Текст книги "Пожароопасный период"

Автор книги: Николай Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

4

Володя Кореньков – третий штурман, отметил на моей большой карте мира порты, куда следуем: Анга-дус-Рейс (Бразилия) рядом с Рио-де-Жанейро; Сантус, Рио-Гранди – это уже рядом с Уругваем; Монтевидео – столица Уругвая; Аргентинские порты – Буэнос-Айрес и порт Мадрин, что расположен в знаменитых «ревущих сороковых» южных широтах.

Далековато! Даже по карте – «три лаптя». Но в ТОМ полушарии бывать еще не довелось, овчинка стоит выделки. Хоть и рассказывали, не без умысла, вероятно, трагикомическую историю про одного матросика, который все что-то строгал, строил на корме после нескольких месяцев плавания. Когда у него спросили, чем это он все занимается, ответил, мол, строю самолет, чтоб домой улететь. После рейса доктор и еще один человек сопровождали матросика до Москвы, до клиники.

Пробую «разогреть» себя до писания стихов, что-то не идет, не получается. Нужен толчок, встряска – только не ураган. Помню его по Берингову морю. Не приведи господь!

Легкая пока, наверное, уже атлантическая зыбь. Проходим Ла-Манш. Туман, морок. На мачтах порой появляются пташки. Но многими замечено: с Ленинграда с нами едет воробей. Жаль если не улетит вовремя, пока берега близко, погибнет от бескормицы.

Вчера вечером теплоход облепили какие-то мухи, не то комары, похожие на мух, обсыпали все палубы. Кстати, о птичках! Доктор рассказал как в одном рейсе спасал огромную птицу, похожую на орла (но не орел), запутавшуюся в снастях главной палубы.

Но охотней вспоминают хохмические истории. Вот при мне помполит дает партийное поручение члену партии матросу Куркину: оформить для команды подписку на периодические издания на 89 год. И тут же повествует как шуткуют порой с подпиской в пароходстве. Сам как-то оформил годовую подписку своему приятелю на журнал «Льноводство и хлопководство». Одному капитану, не понимающему юмора, друзья сделали шесть подписок на «Свиноводство». Страшно злился!

За сутки прошли 405 миль, до порта Ангра-дус-Рейс осталось 5 тысяч 30. С мостика поступила команда: «Ввиду усиливающейся бортовой качки, закрепить все имущество в каютах и в подведомственных помещениях!»

Всю ночь качало. И кое-кто пришел на утренний чай невыспавшийся. Северные сороковые широты, Бискайский залив – тоже не сахар для моряка. А для пассажира? «Я почти всю ночь не спал. Хотел привязываться к койке!» – пожаловался мой сосед по каюткомпании. Зато на перекуре мы сошлись с электромехом и развели тары-бары.

– Чем, – говорю, – занимался Павел Власов в начале романа «Мать» у Горького. Пил. Как и отец, пил. Когда бросил пить, что? Задумался! Стал заниматься революционной работой.

– Резонно! Да-а. Для чего у нас народ спаивают? Чтоб он ни о чем «таком» не думал. Чтоб после работы сообразить на троих, потом – спать, утром мечтать опохмелиться. Вот и я говорю. Думал ли Горбачев, как справиться с этой «задумавшейся» массой людей? Гегемоном опять же стал не работяга. Вот пивная на окраине Ленинграда. Мужики взяли бутылку бормотухи. Где её распить? Идут к пивной. Там четыре «сектора», каждый обслуживает бабка со своими стаканами. Стаканы бесплатные, но зато пустую бутылку бабка берет себе. Сейчас в пивной пива дают по два литра. Мужик идет с работы, захотел выпить, а тут опять бабки с емкостями: двухлитровыми банками, которые продают по рублю штука. Опять «бабкин» бизнес! Вот я и говорю, – горячился электромех, – что гегемоном стала сфера так называемого обслуживания. И перетекают туда когда-то хорошие работники. Есть у меня знакомый инженер, работал в отделе, зав., получал свои 130 рэ. Бросил нынче это дело, завел машину, отец помог. Брусника на рынке четыре с полтиной за кг. Ездит в Кандалакшу, оптом по дешевке скупает бруснику, везет на базар, где отец у прилавка, между прочим, бывший капитан второго ранга. Тот быстро реализует. Пошла на Неве корюшка. Тоже едет, оптом скупает у рыбаков, везет на тот же базар. Вот смысл его деятельности. А работягу опять обложили со всех сторон. Вот и пускается на всякие хитрости. Понятно, сейчас с выпивкой на заводах стало строго. Так что делает? Делает канистру в форме книги – полтора литра! – на обложке и на корешке: «Сочинения. Избранные речи и статьи Л. И. Брежнева». Нынче можно, допустим: «М. С. Горбачев». Но у него пока тонкая книжка. Несет через проходную «том» генсека – в руке или под мышкой! – кто посмеет подумать плохое, проверить? А вы говорите борьба с алкоголизмом!

