Текст книги "Пожароопасный период"

Автор книги: Николай Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

А вот другой «образ» жизни. Не для подражания, просто для информации. Доктор рассказывал:

– Стояли в Мексике, пришел камбузник с греческого парохода, приглашает к себе в гости. Он родился и вырос в России, служил в Советской Армии, потом вместе с матерью, по ее настоянию – хочу умереть на земле отцов! – уехал в Грецию. Трудно было первое время: полное незнание языка, порядки другие, все другое. Пошел на пароход, чтоб поплавать лет пять, подзаработать и открыть свое предпринимательство. Ну вот, идем мы в гости к камбузнику. На пароходе у них в это время была только вахта и капитан, который закрылся в своей каюте, повздорив с командой. В этот день и прилетел представитель фирмы, выдал всем по сто долларов на мелкие расходы, отпустил команду в город, посоветовав, где самые чистые девочки. Это у них в порядке вещей. А про капитана сказал, что, мол, фирма заменит его, коль команда им недовольна.

15

Много разных картин прошло перед глазами. Прежде всего, несмотря на зимнюю пору (какая зима в субтропиках!), в городе тепло, цветы благоухают, деревья кипят зеленью, правда, и здесь чувствуется увядание, пожухлость, летает паутина. В самом деле, июнь в Южном полушарии, что у нас декабрь. Много в Буэнос-Айресе памятников выдающимся людям государства – президентам, генералам, писателям, национальным героям. Никто их не трогает, не рушит, какие бы хозяева не пришли к власти, какой бы общественный порядок не воцарялся. Фотографиро– вались у памятника Тарасу Шевченко, возведенного на средства украинских эмигрантов. Величественна скульптура легендарного Дон Кихота, старинные здания парламента, президентского дворца. Запомнится ухоженность прудов и парков, стадионов и небольших спортплощадок, блеск фешенебельных кварталов и окраин победнее, где, например, расположена улица художников: яркие, расписные стены домов, балкончики, уличные выставки картин и тут же – творцы их с карандашами, кистями, мольбертами.

Несколько часов колесили мы по городу на автобусе фирмы, пока машина не остановилась в самом центре, в районе знаменитой улицы Флорида, нарядной, богатой, всегда праздничной. Обычными своими «тройками» разбрелись кто куда: кто в магазины, кто в кино, кто просто подышать городом, выпить чашечку кофе.

Другой день знаменуется на судне обеденной осадой. Постарались наши снабженцы, в первую очередь, старпом, а наши девчата – две Ирины, вместе с поварами, сварганили это знаменитое в Аргентине блюдо. Проще сказать, осада – это жареное мясо со специями, которое запивается красным вином, а поскольку мы «боремся», культфондовские деньги пошли на кока-колу и лимонад. Ну это так сказать, для простаков, нашлись у мужиков деньги на напитки покрепче, потому осада закончилась вечерним собранием. Жданов произнес речь «о недопустимом употреблении спиртных напитков членами экипажа». Правда, фамилий дипломатично не называл:

– На флот у нас не набирают, а отбирают из лучших, проверенных, так что хорошенько подумайте и сделайте выводы. Кому тяжело в долгом рейсе, может написать заявление, чтоб перевели на европейские линии, где рейс длится в пределах нескольких недель.

– Ну-ну, думаю, на прессу что ли работает первый. Гляжу на мужиков, смирные сидят, хитренько помалкивают.

Но вечером опять едем в город, теперь уже на дешевый базар, где «народные цены». Вчерашний наш водитель автобуса Омар весело крутит баранку и сегодня. У него две дочери школьного возраста, жена не работает. Живут в двухкомнатной квартире. Говорит, что его заработка вполне хватает для нормальной, приличной жизни.

И вот этот базар. Торговцев много, в основном, молоденькие девушки. И не дай бог ошибиться, назвать девушку синьорой, тут же поправит, кокетливо качая головой: «О, но! – синьорита!»

Часа полтора отпущено нам на беготню по базару. И вот уж совсем стемнело, улицы празднично расцветились огнями неона и фонарей, игрой и переливами реклам кинотеатров. В моей группе Леня Разводов и моторист ГЭС Анатолий Иванович Лукин, да еще Омар в нашу компанию вклинился: все же веселей и уютней.

