Текст книги "С отцами вместе"

Автор книги: Николай Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

– Я знаю! – выступил вперед Костя.

– Ты говори, а мы будем повторять за тобой! – предложил Шурка.

Костя взял коробку и прижал ее к груди.

– Клянусь! – произнес он, оглядывая товарищей.

– Клянусь! – негромко, но разом повторили все.

– Никто не будет знать!

– Никто не будет знать! – гудели за Костей парнишки.

Высоко подняв голову и зажмурившись, Костя продолжал клятву:

– Ни мать, ни отец! Ни дядя, ни тетя! Ни брат, ни сестра! Ни живой, ни мертвый! Провалиться мне на этом месте! Утонуть в трех речках! Сгореть в семи огнях! Никто не будет знать! Клянусь!

Костя передал Шурке коробку, и все направились в огород. Остался один Васюрка, он начал катать Витьку в тележке, чтобы братишка не побежал за ребятами. Но никто не заметил, что в узкие щели забора во двор Лежанкиных давно уже смотрела пара чьих-то глаз…

В огороде Шурка отмерил от сарая восемнадцать шагов, провел пяткой черту против старого столба.

– Копайте здесь!

Копали по очереди.

– Еще хорошо бы клятву кровью написать! – сказал вдруг Кузя, поглядывая на коробку.

– Мы не разбойники и не индейцы! – сухо обрезал его Костя и взял у Леньки лопату.

Яма скоро была готова и коробка зарыта. Шурка вырезал перочинным ножом на столбе: «23/VIII 1918 г.».

Вернулись под навес. Два глаза по-прежнему наблюдали в щель за всем, что делали «молодые тайные революционеры»…

Перед тем, как разойтись, Костя сказал:

– Тут часто собираться нельзя. Как бы кто-нибудь не подглядел. Я думаю… Вот у Васюрки в огороде есть баня заброшенная. Туда можно приходить через заборы… Ты, Васюрка, не против?

– Не!

– Так! – сказал Шурка. – Это хорошо, джентльмены. А Витька не выдаст?

– Ему надо что-нибудь давать, и он никому ничего не скажет, хоть тресни!

– Я ему саблю с ручкой сделаю… Как шпага будет!.. Теперь выходите по одному! У нас с Костей военный совет.

А тот, кто смотрел в щель, имел и уши…

Когда Костя пришел домой, семья обедала. Дяди Фили не было. У порога стоял отцовский сундучок. Костя приподнял его. «Легче стал… Раздал папа подарки от зайчика».

Глава шестая
Ноченька темная

«Компашка», как называл машинист Храпчук свой маневровый паровоз с широкой трубой в виде шляпы, стоял на последнем станционном пути. В круглых фонарях около трубы и над буферами горели керосиновые лампы, они мигали в ночной тьме, слабо освещая рельсы. В ожидании маневровой работы «компашка» (это название пошло от старинной марки локомотива Компаунд) попыхивал дымом и чуть-чуть посвистывал паром.

Храпчук сидел в паровозной будке у окошечка и пил чай из большой железной кружки. Тускло светила коптилка. Тряпочный фитиль слабо потрескивал. Маленький огонек то совсем прятался в жестянке, то, как бы пытаясь подпрыгнуть, высовывал над ее краями свой бледно-красный язычок и еще больше коптил.

Машинист медленно жевал что-то, поглядывая перед собой в окошечко и раздумывая над событиями прошедшего дня…

Дверь вокзала громко хлопнула, и на перроне показался человек с фонарем. Пересекая пути, он направился к «компашке». Раза два или три идущий переложил фонарь из одной руки в другую (должно быть, шарил на ходу в карманах). Храпчуку было видно, как металось по земле отражение зеленого и белого огонька. «Никифор идет проведать», – узнал машинист.

Хохряков легко поднялся в будку по редким железным ступенькам, поставил у двери фонарь и сам присел на толстое полено против закрытой дверки топки.

– Ну, как жизнь, старина? – спросил он и опять полез в карманы. Найдя, наконец, клочок бумажки, свернул цигарку.

