Текст книги "С отцами вместе"

Автор книги: Николай Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Глава девятая
На кладбище

Лодка обогнула кладбищенский косогор и причалила к низкому берегу, поросшему молодым тальником. Хохряков бросил острогу на дно лодки, присел на лавочку прикурить.

– Гляди, старина, какая луна гуляет… Белая, чистая, будто сейчас из бани вышла…

Поблизости зашуршала прибрежная галька. Можно было угадать, что идут двое. Вот они подошли и «коза» осветила их. Один – сухопарый мужчина в брезентовом плаще, стоптанных сапогах и железнодорожной фуражке. Он сразу уставился на огонь в одну точку, не взглянув на приехавших в лодке. Должно быть, какая-то мысль не давала ему покоя. Второй был высокий и статный, вся его мощная фигура дышала огромной физической силой. У него была широкая борода, густые, сросшиеся брови и большой нос, весь он походил на героя из страшной сказки. Несмотря на осеннюю, еще теплую пору, на нем были подшитые валенки, полушубок с дырой на боку и шапка-ушанка, у которой загнутые, незавязанные уши торчали рогами.

– Как улов? – спросил носатый старик, ставя на землю незажженный фонарь.

– На уху хватит! – ответил Хохряков.

Он бросил в воду окурок, взял с носу лодки сверток и, став на борт, спрыгнул на берег.

– Вот тоже рыбак, – старик кивнул на человека в плаще. – Возьмите его в компанию!

Хохряков подал обоим руку.

– Садись в лодку! – сказал он сухопарому. – А я тут с Матросом останусь…

Храпчук шестом оттолкнулся от берега.

– Жди меня, Никифор, на песчаном мысе!

Лодка шла к противоположному берегу. Работая шестом, Храпчук заговорил с пассажиром.

– Выходит, неудачно ты порыбачил. Расставил сети, хотел белой рыбы поймать, да не вышло!

– Выходит так, – нехотя отозвался человек в плаще.

– Я бы на твоем месте так же поступил, руки чешутся, но, говорят, рано. И поодиночке ни к чему, сообща надо…

Пассажир молчал, погрузив руку в холодную воду. По маленькому и худому лицу было видно, что тревожные думы одолевали его. Храпчук спросил:

– Стало быть, ты целый день в алтаре сидел, один на один с богом разговаривал?

– Стало быть, так! – глухо ответил сухопарый.

– Вот что уважаемый!.. Сейчас пойдешь прямо до Гореловского хутора, а там по дороге – в вершину пади. Юрту Цыдыпа Гармаева ты знаешь, ему все известно, он спрячет. Когда в кедровник уходить – сообщим. Шибко-то людям не показывайся…

Лодка ткнулась носом в мягкий песок. Человек в плаще поднялся.

– Ну, прощайте!

– Ты, Капустин, о семье не беспокойся, мы ее на той неделе в Осиновку переправим. Счастливо тебе!..

* * *

Хохряков и Матрос прошли немного среди кустов вдоль берега, потом свернули на косогор и стали подниматься по неглубокому оврагу. Ступая по песку и опавшим листьям, Хохряков спросил:

– Место-то хорошее приготовил? Сам понимаешь, какую святыню временно хороним…

– Могила дорогая. Я под одного купца подкопался!

Матрос остановился, засветил фонарь и снова пошел впереди. Около железной оградки, окруженной молодыми тополями, они остановились. Старик открыл дверку.

– Здесь!

Посредине оградки возвышался холм с высеченным из камня крестом. В гранитную глыбу была вделана чугунная надгробная плита. «На Петровском заводе отливали», – подумал Хохряков. Он взял у Матроса фонарь, нагнулся над плитой, сдул с нее пожухлые листья тополя.

«Под сим крестом покоится раб божий купец Аристарх Федорович Кочкин (1854–1916). Он много жил, да мало нажил. Прими его, господи.

Благодарные дети».