Возвращаемся к автобусу, где почти все в сборе, нет только группы начальника рации. У него обе Ирины, забежали в какой-нибудь парфюмерный магазин, не оторвать. Ну эти женщины!

– Помню, стояли мы в Генуе, в Италии, – начинает Лукин, – зашли в один магазин, толчемся. Хватились, а одного нет. Ходим час, ходим два, ищем его. И разминуться-то сложно – береговой бульвар. Часа через четыре решили возвращаться на судно. Доложили мастеру. Он снарядил несколько групп «бойцов»: разыщите его хоть под землей! Идем той же дорогой, где гуляли днем, а нас атакуют девицы из каждого подъезда: «Пойдем со мной!» Тянут за руки. Говорю одной: «Ты такая красивая, а чем занимаешься? Просто жаль тебя!» Смеется. Понимает, не понимает, а смеется, тянет настойчиво: пойдем со мной!

Часов до одиннадцати вечера проискали чудака. Капитану пришлось сообщить в полицию, те, понятно, в наше представительство. И не нашли. А к двенадцати он сам заявился: «Я зашел пива выпить, пока вы в магазине были, вышел, а вас и след простыл». Был он в этом рейсе – последний раз.

За ночным чаем нашим электромех подсунул мне пачку «свежих» майских газет «Водный транспорт». «Почитайте, много интересного».

Читаю статью капитана дальнего плавания Г. Федченко: «.Спрашивается: куда снова все-таки гонят этого бедного «зайца» – моряка? Когда он будет избавлен от бремени постоянной и угнетающей ответственности за все происходящее с ним на флоте? Когда он получит право дееспособности, надежной защиты от всех бед? Право выходить с судна без проверки – обыска вещей? Его обыскивает таможня на судне, на проходной в порту и возбуждают дело о контрабанде, если на каком-то этапе проверки будет обнаружено расхождение в задекламированных вещах, вывозимых из-за границы.-. Он ограничен в свободе передвижения за границей, он лишен права взять с собой в рейс членов семьи, а родственников тем более».

Бюрократия съедает флот! Такова основная мысль капитана. Флотом правит берег, аппаратчики, «кавалеристы».

Разошелся в этот вечер и начальник рации – мой второй штатный собеседник:

– Разве мы, как белые люди, не имеем права зайти в Байросе в ресторан, выпить по рюмке коньяка, посмотреть на людей, отдохнуть. А не бегать по дешевому базару, не торговать у маклака трехрублевый свитер, связанный из неизвестно каких ниток! Унижаться и унижать достоинство офицера. Мы же офицеры, Николай, белые люди! Заточены на этих коробках месяцами, гробим свое здоровье, потенции, тупеем и унижаемся. Пусть тогда, как ударникам комтруда, выдают нам красные талоны для посещения хоть раз в неделю буфетчицы! (Смеется). А на берегу? От кого только не зависишь? От аппаратчика из нашего «Пентагона», что пирует за наш счет, спят с красивыми телками – вон их половина управления. На проходной ханыга– вахтер, пьяница и ворюга, почувствовав запах водки от моряка, что после пяти месяцев рейса зашел в ресторан, может тебя обхамить и сдать милиции, лишить тем самым работы, перспектив на дальнейшую жизнь, на все. Рядовому матросу еще куда ни шло, он взял метлу на территории порта и будет ей махать, а командиры, что образованием, судьбой, всей службой, карьерой связаны с морем! Все нацелено, все меры воспитания направлены на «низзя-я»! И все жестче, все плотней завинчиваются гайки. Какая мораль, каков нравственный настрой на судне? Рабочий класс, этот бывший гегемон, воспитан так, что опустись попробуй до него, не дай бог выпей рюмку, он тут же тебя и заложит. А первый помощник покатит на тебя телегу в пароходство. Я уже много лет не «опускаюсь» туда – вниз.

Жестко настроен начальник, ах жестко! Пытаюсь в чем-то возразить ему, а он: «не надо, на флоте два начальника – начальник рации и начальник пароходства, остальные помощники!» И смеется.