Храпчук допил чай, спрятал кружку в небольшой ситцевый мешочек, затянул на нем петельку из тонкого шпагата, вытер бороду, поправил усы, смахнул с колен хлебные крошки и уже после этого повернулся к Хохрякову.

– Как видишь!

Старик покрутил мешочек, мол, сказать больше нечего. Хохряков поднялся с полена, прикурил от коптилки. В будке запахло махорочным дымом. Тонкой струйкой он потянулся в окошечко. Говорить как будто не о чем, все обоим известно…

После разгона жителей поселка с вокзала белые передвинули свой состав в тупик около товарного двора. Высокий поручик предложил Блохину немедленно отправить вспомогательный поезд к взорванному мосту. Блохин передал это распоряжение Хохрякову, а Хохряков Храпчуку. «Компашка» потянул вагон-мастерскую и несколько платформ, нагруженных шпалами, рельсами, песком и камнем. Ремонтная команда была составлена наспех из путейцев и деповских рабочих. Поехал с ними и поручик: под его надзором должно было начаться восстановление моста…

Возвращаясь к станции, Храпчук заметил из окошечка, что в классный вагон поезда белых вошли Блохин и Конкордия Макарова. Все это расстроило старика. «Зашевелились, вражьи дети», – думал он сейчас, затягивая еще туже и без того затянутый мешочек с кружкой.

Догадываясь о мрачных мыслях товарища и желая поднять его настроение, Хохряков сказал:

– Эшелон чехов застрял на разъезде!

Храпчук вскинул голову.

– Кто задержал?

– Стрелка была переведена вразрез. Паровоз и два передних вагона сошли с рельсов. Пусть теперь попляшут! Наш вспомогательный занят, придется им из Петровска вызывать… Стрелочник убежал в лес. Это Капустин, у него сын в Красной гвардии…

Храпчук оживился.

– А мы когда же начнем?

– Не торопись, старина! Начнем, когда Усатый скажет!

– Это еще что за Усатый? – насторожился машинист.

– Я и сам не знаю… Так по «цепочке» передали. От Усатого ниточки во все стороны тянутся. Мы его не видим, а он нас всех знает!

Хохряков сильно затянулся, огонек на миг осветил его сумрачное, озабоченное лицо и огрубевшие пальцы, державшие маленький остаток цигарки.

– Работать будем двойками, – говорил он, сдувая пепел с цигарки, – я тебя знаю, ты меня. Когда надо, из другой двойки придет связной.

– Усатый так придумал? – спросил Храпчук, видно, одобряя услышанное. – Усатый… Скажут тоже! Попробуй, отгадай его в поселке. У нас куда ни плюнь – в усатого попадешь. Даже эта контра Блохин и тот с усами!

– Да и ты усач порядочный! – засмеялся Хохряков. – Вон какие пики накрутил, того и гляди телеграфные столбы заденешь с паровоза.

Старик окончательно повеселел.

– Да уж вырастил! – Храпчук потрогал свои усы. – Не то что ты! Оставил под носом пучок щетины, да и тот закоптил табачищем…

Хохряков усмехнулся, подошел к узким дверям, бросил на землю окурок, посмотрел на усыпанное звездами небо и вдруг тихо запел:

 
Осыпаются листья осенние,
Хороша эта ночка в лесу.
Выручай меня ноченька темная,
Я неволи в тюрьме не снесу…
 

– А ты еще поешь! – Храпчук открыл дверку топки. – Подкормлю-ка я своего конягу!

– Запоешь тут! – перешел Хохряков на серьезный тон. – Завтра нам с тобой придется хоронить кое-что на кладбище… Знаешь, офицерики уже в часовню заглядывали, может, нутро Николая-чудотворца проверяли, не завелось ли там чего. Не Конфорка ли сработала? Как думаешь?

И, не дожидаясь ответа, закончил почти шепотом:

– После вечернего гудка приходи к дамбе, острогу не забудь прихватить, рыбу будем лучить. Я в лодке жду… Пока, старина!

