Текст книги "Мерецков"

Автор книги: Николай Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Генералиссимус Франко взял верх

В конце мая 1937 года испанская командировка Мерецкова завершилась, он покинул пылающую Республику и в начале июня ступил на московскую землю. Родина высоко оценила его деятельность в Испании, он был награжден сразу двумя орденами: за оборону Мадрида осенью 1936 года и харамские бои – орденом Красного Знамени (это уже второй орден Красного Знамени; первый Кирилл Афанасьевич получил за бои под Казанью), за организацию разгрома итальянского экспедиционного корпуса под Гвадалахарой – орденом Ленина.

Два года Мерецков ревностно и тревожно следил за дальнейшим развитием гражданской войны в Испании. Когда весной 1939 года он узнал о переданном радио Бургоса сообщении: «На сегодняшний день армия красных пленена и разоружена, национальные силы овладевают последними военными объектами. Война закончена. Бургос 1 апреля 1939 года – года победы. Генералиссимус Франко», – это стало для него тяжелым ударом. Хотя падение Республики было предсказуемо. У Кирилла Афанасьевича еще задолго до этого исхода гражданской войны стало складываться недоброе предчувствие. В воспоминаниях о пребывании в Испании прослеживается его беспокойство на этот счет.

«В феврале 1937 года разгорелась напряженная политическая борьба, – пишет Мерецков. – После падения республиканской Малаги вследствие предательства некоторых командиров и нерасторопности других, на площадь вышел народ. Развевались красные знамена коммунистов, красно-синие левых республиканцев, красно-черные анархистов. От стены к стене перегородили улицу лозунги с десятью требованиями компартии к правительству, среди которых: "Очистить тыл от врагов республики!", "Долой неспособных командиров!", "Проверьте учреждения: рядом с вами сидят фашисты!", "Даешь всеобщую трудовую повинность!", "Ответьте, почему пала Малага?"…

Власть Ларго Кабальеро зашаталась. Двуличный премьер грозил, что, уходя, он громко "хлопнет дверью"…»

Далее Мерецков говорит о том, что в это время франкисты развернули новое опасное наступление у Харамы, судьба Мадрида висела на волоске. В этой обстановке компартия пошла на уступки во имя единства и стабилизации положения. Бригады очередного набора вступили в бой, чтобы еще раз спасти столицу. Перед боем командиры были на инструктаже, и старый испанский офицер, многие годы отдавший армии, сказал, вздохнув: «Да, я не коммунист. Но кем бы мы были сейчас без коммунистов?»

У Харамы устояли, заплатив многими жизнями…

Примерно такая же ситуация повторилась под Гвадалахарой. И снова огромными усилиями Республика удержала свою столицу. Теперь бы, наконец, сделать правильные выводы из этих двух уроков. Но нет, правительство Кабальеро опять занялось интригами.

Мерецков пишет: «Военные советники предлагали премьер-министру реорганизовать армейские тылы. Он клал предложения под сукно. От него требовали наладить работу автотранспорта. Он отмалчивался. Армии не хватало унтер-офицеров. Вопрос об унтер-офицерских школах был замаринован до января 1937 года. Чтобы между Мадридом и Валенсией действовало прямое железнодорожное сообщение, нужно было построить дополнительно 20-километровую железнодорожную линию. Строительство задержали…»

Кирилл Афанасьевич указывает на отрицательные стороны Народной армии. Каждому советскому профессиональному военнослужащему, находившемуся в Испании, запомнились три особенности, характерные для республиканцев. Одна заключалась в слабой роли младшего комсостава. Унтер-офицеры были безынициативны, не авторитетны для солдат, которые признавали только офицеров. Другая особенность состояла в призыве пополнения по партийному признаку. Каждая партия (коммунисты, социалисты, анархисты) предпочитала комплектовать «свои» части. Третья особенность – своеобразное отношение к приему пищи: время, отведенное на завтрак, обед и ужин, считалось священным. Нередко, если подходило время приема пищи, офицер не отдавал приказа идти в бой. Были случаи, когда во время сражения командиры кричали: «Трапеза!» – и перестрелка прекращалась.

В армии всему голова – дисциплина, подчеркивает Мерецков, а она у республиканцев была очень низкой: в подразделениях, частях, соединениях, в Главном штабе.