Заходит в каюту Криков:

– Вот вы говорите о том, что нужна гласность на флоте! Нет ее и не будет, потому что нет гарантий. Все молчат и все будут молчать! Помню партсобрание. Встает капитан и произносит: «Вот что я скажу, братцы». С места подает реплику моторист: «Здесь не братцы, а члены партии». «Извините, – говорит капитан, – товарищи коммунисты!» Выходим после собрания, кто-то говорит мотористу: «Ну, в Мурманске можешь собирать вещички на берег!» Так и вышло. Вот почему молчат и правильно делают. Это называется – умно живут.

О чем мы еще говорим в этот вечер? В вечер отхода в самую южную точку нашего плавания – порт Мадрин, в ревущие, Жюль-верновские сороковые широты.

Падает и авторитет капитана. Нет тех капитанов, сосущих капитанскую трубку, пыхающих дорогим заморским табачком. А ведь было: каждый жест, слово капитана – непререкаемая истина, закон. Теперь они, капитаны, задерганы, нервны, потому как всякий может обсудить их действия, а в пароходстве любой клерк накричать. В то время, когда капитаны – это золотой фонд флота, государственные люди и оцениваться они должны по– государственному.

Да, я сам давненько раскусил на своей шкуре, что на судне, где вроде бы «экипаж семья», каждый живет замкнуто, чаще с думой о своих меркантильных заботах. Это понятно по-человечески, но все же, все же.

Она. Мечтает получить квартиру однокомнатную. Получила. Теперь надо устроить в ней уютное гнездышко. Устроит. Родить ребеночка. Родит. Ну а мужички всегда найдутся. Не понравится, выгонит.

Он. Мечтает купить автомобиль загранмарки. Валюту не тратит. На берег в загранпортах не ходит. Копит. И купит со временем. Мечта номер два: жениться на балерине. С машиной, возможно и женится.

16

«Бойцы» вспоминают:

– Один второй механик на кубинской линии, готовясь уйти на пенсию, копил на «Мерседес». Больше года не брал валюту у третьего помощника, в город по маклакам не бегал. Наконец скопил вожделенные 300 долларов. В Штатах – покупка! – это удалось быстро, без проволочек. Машину тотчас доставили к борту судна. При погрузке палубной стрелой одна из строп подвернулась и «Мерседес» рухнул на причал с высоты 15 метров, сразу превратившись в рухлядь, металлолом. Что делать? У механика сердечный приступ, доктор ему уколы ставит. Едва отходили. А автомобиль все же погрузили в трюм. Братва решила – редкий экипаж! – собрать человеку по 10 долларов и купить такой же «Мерседесс». Собрали, купили! Тут же привезли, погрузили в трюм. А что делать с первым, разбитым? Решали: отдать и первый механику – слишком жирно! Все же колеса целы, многие узлы, детали. Поделить запчасти, возникает несправедливость: одному достанется кусок жирнее, другому постнее, вроде бы все сбрасывались одинаково. Решили так: при выходе в океан поднять из трюма первый «Мерседес» и, как есть, сбросить за борт. Решили, затвердили единогласно. Но слаб и меркантилен человек. Когда утром спустились в трюм, оказалось, что автомобиль разбитый растащен за ночь «по винтикам, по киричикам», один кожух остался. Сбросили за борт то, что осталось.

Другой «боец» вспоминает:

– Помню, в Антверпене купили сразу три «Мустанга» – старпом, стармех и помполит. Поставили на пятый трюм: красавцы, ни одной царапины, блестят! Утром встали, а «Мустанг» первого помощника разбит вдребезги, все стекла выбиты, проводка, сиденья, салон – все изрезано ножом, щиток вырван, руль разбит, ну, словом, все! Даже колеса искромсаны. В порту таможня не выпускала никого на берег три дня. Искали магнитофон, что снят был с «Мустанга» помполита. Это была цепочка-ниточка. Не нашли. Конечно же, выбросили за борт еще в море.

– Ну, наверное, хороший кадр был.