– Будь здоров! – ответил Храпчук, кидая очередное полено в открытую пасть топки. Отсветы пламени заиграли на его лице.

Хохряков взял фонарь и спустился с паровоза. На путях забегали зеленый и белый огоньки…

* * *

Невысокая, сутуловатая женщина открыла калитку во двор Храпчука. Был полдень, машинист доставал из колодца воду. Он только что проснулся после ночного дежурства и хотел умыться. Увидев женщину, старик поспешно отцепил ведро, прикрикнул на заворчавшую собаку и пошел к калитке.

– У вас, кажется, сдается комната? – спросила женщина.

– Сдается! – Храпчук держал в одной руке ведро с водой, а другой указывал на дверь в сени. – Пройдите, уважаемая…

В небольшой комнате Храпчук задернул занавески на двух, глядевших на улицу, окнах.

– Смотрите наш дворец!

Женщина оглядела комнату, улыбнулась сухими тонкими губами и сказала негромко:

– Здравствуйте, товарищ Храпчук! Вам посылка от Усатого!

Она сняла с головы сложенную вдвое черную шаль и развернула ее. Машинист увидел знакомое еще с 1905 года алое шелковое знамя. «Снова мне его прятать… Сберегу и на этот раз…»

Женщина взяла шаль и накинула ее на плечи. Храпчук побежал в другую комнату. Скоро он вернулся с большой, уже довольно потертой клеенкой и накрыл ею расстеленное на столе знамя. На клеенке были отпечатаны портреты царя Николая II, императрицы, наследника Алексея и всех царских дочерей.

– А я вас сразу-то не узнал, – сказал Храпчук, разглаживая клеенку широкими ладонями. – Моя дочка у вас прошлой зимой училась…

– Помню, помню… Лиза, кажется?

– Она самая… Умерла нынче от чахотки. Сын с войны не вернулся, старушка скончалась от горя…

Храпчук проводил женщину до калитки.

– Ну, что ж, – проговорил он громко, – не понравилась комнатка, другую поищите! Всего хорошего, уважаемая!

На крыльце макаровского дома сидели Кузя и Пронька.

– Здравствуйте, Лидия Ивановна! – крикнул первым Кузя и сорвался с крыльца навстречу учительнице.

– Здравствуйте! – вторил ему бежавший позади Пронька.

– Здравствуйте, ребята! – Лидия Ивановна кивнула на бутылку, которую держала в руках. – Вот зашла молочка купить, но…

– У дяди Николая корова еще летом в трясине утонула, около Кривого озера, – заторопился Кузя. – Бабушка Аничиха молоко продает!

– Пойдемте, мы покажем! – предложил Пронька.

Оба довольные, они повели учительницу к домику бабушки Аничихи.

Глава седьмая
Подпольщики

Проводив Лидию Ивановну, ребята свернули в узкий переулок. Кузя и Пронька были неразлучны. В Заречье многие удивлялись их дружбе, настолько они были разными. Пронька молчаливый, а Кузя балагур. Пронька кивнет головой и сделает что надо, а Кузя всем расскажет о своих планах, но не выполнит их. Одинаковы они только ростом…

– Скоро уже в школу идти, а ты так и не снял свои космы! – Кузя дернул товарища за отросшие на затылке волосы.

Пронька втянул голову в плечи.

– Отец ножницами поправит, и ладно. Нельзя мне наголо стричься – шрам на макушке. Помнишь, прыгали с сарая на картофельную ботву и я на кирпич угодил?

– А я, Проха, боюсь расти… Как с рыжей бородой ходить?

– Борода ничего! – сказал Пронька. – Ты бы лучше пятнышки с лица смыл, а то будто мухи засидели. На носу-то вон сколько!

Кузя потер переносицу.

– Опилками тер, песком – не помогает! Надо еще керосином попробовать… Здесь перемахнем?

Ребята перелезли через забор и очутились в огороде. Прячась среди зелени, они короткими перебежками пробрались к бане. Как было условлено, Кузя два раза стукнул в дверь. В ответ раздался тоже двойной удар, потом звякнул крючок, дверь приоткрылась, и высунулась взлохмаченная голова Кости Кравченко.