Матрос снял с одного бока могилы несколько кусков дерна, разгреб руками землю, и перед ним открылось небольшое отверстие. Спрятав в подкопе поданный Хохряковым сверток, старик быстро заровнял землю и положил на место куски дерна.

– Утречком я еще тут приглажу! Пошли, Никифор!

У оградки на тропе они закурили.

– А купчине-то этому можно доверить? – спросил, смеясь, Хохряков.

– Вполне! Видишь, как я за ним ухаживаю: оградка покрашена, кругом чистота и порядок.

Где-то в темноте, недалеко от церкви, послышались голоса. Матрос сдвинул шапку на одно ухо, а другим прислушался. Ничего не говоря, он потянул Хохрякова с тропы в кусты, посветил фонарем, молча указал на недокопанную могилу. Хохряков прыгнул в нее, а старик поспешно выбрался на тропинку. Голоса становились слышнее, и скоро Матрос встретился с тремя мужчинами, одетыми в военную форму, и молодой женщиной. Лицо ее показалось знакомым…

* * *

Пронька заворочался в канаве, отбросил вонючую паклю, приподнял голову. Стука дрезины не было слышно.

– Ползи за мной, – прошептал он.

Кузя, вздрагивая от страха, на четвереньках пробирался за товарищем. Руки и колени натыкались то на камни, то на железные костыли… Пронька высунул голову из канавы, прислушался. Никого не было. Пустая дрезина стояла напротив лестницы, по которой можно подняться на бугор. А там дорожка поведет к церкви и к избушке сторожа… Значит, те, кто приехал, ушли. Пронька осмелел и вылез наполовину. Кругом тихо-тихо. Под луной маслянисто поблескивают рельсы. Пронька встал на ноги, поднимая за руку Кузю.

Он побежал к дрезине, обернулся, поманил рукой трусившего товарища.

– Стой тут, на карауле, – шепнул Пронька, а сам, озираясь, начал подниматься вверх.

Кузя следил за ним, затаив дыхание. Было слышно, как под босыми ногами скрипела лестница. На верхней ступеньке Пронька вдруг присел. То, что он увидел на кладбище, испугало его. На тропинке стояли люди. Кто-то из них махнул фонарем, и мальчик на миг различил фигуры военных. Пронька скатился по лестнице, едва не сбив Кузю. Ничего не говоря, он с разбегу толкнул дрезину, она качнулась, но с места не сдвинулась. Сообразив, в чем дело, Пронька кинулся к передним колесам и сбросил подложенные под них небольшие камни.

– Давай! – уже громко скомандовал он, снова наваливаясь на дрезину.

Кузя понял затею друга и тоже старался изо всех сил, лишь бы скорее удрать с этого проклятого кладбища! Еще усилие, и разведчики побежали по путям, подталкивая дрезину.

– Хватит! – выдохнул запыхавшийся Пронька и, свернув с бровки полотна, запрыгал вниз. По высокому откосу следом за ним бежал, часто спотыкаясь, Кузя.

А тем временем дрезина легко катилась под уклон на станцию и колеса ее часто выстукивали: «Так и надо, так и надо…»

* * *

– Это ты сторож, по прозвищу Матрос? – спросил поручик, сдвигая по-женски тонкие брови.

– Мы! – ответил старик, приподняв шапку-ушанку.

– Что тут делаешь?

– Да вот… охраняем навеки усопших!

– Зачем же их охранять? Они и так никуда не убегут!

– Это верно! Покойники – народ тихий, зато живые – совсем наоборот. Не догляди – железную оградку с могилы одним махом унесут, в хозяйстве, говорят, все сгодится. Или взять рыбаков. Эти, особливо из молодых, норовят деревянные кресты утащить. Целую же ночь костры палят…

Поручик махнул рукой, чтобы сторож замолчал.

– Веди в свою хижину!

Проходя маленькие сени сторожки, офицер открыл дверь в кладовую.

– Посвети-ка, Матрос!

Старик прошел с фонарем в кладовку.

– Тут у меня гробы готовые… на любой рост! Сам делаю!