– А вот у нас на учебном судне что подшутили! Помполит утром не пришел на завтрак. Ну не пришел, мало ли что. Вдруг часов в одиннадцать вылетает он из своей каюты и к капитану: что такое? А кто-то закрасил черной краской окошко в его спальне. Ночь, мол, на дворе. Создали представительную комиссию, ходили по каютам, искали следы краски, осмотрели у всех руки. Никаких признаков! Вахтенные матросы доложили, что когда в половине седьмого окатывали из шлангов палубы, окно было чистым. Значит, утворили в какие-то полчаса на рассвете – до завтрака. В команде знали кто сделал, но до сих пор не выдают.

– Помню, как вводили первых помощников у рыбаков. А народ там в то время плавал отпетый – бич на биче, алкаш на алкаше! Ну как-то хватились в море – нет нигде первого! Все обыскали, не нашли. И только в порту, когда разгружали из рифрежераторного трюма брикеты рыбы, нашли под восьмым слоем брикетов замороженный труп помполита. А на другом рыбаке было. Подняли трал с рыбой, развязали его над горловиной трюма. Бывает, что попадет акула или дельфин, перекрывает горловину, рыба не растекается по палубе. И тут такая же заминка. Разгребли, глянули, а там помполит. Когда опускали трал, когда он со скоростью «свистел» за корму, видно, кто-то подтолкнул первого, а другие «не заметили». Виноватых не нашли.

Жуткие истории. Под их впечатлением и выхожу на палубу. Вот они знаменитые ревущие сороковые! Но нам, вероятно, везет. Днем волна была до пяти баллов, а сейчас, под вечер, когда вошли в просторный залив, совсем тихо. Узкая горловина залива означена двумя голыми мысами. Ощущение такое, будто плывешь в нашей Арктике летом. Белые чайки. И еще какие-то полуфантастические темно-коричневые птицы, похожие на мордастых халеев, только более мерзкие – наглым полетом и широченным клювом.

Пуэрто-Мадрин. Сорок третья южная широта, крайняя точка нашего рейса. Грузить нас будут, говорят, местные аборигены, индейцы. Будем брать для Европы тюки шерсти.

Впереди по курсу разлив огней. Порт. Иду проявлять аргентинские фотопленки. Днем точил и шлифовал медные браслеты в машине, в токарке у Лени Разводова. Полкоманды ходит окольцованной: накупили в Байросе браслеты доктора Балмеса. Инструкция-пояснение вещает, что браслет помогает излечить сорок три болезни. Располагать браслет нужно на левой руке на линии «сексуально-сердечного китайского меридиана». И шутки, и ирония, и – серьезная вера! Потому «машинеры» и вытачивают из медной пластины дополнительные браслеты, для подарков.

17

Утром любовался прекрасным рассветом, каких давно не помню. Слева городок в россыпи огней, а над огоньками краски утра. Пара суденышек на рейде как-то удачно и живописно дополняли картину багряного, ультрамаринового неба на востоке. А в воде – у борта! – резвятся нерпы, котики и морские львы.

Затем нас ставят у причала. Это длинная, выдвинутая в море эстакада на железных сваях, на ней свободно разместились навесы, портовые краны, кнехты, трапы, вольготно курсируют машины.

Вода под эстакадой кипит и бурлит, точно подогреваемая огромным электрокипятильником. И волны, в привычном понимании, не «ходят», плавно набегая, а взбугриваются и пенятся. Под вечер, в свете прожекторов парохода, летают жирные чайки, тоже кругами, безостановочно. И вся эта картина напоминает фантастику. Да если еще вспомнить, что днем запросто разгуливал по причалу на своих лапах-ластах хозяин гарема морских львов, взобравшийся сюда по бетонному трапу – во время прилива. А внизу, на кранцах, довольно высоко от поверхности воды, грелись на скупом солнышке самки львов и нерпы с вечно младенческим выражением на мордочках. Это Мадрин! Южная провинция Аргентины. Заповедная зона, наподобие нашей Камчатки и Командорских островов.

Нет, удивительно! Этот секач-лев, пожалуй, весом с тонну, ползает под краном, через рельсы, подпускает тебя на три-пять метров, а затем свирепо фыркает, скалит клыки, кидается: не подходи, мол, дай отдохнуть «человеку»!

