом ни Сергия, ни Алексия. Все самому решать. Однако рядом Евдокия и соколенок ее Василек, а это – немало.

«Молитвами отец наших... Господи, помилуй нас...» – раздался звонкий голос за дверью.

– Аминь. Входи Василий Димитрич. Мир тебе князь – государь и благословение.

– Прости, владыко, давешнюю мою дурь-грубость...

– Давно все прощено, государь, и ты меня прости за дурной совет. Войско не должно прятаться по лесам, войско должно на поле боя драться, а уж там, как Господь решит. Сейчас пойду воинство твое благословлять, окроплять. Ну, да и в путь-дорогу. Да и Ока-река, широка – глубока, в помощь вам, хоть сколько, а утонет в ней страшилищ этих.

– Вряд ли, владыко, кто-нибудь из них утонет в Оке. Когда они переправлялись через Волгу, никто не утонул. Их кони плавают также, как и скачут. А когда они переправляются, с той стороны их лучники стреляют из лука. И лучники же стреляют с лодок, которые плывут спереди и сзади всадников. Две тысячи возов в обозе Тамерлана возят стрелы, при переправе и при начале атаки, что у Коломны будет одно и то же, выпускается миллион стрел за час. Большая часть моего войска должна быть убита этими стрелками.

– Государь, тогда, поясни,.. одно дело вести войско на смертный бой, а другое – на убой. Грех вести людей на убой, Василий Димитриевич.

– И я не поведу их на убой, владыко. И порукой этому будешь ты. Слушай меня, что я решил, прости, что в духовном деле совет тебе даю, да нет, не совет даже, – приказ. И он уже выполняется. Мои гонцы уже в дороге, другие ждут, что бы печатью твоей митрополичьей скрепить. По всем городам и весям, всей нашей Святой Руси матушки вот с сейчастного момента, всем православным, все бросить, все работы – заботы и в строгом посте три дня молиться только, о Пресвятой Владычице нашей Богородице...

– Почему три дня, Государь?

– Потому что больше не отпущено. И потому что примерно столько идти крестным ходом до Москвы из Владимира с Владимирским образом, с тем, что из Константинополя. Князю Андрею Боголюбскому помогала, булгар прогнала...

– Тамерлан это не булгары.

– Вот именно, владыко Киприан. Такой напасти не было на Руси. Нет, Киприан, не напасть это, это, слов у меня, ...не подберу никак,.. плохо вы меня выучили, не по мне престол Московский... это испытание Божье нам, владыко, так я нынче думаю, или мы воистину Святая Русь, или... А ты плохо сказал, владыко. Да, Тамерлан это не булгары, ну и что?! Ей без разницы кто Ее дом пришел разорять, пьяный разбойник с топором из леса, Тамерлан ли с войском своим, или хоть тьма Тамерланов со всеми головорезами вселенной, сколько их там ни будь. Али мы не Дом Пресвятой Богородицы? Ну нету у нас защиты против Тамерлана, нету... Да как нету?! А – Сама?! Сама Хозяйка Дома Своего, Дома Нашего али не защитница?! Удесятери, Владычица, силу войска моего, дай защитить дом твой... Спаси землю Русскую. Если так, мы так возопием всей землей, всей державой!.. Если двое или трое просить будут, то Сын Ее посередь них, а если не двое и не трое, а всей землей. Единым плачем, единым дыханьем. И мы ж не просто так, мы ж не простые, владыко Киприан, мы жители дома Его Матери, мы подданные Святой Руси. Неужто такая молитва небеса не пробьет?!

Обнял митрополит великого князя.

– Не надо пробивать небеса, Василек.

– Да – да... это я... говорю ж, слова мои ... так и боюсь ляпнуть чего не так, тяжек мне крест княжеский родительский.

– Нет, Василек, как раз по тебе. Похвала мужу пагубна, но то, что ты решил, это здорово, это – то самое. Да, – настало время мое. И – твое... А если Владимирцы икону не отдадут?

– Как это не отдадут? Силой взять, объяснить...

– Сам поеду.

– Нет, ты останешься здесь, ты ее встречать будешь. За порядок в Москве с тебя спрошу. Хотя, мне уже спрашивать не придется.