После отъезда Мерецкова из Испании произошло еще немало политических и военных событий, расшатывающих Республику. Мятежи анархистов в Барселоне и Валенсии. Военная операция под Брунете. 113-дневная битва на Эбро, ставшая откровенным предвестником катастрофы Республики. Смена «двуличного» Ларго Кабальеро социалистом Хуаном Негрином не спасла Республику от краха.

Испания… На всю жизнь она останется в памяти Мерецкова. И боевых друзей, с которыми он здесь работал, ему не забыть никогда.

ОСОБЫЙ ЭТАП СЛУЖБЫ

Возвращение на родную землю

После девяти месяцев пребывания в охваченной войной Испании возвращение на мирную родину было для Кирилла Афанасьевича долгожданной радостью. Хотя сразу по приезде в Москву эта радость омрачилась ужасным известием о разоблачении группы изменников из высшего комсостава РККА.

Мерецков в первый же день, как ступил на московскую землю, узнал: арестованы начальник управления боевой подготовки РККА К.А. Чайковский, начальник военных сообщений РККА Э.Ф. Аппога, начальник артиллерийского управления РККА Н.А. Ефимов, начальник Управления связи РККА Р.В. Лонгва, начальник Управления кадров Красной армии Б.М. Фельдман, председатель Центрального совета Осоавиахима Р.П. Эйдеман, начальник Военной академии имени Фрунзе А.И. Корк, командующий Приволжским военным округом М.Н. Тухачевский, командующий Белорусским военным округом И.П. Уборевич, командующий Ленинградским военным округом И.Э. Якир. Помимо них арестовано еще 50 командиров.

От счастливого общения с семьей Мерецкова оторвал телефонный звонок адъютанта наркома обороны Р.П. Хмельницкого, который сообщил, что комдива срочно просят прибыть в наркомат.

Кирилл Афанасьевич вспоминал: «Я ожидал, что мне придется рассказывать об испанских делах, и собирался доложить о том главном, что следовало, на мой взгляд, учесть как существенный опыт недавних военных действий. Получилось же совсем по-другому. В зале заседания наркомата собрались многие командиры из руководящего состава РККА, и вскоре нас ознакомили с материалами относительно М.Н. Тухачевского и остальных. А еще через несколько дней в Кремле состоялось совещание высшего комсостава (1—4 июня 1937 года проходило заседание Военного совета при наркоме обороны СССР – Я. В.),на котором обсуждал ось трагическое событие».

Далее приведем отрывок из записок бригадного комиссара Н.Г. Конюхова, которого хорошо знал Мерецков по совместной службе в БВО.

Бригадный комиссар Никифор Гурьевич Конюхов продолжительное время служил в Белорусском военном округе, последовательно занимая должности помощника начальника Объединенной Белорусской военной школы по политической части, начальника политотдела 33-й Самарской стрелковой дивизии, комиссара и начальника политотдела 1-й танковой бригады Резерва Главного командования (РГК), заместителя начальника политуправления округа по работе в мотомеханизированных частях.

В 1938 году он был арестован и провел в тюрьме, лагере и ссылке восемнадцать лет.

После развенчания культа личности Сталина Конюхов написал записки-воспоминания, озаглавив их «Все это было». Увидеть их напечатанными при жизни он не надеялся; считал, что они не представляют особого общественного интереса.

«После завтрака всех пригласили в малый зал ЦИК СССР. Нарком внутренних дел Ежов и его заместитель Леплевский уже находились здесь и раздавали прибывающим брошюры, отпечатанные на ротапринте. Я прочел на титульном листе: "Собственноручные показания М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, А.И. Корка и Р.П. Эйдемана". Показаний Уборевича не было…

В присутствии всех членов Политбюро ЦК ВКП(б) заседание Военного совета открыл начальник Генерального штаба РККА Маршал Советского Союза А.И. Егоров. В повестке дня один вопрос: "О раскрытии НКВД антисоветской троцкистской военной организации".

С докладом выступил К.Е. Ворошилов. Он сказал, что, находясь на службе у военной разведки одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР, участники организации систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения о Красной армии, совершали вредительские акты с целью подрыва обороноспособности нашей страны…

В президиум поступало множество записок – собравшиеся хотели знать, будет ли выступать Сталин. Нам казалось, что только он может внести ясность в сложившуюся обстановку и дать ей оценку.