Погода здесь действительно – не Ташкент. Не так уж далече и Антарктида, чувствуется дыхание тамошних льдов, но жить можно. В летнюю пору, говорят, здесь вполне терпимо, вечный бархатный сезон и, прошвырнувшись несколько раз за стоянку в городок, прибранный, ухоженный, убедился в том сам. Много коттеджей и дачных жилищ, дорогих отелей, где отдыхают состоятельные люди. Чистая вода бухты, золотистый песок пляжа, сейчас пустого, разве что приметишь парочку пингвинов, приливы, отливы, а на возвышении холма, у самой дороги, памятник индейцу, говорят, последнему, что вытеснен отсюда белыми людьми. (Навроде нас с начальником рации!). В центре городка, на скрещении двух улиц стоит древний паровозик-кукушка, невесть как занесенный в эти места: чугунки для паровозика ни вблизи, ни окрест нет. За городком, за просторным католическим погостом, просматривается каменистая степь, где круглый год – не надо косить сена! – нагуливаются стада коров, отары овец. Вот откуда здесь вдоволь и мяса и шерсти, тюки которой мы загружаем в пятый и второй трюмы. А вообще-то морской лев и пингвин – символы Мадрина, их изображения украшают сувениры, которыми наполнены все киоски.

Когда-то один капитан предлагал мне сходить в рейс в Антарктиду, но та «поездка» так и не осуществилась, зато теперь счастлив, что побывал вблизи ее, почувствовал дыхание шестого материка. Сколько еще ходить мне по этой планете – на пароходах и пешком, на самолетах и поездах, но не забуду этот Мадрин. Даже эту толпу цыган, приставших к нам на улице, выпрашивая «мани-мани», принимая нас за американцев. И пока я не выгреб всю советскую мелочь, завалявшуюся в карманах, они все лопотали свое «мани», с удивлением разглядывая незнакомые им монеты.

Восемнадцатого июня, рано утром, отшвартовавшись, и сами без помощи буксиров, которых здесь просто нет, вышли в Европу.

Всю ночь и день идем полным ходом. На судне походная тишина, только на корме матросы работают пневмомашинками, долбят ржавчину, красят. Пароход мокрый, как в тропиках, но это просто захлестывают на палубу, на надстройку брызги. Штормит. Помню, помню – ревущие сороковые. Каково здесь было парусным суденышкам!

Поднялся на мостик, и штурман сказал, что в первой декаде июля придем в первый порт Европы – Флиссинген. Зашел начальник. Как всегда, выдает хохмы:

– Ваня, ты написал в тексте радиограммы, что идем из Аргентины в Голландию. Так вот что я тебе скажу, голландским бывает сыр и х., а страна называется Нидерланды. Ха-ха!

«Бойцы» вспоминают о помпе – излюбленная тема.

– Сидел как-то в ресторане за столом с одним рыбацким капитаном. Он рассказывает: ну заел всех первый помощник. Собрались выходить в море, на путину. Народ по этому случаю керосинит. Первый тоже. Подпоили одну бабу из экипажа, раздели ее догола, принесли в каюту к помполиту и бросили ему на койку. В это время по рации объявили: первому помощнику зайти в свою каюту! Он, естественно, зашел. А следом за ним капитан. Карти-ина! Ну как же так? – говорит капитан, – политкомиссар и такое позволяете! Тот начал оправдываться, возмущаться. Капитан в двери: а ну пригласите сюда понятых! Вот таким образом и списали.

Все ближе тропики. А пока на траверзе Монтевидео. Стармех говорит, что в тропиках скорость до 15 узлов и по его подсчетам, в Ванину «Голландию» придем числа шестого-седьмого.

Всякая мелочь, всякая деталь обсасывается на разные лады. Потому что, как выразился электромех, говорить не о чем. Нечем заняться в свободное время. Хорошо, если кто книги читает или чеканкой занимается, а кто просто обременяет кровать, тому совсем худо.

В салоне столовой объявили спартакиаду по настольным играм. А я готовлю очередной номер стенгазеты.