– Где вас черти носят? Живо!

Костя пропустил ребят и захлопнул дверь. С потолка посыпалась сажа – баня топилась «по-черному». Кузя и Пронька схватились за головы, пальцы ощутили мягкую липкую пыль.

Сначала они ничего не могли разглядеть в темноте, кроме белого квадрата окошечка.

– Леди и джентльмены, садитесь! – раздалось из мрака.

– А где тут сидеть-то? – заворчал Кузя.

Чья-то рука усадила одного на ведро, другого – на порог.

– Мы вас уже давно ждем, – сердито сказал Шурка, – некоторых уже приняли. Почему опоздали?

Пока Кузя рассказывал о встрече с учительницей, Пронька протянул руку влево и нащупал печку-каменку, ладонь ощутила бархатистый слой сажи. Направо оказалась бочка. Кто же тут, в бане, кроме Шурки и Кости? Приглядевшись, Пронька различил в углу сверкающие глаза и зубы Индейца, на полке тихонько покашливал Васюрка.

– Эх вы, маркизы! – прервал Шурка Кузин рассказ. – Разве так революционеры поступают? Вы бы подождали Лидию Ивановну, помогли бы ей нести молоко. А вы…

Шурка повернулся к Косте. Они о чем-то недолго посовещались.

– Кузя, встань! – наконец приказал Шурка.

Кузя, поднимаясь, загремел ведром.

– Тихо ты! – крикнул на него Шурка. – Видишь, какая обстановка!

Помедлив немного, он спросил:

– Клятву давал?

– Давал!

– Не отступишь?

– Ни в жизнь!

Шурка достал из кармана какую-то бумажку, рассматривая, поднес ее ближе к окошку.

– Какие ты песни знаешь?

– Разные… «Отречемся от старого мира», «Смело, товарищи, в ногу», «Вихри враждебные воют над нами»…

– Не воют, а веют! – поправил Костя.

– Ну, пусть веют… А еще «Вы жертвою пали», «Солнце всходит и заходит», «Последний нынешний денечек», «Все пушки-пушки грохотали»… А чего ты спрашиваешь? Вместе же поем!

– Стоять смирно! – прошептал Шурка. – Ты знаешь каких-нибудь великих людей?

– Великих? – Кузя посмотрел на потолок и потер переносицу. – Ну, вот… Петр Великий!

Тут вмешался Костя.

– Петр при старом режиме жил, до революции… А кто теперь великий?

– Ленин! – крикнул с порога Пронька.

– А ты не подсказывай, без тебя знаю! – рассердился Кузя.

– Тогда говори! – торопил Шурка.

Кузя вытянулся в струнку, опустил руки по швам и отчеканил во всю силу:

– Ленин – вождь мирового пролетариата!

– Тише ты! – зашикал Шурка. – Забыл, что ли, где мы находимся? Говори дальше!

– Я, ребята, видел его! – зашептал Кузя.

– Кого?

– Ленина!

– Вот граф Трепачевский! – забыв о предосторожности, громко сказал Шурка.

Ребята засмеялись. Кузя с обидой горячо возразил:

– И вовсе не Трепачевский! Помните, летом из Верхнеудинска приходил политпоезд? Вот на вагоне был портрет Ленина в рамке из елочек. Ленин в кепке, а на груди его бант красный. Голова чуть-чуть набок… Еще один дяденька в кожаной тужурке объяснял про него…

– Это верно! – подтвердил Костя. – Мы тогда с Кузей ходили в китайскую лавочку, постное масло покупали. Идем, а на станции народу тьма-тьмущая. Все деповские к политпоезду высыпали. Мы и в вагон заходили, там были разные книжки и плакаты. Помнишь, Кузя, на большом листе был нарисован буржуй: сидит на мешках с золотом, сигару здоровенную курит, а на голове у него шляпа, похожая на ведро, которое Шурка не доделал, а по пузу цепочка из человеческих черепов…

Все притихли, слушая Костю.