Наконец маршал Егоров предоставил слово Иосифу Виссарионовичу. Сталин, в частности, сказал:

– Вижу на ваших лицах мрачность и некоторую растерянность. Понимаю, очень тяжело слышать такие обвинения в адрес людей, с которыми мы десятки лет работали рука об руку и которые теперь оказались изменниками Родины. Но омрачаться и огорчаться не надо. Явление хотя и неприятное, но вполне закономерное…

Как бы ни были опасны замыслы заговорщиков, они нами разоблачены вовремя. Они не успели пустить свои ядовитые корни в армейские низы. Подготовка государственного переворота – это заговор военной верхушки, не имевшей никакой опоры в народе. Но это не значит, что они не пытались завербовать кого-нибудь из вас, сидящих в зале, вовлечь в свои преступные замыслы. Имейте мужество подняться на эту трибуну и честно рассказать. Вам будут дарованы жизнь и положение в армии…

Выступление Сталина в какой-то мере убедило собравшихся в преступных замыслах военных во главе с Тухачевским. А вот его обращение к участникам заседания – подняться и рассказать, как враги пытались завербовать того или иного из нас, – покоробило многих. В сталинских словах таились недоверие и подозрительность ко всем находившимся в зале» [54]54
  См.: Вечерний Минск. 1998. 23 февраля. № 35 (8844).


[Закрыть].

А это пишет Мерецков: «Когда на совещании мне предоставили слово, я начал рассказывать о значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была трудная, из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не о главном. Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы работал с Уборевичем бок о бок. И.В. Сталин перебил меня и начал задавать вопросы о моем отношении к повестке совещания. Я отвечал, что мне непонятны выступления товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях и недоверии. Это странно выглядит: если они подозревали, то почему же до сих пор молчали? А я Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и никогда ничего дурного не замечал. Тут И.В. Сталин сказал: "Мы тоже верили им, а вас я понял правильно".

Далее он заметил, что наша деятельность в Испании заслуживает хорошей оценки; что опыт, приобретенный там, не пропадет; что я вскоре получу более высокое назначение; а из совещания все должны сделать для себя поучительные выводы о необходимости строжайшей бдительности.

Отсюда видно, что И.В. Сталин высоко ставил откровенность и прямоту. Я и в дальнейшем не раз убеждался в этом».

Мерецков в воспоминаниях не обмолвился о том, что его, спустя некоторое время после выступления на Военном совете, вызывали на Лубянку. Но некоторые историки, исходя из косвенных источников, утверждают, что это было. Говорят, ему предъявили показания арестованного И.П. Уборевича, в которых тот, признав, что был завербован германской разведкой и Тухачевским, указал на Мерецкова, бывшего слушателем в Германской академии генштаба, как на участника заговора. О чем конкретно шел разговор с Мерецковым в НКВД, осталась тайной.

Мерецков без последствий был отпущен с Лубянки…

После судебного процесса над Тухачевским, Уборевичем, Якиром и другими участниками антиправительственного заговора аресты «заговорщиков» продолжались. Среди них было немало вернувшихся на Родину «испанцев».

Как-то Мерецков встретился с Н.Г. Кузнецовым, с которым близко познакомился в Испании, – он в то время исполнял обязанности главного военно-морского советника и военно-морского атташе при посольстве СССР. Кузнецов только что прибыл из Испании. Кириллу Афанасьевичу подумалось: не арестован, значит, уберегся Николай Герасимович.

«По дороге в наркомат я встретился на Гоголевском бульваре с К.А. Мерецковым, – вспоминал позже капитан 1-го ранга Кузнецов. – Он спросил, куда я иду, и, узнав, что хочу доложиться начальнику Военно-Морских Сил В.М. Орлову, посоветовал не ходить, доверительно поделившись, что "он сегодня ночью арестован"…

Я сперва не поверил Кириллу Афанасьевичу… Сообщение К.А. Мерецкова вызвало у меня удивление, что такой большой руководитель флота также замешан в предательстве…»

* * *

Во время моей беседы в 2010 году с сыном К.А. Мерецкова Владимиром Кирилловичем я поинтересовался у него, вызывался ли в НКВД Кирилл Афанасьевич после приезда из Испании в СССР? Он ответил:

– Да, отец на Лубянке был. Он рассказывал об этом в поздние годы.

– О чем говорили с ним на Лубянке?