– Э, нет, князь, ай да выверт, начал о здравии, похвалу митрополичью получил, а кончаешь за упокой. Тот не воевода, кто войско не на бой, а на смерть ведет. Повторяться заставляешь. Ты ж молишь об удесятерении силы войска своего. И – получишь! Али что, воздусей сотрясенье молитва твоя?! Молишь, просишь, а про себя сомневаешься? С меня вон как стружку снял, промылил, пропесочил, а сам?!

А знаешь ты, Василек, какое ты в меня успокоение сейчас влил? – Митрополит встряхнул Великого князя за плечи, – да мы уже победили, Василек!

– Прости, владыко, – Василий Димитриевич стоял опустив голову, – да, в державных—то делах я мальчишка, как говорит князь Данила, а уж в молитвенных...

– Все при тебе, Василек, отправляйся с миром в душе к Коломне и жди там Тамерлана, а всяким Данилкам я тут язык поукорочу. И в Москве порядок будет, не сомневайся, все три дня эти вся Москва по храмам будет стоять, что б никто по домам не отсиживался, сам буду ходить по домам, кого найду, плеткой буду выгонять.

– Плеткой на молитву?

– Плеткой на молитву! Нам с тобой зазря что ли Хозяйка дома власть вручила?! Мы ведь с тобой домоуправители при хозяйке, крест это наш с тобой. Раз даден крест такой значит должны тянуть, значит есть на то силы, не по силам креста Господь не дает. А власть это и слово, это и плетка. Коли словами не пронять, тут и плетка, плетка не помогает, нате вам плаху с саблей...

И что б по всей дороге от Владимира все жители окрестные, да и дальние встречали Ее на коленях, а все кого ноги носят, что б за Ней до Москвы шли...

– Колокола!.. Что б все три дня по всей Руси набатный звон стоял.

– Почему ж набатный?

– А потому что на такую молитву набатом созывать надо: всё, люди русские, всё!

Кузнец, бросай свой молот, вставай на колени перед Божницей своей, коль храм далеко, ставь так позади себя семейство свое и взывай – Пресвятая Богородица, спаси землю русскую.

Пахарь, бросай и плуг и серп и делай то же самое.

Бояре—дворяне, купцы, ремесляне, все россияне, вставайте рядом. Не нужны больше ни железки из под молота, ни зерно из под серпа. Прах теперь все это, по всем домам—теремам вашим, к житницам-амбарам факел поднесен. Вот сейчас ясно будет камень ли вы защитный для Святой Руси или солома для геенны и что стоит ваша молитва и где сокровища ваши, тут ли, где уже занялось от факела, или на небесах, где Царица из ждет нашу молитву.

Нету нам спасения, только Сама Царица Небесная может нас защитить! Должна! Коли такую молитву услышит, увидит. Собирайте под набатный звон все, что есть в душе вашей и все, что собрали туда, в небеса посылайте – Пресвятая Богородица, спаси землю Русскую! Твои слова, князь, сам их неустанно повторяй и в пути и когда Тамерлана ждать будешь.

Вышки для костров, что бы сигналы подавать готовы?

– Да они всегда готовы, стоят и стоят... если мы победим,.. эх, прости Господи, огонь без дыма, если... то черный дым, к осаде готовьтесь.

– Василек, ты знаешь какой самый страшный грех для священнослужителя вот в таком положении как сейчас?

– Ну раз так спросил, то сам и отвечай.

– Дурную надежду успокоительную в пасомых вселять. И сейчас я говорю тебе, молись вот так как сейчас сказал, стой на Оке насмерть и знай, твердо знай, коли будешь так молиться как вот только что сам мне наказывал, удесятерится сила твоя! Не знаю как, но спасена будет Святая Русь. И про себя знаю, коли выдюжу молитву такую, которой ты приказал мне молиться, – не придется на вышках дымом черным сигналить. И не успокоением я тебя сейчас баюкаю, а как власть имущий, Богом мне властью данной, говорю тебе, – как Сергий – старец твоему отцу говорил: иди на безбожников, князь, и будут они посрамлены. Тебе ведь благодаря ожил я сейчас!... Эй, Василек, выше носок! Утром еще, вот только что еще, развалиной я был, мысли путались что, как, куда? Прости Господи...