Дни океана. Потек, как говорится, длинный, монотонный переход. Пасмурно. Но теплее. Криков говорит, что по утрам уже можно делать физзарядку на пятом трюме. Но в эту пору, до завтрака, еще так темно, что не хочется выглядывать на «улицу». День тоже пасмурный, на океан смотреть не хочется. Глянешь, будто на привычное степное пространство, безжизненное, безлюдное. Заметили по левому борту встречный пароход и то – разнообразие. Еще парил над океаном альбатрос и небольшая чайка. Все. А как там «машинеры»? Выскочишь, глянешь на небо: еклмн! Потеха.

Занимаюсь стенгазетой. Сделал, вроде, неплохую ироническую статейку, собираю заметки. Не торопятся писать братцы– мореманы. А я тороплюсь. Просто тороплюсь жить. Потому раздражает пассивность других. Сравнивая, кстати, дальневосточные рейсы с нынешним, прихожу к выводу, что в дальневосточниках еще сохранились остатки романтического огня. Понятно, что дальневосточники – провинциалы, менее испорчены меркантилизмом. Без стеснения не вели разговоры о шмутках. Это как бы запретная тема в разговорах, хотя – «больше гуток, больше шмуток» – поговорка дальневосточников.

18

...Ничего уже не хочется. Домой бы!

Открыл иллюминатор и такой острой грустью заболела душа. Показался мне океан нашим озером – в пору детства. Будто там, за далью, где-то – камыши, деревни на берегу, утренние рыбаки на плоскодонках. Вот– вот все это покажется, возникнет наяву! Но это только видения, которые проносятся в Памяти. И больше – ничего нет. Есть океан. Большой сегодня и спокойный. А в жизни на берегу, как обухом по голове: начальник рации серьезно разобиделся на заметку в газете, где использовал его шуточки-прибауточки. Ходит, не здоровается. Вот тебе и пироги, вот тебе и гласность! Чувствую: это только начало. Жду следующих реакций. «Реакция» последовала! Первый помощник по-дружески предложил снять стенгазету и «убрать про начальника». А то он раскипятился, пришел к нему с жалобой: придем, мол, домой, а там будут жены читать, знакомые. Про меня, про редактора, сказал: «Писал в пьяном виде и не закусывал!» Судом даже пригрозил.

Ну дела!

Электромех смеется: это даже хорошо, что все так развивается! Материал идет в руки, что и требовалось, как выразился Виктор Иванович, способом – вызываю огонь на себя!

Дал мне бог этого электромеха!

Еще я раздал анкеты с разными вопросами производственного плана. Большинство вернули мне их заполненными. Как могли. Боцман хоть и выразился, что, мол, на такие вопросы «только прокурору отвечать», но тоже что-то накарябал. Возмутился второй механик: «Вопросы провокационные. Мы все советские люди! Зачем же так? Демагогия застойных лет!»

Ишь ты праведник!

Любопытная фигура – второй этот механик. Любопытство ведет его заглянуть в каждую дыру. Читает книжки, потом выдает прочитанное за собственные мысли. Еще штришки, характеризующие человека. Всегда у него двери каюты закрыты, когда и дома, не на вахте. А у комсостава неписанное правило, когда дома, двери открыты, заходи, не стесняйся. Говорят – матросы! – жмот. В увольнении не разменяет крупную купюру на мелкую покупку, а будет клянчить по «копейке» у тех, с кем идет в город.

Все примечают на судне! Недаром говорят, что «пароход стеклянный», не укроешься от любопытных глаз.

...И долго и монотонно идем, час за часом. Жарко уже, пустынно. С берега ни откуда никаких вестей. Будто всеми забыт, всеми заброшен. Чтоб понять это береговым людям, как в море ждешь радиограммы от близких, надо хоть один раз сходить в дальний рейс.

Скудна все-таки на события дальняя океанская дорога. Вот сняли стенгазету, поправили, повесили обратно. И то событие. Пусть успокоится начальник, больше он нигде не фигурирует.