– Поменьше разговаривай! – одернул его поручик.

В избушке он приказал солдатам обыскать подполье, а сам сбросил на пол заслонку и посмотрел в русскую печь.

– Посвети-ка!

– Чего ищете, голубчики?

Старику никто не ответил. Офицер подошел к столу, брезгливо отодвинул грязную миску с рыбьими скелетами, сел на скрипучий табурет и спросил Матроса:

– К тебе никто не приходил вчера ночью или сегодня днем?

Старик опустился на кровать, снял шапку.

– Сюда, милый, никто сам не приходит, сюда всех приносят. А это уже не своя походка!

– Не болтай! Отвечай толком! – вспылил поручик.

– Мы, ваше благородие, гостей за столом принимаем, а не в подполье и не в печке… А прятаться, если надо, лучше всего в могиле, там никто искать не будет!

– Придержи язык, старый хрыч!

– Да уж теперь старый! Не то, что эта молодка! – Матрос кивнул на девицу, стоявшую у порога. – Не отворачивайся, ягодка переспелая, я тебя по бородавке на правой щеке узнал.

Офицер направился к выходу.

– Довольно! Покажи храм.

Старик привел всех к церкви. Поручик поднялся на широкое крыльцо, потрогал большой замок на обитых жестью дверях.

– Там никого нет?

– Есть! – Матрос помедлил и добавил: – Есть Иисус Христос, да и тот распятый, не опасный!

– Ты у меня поговори еще!

Поручик сбежал по ступенькам, солдаты и девица пошли за ним по дорожке. Шествие замыкал Матрос с фонарем. Около лестницы офицер взял Конфорку под руку.

– Посвети-ка, Матрос!

Солдаты загромыхали сапогами вниз по лестнице. И вдруг испуганный голос:

– Ваше благородие, дрезину угнали!

* * *

Огни на реке еще не погасли. Когда Пронька и Кузя шли по берегу к мосту, на одной из лодок, возвращавшейся в поселок, мужской голос затянул:

 
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно…
 

– Мой батька поет! – сказал Пронька. – Дуем скорее домой!

Когда мальчишки шлепали босыми ногами по деревянному настилу моста, лодка с рыбаками переваливала через перекат. Песня слышалась сильнее:

 
Мне и хочется на волю,
Да эх! Цепь порвать я не могу…
 

Разведчики осторожно пробрались на сеновал и сразу же улеглись на свежем сене. Пронька, заложив руки под голову, думал обо всем, что произошло в течение дня и долгого вечера. В щели крыши заглядывали еще не погасшие звезды. С реки доносились голоса рыбаков.

– Кузя, знаешь, зачем мы на кладбище ходили? – зашептал Пронька, тряся товарища за плечо. – Это называется испытанием!

Но Кузя уже сладко всхрапывал.

Глава десятая
Кто ходит по следам?

После обеда ребята собрались в бане. Сидели в полутьме и ждали Индейца.

Кто-то сильно дернул дверь снаружи, потом еще и еще. Это не условный знак. Подпольщики замерли. Стоявший на карауле у двери Шурка Лежанкин тихо спросил:

– Ты кто?

– А ты кто? Зачем в нашу баню залез?

Все узнали голос Васюркиного брата Витьки. Шурка начал с ним переговоры через закрытую дверь.

– Витя, тебе нельзя, мы здесь сабли делаем!

– Дайте мне одну!

– Сейчас! Только ты уходи отсюда!

Дверь немножко приоткрылась, в щели показалась сабля. Шурка отдавал свое любимое оружие, изготовленное из нового обруча. Витька повертел в руках саблю и начал стучать ею в дверь.

– Пустите меня!

– Здесь темно, Витя, ты забоишься!

– Пустите, а то скажу маме, что Васюрка от меня убежал!

В бане зашептались, и снова приоткрылась дверь. На Шуркиной ладони лежала бутылочная пробка в которую вонзились два рыболовных крючка. Это Пронька жертвовал на общее дело все, что у него оказалось в карманах. Витька снял картуз, бросил в него пробку и снова надел, на голове сразу вздулась шишка.