Минута слова твоего и вот я – митрополит Московский, отец пасомых моих, твой духовный отец! А ты, что ж, Василек, слово сказал и сам своего такого дерзновения испугался? Негоже нам такого дерзновения пугаться, таким дерзновением жить надо, коли мы Святая Русь, коли мы домочадцы дома Пресвятой Богородицы! Иди к войску, я сейчас выду. С князем Данилкой, вот, разберусь только.

Князь Данила ходил из угла в угол туда – сюда. В одном из тех углов сидел старинный друг – приятель, купец-откупщик Новгородский Павел Милюгучьев, в другом притулился отпущенный Тамерланом елецкий крестьянин Владимир. Сюда почему-то привел его митрополит Киприан и здесь велел ждать. Князь Данила громко и нервно говорил:

– Вообще-то за такую твою весточку, слышь, ты, елецкий, тебе б надо как в сказке, голову с плеч.

– Спасибо на добром слове, княже, Тимур пожалел, а тебе, значит, голова моя понадобилась. Вообще-то за такую мою весточку подарками одаривать надо, а не голову с плеч.

– Совсем ты сдурел, елецкий, тебе еще и подарки!

Гляди, Милюгучьев, я думал, что наглее твоих новгородских, да моих рязанских, только мы с тобой, сами новгородцы-рязанцы, а тут еще вот ты поди ж ты, елецкие—то поширше.

– Нет больше елецких, один я...

– Да, – один! И еще вякаешь тут брякаешь чего-то, вест-ни-чек, ух!... А Тамерлан-то, прав ты елецкий, он – то пожалел! И не только тебя. Че – во зенками лупаешь? Слово – то ведь его, действительно – сло-во! Не нарушит. Знаю я его. И вон, новгородец тоже знает его, сидит, вон, потупился. Ну, Пашка, скажи, аль не прав я?

– Прав, – сказал новгородец Павел Милюгучьев и поднял глаза свои на елецкого. Аж вздрогнул елецкий, хлестче тимуровых стреляли в него глаза купца-откупщика новгородского.

– И откуда ж вы его так знаете?

– А оттуда! Торговые дела с ним имели! Еще когда он в Туркестане со всеми этими шахами—падишахами возился. А я шелк вез из Китая, – новгородец поднялся и тоже стал ходить туда-сюда, и ему ничего не стоило просто отнять мой товар и,.. – задницу мою на один кол, а голову на другой...А он сказал – вези куда везешь и слово дал, что никто меня не тронет. И вот я здесь! Обещал он тебе, что не пойдет на нас коли плюнешь ты на икону, так и не пошел бы, коли слово он дал. А он – дал!

– Погодь, – привстал елецкий крестьянин, – так ты что?.. Что же мне плюнуть надо было?!

– Да!

Сел назад елецкий крестьянин и рот открыл.

– Что пялишься?! Никого б от этого не убыло. Плевок на доску и не больше. И не вздумай плести мне, что это в Царицу Небесную плевок! Напридумали... И ушел бы Тамерлан. А теперь что? Нет, ты глаза не уводи, елецкий, ты отвечай, что теперь? Ты очень живописно обрисовал как перед тобой Тамерланова конница маневрировала и что мы ей противопоставить можем. Тебя?! С твоей кобылой, Тамерланом же подаренной? Кстати, кобыле цены нет, чистопородная арабская, аджарова кровь, знаю я их, в Багдаде за такую ведро монет дали бы. Слышь, Данила, на Руси теперь и трофей есть от самого Тамерлана, ха-ха-ха... Да не прижимай ты доску свою, не отниму...

– Ты! – вскочил тут елецкий крестьянин,

– И я еще глаза отвожу!.. Это ты у меня щас отведешь, заведешь...

И то, что ты доской назвал точно, что не отнимешь. Тимуру не отдал, а уж тебе-то.. Ну! Во не думал, что в Град-столице, аж в государевых палатах, в сердце Дома Богородицы такое услышу и таких богохульников увижу. А?! До-ск-у он не отнимет!

Ай да Святая Русь, ай да стольный град! В Ельце у нас таких нету. Эх... и Ельца больше нету.