– Да ничего я такого не говорил.

5

Проснулся утром после нервозной ночной болтанки – с борта на борт! – а в «окно» яркое солнце и прямо перед взором громада острова Мадейра. (Не здесь ли готовят знаменитую Мадеру, которую так любил «откушать» Григорий Распутин – мой легендарный земляк, царедворец?).

Семь двадцать местного времени. Как и обещал прибыть в эту точку океана третий штурман Володя Кореньков, прибыли. Долго стоял с ним ночью на мостике, разговаривал о житье-бытье. Заметил в этом рейсе: народ на загрансудах стал раскованней, говорить открыто. Если раньше нынешние высказывания считались опасными, крамольными, боялись «сексотов», помполитов, то сейчас открыто обсуждают необходимость такой фигуры на судне, как первый помощник капитана – помполит. Да, парни правы – первый должен быть на голову выше остальных – по образованию, по интеллекту, ну человеком должен быть. Каких только «помп» не видело море, моряки! Раньше много было выдвиженцев из рядового состава, проявивших общественную и политическую активность. Криков как-то рассказывал мне за– нашим ставшим традиционным ночным чаепитием о таком кадре. Дело было в Арктике. Пошли они на мотоботе на берег. Три часа там провели, вернулись к пароходу, а капитана с помпой нет. Подождали. И вот заявляются они, помпа размахивает портфелем с бутылками и кричит-куражится: «А помполит такой же человек!» Потом на одном из судовых собраний, где разбирали выпивох, встал и без тени смущения говорит: «А меня вот хоть кто-нибудь видел пьяным?».

Ну дела!

Думаю о нашем первом помощнике, о Жданове. И ловлю себя на мысли, что хорошо о нем думаю. Человек много понимающий, сердечный, с университетским образованием, историк. Знает испанский язык. Вот пишу о нем в тетрадке добрые слова и тоже понимаю: у него обязанности, которые пока никто не отнимал у него – следить за моральным климатом в экипаже, проводить линию партии, организовывать культмассовую работу. Словом, своеобразный «массовик-затейник» в экипаже.

– Вы не скажите ему об этом, – заметил как-то Виктор Иванович, – обидится.

– То-то я гляжу, он все спрашивает: почему это у меня в стихах много помполитов? – отвечаю электромеху.

– Они теперь ревниво относятся ко всему, что касается помполитской деятельности. О сокращении идут разговоры в пароходстве.

Да, много уже было всего и на земле и на море: то сокращения, то укрупнения, то перестройки всех мастей. Привыкать ли нам!

Вот меня сейчас занимает качка. Ночь качало, день курдает.

– Качает что-то, – говорю пришвартовываясь к курильщикам в коридоре главной палубы.

– Это что! – откликается деревенского вида мужичок Геннадий Яковлев. Познакомился с ним в гамбургском увольнении. Он уморил тогда молодых мореманов своим видом. Молодежь та фасон давит: джинсы – не джинсы, кроссовки – не кроссовки, а этот при тяжеленном пиджаке с толстыми ватными плечами, да еще в такой серой «кепи», что любой армянин-торгаш с базара мог бы позавидовать этой «кепи». – Это что! Вот я на рыбаках ходил. Рыбаки – суденышки маленькие, в океане провалится между волн, одна мачта торчит. Три раза тонул. Первый раз в Балтике. Навалился ветер, а у нас снасть не выбрана. Начали выбирать. Капитан сделал неверный поворот на руле, намотало на винт. Семь суток нас таскало по воле ветра. Обледенели, все ракеты израсходовали. Разожгли ветошь на баке, надеемся на помощь. Кончилась питьевая вода, продукты. Ну, думаем, каюк. На седьмые сутки, глядим, бежит такой же рыбачок, запрашивает по радиотелефону: «Вы чьи будете?». А у нас флаг на корме – не флаг, а рваная портянка.