– Пустите меня, это наша баня! – снова закричал мальчуган, стуча голыми пятками в дверь.

Ему подали большой огурец – Кузин запас продовольствия. Витька хихикнул, откусил огурец. Шурка продолжал уговаривать:

– Витя, беги скорее к мосту, там дяденьки рыбу ловят неводом, ты будешь собирать!

– А чего еще дадите?

На этот раз из бани просунулась рука Васюрки, он передал братишке короткую медную трубочку, приготовленную для самодельного револьвера. Витька запрыгал от радости, подул в трубочку – раздался легкий свист.

Витька, поняв свою власть над ребятами, сумел опустошить все их карманы. Он еще вытребовал у них костяную пуговицу, дохлого воробья, осколок зеркальца, рогатку и кусочек свинца.

– Это уже грабеж среди бела дня! – вскричал Шурка.

– Если будешь жалеть, я сейчас вас повыганиваю из бани! – ехидно предупредил Витька.

Он побежал, махая саблей и придерживая штаны. Картуз его раздулся от всякого добра.

– Слава богу! – с облегчением сказал Васюрка, закрывая дверь.

– Опасно здесь все-таки! – проговорил со вздохом Костя. – Как это Витька пронюхал?

– Я забыл, что у него здесь бабки спрятаны, – признался Васюрка. – Наверное, это он в прошлый раз в окно кинул!

– Надо в лес уходить! – предложил Пронька. – Тут сажей испачкаешься, и все догадываются, где ты был.

– Чумазые мы революционеры! – хихикнул Кузя.

В дверь дважды осторожно постучали. Вошел запыхавшийся Ленька.

– Где пропадал, Индеец? – набросился на него Шурка.

– Скрывался от опасного противника! – таинственно прошептал Ленька.

– От какого противника?

– Понимаешь, сворачиваю в переулок, а там Володька Потехин прохаживается да на огороды поглядывает. Ну, думаю, пропали наши ребята, надо заметать следы, чтобы сбить купца с толку…

– Ты короче! – попросил Костя.

Но Ленька продолжал рассказ, не обращая внимания на замечание:

– В тяжелое положение я попал. Как тут быть? Я в аксеновский двор незаметно шмыгнул, а у них, сами знаете, какая собака на цепи. Пес-то ка-ак кинется на меня, чуть-чуть штаны не порвал, а я ка-ак дам деру через забор. Перемахнул в хомутовский огород, а бабка Хомутова подумала, что я за огурцами, да ка-ак закричит. Из избы выскочил дедушка с дробовиком и ка-ак трахнет из двух стволов. Может, слыхали выстрелы? Хорошо, что я за грядку спрятался. Пока дедушка перезаряжал ружье, я к Липатовым, и сколько времени полз по картошке…

– Хватит тебе заливать! – перебил Шурка. – Купец не гнался за тобой?

– Где ему! Я же сразу ловко следы запутал… Попадется мне этот буржуйчик, я ему наподдаю!

– Своими боками, чужими кулаками! – прибавил Шурка. – Давайте скорее Проньку принимать, тут обстановка меняется…

О ночном походе Пронька рассказал коротко, но ничего не забыл.

– Так это вы дрезину на станцию спустили? Она же стрелку около депо испортила… Вот здорово, джентльмены! – восторгался Шурка. – Я думаю, Проньку можно принять в тайные революционеры!

Все тихо отозвались: «Принять». Молчал лишь Ленька, он думал: почему не его послали на кладбище? Как бы он рассказал сейчас о всяких ужасах на могилах, о кровавой схватке с врагом на полотне железной дороги…

– Индеец, ты что скажешь? – толкнул его в спину Шурка.

– А? Что? – встрепенулся Ленька. – Можно, можно!

Шурка положил свою руку на Пронькино плечо.

– Клятву помнишь?