– И ничего здесь не будет! – Рявкнул князь Данила. – И все из-за тебя. Уж это-то слово Тамерлан точно сдержит и все леса обшарит, у него не залежит. А я не богохульник! Я 25 лет заведую посольским приказом при трех Великих князьях. И все были мной довольны! И Русь Святая, как видишь, стоит пока несмотря ни на что!

– Стоит, слава Богу, несмотря на то, что вот такие как вы присосались. При трех князьях он служил,.. богохульник все одно ты и есть!...

– Да, ты хоть раз, крестьянин, с иноземцем вел переговоры?!

– Да, вот, сподобил Господь... Пришлось, эх, Господи помилуй. С самим Тимуром вон, попереговорил, вон аж на кобыле его к вам прискакал. Да уж лучше на кол, чем видеть вас, да слышать.

– Да что ты с ним!.. – возвысил голос новгородец, – да выкинь ты его.

– Да митрополит приказал его держать. Давно б выкинул.

– Да уж, давно б сам бы ушел, не будь владыкиного наказу.

– На-ка-зу!.. А ты без наказу хоть раз пробовал с иноземцем попереговаривать? С Тимуром он... Вот и не-пе-ре-го-ворил! Правильно он тебе говорил, впервые во вселенной крестьянин – болванин решает быть или не быть державе его. Решил.

– Да, решил! Быть державе! Да токмо без вас посольско—приказных.

– И где ж быть-то?! На кобыле своей арабской, Тамерланом даренной, против его конницы выйдешь?!

А держава, если хочешь знать, крестьянин – болванин на посольско – приказных и держится. Я с иноземцем по-пе-ре-го-вариваю, не ты... С Тимуром он... А за иноземцем сила! Тут и юлить надо и врать и обещать, чего никогда не исполнишь. Ди-пло-матия. Без нее ни одной державе не выстоять.

– Русь Святая без вранья и юления выстоит.

– Нет!! – аж взревел князь Данила, – будет он мне тут!... Болванин, чистенький, пахарь ишь ты земли русской без лукавства!... Сидит вот, перед тобой лях, а сила за ним, и в орде его посланнички шелудят против нас и я это знаю, а он этого не знает, что я это знаю и вот нужно на этом сыграть и то не проиграть, из этого вытрясти, что он там припас, чего у него там за его себенаумешной душой стоит. И что нам выгоднее: отдать ему часть полоцкой землицы или нет; отдадим – гарнизон они свой снимут, договор со шведами не продлят, на зато храмы там православные позакрывают, не отдадим, – храмы останутся, но и гарнизон ихний останется, жди от него любых пакостей, шведы тут же не дремят... И что б татары не двинулись и что б тефтоны не знали о чем я тут пе-рего-ва-риваю и что б вот он, князь Данила сделал жест в сторону друга новгородского, из Китая шелк довез и продал бы и что б ему хорошо было и Руси Святой прибыточно и что б ты там в елецких речках стерлядку спокойно ловил.

Не съюлишь – не выгадаешь, не выгадаешь – все спустишь.

– Ну вот и наюлили...

– Нет, ты представляешь, Павел, а ему ведь и княжить предлагали!

Новгородец только рукой махнул.

– Представляешь я к этому с докладом иду: Княже, надо решить насчет пошлинного тарифа с Ганзой, ха-ха-ха...

– Вот уж точно, что никогда б ты ко мне не зашел, – сказал елецкий Владимир, – тебя б я из приказа сразу турнул.

– А со шведом-ляхом, литовцем-германцем по-пе-ре-говор-ничать своего б попа деревенского елецкого послал?

– Да уж лучше его, чем тебя!...

– Дверь открылась, в дверях стоял митрополит Киприан.

– Все, ребятушки, миритесь, да в путь дорогу. Вместе поедите. Приказ великого князя. В дороге лаяться запрещаю, в дороге молиться совместно благославляю.

– Чего-то не то ты говоришь, владыка. Во первых мне с этим мириться, или лаяться не пристало. А во вторых и куда ж это теперь мне ехать? Да еще с этим вот. Спасибо за такого попутчика.

– Попутчика тебе терпеть придется, как и ему тебя, а ехать во Владимир. И не ехать, мчаться, что б пыль столбом.

– Во Владимир?! Да ты что, владыко? Что ж это за приказ такой великокняжеский?