– Точно, точно! – обрадовался поддержке Кузя. – А рядом с Лениным был портрет Карла Маркса, такой человек с большой бородой. Так ведь, Костя?

– Так, так!

– Тогда ладно! – Шурка еще раз заглянул в бумажку. – Вот что, Кузя… С этого дня мы будем работать в подполье…

– Картошку ссыпать? Так еще рано, копать не начали…

Ребята захихикали, а Шурка покачал головой.

– Ты, Кузя, чудак не нашей губернии! В подполье – это значит тайно работать, чтобы никто не знал.

– Так бы сразу и сказал, – возмутился Кузя, – а то… в подполье… В подполье я сколько раз работал!

– Ты послушай-ка, – перебил его Шурка. – Подпольщика могут поймать белые и начнут терзать, в тюрьму тебя посадят или расстреляют. Ты как? Не боишься?

– Ну и пусть расстреливают! А я зубы стисну и вытерплю!

– Так, так! – одобрительно сказал Шурка и снова пошептался с Костей.

– А если мы тебя ночью на кладбище пошлем, вроде как на разведку? – спросил Костя.

– Одного?.. – голос Кузи дрогнул.

– Одного.

– Лучше пошлите с Пронькой, у него там сторож родня какая-то, мы сразу же все узнаем – и назад!

– Ты прямо скажи, пойдешь один или нет?

– Пойду, но вдвоем-то ловчее. Вдруг меня убьют, кто тогда донесение принесет?

Костя снова пошептался с Шуркой и сказал:

– Решили принять Кузю. Все-таки надежный парень!

– А когда на кладбище идти? – забеспокоился Кузя.

– Сегодня! – ответил Шурка и, подумав, добавил: – Вместе с Пронькой! Вас не разделишь… Пронька, ты что молчишь?

– Я что, я ничего! – отозвался тот.

– Вот что, ребята! – обратился Костя уже ко всем: – Проньку примем после похода на кладбище. А сейчас… Как вы думаете, брать нам к себе девчонок или нет?

– Никаких девчонок! – отозвался из угла Ленька. – Они все долгоязыкие!

С полки соскочил Васюрка.

– И не все! В нашем классе есть мальчишка хуже девчонки. Может, знаете, Женька Драверт. Все его зовут брехунцом…

– А нам и принимать некого! – стоял на своем Ленька.

– Можно бы Верку Горяеву принять! – уже горячился Костя. – Знаешь, какая она!

Но Ленька не соглашался:

– Какая? Девчонка, да и все!

– Тише, синьоры! – строго произнес Шурка. – Я одну книжку читал из французской жизни. Там у тайных революционеров девушка была. Вот это да! Всех парней смелее, в полицейских стреляла, листовки разносила по городу… Если взять Верку…

Он не договорил. В окно шлепнулся комок земли. Стекло задребезжало, покрылось пылью, но не разбилось.

– Ложись! – скомандовал Шурка, а сам выскочил из бани. В огороде никого не было видно. Вернувшись, он взволнованно прошептал:

– Плохо дело, ребята! За нами кто-то следит. Неужели подслушали?..

– Это гидра контрреволюции! – сказал Кузя.

– Враг не дремлет! – добавил Ленька Индеец.

Глава восьмая
Огни на реке

Едва Пронька вошел в кухню, где обедала вся семья, как младшая сестренка замахала ложкой и закричала:

– Мама, Прошка-то грязный какой!

Мать обернулась и ахнула:

– Батюшки!

– Где это ты трубы чистил? – спросил, улыбаясь, отец. – Посмотри на себя в зеркало!

Пронька, юркнув в комнату, заглянул в зеркало. На лбу, на щеках и даже на кончике носа размазана сажа. Ребята по одному выходили из бани и не видели друг друга. «Значит, все такими заявились домой», – подумал Пронька. Потом он долго умывался, слушая, как мать жаловалась отцу:

– Целый день бегает и бегает, ничего не заставишь делать. Утром говорю: «Ты бы, Проня, полез в подполье да выгреб оттуда мусор, скоро овощи ссыпать»… А он хвост задрал – и на улицу. Надо бы, Никифор, дать ему ремня хорошего…

– Вот я отдам его в трубочисты, – полушутя-полусерьезно сказал отец, прихлебывая горячий чай.