– Помню!

– Язык прикусил?

– Прикусил! Только вот…

Пронька запнулся, помолчал и договорил:

– Как быть, ребята? Разве революционеры могут обманывать родителей? Ведь дома приходится врать. В тайные записался – молчи, на кладбище ходил, знамя прятали – помалкивай.

– Какой ты чудак, сэр! – сказал Шурка. – Ведь мы сейчас врем для чего? Для пользы революции! Когда наши придут, мы все откроем!

– Я тоже так думаю! – подтвердил Костя.

Кусок сухой глины ударился в оконце. Стекло щелкнуло, белой молнией пробежала по нему трещина.

– Ложись! – скомандовал Шурка.

С минуту молча лежали на грязном полу. Не поднимая головы, Шурка распорядился:

– Выходи по одному, без моей команды здесь не собираться!

Первым из бани выскользнул Кузя. У ворот его догнал Пронька. Озираясь, они поползли вдоль забора, потом бросились за палисадник. Переулок был пуст. Ребята вздохнули спокойно.

– Кто же это следит за нами? – бормотал Пронька.

Они вздрогнули от шороха, оглянулись: пробежала собака.

– Скорее всего, кто-нибудь из буржуйчиков рыскает по нашим следам, – сказал Кузя.

С берега мальчишкам было видно, как от кладбища к станции подходил поезд. Теперь эшелоны белочехов прибывали один за другим. В одной из комнат вокзала утром обосновался военный комендант, он подолгу торчал у дежурного по станции, бегал на телеграф, в депо, следил за снабжением паровозов дровами и водой, везде размахивал руками, а часто и револьвером.

– Быстро! Скорей! – кричал он.

Вечером Кузя ходил в депо, видел там коменданта, запомнил его выкрики. В Заречье вернулся весь увешанный медными и стальными стружками. Около макаровского крыльца он появился, когда ребята сговорились пойти в кедровник за шишками. Держа руку «под козырек», Кузя важно вышагивал перед товарищами и говорил, делая ударения на первом слоге:

– Я че-хословацкий ко-мендант, мо-гу а-рестовать, мо-гу рас-стрелять, мо-гу по-миловать!

Поздно ночью Костиного отца вызвали сопровождать очередной эшелон. Кравченко быстро собрался, засветил фонарь, взял свой сундучок и отправился на станцию. На мосту его ждал дядя Филя. Дальше они пошли вместе.

– От Усатого связной приходил, – рассказывал дядя Филя, – интересовался, не мы ли с тобой дрезиной побаловались. Видишь, какая тут картина… Все двойки опросили, но никто к дрезине не причастен. Странно все-таки!

Кравченко высказал свою догадку:

– Ничего тут странного нет. На дрезине ехали белые растяпы, они и виноваты – недоглядели, тележка сама укатила под уклон. Так бывает!

– Бывает, конечно, но Усатый, видать, сердится и вторично предупреждает: булавочных уколов врагу не наносить, его бить надо так, чтобы не поднялся…

Дядя Филя остановился.

– Я на станцию не пойду, нечего лишний раз коменданту на глаза попадаться. Пока! – и он свернул в переулок…

Кравченко принял поезд и пришел к дежурному по станции за путевкой. Никифор Хохряков подал ему два одинаковых листка – заполненную путевку и чистый бланк, на котором было написано:

«Прочитай и отдай мне… В Куренге эшелон будет завтракать. Когда пищу раздадут всем, ты придешь в вагон-кухню и скажешь чернявому повару: „Наздар“ – это по-ихнему „Привет“. Остальное увидишь на месте».

– Добре! – сказал Кравченко, возвращая одну бумажку Хохрякову. – Я – к паровозу!

Минуты через две раздался свисток отправления. Эшелон вздрогнул и тронулся. Кравченко по старой кондукторской привычке подождал, когда подойдет последний вагон, и легко на ходу поезда вскочил на тормоз. Увидев на путях военного коменданта, провожающего эшелон, крикнул:

– Наздар!