– Из Владимира икону брать Царицы Небесной и нести ее сюда пешком крестным ходом. По Руси пост и молитва до прихода Ее сюда, до сретенья Ее здесь. Встречать ее я с народом буду.

– Эх, сказал бы я тебе, владыко, окромя сана!.. Повредились вы все тут что ли с горя? Ты небось на это его подбил?!

– Ошибаешься. Это он меня. Дай Бог и дальше так подбивать.

– Да не иконы надо носить, а из Москвы имущество, сокровища вывозить! С каким народом кого ты будешь встречать?! С бабами московскими и стариками? Они раньше Тамерлана встретят, его пики, сабли и копыта его коней! Семьи надо вывозить!..

– Нет, князь, Данила, бегства из Москвы не будет. Все останутся здесь.

– Что, так хочется геройски быть растоптанными конями Тамерлана?

– Нет, князь Данило. Всей Москвой молиться будем Царице Небесной, уже начали. Присоединяйся. Только в пути своем во Владимир. А сокровища и баб вывозить? Да далеко ли их увезешь от коней Тамерлана. Да и войско имеем.

– Ха-ха-ха, войско,.. прости владыко, грех такой смех, ни и то, что собрано, грех войском называть. Ну, сама дружина-ладно, эти хоть секиру держать умеют, да знают, что натягивать надо тетиву, а не древко, а уж работники-ополченцы... на коня как на печку залезают, копье как удочку держат, а щит как вон вахлак елецкий икону свою, вон к пузу прижимает.

– А он между причем, вахлак-то елецкий, двоих тамерлановых чудищ убил-победил. А ну как у ратников-ополченцев удесятерится сила?

– Да с чего, владыко?

– С того, Данила. Эх, слишком долго ты с иноземцами попереговорничал, как говорит вахлак елецкий. С Молитвы, Данило, с молитвы,.. – взял митрополит Данилу за плечи, крепко взял и к себе придвинул. Давно ничьих рук вот так не ощущал князь Данила, и никто никогда вот так не смотрел на него, как сейчас митрополит смотрит, и вообще не помнит, что бы митрополит вот так смотрел на кого-нибудь, тяжек, взыскующ, горек был взгляд митрополита, но одновременно как-то заботлив и просветлен. И еще казалось: вот-вот заплачет митрополит Киприан.

– Опомнись, Данилко, остынь, в себя приди, князь. И никогда больше то, что я слышал про плевок в доску, про слово Тамерлана... Выжги это из себя, князь. Ну хотя бы на эти дни, когда Царицу Небесную в Москву сопровождать будешь.

– А что, другого больше некого послать?

– Другого некого. С собой человек 20 стражи возьмешь из тех, кто секиру держать умеет и древко от тетивы отличает, с Владимирцами попереговорничать будешь, думаю неохота им будет с такой святыней расставаться. Да и кому охота.

– Что б на эту тему попереговорничать другие нужны, духовные с сане, а не я...

– И духовные будут, едут уже и ты пригодишься.

– Думаешь отнимать придется?

– Может и так. Главное, думаю, Сама Царица Небесная всем даст понять, что Ей угодно.

– А может Она не захочет Владимир покидать, а тут я с секирщиками?

– Захочет. Она ждет этого от нас.

– Ишь! Не круто ли берешь за Нее решать?

– Нет. Я за Нее не решаю... А что б всплеск народной молвы к Ней... Разве может Она этого не хотеть? Итак, я, митрополит Московский Киприан, именем Бога, приказом великого князя Василия велю тебе ехать во Владимир.

– Ну, а этот-то со мной зачем?

– А этот единственный, кто Тамерлана сам видел, в стане его побывал, город свой защищал, в бою убил двоих, разорение выдел, силу их видел, за Владычицу нашу постоял—пострадал и нести теперь ее снова хочет. Владимир, образ этот, что привез, ты, оставь мне, вернешься – верну тебе... А ты, новгородец, седлай серую арабскую кобылу, трофей от Тамерлана, твоя она теперь, дарим мы с Владимиром тебе ее. Потом в Багдаде обменяешь ее на ведро монет. А то лучше подожди... чуть, будут тебе и жеребцы трофейные арабские от Тамерлана. заведешь в Новгороде конюшню чистокровных арабских. Седлай и в Новгород свой скачи с грамотами от меня и от Великого князя, в грамотах одно только: все бросать, на молитву вставать: Царица Небесная, спаси землю русскую.