Как представил положение рыбачков, аж мурашки по спине, даже при теплой погоде. Мы только что с доктором (понятно, как самые не занятые в экипаже, самые привилегированные, что ли!) с порошком и хлоркой отмывали бассейн для купания на корме. Завтра наберем забортной воды, температура уже двадцать градусов, и пожалуйста, купайся, загорай. А пока, тут же, в курилке, байка доктора:

– Это что-о! – подхватывает он трагический рассказ Геннадия. У нас на одном пароходе буфетчицы любили купаться по ночам голые. Представьте – тропики, Южный Крест горит, луна сияет, а они в одиночестве пришли к бассейну, одна тут же скинула легкий халатик и бултых в бассейн. Сходу-то не заметила, что там что-то плавает, извивается. Это парни привязали за поручни несколько резиновых медицинских жгутов. Женщина приняла их за рыб-игл или еще чертовщина какая померещилась. В ужасе выскочила, голая побежала к людям, в свой «колбасный переулок». Только добежала и рухнула без сознания Бабе было тридцать лет.

– Га-га-га!

– О чем смех? Травлю даете?! – это проходил мимо Криков, вытирая промасленные руки ветошью и по всему все слышал, – У нас вот еще смешней было: получает начальник рации РД от жены: «Купи лифчик, размер спроси у радиста». В команде пошла поговорка с тех пор: «Не знаешь, спроси у радиста!» Начальника до того задолбили, пришлось списаться с судна. А дело было простое: жены были подруги, радист покупал лифчик своей жене, размер был тот же.

– Можно смеяться, Виктор Иванович?!

– А ну-у – полный вперед!

6

Прошли Канарские острова. Появились первые летающие рыбки и первые солнечные ожоги. Машинная команда «раскочегарила» кондиционеры и холод в каюте зверский. Собственно, ожоги от солнца и этот холод доминируют в разговорах. Пожаловался как-то, что у меня горят плечи сизым пламенем, а внутри знобит, спасенья нет. Заикнись тут только и – пошло: «А вот у нас, помню, было».

– Была у нас докторица – два двадцать ростом, плечи – во! – степенно начинает воспоминания дед-стармех Владимир Данилович Злобин.

– Может, все-таки не два двадцать? Петр Первый был два пять!

– Нет, два двадцать, говорю! – возражает мне дед.

– Наверно, баскетболисткой была! – вставляет реплику токарь Разводов.

Стармех на реплику токаря не реагирует:

– Ну вот поехали мы на шлюпках на дикий островок. Кораллы там ломали. Вьетнам, кажется, был. Так поверите ли, нет – обгорела одна докторица. А два двадцать ростом! Плечи – во! Накануне прочла нам лекцию, чтоб береглись солнечных ожогов. Ну приходит на другой день на завтрак, жалуется – не прилечь, не присесть, все горит.

– Надо в таких случаях сметаной тело смазать, – не терпит токарь, – Или под горячий душ, сколько душа вытерпит.

– Да подожди ты! – косится дед на подчиненного, – А вот еще работали на палубе, так у одного моториста плечо сгорело прямо до кости. Кожа и плечо стало, как попа у макаки. Видели в зоопарке макаку?

– И не в зоопарке видели.

– А у одной буфетчицы, – нагоняет страсти дед, – лицо напрочь сгорело, до черноты! Ребята подшучивают, она пытается тоже улыбнуться, а из глаз слезы.

А старпом Гунбин солидно так изрекает на мостике:

– Перевалим экватор, день-два и в куртках находимся! Зима там нас ждет.