– Где-то в сентябре 1937 года его пригласил к себе Сталин и спросил: «Вы не побоитесь быть на очной ставке с арестованными заговорщиками и другими лицами?» – «А чего мне бояться?» – «Тогда поезжайте к Ежову». Очная ставка состоялась с тремя-четырьмя человеками. Конкретных фактов они не приводили, одни общие фразы: «немецкий шпион», «завербован предателем Уборевичем»… Хотя два «факта» были. Первый: в 1934 году Мерецков, начальник штаба БВО, во время показных учений для военных атташе зарубежных стран продемонстрировал все самое лучшее, что было в боевой подготовке войск округа, преступно выдав потенциальным противникам наши достижения в стратегии и тактике. А что, надо было продемонстрировать все самое худшее?.. Второй: Мерецков якобы скрыл от партии и народа, что он выходец из богатой дворянской семьи… Потом Сталин говорил отцу: «А разве мы не знали, что вы из простой крестьянской семьи? Что вы честный человек? Знали. А очную ставку провели, чтобы лишний раз уличить в подлости некоторых предателей».

Спрашиваю Владимира Кирилловича:

– Не говорил Кирилл Афанасьевич, с кем проводились очные ставки?

– Помнится, отец называл заместителя наркома обороны по морским силам – начальника Морских сил РККА Орлова и Халепского [55]55
  Флагман флота 1-го ранга В.М. Орлов был арестован 10 июля 1937 года по обвинению в принадлежности к правотроцкистскому военно-фашистскому заговору. К нему были применены изощренные пытки, после которых он сломался и подписал ложные показания, оговорил многих невинных людей. Командарм 2-го ранга И.А. Халепский с 1929 года возглавлял Управление моторизации и механизации РККА, с 1934-го – Автомобильное управления РККА. В 1937 году назначен наркомом связи СССР. В августе был снят с поста, арестован как участник военно-фашистского заговора. На следствии назвал более ста лиц, причастных к заговору.


[Закрыть], которого знал как начальника Управления моторизации и механизации РККА. Они показали, что Кирилл Афанасьевич в Испании имел связи с агентами немецкой разведки. И что он скрыл свое буржуйское происхождение… Больше никого из участников очной ставки отец не называл…

* * *

Как пишет в мемуарах К.А. Мерецков, вскоре начальник Управления кадров Наркомата обороны А.С. Булин сообщил ему, что он назначен заместителем начальника Генерального штаба Шапошникова с одновременным исполнением должности секретаря Главного Военного совета при наркоме…

Итак, Мерецков снова работает под началом Шапошникова. Это для него была и большая честь, и серьезное испытание деловых качеств. Борис Михайлович считался «патриархом» штабной службы, к тому времени он уже около двадцати лет занимал ведущие должности в Генеральном штабе, заслуженно считался крупнейшим специалистом своего дела.

Многих сотрудников Генштаба Мерецков знал, с некоторыми вместе учился в академии, с другими служил в одном соединении, округе. С теми, с кем ранее не был знаком, в процессе работы быстро сблизился. Коллектив состоял в подавляющей массе из способных и талантливых людей, преданных штабному делу. Их трудолюбие поражало: если требовала обстановка, они могли работать днем и ночью, только бы выполнить поставленную задачу. Мерецков, глядя на них, и сам трудился не покладая рук, зачастую даже больше, чем остальные, чтобы никому не подумалось, будто ему, заместителю начальника Генштаба, позволительна хоть какая-то поблажка.

Много сил и времени отбирала у него секретарская деятельность в Главном Военном совете (ГВС). По свидетельству Мерецкова, заседания Военного совета проводились дважды или трижды в неделю. На них, как правило, заслушивались доклады командующих военными округами или родами войск. В Совет входило восемь человек из руководителей Наркомата обороны, председательствовал на заседаниях народный комиссар. Каждое принятое решение утверждалось наркомом и направлялось Сталину. Это означало, что практически ни одна военная и военно-экономическая проблема, стоявшая перед страной, не решалась без прямого участия генерального секретаря ЦК ВКП(б). От него проект партийно-правительственного решения поступал на рассмотрение правительства СССР, принимался там, иногда с поправками, и далее поступал в Генштаб уже как постановление, обязательное для исполнения.

На заседаниях Главного Военного совета часто присутствовал Сталин. В этих случаях он приглашал членов ГВС, а также командующих округами и окружных начальников штабов к себе на ужин. Там завязывались беседы, нередко продолжавшиеся до поздней ночи. Генсек подробнейшим образом расспрашивал военачальников о положении на местах, о запросах, требованиях, пожеланиях, недостатках и поэтому всегда был в курсе всей армейской жизни и на заседания Военного совета приходил, будучи осведомленным обо всех проблемах.