Комендант поспешно отдал честь.

– То-то же! – сказал про себя кондуктор и усмехнулся в усы.

Глава одиннадцатая
Сошлись враги

Красная гвардия оставила Читу. Сергей Лазо и его боевые товарищи отступили с последним поездом. Красногвардейцы с оружием в руках расходились по селам и деревням, по рабочим поселкам и казачьим станицам. Воевать надо было по-новому – партизанскими методами: совершать внезапные налеты и ловко уходить от преследователей, бить противника там, где он не ожидает, не давать ему покоя нигде и никогда…

С востока стали прибывать эшелоны с белогвардейцами, их называли семеновцами – по имени атамана Семенова, который пришел со своими бандами из Маньчжурии. На станции говорили, что вот-вот появятся японские войска…

* * *

В один из сентябрьских солнечных дней зареченские ребятишки шумной ватагой отправились в поселок Гора. В высшем начальном училище начинались занятия. Теперь Проньке, Кузе и Леньке Индейцу учиться в пятом классе, Косте, Вере и Васюрке – в шестом, а Шурке Эдисону – в восьмом…

На высоком крыльце школы стоял долговязый Женька Драверт в фуражке с зелеными кантами и белой кокардой; веночек с тремя буквами ВНУ. Его окружали сыновья аптекаря, грека-булочника и начальника лесничества. Увидев зареченских ребят, Женька закричал:

– Ичиганы идут! Шире грязь – навоз ползет!

– Помалкивать, не огрызаться! – успел сказать своим Шурка Лежанкин, а сам, проходя мимо Женьки, отдал ему по-военному честь.

– Приветствую вас, сэр!

После звонка учащихся собрали на общую молитву. Вся первая смена построилась в две шеренги в большом коридоре. Лицом к школьникам стояли, сбившись в кучу, учителя. Директор училища был в тех же узеньких лакированных туфлях, в каких Костя видел его в день прибытия первого поезда белых. Перед учителями топтался толстый священник в темно-малиновом подряснике с широкими рукавами. Директор откашлялся и объявил:

– Тихо, дети! Отец Филарет будет говорить!

Костя с интересом наблюдал за батюшкой. Черная борода его вскидывалась и опускалась, а большой крест на серебряной цепочке раскачивался и колотился о грудь.

Отец Филарет говорил немного нараспев. Костя не старался понять речь священника, а следил за тем, как тот легко выговаривал непонятные церковно-славянские слова. Костя повторял их про себя: «Чада, отроки, егда приидеши во царствие небесное…» Все это казалось забавным.

Отец Филарет говорил о том, что наступило смутное время, теперь все люди от мала до велика должны стать ближе к богу, уповать на его милость и не роптать на новую власть, ибо только один господь знает, кто должен править на земле. Батюшка произнес фразу из священного писания: «Несть власти аще не от бога…»

Костя вспомнил, что дома есть «Библия» – толстая книга с золотым крестом на корке, и подумал: «Батюшка, наверное, всю ее знает наизусть». Отец иногда читал «Библию» матери и соседям и почему-то спорил с ними. Костя знал, что у отца есть другая книжка, канцелярская. В нее он много лет переписывал разные стихи и песни, иногда читал их гостям. После чтения обыкновенно начинались шумные разговоры. До революции отец где-то прятал свои записи, а с 1917 года книга лежала в ящике стола. Костя несколько раз доставал ее и читал. Сейчас она была закопана в огороде вместе с какими-то таинственными бумагами.

Священник все говорил и говорил, а Костя мысленно перелистывал записи отца… Там было стихотворение про бога и человека. Если бы революция не отступила, Костя выучил бы все стихотворение. Глядя на бороду священника, он вспоминал отдельные строки.