Да хоть и зима! А пока я в каюте, заткнув «горло» кондишену огромной тряпицей, сделал сентябрьскую сибирскую погоду, когда в пору листопада натопишь печь и сидишь над чистым листом бумаги. Когда уж и огород прибран, а на грядках еще полыхают разноцветные астры и георгины. Что есть прекрасного в жизни, так вот и эти багряные рябиновые деньки с кружевом тихо падающей листвы тополей и берез.

Но выйдешь вечером в коридор нашей палубы и уже не шорохи увядшей листвы мерещатся тебе, а явственно слышишь пулеметный стукоток печатной машинки из каюты четвертого помощника. Это Ваня Гриньков (1965 года рождения) – пошел в первый самостоятельный рейс в качестве штурмана, а не практиканта высшей мореходки. И Ване надо перед приходом в каждый порт напечатать не менее ста страниц документации. (Прикидываю: это около пяти авторских листов прозы!). Вот и строчит все свободное от вахт время Ваня. Вот и некогда пареньку поразвлечься, в домино постучать или травлю опытных мореманов послушать. Вечные труженики эти штурмана!

Вот и я начинаю привыкать к мысли, что мы будем идти по этому океану бесконечно. Океан, если не считать летающих рыбок, почти безжизнен. Потому проявление четырех чаек – откуда, до Африки тут далековато! – привлекло всеобщее внимание. Развлечение, какое-никакое! Но после адмиральского сон-часа ударил колокол громкого боя. Учебная тревога! Все быстро-быстро разбежались по штатным местам, закрыли-задраили двери – все выходы с палуб и коридоров, закрыли заслонками иллюминаторы. Я тоже закрыл. Мне-то что делать дальше?

– Сиди пока! – сказал зашедший ко мне Жданов. Разыскал в рундуке спасательный жилет. Что за диво? В них-то кой-какой толк понимаю. А тут старый, давно снятый с «вооружения» образец, который многим морякам поломал шейные позвонки при настоящих, не учебных тревогах.

Тут опять в динамике голос старпома: приготовить к спуску шлюпки! Теплоход наш совсем замедлил ход, покачиваясь на волнах и зыби. Иду на корму наблюдать, поскольку выполнил интуитивно все, что мне; полагаю, полагается. Главное – вооружился хоть и худенькими, но спасательными средствами!

Шлюпки спустили до уровня фальшборта, подергали троса и тали, потренировались в нажатии электрокнопок, поставили на место, закрепили. Отбой учебной тревоги!

Так в чем же дело? Плановые учения? Возможно! Но вечером помполит сообщил новость: вчера в японском порту Осака сгорел советский туристический теплоход «Приамурье». Погибло десять человек, более двадцати получили тяжелые травмы, ожоги.

Был я в этом порту в 84 году, представляю. И понимаю, что «грянул очередной гром» и русский мужик начал креститься. Так вот откуда тревога на борту. Вероятно, получен циркуляр из пароходства.

Но мореманы были б не мореманы, если б кто-то по сему поводу не рассказал трагикомическую «аналогичную» историю. Вот она вкратце. В иностранном порту горел наш сухогруз. Команда растерялась, чуть ли не паника. А капитан бегает по судну с огнетушителем, когда должен стоять на мостике и командовать тушением пожара. А помполит спасает огромный стенд с членами Политбюро. Вытащил-таки по трапу на иностранную пристань, положил стенд «лицом вниз», выставил охрану из матросов.

…Все ближе экватор. Влажный теплый ветер.

7

– Сколько можно ехать? Едем, едем.

– Едем уже полмесяца. Как поется в песне: «Не видно нигде берегов», – подхватывает начальник рации.

Мы выходим из салона, где только что посмотрели фильм под названием «Вторая попытка Виктора Крохина». Так и не поняли: где же – первая?

Криков приглашает на чай, на ежевечернюю нашу травлю, а я еще успеваю подняться в рубку, где вахтенный штурман Ваня Гриньков сообщает мне, что завтра утром часов в одиннадцать будем пересекать экватор. Понятно, что традиционных празднеств не будет. Мы с доктором еще днем подкатывали несколько раз к капитану, намекали, мол, так и так – будем проходить экватор. «Ну и что?» – сказал Ламшаков, – Эка невидаль. Ну по трансляции объявим, я вам обещаю!»