Хотел было новгородец сказать в ответ, что вот эдак-то Москве не стоит приказывать господину Великому Новгороду, мы и сами с усами, с Ганзой, с тефтонами торгуем не спросясь Москвы... Но, глядя на торжественно—сосредоточенный взгляд Киприана – промолчал.

– Спасибо за кобылу, владыко.

– Езжай с Богом. Сам молись, не забывай. Когда схлынет напасть, отстой молебен водосвятный перед чудотворной вашей Новгородской, перед Знамением Пресвятой Богородицы. Есть у вас в Новгороде такая дос-ка! Прости Господи.

Подошел новгородец к Киприану, сам уперся в него взглядом своим. Знал толк в людях новгородец, полмира объездил, обплавал, обошел. Со всякими разными людьми дело имел, любое лукавство в глазах собеседника сразу высвечивал. Если кто-то что-то сказал ему, а в душе хоть малюсенькое сомненье-копошенье хоть чуточку самую насчет сказанного своего имеет, сразу чуял чуточку эту. Нельзя без такого чуянья такому купцу с таким размахом. Но сейчас, глядя на Киприана, аж поежился новгородец, холодок прошелся по костям его.

Железная уверенность, правота и прямота, – вот что чуяло чутье его стоящем перед ним митрополите Киприане.

– Слушай, владыко, так ты что вправду что ль думаешь, что – схлынет?

– А ты что ж думаешь, что я грамоту с Митрополичьей печатью даю или успокоительную байку-сказочку?

– Слушай, а может мне тогда с войском остаться? Коли говоришь удесятерится сила, да я тогда один пол-тумена Тамерланова положу. Я-то и саблей и копьем как надо умею.

– Нет, новгородец, нет, Павлуша, другое нынче для тебя поприще. Поднимай на молитву господина Великого Новгорода. И всех, кого на пути встретишь.

– Эх, владыко!... Да, ежели в правду схлынет, да я ... я обратно в Москву пешком пойду и серую кобылу арабскую на себе принесу!

– Эх ты, купецкая морда, – улыбнулся Киприан, едва не рассмеялся, – ну, что б другое обещать. А ведь и потащишь, не спущу тебе.

– Потащу, владыко, не надо спускать, удесятерения сил для этого попрошу. Э-ех!... Ладно! Едем, князь Данило, приказ великокняжеский исполнять. Бочку медовухи готовь, один выпью. Владыко, тебе тоже от слова не отвертеться, готовь пару для кобылы моей, жаль не ахал-текинка она, а то б и из-под самого Тамерлана можно было б.

Эх, хорош у него скакун, всем коням конь. На жаркое пойдет, ха-ха-ха!..

– Э, новгородский, медведь еще жив, шкура его тоже, делить ее не гоже, молись лучше пригоже.

– Иду, владыко, иду. Эй, елецкий, ты уж это, зла не держи, не серчай.

– Эх, новгородский, какое там зло, какое серчание, одна судьба у всех, уж если на молитве зло держать, тогда нам не арабских коней копыта надобны, а другие, не дай Господи. Езжай с Богом и мы поехали.

Перед войском Василий Димитриевич говорил слово:

– Дети мои! Воины православные!

Грянуло наше время! Настал самый великий и страшный час нашей жизни. Много больше сил у Тамерлана, чем у нас... Да больше ли, коли с нами Хозяйка дома нашего, дома Пресвятой Богородицы и все святые угодники наши!.. Взмолимся же, как один перед Ней: Пресвятая Богородица, спаси наши силы, дай отстоять дом Твой, прогони супостата прочь от пределов Твоих!.. И вперед на врага, воины православные, молитву неустанно повторять. И когда бой начнется, пусть она нам щитом будет...

***

Очнувшийся купец новгородский Павел, очень ясно вдруг осознал, что его серой красавице, которую он уже нарек Серной, давно пора не просто устать – выдохнуться после многочасовой скачки, но и вообще быть просто загнанной и упасть.