…Человек просил бога спасти его от зла и насилия, но бог с небес ответил, что он и не думает никого спасать, так как люди давным-давно его забыли. Бог говорил: «Коль хошь спастись – спасайся сам, а зря не прись ты к небесам». Бог упрекал человека за то, что тот на земле сам наделал себе богов, пророков да святых. «Ну, там и требуйте от них, а я не выжил из ума, чтобы нос совать в ваши дела. Вас там и черт не разберет и не поймет, кто что поет: что ни тиран, то весь в звездах и держит власть в своих руках…» Бог велел жить на земле и не сквернить небес, а то он в самом деле слезет на землю и выгонит всех с планеты…

Косте представилась картина: лысый бог-старичок с белой бородой выгоняет людей с земли поганой метлой. Сам того не замечая, Костя широко улыбался. Стоявший рядом Женька Драверт прошипел: «Вот скажу директору, что ты смеешься на молитве».

Костя очнулся. По-прежнему раздавался певучий голос отца Филарета, он призывал учеников рассказать родителям обо всем, что они услышали от него сегодня.

Едва отец Филарет закончил речь, директор подал знак рукой. Володька Потехин, сделав два шага вперед, начал баском читать молитву: «Преблагий господи, ниспошли нам благодать духа твоего святого, дарствующего и укрепляющего душевные наши силы…»

«И как это он запомнил такие слова?» – думал Костя.

А купеческий сын продолжал: «Дабы, внимая преподаваемому нам учению, возросли мы тебе, нашему создателю, на славу, родителям нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу…»

Ученики крестились. Кузя стоял позади Женьки и старательно мелом выводил на его спине кривую рожицу.

– Разойтись по классам! – раздался писклявый голос директора.

* * *

На первый урок в шестой класс пришла Лидия Ивановна. Школьникам казалось, что она еще больше ссутулилась и состарилась за это лето, глаза ее будто потемнели, прибавилось морщин.

– Мы живем в трудное время, дети! – начала она неожиданно молодым и твердым голосом. И вот уже посветлели ее глаза и будто разгладились морщинки.

– Может быть, вы скоро станете свидетелями больших событий. Впрочем, не только свидетелями, но и участниками. И я хочу в первый день нового учебного года пожелать всем вам успехов. Приобретайте знания, с ними вам будет легче во всякой борьбе. Учитесь. Хорошо учитесь! А теперь мы займемся…

Женька Драверт поднял руку с обгрызанными ногтями.

– Что тебе? – спросила Лидия Ивановна, недовольная тем, что ее прервали.

– Я не буду сидеть на одной парте с Кравченко! – обиженно буркнул Драверт, шлепая толстыми губами.

– Почему?

– Он мне не пара!

– Вот как!

С несвойственной ее возрасту быстротой учительница встала со стула и подошла к Драверту.

– Во-первых, почему ты сидишь?!

Драверт нехотя поднялся, отвалившись всем телом на спинку парты.

– А во-вторых, – продолжала Лидия Ивановна, – кого же тебе надо в соседи?

Драверт молчал, грызя ноготь.

– Кого же тебе надо? – повторила учительница.

– Мой папа машинист пассажирских поездов, а у него кто? – Драверт покосился на Костю. Его презрительный взгляд задержался на черной сатиновой рубахе с заплатами на локтях. Пальцы левой руки Драверта прошлись по светлым пуговицам своей гимнастерки, сшитой из серого сукна.

– Кравченко, кто твой папа? – мягко спросила Лидия Ивановна.

Костя встал и, держась за крышку парты, сказал:

– Мой папа был ремонтным рабочим, потом строил тоннели вокруг Байкала, был еще стрелочником, а теперь кондуктор!

– Так в чем же дело, Драверт? – холодно спросила учительница.

Но ответил Костя:

– Его отец, Лидия Ивановна, ходит в белых перчатках, его называют «господин механик». И фамилия у него особая. Женька сам говорил, что его дедушка и бабушка дворянского рода…

– Садитесь! – спокойно продолжала Лидия Ивановна. – Здесь все ученики и все одинаковы. Ты, Драверт, будешь сидеть рядом с Кравченко – вы с ним по росту подходите…

Она прошла к столу и обратилась ко всем ученикам:

– Так вот, начнем урок… Пусть каждый из вас вспомнит и расскажет нам, что интересного прочел он за летние каникулы. Может быть, кто-нибудь выучил наизусть стихотворение. Кто же первый? Спорщики, вы не начнете?