Вот и все!

Зато начальник рации Борисовец «на полном серьезе» вешает мне на уши лапшу, рассказывая про какие-то «буйки», будто бы обозначающие линию экватора. Я подхватываю настроение начальника и в тон ему отвечаю, что, мол, на экваторе никаких буйков нет, а просто он покрашен в красно-зеленый цвет. Ха-ха! Но все-таки что нужно делать на экваторе? А надо просто подпрыгнуть на месте, чтоб не задеть экватор ногами, когда будем переваливать в Южное полушарие.

Близко экватор, близко. И воздух и океан, как бы загустели до солидольной вязкости. Лениво перекатывается зыбь, лениво выстреливают от бортов летающие рыбки. Душно на палубах. Одно удовольствие – спуститься в машинное отделение, где на Центральном посту, под струями кондишена, блаженствуют кто-то из вахтенных механиков. Или в хозяйстве токаря и слесарей-ремонтников можно услышать байку о том, что в таком-то году на экваторе в шубах ходили.

– Прямо-таки и в шубах?

– Голову даю на отруб, было такое время.

А что делать в долгом рейсе, если не украшать его такими историями, когда все идет вроде бы гладко, без приключений. Как-то заикнулся о приключениях капитану. «Нет уж, упаси бог! У меня Устав и инструкции. А приключения – это у Жюль Верна!»

– Не надо приключений! – говорит мне и электромех, ероша свой жесткий рыжеватый чуб, – Историй у меня и так хватит, хоть из каждой рассказ пишите. Вот, например, характерная и показательная для флота – «мордой в салат».

История давняя. Главный герой ее теперь капитан. А тогда только пришел после училища на пароход в первый рейс. Как наш Ваня. Экипаж был спаянный, а тут: кто такой и чем он дышит? Надо «приравнять» его, чтоб не возникал в любой ситуации.

Ну, собирается у капитана застолье: «Старик, в честь вступления в должность, в честь первого рейса, положено. «Ване» подливают, произносят тосты и усиленно следят, чтоб довести его до кондиции. Довели – «мордой в салат». Утром «Ваня» мается с похмелья, а к нему с разговором: «То было вчера, что ты творил, старик! «Старик» пугается и лихорадочно вспоминает, что «было»? «Да я, да, ребята». «Ничего, старик, бывает, ну с кем не бывает, забудем!». И «Ваня» на крючке, «мордой в салате», попробуй пикни что против.

Другая история, которую записываю в тетрадку, о попытке компрометации первого помощника. «Любят» первых на судах, ах, «любят»! Помполит и буфетчица – это прямо-таки фольклорные персонажи! Вроде_, Иванушки-дурачка да Василисы Прекрасной!

В столовой экипажа крутили кино. Первый поднялся к себе в каюту. И следом за ним делегация: секретарь парторганизации и профорг. «Иван Иванович, мы к тебе с серьезным разговором». «Ну, присаживайтесь, поговорим». Тут раскрывается дверь спальни и на пороге взлохмаченная, совершенна голая буфетчица. «Ваня, гони их к черту, я давно уж жду тебя, как договорились!» Немая сцена! Потом: «Иван Иванович, а мы-то считали, что Вы наша нравственная и моральная основа, фундамент. Да как же так?» А на пороге уже капитан: «Что происходит?»

– Дело дошло до парткома пароходства, где всё поняли, знали Ивана Ивановича, что у него давно «узлом завязано», но. развели всех – капитана, помполита, буфетчицу вообще выгнали с флота.

– Виктор Иванович, – говорю, – И обо мне какую-нибудь «историю» тут сочинят, после плавания?

– Давайте о буфетчицах.

Ну вот опять. Пришла одна буфетчица убирать в каюте капитана. А капитан в это время в ванной у себя плескался. «Уборка» завершилась разбором на парткомиссии пароходства, где заседают ветераны – «божии одуванчики». А все потому что два главных командира на судне – капитан и старший механик подрались из-за этой буфетчицы.