Но она не просто не падала, но держала первоначальный темп и не подавала никаких признаков усталости. А очнулся новгородский Павел от многочасовой молитвы. Очнувшись, так был этому поражен, что едва из седла не вылетел. Да, все это время пока продолжалась скачка, он твердил про себя: «Пресвятая Богородица, спаси землю русскую». Давно уже он едва рот перекрещивал по утрам, когда, зевая, просыпался, и делал то же самое, когда, зевая же, засыпал. А что бы вот так, много часов, будто в забытье, ничего не помня, в седле!..

И как грамоты княжеские и митрополичьи раздавал, раскидывал, тоже почти не помнит. Да и делал он это почти на ходу, почти не останавливаясь. Вот только сейчас остановился.

– Эй, селяне, это еще Тверская земля?

– Тверская, тверская. А ты откуда ж и куда, красивый такой? А лошадка у тебя, ну, прям, загляденье.

– Скоро таких лошадок сюда припрется, на каждого хватит. А на каждой лошадке всадник с копьем и с саблей. Эх, не дай, Господи... Вот что б не приперлись, вот вам грамота от Великого князя и митрополита и что б делали то, что в них прописано, о чем приказано. А приказано – молиться. И всех окрестных на это поднимайте. Сам вот всю дорогу только это и делал. Вот ты поди ты! А ведь это же чудо... Ну как, если бы третья нога выросла. Точно.

– Да тут эта... сказано, что все бросить...

– Вот и делай как сказано.

– Да мне сено вывозить надо! Завтра дожж могет быть.

– Могет. Тамерлановым коням оч-чень пригодится сухое сено.

– Да кто ж энт такой? Вроде Мамая что ли, вроде Тахтомыша?

– Мамай и Тахтомыш вместе взятые это щенок слепой, а Тамерлан – волк матерый. Вот такое вот сравненьице. И уже жертва первая волчья есть. Ельца больше нет, пепелище и развалины и такие как вы все перерублены.

– А такие как вы?

– В первую очередь. Пощады никому.

– А Елец-то вообще-то, того... – далеко.

– Для него все близко. Он вчера еще в Китае был.

– Да ладно врать-то.

– Его кони летают как ласточки, а плавают как щуки.

– Да ладно врать-то... И леса наши, того, не очень-то в них на конях-то.

– Из ваших лесов он себе степь сделает. А его кони все ваши болота-озера выпьют. Наше войско сейчас ему наперерез идет, но вас надеется. На молитву вашу, а я вместо того чтобы с войском быть, с вами вот тут... Приказ выполняю. И вы выполняйте. А не то – плетку возьму!

– Что же кроме нас и молиться некому на Святой Руси?

– Некому. Коли каждый на другого кивать будет – некому. Коли «Далеко», да «по лесам отсидимся» – некому. Близко и – не отсидитесь! Вот и выходит – не Святая Русь, а название одно. И Государев указ – не указ. Писано, да не про нас.

– Ла-адно, разгрозился тут... Не название одно... Про нас указ. Да и без указу, сказал – поняли сразу. Езжай дале с Богом.

– Эх, скажи мне кто утром, что – я! ...кого-то на молитву подбивать буду – засмеял бы.

– И то, что это ты развеселился-то?..

– Да вот, понимаешь, мне ж эту вот кобылу, ребята, на обратном пути на себе на горбу тащить придется. Разве это не смешно?

– Кобылу на себе?! Это ж зачем же?

– Обещал. В ведь придется тащить.

– Ну как мимо нас потащишь, подсобим.

– Нельзя. Обещал, что один... Ладно, прощевайте, селяне, мне ведь не скакать, лететь велено, ласточкой лететь, не зря же подо мной скакун из Тамерлланова стана...

Изрядная толпа бородатых насупленных мужиков перегородила дорогу.

– ...Не отдадим святыню...

– ...И ваш архиерей нам не указ...

– ...Да что там, да подкупили они его, они Московские такие...

– ...Все себе забрать Москва хочет..

– ...Обнесем крестным ходом вокруг города...

– Правильно! И довольно с того, а то – в Мо-ск-ву...

Елецкий Владимир пошел к толпе.

– Здорово, Владимирцы! Мир вам и благоденствие. Только не будет вам ни мира, ни благоденствия, коли не отпускаете на крестный ход образ сей Пречистой...

– Не, глянь, мужики, они еще и угрожают.

– Да Москва всегда токо на силе стояла...