За обедом Пронька, путаясь и краснея, врал о том, что он с ребятами заходил в деповскую кузницу и там знакомый молотобоец провел по его лицу грязной рукавицей.

– Ты вот что, – строго сказал отец, – после обеда вычистишь подполье. И смотри у меня – матери не перечь, а то получишь на орехи!..

Склонясь над тарелкой, Пронька невольно усмехнулся: «Начинается подпольная работа»…

– Сегодня никуда больше не бегай, – продолжал отец. – Поможешь мне лодку проконопатить и на речку отвезти…

Через полчаса во двор Хохряковых заглянул Кузя.

– Тетенька, Пронька дома?

– Он в подполье! – ответила хозяйка, разбрасывая овес курам.

«Неужели Пронька выболтал?» – изумился Кузя и хотел повернуть обратно, чтобы избежать расспросов, но его уже приглашали в дом:

– Проходи, рыжик, проходи!

В кухне, увидев открытое подполье, Кузя понял, в чем дело.

– Эй, подпольщик! – крикнул он.

– Кузька, прыгай сюда скорее! – раздалось из темноты.

Под полом, на глубине трех аршин, друзья вели приглушенный разговор:

– Ты что дома сказал?

– Ну… будто бабушка Аничиха привезла из леса горелые дрова, а я помогал складывать их и запачкался. А ты?

– Про кузницу заправил!

– Понимаешь, когда я шел домой, Верка навстречу попала… «Сходи в баню», – кричит. Слушай, Проня, про какую это она баню? Может, знает что?

– Где уж ей! Она шпионить не умеет… А как мы сегодня на кладбище пойдем?

– Ты ведь на сеновале спишь? Я отпросился ночевать к тебе… Как стемнеет – удерем через огороды. Только по шпалам надо идти – веселее…

Хохряков принес в котелке смолы и велел Проньке развести костер. Из-под навеса вытянули лодку, перевернули ее вверх дном. Ребята затыкали щели паклей и заливали их растопленной тягучей смолой. Проньку так и подмывало спросить отца, куда он собирается плыть и не возьмет ли его с собой, но пришлось помалкивать, потому что предстояла ночная разведка на кладбище.

Когда отец снял с чердака «козу», Пронька вздохнул, поняв, какого увлекательного занятия он сегодня лишился. «Коза» – это изогнутый, примерно в сажень длиной, железный прут. На одном конце его, тоже из железных, но более тонких прутьев или полос устроено гнездо; в гнезде разводится огонь. «Коза» укрепляется на носу лодки. Лодка плывет по неглубоким местам, и огонь просвечивает воду до самого дна. Один рыбак находится на корме, он очень осторожно, не булькая, толкает лодку шестом, а другой рыбак держит в руках острогу. Увидев притихшую, сонную рыбу, он резким ударом вонзает в нее острогу… Черт возьми, как же быть? Вот бы поехать!.. А кладбище?..

Пронька с тоской смотрел на то, как отец складывал в мешок маленькие поленья и щепки, нарубленные из сосновых смоляных пней.

– Пронька, выкатывай, тележку, – распорядился отец, – повезем лодку на берег.

* * *

Осенью небо в Забайкалье по ночам светлое, звездное. Звезды засматриваются на земную красоту, срываются и летят вниз, оставляя за собой тонкий красный хвост. Случается, что летят они одна за одной часто-часто, как будто играют в догонялки. Люди только удивляются: миллионы лет падают звезды, а на небе их по-прежнему столько, что и не пересчитать…

Думал об этом и Никифор Хохряков, когда сидел у подножья высокой каменной дамбы, которая защищала полотно железной дороги от размывов. Река тут делала крутой поворот и без устали колотилась о берег.