– «Расскажите как было дело», – допрашивал буфетчицу один из «одуванчиков». – «Пришла убирать, а капитан зовет: потри мне спинку. Ну приказа капитана ослушаться я не могла, сняла халат, чтоб не замочиться в воде, стала тереть спину. А он говорит потом: встань теперь, как собачки стоят». – «Ну и что?» – голос «одуванчика». – Ну я встала. Слышу, что-то в меня входит. Тут прибежал стармех, я с ним до этого дружила, и давай они драться».

Что влечет женщин на флот? Первое – заработать! В сумме с инвалютой, чеками и советскими рублями, буфетчица или дневальная получает рублей 400 в месяц. Второе – если мать-одиночка, то содержать ребенка. Третье – и самое главное! – выйти замуж. Разный народ – эти морячки. Набирают их из самого пестрого контингента: медсестры, пионервожатые, воспитательницы. Три месяца обучения и – в экипаж. Другая порой не то что моря, парохода в глаза не видела. Приходит к старпому с документами, тот, полистав их, говорит: «Ну вот, вообще-то вам полагается каюта, но можете жить со мной». Потом бутылочка «Наполеона» – по морской традиции! – «чтоб хорошо работалось», рюмка-другая, на брудершафт и так далее, так далее.

– А вот была у нас буфетчицей бывшая балерина.

– Про балерину в следующий раз, – говорю Крикову. – Сегодня ж открытое партсобрание: «Критика и самокритика в пору демократизации и гласности».

– Критика – хорошо, но где гарантии?

8

Долгая дорога в океане, монотонная, одноликая, утомляет не то что физически, но и накапливается в душе усталость. Это аксиома и, как говорится, тут ничего не попишешь. Человек входит как бы в замкнутый круг, в эти серые будни, как и на суше, на материке: спит положенное между вахтами время, (матросы и прикомандированные специалисты-ремонтники работают с восьми утра и до пяти вечера, вольные люди!) обедают-ужинают, смотрят кино, играют в домино и нарды, читают старые подшивки газет, книги, ходят «искупнуться» в бассейне, чуток позагорать, перекурить в положенном и неположенном месте, обменяться воспоминаниями из береговой жизни, о прошлых рейсах, рассказать анекдот – все это начальный период рейса и удивительно долгая дорога к конечным портам погрузки– разгрузки, где, собственно, и начнется основная, главная, работа.

А пароход идет и идет. Монотонно, устремленно к цели. Вот уже летают рыжие чайки, значит недалеко побережье Бразилии. Утром на восемь часов были мы на широте бразильского порта Сальвадор, в 150-и милях от берега. Скоро должны прийти в «наш» порт Ангра-дус-Рейс.

А пока я «осваиваю» хозяйство электромеханика. Не перестаю восхищаться удивительно – гуманитарным мышлением Крикова. Он не просто показывает механизмы, их устройство, но живописует «живым примером» – коротенькой новеллой из своей ли, чужой ли практики.

Спускаемся в румпельное отделение (рулевое), он поясняет, что румпельное управляется с мостика при помощи электроэнергии, при аварийной ситуации пером руля можно управлять на «месте» при помощи гидравлики или механических талей.

– В Калининград пришли как-то зимой. Пока разгружались, пароход поднялся из воды, наполовину обнажив перо руля. На него наморозило льда. Вышли из порта, руль не работает. Что делать? Долбить лед не положено. Отогревать надо паром, или открытым огнем. Спустили за борт бочку с соляром и ветошью, подожгли, растопили лед. А то, помню, один анекдотический случай, когда стармех послал моториста паяльной лампой нагреть баллер-стержень, на котором крепится перо руля. Вообще в старое время много было в пароходстве «сильных личностей». После войны, когда кадров не было, один такой мореман был командирован вербовать кадры в Средней Азии. Привез 180 человек в тюбетейках и полосатых халатах. Обучили их немного, пошли в рейс на Америку, в Штаты. Когда тюбетейки сошли на берег, бросились грабить лавки и магазины, где все лежит как бы безхозное, никто не охраняет. Мало сохранилось этих тюбетеек на флоте. Но кое-кто вышел в механики и даже капитаны.