Мерецков пишет: в течение года с небольшим, что он пробыл в должности секретаря Главного Военного совета, правительство приняло ряд решений по крупным военным мероприятиям, имевшим одну цель – укрепление обороноспособности страны. Любой успех в развитии народного хозяйства, любой поворот в международной обстановке тотчас сопровождались внесением необходимых корректив в программу строительства армии. И наоборот, каждый существенный запрос со стороны РККА вызывал ответные меры, выдвигавшие перед оборонной промышленностью новые задачи.

Однажды, это было в сентябре 1938 года, Сталин вызвал комкора Мерецкова (звание «комкор» Кирилл Афанасьевич получил в феврале 1938 года) и задал неожиданный вопрос: не трудно ли ему быть заместителем начальника Генштаба и секретарем Главного Военного совета? Мерецков ответил, что занимаемые им должности дают ему чрезвычайно много: он впервые по-настоящему начал понимать, что такое государственная работа. Но, конечно, нелегко сочетать исполнение обязанностей на двух должностях сразу.

Сталин задумался, а потом заметил, что на таких постах очень долго находиться одному и тому же человеку тяжело.

«Поработайте еще некоторое время, – сказал он Мерецкову, – а затем мы поставим вас командующим одним из военных округов. Пора вам пройти и через эту должность».

Пора пройти через должность командующего

Обещание, данное Мерецкову, генсек выполнил буквально через неделю: Кирилл Афанасьевич был поставлен на Приволжский военный округ.

Перед отъездом в Куйбышев Сталин вновь с ним беседовал, спрашивал: чувствует ли он, что справится с высокой должностью комокруга? Мерецков заверил: приложит все усилия, чтобы оправдать доверие вождя, но пост командующего для него совершенно новое дело, и он будет нуждаться в поддержке и помощи.

– Мы вам окажем и поддержку, и помощь, – сказал генсек. – А еще попросим это сделать и товарища Игнатова.

Действительно, звонки из Кремля в штаб округа раздавались потом частенько. Сталин интересовался, как работается на новом месте, какие имеются трудности.

Почти ежедневно общался Мерецков с секретарем Куйбышевского обкома партии Н.Г. Игнатовым. Между ними установились ровные деловые отношения, они сохранились и позднее, когда перед Великой Отечественной войной Кирилл Афанасьевич в ходе инспекционных поездок посещал Орловскую область, где Николай Григорьевич также работал секретарем обкома.

Мерецков командовал войсками Приволжского округа всего три с половиной месяца. И говорить о том, что он смог добиться каких-то существенных результатов за такое короткое время, естественно, не приходится.

* * *

1939 год был отмечен обострением обстановки в Европе. В январе Мерецков был вызван в Наркомат обороны, и ему было объявлено, что он переводится из Куйбышева в Ленинград командующим войсками Ленинградского военного округа. Нарком Ворошилов пояснил: Политбюро ЦК и лично Сталина беспокоит положение на северо-западной границе в связи с усиливающимся сближением Финляндии с крупными империалистическими державами. Он поставил перед Кириллом Афанасьевичем задачу: как можно тщательнее изучить театр военных действий округа в условиях разных времен года, особенно зимы, детально проанализировать состояние войск и их подготовленность на случай военного конфликта.

Первое, что сделал по прибытии в Ленинград Мерецков, по его собственному свидетельству, познакомился с оперативными планами, имевшимися в штабе округа. И пришел к выводу, исходя из быстро меняющейся в то время военно-политической ситуации, что они значительно устарели. Прежде всего это касалось Финляндии. В случае выступления империалистической коалиции против Советского Союза она наверняка окажется в стане противников, поэтому знать состояние ее армии, экономики было для командующего войсками ЛВО, да и не только для него, чрезвычайно важно. Соответствующие службы располагали некоторыми данными, в основном политического характера, однако по весьма важным вопросам достаточной информацией не владели, например о намерениях Германии, Англии, Франции, США, а также антисоветских планах буржуазных республик Прибалтики – Латвии, Литвы и Эстонии.