На воде покачивалась лодка. В гнезде «козы» полыхал небольшой костер, смолье трещало, в реку падали угольки. Они шипели и, угасая, пускали маленькие струйки дыма. Казалось, что это весело бегут пароходики. Огонь освещал дно, и были видны все камешки, разбросанные по песку…

– Ну как, капитан, готов корабль?

Из-за кустов неслышно появился Храпчук. В мягких ичигах с высокими голенищами, в теплой куртке, перетянутой широким ремнем, и в кепке, он выглядел значительно моложе своих лет.

– Можно отплывать, – сказал Хохряков, прыгая в лодку, – подай-ка груз, старина!

Старик протянул сначала острогу, а затем какой-то сверток.

– Оно? – еле слышно спросил Хохряков.

– Оно! Я его завернул в клеенку с портретами всей царской фамилии да еще в обрубок водосточной трубы упаковал…

Хохряков встал на корме, подбросил в огонь несколько полешков, взял острогу, и лодка медленно подалась вверх по течению. Старик умело вел лодку, она не вертелась на воде, не прыгала вперед сильными рывками, а шла ровно, без шума. Шестом машинист действовал, как легкой палочкой.

Сразу же за дамбой Хохряков заколол большого усатого налима. На подходе к перекату острога вонзилась в спину серебристого ленка… Рыбаки разговаривали редко и негромко. Когда свернули в узенький заливчик, Хохряков предложил остановиться у кустов и немного отдохнуть. Покуривая цигарку, он вспомнил о сыне:

– Пронька мой любит такую рыбалку, а взять его не пришлось.

– Еще успеет, – добродушно сказал Храпчук, – сейчас, небось, спит себе без задних ног!

А Пронька и Кузя шагали по линии железной дороги в одних рубашках, босиком. Чтобы их никто не заметил, они выбрались на полотно за выходным семафором. Участок пути здесь был трудный, до самого кладбища тянулся крутой подъем. Некоторое время мальчики двигались по шпалам и старались «держать ногу», но расстояние между шпалами было неодинаковое, и поэтому шаги получались неровные, то широкие, то узкие. Тогда Пронька и Кузя перешли на междупутье, там сразу стало легче: ступать мягко и не собьешься с ноги…

Ночь светлая, а все-таки страшно. Кузя ухватился за Пронькин ремень. Идут они молча. «Какой он, этот Прошка, – думает Кузя, – идет и не оглядывается, наверное, один бы на кладбище пошел…» Дома ночью хорошо – спишь себе и не видишь, какие страхи кругом. А тут… Луна большая-большая, на ней ясно видны темные пятна, они похожи на две человеческие фигуры. Говорят, это Каин поддел на вилы Авеля. Надо долго смотреть на луну и обязательно увидишь их. Одна звезда сорвалась с неба и покатилась вниз. Кузя убавил шаг – вдруг звездочка упадет прямо на линию, недалеко от них. Но звезда уже потухла. Кузя с опаской озирается по сторонам…

Позади осталась освещенная немногими фонарями станция. Справа, совсем рядом, пугают темнотой скалистые горы. Слева – откос, там, внизу, тихо бежит река. Разведчикам далеко видно, как она извивается и блестит под луной. По реке ползает много огней – это горят костры на лодках. Другие пылают на одном месте, высоко бросая горсти искр, – это ночуют на берегах рыбаки…

– А что мы будем там делать? – спросил Кузя.

Пронька, поглядывая на речные огни, представлял себя с отцом в лодке и не понял вопроса.

– Где? – спросил он.

– Ну, там! – Кузя показал рукой вперед, ему не хотелось произносить слово «кладбище».

– Пройдем по могилам, заглянем в сторожку Матроса.

– Зачем мы пошли-то?

– Не понимаешь, что ли? Это называется… Как же называется?.. Погоди… вот забыл…

Пронька не успел вспомнить нужное слово. Где-то за кладбищем раздался резкий гудок паровоза.

– За мной! – Пронька бросился через кювет к скале.

Оба скрылись за каменным выступом. Из-за поворота выскочили три ярких паровозных глаза. Поезд прогрохотал мимо парнишек, обдавая все вокруг ветром и пылью. В окнах теплушек и классном вагоне, выделявшемся посредине состава, мерцали огоньки.