Зашли в кладовую управления пожаротушения, где стоят баллоны с углекислым газом. Баллоны нацелены по системе трубопроводов на машинное отделение, трюма и танки. Стоит повернуть тот или иной рычажок и система автоматически срабатывает. Так вот один молодой механик после высшей мореходки, где «всему учат и ничего не умеют», пошел знакомиться, изучать. Повернул рычаг. Система сработала. В это время четыре матроса чистили топливный танк. Пока их доставали, пока вызывали скорую (стояли в Швеции), трое скончалось.

Добрались до закутка слесаря ГЭС Лукина. Он ремонтирует и прибирает форсунки главного двигателя. Анатолий Иванович – плотный, видный мужчина. Основательный, неторопливый. Ну, ну, мол, начальство интересуется, давайте! Посматривает, усмехается.

– Идешь в море, смотришь как дымит встречное судно, значит, слесарь-моторист ГЭС плохо сработал, – говорит Криков, когда выбираемся из преисподней машинного отделения, – У этих мотористов есть профессиональная привычка – постоять-покурить на корме и полюбоваться на трубу: какой из нее дым идет?

Пробираемся в фекальное отделение. О, самое злачное место! Опять криковский пример. Однажды случилась авария. Содержимое фекалки вырвалось наружу, заполнило – по колено – помещения. Сунулся первый матрос, задохнулся, упал, утонул. Сунулся второй – та же история.

– Господи, уж лучше под голубым небом и пенным ураганом.

Криков понимающе усмехается, но давит и давит на психику:

– Опять же в Швеции стоял один сухогруз. Открыли неосторожно крышку главного кингстона, утопили судно.

Кружим по преисподней трюмов, механизмов, винтовых и отвесных трапов. Здесь ни неба, ни синевы, ни ветра. Запах соляра, запах мазута, запах нагретого машинного масла.

– Пришел как-то на пароход электриком грузин. При пожарной тревоге по инструкции должен был орудовать багром. Почему не взял багор, – его потом спрашивают. Что это такое? В грузинском языке такого слова нет!

.Рыжие птицы небольшой стаей летят над самой водой. Она пасмурная и какая-то неприветливая. Идет крупная океанская зыбь. Она идет со стороны Африки. И пароход, тяжело взобравшись на очередной бугор океана, проваливается вниз и по моему столу катится пепельница толстого стекла. Потом начинается монотонное качание туда-сюда, называемое килевой качкой. Она едва входит в сознание, скользит как бы над мыслями, среди которых прокалывается шилом в мешке – приход в Бразилию. Еще немного, еще какие-то мили.

9

Бывалые моряки знают – где и что будут покупать. У каждого по покупкам «на забой», то есть на продажу или себе лично, – план на весь рейс. Наслышан, в Бразилии будут покупать электродуши. И кофе. Хотя этот самый кофе в Союзе дешевле, но здесь – в кофейной стране! – он качественней, ароматней и престижней.

Опять беготня с мешками!

Долго на эту тему на ночном мостике говорим с третьим штурманом.

– Все они видят, – говорит Володя, – и наши знаменитые «тройки», когда мы мчимся в город, считая копейки, как роемся в барахле, позоря себя, как я должен присутствовать рядом с буфетчицей нашей, когда она выбирает себе трусики– лифчики.

Они – это местная публика: докеры, рабочие порта, полицейские, представители фирм, все знают о нас, представителях великой державы. Нужна ли еще более «действенная» агитация за наш образ жизни?..

– Как-то стояли мы в Сенегале, в порту Дакаре. К нам приехали на трех машинах важные чины из нашего посольства. Поднялись они в каюту к капитану, пили-гуляли, угощались «родной селедкой». Пароходу пора отходить, подана команда: «По местам стоять!» На борт поднялся уже лоцман, а уйти не можем, поскольку капитана на мостике нет, а у причала стоят машины – гости еще на борту. Тут же у нас местный вачман (охранник) негр. Он учился на бесплатных курсах русского языка при посольстве. Наконец я вышел к трапу, к вахтенному матросу. Показались поддатые соотечественники. И помпа выскочил: «Что тут стоите, глазеете?» На вахте я, говорю. Гости, наконец, пошатываясь, сошли по трапу. Вачман-негр тоже сходил. Обернулся и говорит: «Я много читал вашей литературы, читал и Ленина. И вот вижу: есть у вас и богатые и бедные. Богатые – они! – показал на посольских, а бедные – вы». А мы ведь, штурмана, механики, собственно, офицеры русского флота! Нам вменяют в обязанность вести агитацию и контрпропаганду. Но какая пропаганда на словах и нашими брошюрками об огромном количестве добываемой нефти и газа, когда все это грабится и уходит неизвестно куда.