По приказу Мерецкова штаб округа запросил у Главного разведывательного управления РККА последние данные. Полученная информация опять-таки носила преимущественно экономический и политический характер, собственно военных сведений было мало, особенно о финских оборонительных сооружениях на Карельском перешейке, известных под названием линия Маннергейма…

Работать в ЛВО Кириллу Афанасьевичу было непросто, регион сложный, незнакомый. Правда, в начале 1920-х годов Мерецков инспектировал здесь местные органы рабоче-крестьянской милиции, но когда это было, чуть ли не двадцать лет назад. И потом, он имел дело с милицией, а не с частями Красной армии. Теперь всё иное, новые люди в штабе, в войсках округа, в партийном руководстве.

Первым секретарем Ленинградского горкома и обкома партии в то время был А.А. Жданов, одновременно он являлся и секретарем ЦК ВКП(б), а с марта 1939 года – членом Политбюро, а также членом Военного совета ЛВО. Жданов играл огромную роль в повседневной жизни всего северо-запада страны.

Андрей Александрович Жданов принял Мерецкова доброжелательно и сразу с улыбкой предупредил: помогать будет, но, ввиду того, что очень загружен всевозможными делами экономического и иного характера, к тому же часто находится в Москве, Кириллу Афанасьевичу лучше поддерживать постоянную связь с Т.Ф. Штыковым, вторым секретарем Ленинградского обкома, и А.А. Кузнецовым, секретарем горкома. Особенно при решении проблем, не требующих вмешательства Политбюро.

Контакт с этими двумя партийными руководителями у Мерецкова установился с первых же дней знакомства. Энергичные, молодые: Терентию Штыкову – 31 год, Алексею Кузнецову – 34; они покорили Кирилла Афанасьевича жизнелюбием, деловой хваткой и дружеским расположением.

Кузнецов много помогал новому командующему при разработке общих мероприятий округа и Балтийского флота, в котором он был членом Военного совета; Штыков вникал в обустройство войск на территории области и в политическое воспитание личного состава. Мерецков в своих воспоминаниях говорит, что Терентий Фомич стал его боевым товарищем на долгие годы. Штыкову пришлось с небольшими перерывами служить позднее в качестве члена Военного совета 7-й армии, а затем трех фронтов в годы Великой Отечественной войны, возглавляемых Мерецковым. Его настоящая боевая деятельность начнется с Финской кампании.

Изучением округа Кирилл Афанасьевич занялся с февраля 1939 года. Первый выезд – на Карельский перешеек. Машину сразу обступили глубокие снега, извивавшаяся между холмами дорога довольно скоро вывела к государственной границе.

Мерецков, разумеется, знал, что граница находится всего в 32 километрах от Ленинграда, но одно дело – знать и совсем другое – лично убедиться, что дальнобойная артиллерия закордонного соседа может прямо со своей территории обстрелять улицы города.

После каждой поездки по Ладожско-Онежскому перешейку Кирилл Афанасьевич убеждался: для ведения военных действий местность здесь трудная: сплошь густые леса, лежащие под снегом незамерзающие озера и болота, крутые холмы… Готовить территорию и войска здесь нужно, по-видимому, особым образом. Надо прокладывать дороги – раз. Обеспечить устойчивость надежной связи – два. Проводить учения в лесисто-болотистом районе во все времена года – три. Организовывать специальные лыжные соревнования, предусмотреть повышенный расход боеприпасов, незамерзающую смазку для оружия, теплое обмундирование для зимы – четыре… пять, шесть, семь… Эти мысли выстраивались в его голове одна за другой, и он торопился поскорее лично проверить состояние соединений, чтобы своевременно реализовать намечаемое.

К сожалению, войсковые силы округа были слабы. Вот заключения Мерецкова: на Кемьском направлении горнострелковая дивизия неполного состава (не хватает полка); на Кандалакшском направлении горнострелковый полк всего с одной батареей; стрелковая дивизия под командованием В.И. Щербакова в целом неплохо подготовлена, но недостаточно обеспечена современным оружием; бойцы второй дивизии, находившейся южнее щербаковской, не умеют ходить на лыжах…

Обо всем этом Мерецков послал донесение наркому обороны.

Период 1937—1940 годов Кирилл Афанасьевич Мерецков позже назовет особым этапом в своей службе. Во-первых, он никогда раньше не занимал таких ответственных высоких постов, как те, что ему были доверены после приезда из Испании: работа в Генеральном штабе и командование двумя военными округами. И во-вторых, он оказался на острие решения важнейшей задачи по укреплению советской северо-западной границы.