Беседую с новыми нашими пассажирами, что плывут из Аргентины домой. Супруги Ефим Романович и Людмила Ивановна. Гостили четыре месяца у родни. Живут в Киеве. Впечатлений масса. Хорошее, плохое. Хорошее: страна в изобилии полна продуктами – особенно дешевым мясом, овощами, фруктами, промышленными товарами. Тут нет проблем, были б деньги! Но попали, говорят, неудачно. За четыре месяца пять раз менялись цены. Все дорого. Инфляция.

Взахлеб говорят об улице Флорида. Там бывал и я. Днем. Они были после полуночи. Что творится? Оглушает музыка, барабаны. Десятки самодельных оркестров. Наркоманы. Женщина нищенского вида с двумя малыми детьми сидит на асфальте с плакатиком: «Не имею жилья, нет средств к существованию». Ночные бары, рестораны, проституция. Говорю: «А у нас этой проституции тоже хватает». Да, отвечают, на ночном Крещатике у нас – тоже.

Разговор в курилке.

На днях должны провести шлюпочные учения! – говорит боцман Борисов.

– При такой-то волне? – Леня Разводов.

– А ты хоть спускал когда шлюпку в волны? Не приходилось? Бог миловал? А у меня было дело. Самолет американский пал в океан. Спортивный. У них, у летчиков, подкачка бензина отказала. Летели на ручной подкачке. Облетели наш пароход и сели на воду впереди судна. Самолет, конечно, тут же утонул. У них плотик, но на плотик не забираются, а держатся за колесо машины. Мы подошли на шлюпке их брать, старпом говорит: может, и плотик забрать? Американцы махнули на него рукой, а от колеса не отпускаются. Что у них там было? Наверно, наркотики. В Штаты летели. Я колесо под шлюпку на ботдеке бросил. Гляжу, ходят, косяка на него давят, проверяют, на месте ли. Наркотики, пожалуй, и были. Летчиков мы потом на Тринидате высадили. На острове, где Робинзон жил. Денежную премию потом нам дали и подарки.

Ох уж эти морские истории! Не переслушать.

А сегодня «юбилей»: 50 суток как вышли из Ленинграда. Экватор вот-вот. А пассажиры аргентинцы-украинцы жалуются на холод в каюте. Позатыкали все отверстия, кондишен укутали четырьями одеялами. Жалуются доктору: «Что за условия для пассажиров?» А что может доктор? Посочувствовать. Таблеток дать? Смешно.

А ко мне в свободную минуту все подступается с разговором Криков. Чувствую, что-то его беспокоит, гнетет.

– Я вот о вашей стенгазете все думаю. Есть вещи на судне, о которых не принято говорить. Например, о женах. Еще о таможенных строгостях. Вот у вас в материале есть реплика: «А в Калининграде таможня совсем озверела?» Нельзя так! Раз есть фраза, за ней мысль о наличии контрабанды на борту. А ее – нет. Но прочтет таможенник и уцепится. У них такая работа, а работа создает характер. Может быть, и человек туда приходит мягкий, а начальство требует от него быть жестким. Он им и становится. Вот, помню, было: выпустили мы стенгазету, где поместили фотографию моториста – несет кучу ветоши. Подпись: злостный отоварщик! Таможенник и начал трясти моториста: а-а, ну-ка покажи свои кладовки!

Потом моторист проклял нас за эту шутку. Вот, а вы говорите – та-мож-ня!

– Ну, Виктор Иванович! На все у вас готовый ответ есть.

Смеется. Знает себе цену:

– Пожалуй. Как-то моторист один купил в Гамбурге три блестящих платка – с люрексом. А полагалось один. Два других засунул в рукав фуфайки. На свои деньги купил, не химичил. Но не положено, значит, не положено. Порядочные есть таможенники, но попадаются редко. Был один старичок. Видит, что ты купил пару джинсов, а надо одни. И говорит: «Ну, значит, в следующем рейсе больше одних не купишь!» Конечно, отвечаешь. На одном пароходе обнаружили вскрытые ящики с грузом. Вино везли, в красивых таких бутылках.

– Ну это уже не контрабанда, а воровство.

– Конечно. И как ни странно, пьяницы не попались. Выпили и – за борт бутылку, наполнив ее водой. А те, кто сам купил вино, вез его домой, поставив в буфет покрасоваться, тех и привлекли. Проверяли и квартиры, когда дело до следствия дошло.