– Как неизвестно? На Запад и уходит, вливает кровь в его благосостояние!

– Да, конечно. Но они видят нашу зажатость, бедность, рысканье за барахлом и. делают выводы.

Мы говорим о том, что все сейчас стали говорить, говорить! Столько много слов, столько накипело. Во что это выльется? Кто скажет?

– Сократили недавно экипажи судов. Приказом начальника пароходства. Получил он за это, партийный выговор. А дело поправилось? Нет! Через год ему выговор снимут и еще поощрят за экономию средств. Сократили ли бюрократов в управлении? Нет, не сократили.

Третий штурман настроен жестко и бескомпромиссно. Я его понимаю.

.Понимаю и вздохи начальника рации. С улыбочкой, с иронией, но все же: «Эх, славные, застойные годы!

Где там у тебя блокнот, запиши. Поднимается по штормтрапу лоцман. Вдруг в открытый иллюминатор высовывается рука с полным стаканом: «Старикашка, прими пятнадцать капель».

Надо завести рубрику: «Бойцы вспоминают минувшие дни».

И первым под этой рубрикой воспроизвожу рассказ электромеха о судовом песике Комке.

– Конечно, взять хороший груз – много зависит от капитана? – спрашиваю Крикова.

– От представителей Морфлота, агентов, они ведь заинтересованы. Ну и от капитана тоже. Как примет представителей фирмы, ублажит, угостит. На то капитану и представительские выдаются. Но что может капитан? Бутылку русской водки? Банку черной икры!? Ну если еще по натуре компанейский, да язык знает. Вот, помню, у нас был капитан, так он специально русский самовар у себя завел. Буфетчица вскипятит, чаек заварит, накроет стол, как положено. Да-а, личный контакт важен. А вот посмотрите, я вам еще не показывал, – достает из ящика стола групповое фото, – это наши с «Комилеса». А вон у боцмана на коленях Комка сидит. Славный такой песик! В Тикси его Володя вот таким крохотулькой принес. У нас и вырос. Так вот благодаря ему, Комке, мы, собственно, быстро и благополучно провели ремонт в ФРГ.

– Почему – благодаря ему?

– А его все любили! И немцы тоже! Заходит на пароход кто-нибудь чужой, а Комка уже чувствует – чужой. И такой лай устроит, готов разорвать. А подбежит и начинает ластиться. Лоцмана его тоже знали и любили. Как только лоцман поднимется на судно, идет на мостик и – Комка туда же. Сидит, головой крутит. А мордочка такая забавная! Знал он на судне меня, боцмана и капитана. Жил он в моей каюте, спал на матрасике возле койки. На дверях каюты один матрос нарисовал свирепую собачью морду, ну прямо волкодав, и написал по-немецки: «Осторожно – злая собака!» Капитана он любил, потому что тот гулял с ним. Обычно я после обеда адмиральский сон выдавал. Я в койку и он, Комка, как человек – на бок и лапы под голову. Но в два часа он уже у двери. Капитан точно в это время открывал тихонько дверь и шел на берег гулять с Комкой. С двух до пяти, точно, гуляли они. Комка справит там свои дела, на земле поваляется, травку пожует. В кают-компании его тоже никто не прогонял. Сидит у моих ног под столом. Вот помполита он не любул. Тот прогонял его с собраний. Помполит начнет что-нибудь про политику, а Комка усядется перед столом, вертит головой, а то вдруг начнет за мухой гоняться. Отвлекает народ от «сурьезной» работы. Народ-то на него все внимание. Как-то напугался он сильно во время шторма в Северном море. Началась качка и на Комку упал ящик письменного стола Он кинулся к двери, а за ним с грохотом ведро со стиральным порошком.