Весь класс повернул головы к задней парте.

Драверт толкнул Костю локтем в бок, что означало – дай дороги, вылез из-за парты и лениво пошел к доске. Он ухватился обеими руками за пояс, уставился куда-то в потолок, закачался, как маятник, и уныло задудел басом:

 
Колокольчики мои, цветики степные!
Что глядите на меня, темно-голубые?
И о чем…
 

– И о чем ты только думаешь, Драверт? – Лидия Ивановна подняла на ученика удивленные глаза. – Помнится мне, что и в прошлом году после каникул ты читал эти же стихи. Не надоело? Садись, колокольчик!

По классу пробежал легкий смешок.

Пока Женька Драверт стоял у доски, Костя думал, что же ему читать. Опять перед глазами поплыли страницы конторской книги с отцовскими записями. Есть там большое стихотворение про Малюту Скуратова, как он пытал в подземелье людей, посыпая их раны солью. Хорошо бы его рассказать, но Костя знает лишь несколько строк. Вот разве басню. Писал ее какой-то Демьян Бедный.

– Константин Кравченко! – слышится голос Лидии Ивановны.

Пропуская Драверта на место, Костя ткнул его в бок и пошел к доске. Он посмотрел на ребят. Васюрка подался вперед, пухлые губы его расплылись в улыбке. Вера Горяева так и впилась в Костю глазами. Чего она волнуется? Костя посмотрел на учительницу, увидел ободряющий взгляд ее голубых глаз, облизнул пересохшие губы и начал очень громко.

– Сочинение Демьяна Бедного…

И вдруг Костя запнулся – забыл заглавие. Помявшись, он сочинил его сам:

– «Война!»

В басне говорилось о том, как на господской даче барчуки, набрав еловых шишек, решили поиграть в войну. Они наняли крестьянских ребятишек изображать врагов. Когда началось сражение, деревенские ребята здорово поколотили барчуков…

 
Сошлись враги. Увлекшись боем,
Деревня перла напролом:
«Жарь под микитки! Бей колом!»
Барчата взвыли диким воем,
На крик сбежались их отцы.
«Ах, псы! Ах, подлецы!
За медный грош убить готовы, супостаты!»
«Да разве ж, – издали ребятушки кричат, —
Да разве ж чем мы виноваты?
Мы платы силою не брали у барчат!
Мы б их избили и без платы…»
 

– Кричал вдохновенно Костя. Лоб его покрылся испариной, вихор воинственно торчал.

Класс задвигался, зашумел. Все одобряли Костю, и только Женька Драверт отвернулся к окну, показывая багровую толстую шею. В глазах Лидии Ивановны играли веселые голубые огоньки. Но когда Костя кончил, они вдруг потухли.

– Неинтересную басню выучил ты, Кравченко, – сказала она. – Зачем же опять про войну, про драку? Вы и так каждый день воюете между собой… Ну что же, садись, вояка!

Направляясь к парте, Костя увидел, что свои ребята дружески подмигивали ему, а Женька злорадствовал, потирая руки.

После уроков Лидия Ивановна задержала Костю и спросила:

– Где ты взял басню? Кстати, она называется «Барчуки» и написана в 1912 году.

– Читал в одной папиной книжке!

– Где эта книга сейчас?

Костя замялся, глаза его забегали.

– Я не знаю…

– Дай мне слово, что ты нигде не будешь читать эту басню. Ты взрослый мальчик и понимаешь, что происходит. Я сама попрошу тебя читать ее, когда будет можно, и о Демьяне Бедном расскажу, но теперь нельзя. Ты понял меня?

Костя кивнул.

– И еще вот что! Никто не должен знать о нашем разговоре. Можешь сказать об этом только папе.