– Да, – говорю, – провожают с полным доверием, а встречают с подозрением. Грустная тема. Давайте уж лучше про буфетчиц!

– О, это можно сколько угодно. Вот однажды в Выборге буфетчица пришла на пароход голая. Дело было летом во время белых ночей. Пошла она в ресторан с двумя молодыми матросами. Посидели там, выпили. Смотрит она на матросиков – молодые, что с них возьмешь. Идите, говорит, парни, на пароход, а я тут останусь, еще посижу. Ну познакомилась, танцуя, с кавалером. Вышли они из ресторана: куда? Он говорит, что у него нет тут ни квартиры, ни гостиницы. Пошли в парк. Начал он ее обнимать, ласкать, раздевать. Она стала и сама разболакаться. Вещи кладет на скамейку. Когда сняла с себя последнюю тряпку, обернулась – ни вещей, ни кавалера. Пошла в порт в чем мать родила. Ладно – ночь. На проходной сторож дал ей свою шубу. Так и дошла до каюты, никто из экипажа и не заметил. Но. поделилась «приключением» со своей подружкой-дневальной. А после уж и всем стало известно.

19

В девятнадцать часов сорок две минуты прошли экватор. Раз – и перевалили в Северное полушарие планеты. Бросили с доктором с крыла мостика несколько иностранных монет Нептуну. Откупились, так сказать, за все грехи наши. Ни гудка, ни объявления по трансляции. Вот они «морские традиции», о которых мы постоянно говорим с Криковым. Все к чертовой бабушке идет под откос. Эх, капитан, эх, первый помощник!

Рассуждаем с доктором о том, что уж если нельзя праздник перехода через экватор проводить с крепкими напитками, как было раньше, то можно разработать новый сценарий – с квасом, кока-колой, в конце концов! В экипаже пять человек, которые впервые на экваторе. Нет для них и грамот Нептуна – на память. Нет и все!

– Я сказал капитану: надо бы дать гудок! Он говорит – не надо. Сколько можно? – сочувствует нам старший механик Злобин.

Понимаю: все идет «отнизз-я».

– Вопрос о женах! – как-то воскликнул Криков. И я припоминаю его горькое повествование. Стоял пароход на ремонте в Болгарии. Полтора месяца шел ремонт. Рядом были чехи, немцы, венгры, поляки, югославы. Ко всем морякам тех судов могли приехать и приезжали жены. И только советским женам было запрещено. Есть пароходные компании, что берут на себя заботу за свой счет, встречу мужей-моряков и жен их, когда судно стоит длительное время в каком-нибудь порту, например, в Гонконге. Жены и родственники прилетают туда на самолете.

При всем притом, у советских моряков самая низкая зарплата среди моряков развитых стран. Но слава богу, говорят мореманы, что еще командовать пароходами доверяют людям с высшим морским образованием, специалистам. Дай полную волю чиновникам от флота, они поставили бы на мостик специалиста «по руководящим вопросам». И нашлись бы умельцы. И зарплату бы себе установили соответствующую и привилегии, и валюту, и свободный выход в любом порту. Да нет, думаю, море-океан – это не тихая заводь, не дачный пруд с карасями. Здесь бывают и не столь уж редки штормы да ураганы со всеми вытекающими последствиями. «Не будь их, – как помню иронизировал один бывалый моряк, – все бы евреи пошли плавать, а не на скрипках в филармониях наигрывать»…

Или вот такой характерный для флота подслушанный разговор:

– Что-то желудок беспокоит! От колбасы этой что ли? Вчера с вечера заболело и не отпускает. Думал, утром полегче будет, не проходит.

– Обратился бы к доктору, что-нибудь даст, полечит.

– Ну его доктора!

– А что так?

– Так ведь запишет в медкнижку, а потом бегай по врачам, проходи комиссии. А последствия? Э-э! Был у меня друг. Ну пришел из арктического рейса, пожаловался в поликлинике: что-то плохо спал, бессонница мучила.

– А что болит? – спросил доктор.