Как только миновал последний вагон с красным фонарем, Пронька и Кузя вышли на бровку полотна. Оба они понимали: сейчас с запада мог проследовать только поезд белых. Но они не знали, что это был тот самый эшелон восставших чехословаков, который попал в аварию на соседнем разъезде.

Пронька и Кузя не глядели больше на реку. Они приближались к кладбищу. Недалеко перед ними на возвышенности показалась церковь. Кузя вспомнил… Как-то был он у Кости Кравченко, они рассматривали картинки в журнале «Жизнь». Одна была такая: небо, покрытое свинцовыми тучами; на обрывистом берегу реки маленькая церковь, вокруг нее могильные кресты… Кузя тогда испугался и сознался Косте, что боится бывать на кладбище. Подпись под картинкой – «Над вечным покоем» – врезалась в память…

Кузя замедлил шаг, ему стало страшно видеть луну, церковь и кресты. «Может быть, Костя нарочно послал меня сюда…»

– Пронь, давай вернемся, я…

Но Пронька вдруг зажал Кузе рот ладонью и зашептал:

– Тихо!

Внизу, со стороны станции, доносилось равномерное постукивание. «Дрезина идет», – понял Пронька и потянул Кузю за рукав. Оба они свалились в неглубокий кювет, тянувшийся вдоль полотна. Пронька не ошибся. Действительно, шла ручная дрезина и почему-то, вопреки правилам, без огней. Парнишки, пожалуй, не уловили момента, когда дрезина поравнялась с ними и пронеслась дальше, потому что биение собственных сердец казалось им значительно сильнее стука колес. Пронька угодил лицом в большой клок пропитанной керосином пакли, выброшенной, должно быть, с паровоза, а Кузя лежал, зарывшись носом в песок.

Мальчишки, конечно, не видели, кто ехал на дрезине. И тем более не могли знать, что полковник распорядился во что бы то ни стало найти стрелочника Капустина. Полковник полагал, что мужик не будет долго бродить по лесу и обязательно выйдет к жилому месту где-нибудь недалеко от своего дома. Было решено в течение ночи проверить все путевые будки и казармы на участке от станции до разъезда, на котором произошло крушение эшелона.

На дрезине ехали два солдата, высокий поручик и Конкордия Макарова. Конфорка понадобилась для того, чтобы опознать стрелочника, он года три тому назад работал батраком в хозяйстве ее отца.

Конфорка и предложила поручику остановиться на кладбище для осмотра церковной сторожки. В этой избушке уже давно проживает подозрительный, по ее мнению, старик. Настоящую его фамилию мало кто знает, все зовут старика Матросом. Он действительно когда-то служил матросом, участвовал в восстании против порядков на царском флоте, был приговорен к каторжным работам.

Отбыв срок в Акатуе, Матрос поселился в этом железнодорожном поселке, отпустил большую бороду, хотя и не был старым. Семьи он не имел, жил у людей, за харчи помогал в домашнем хозяйстве. Матрос был злой на язык и, как говорили про него, никого не боялся. Однажды, когда он жил у Хохрякова, во время религиозного праздника крещения местный священник зашел в дом окропить всех «святой» водой из Иордани-проруби, выдолбленной в реке в виде креста. Как только священник обмакнул кисть в серебряную посуду с водой и хотел брызнуть на Матроса, старый служака скрылся за печку и, выглядывая оттуда, сказал: «Эка невидаль! Я, слава богу, в Тихом океане купался, весь соленой водой пропитался». Ошеломленный поп все же сделал замечание, что не следует поминать бога, если не веришь в него. «Ей-богу, верю!» – доказывал Матрос из-за печи. «Ты и в церковь не ходишь», – укорял его поп. «Вот и неправда, батюшка, в прошлое воскресенье был… Шел я мимо церкви, а собаки напали на меня. Куда деваться? Ну, я в храм и забежал…» Священник пробормотал что-то сердито и вышел.

Был еще случай… Как-то посетил поселок высокий жандармский чин из Читы. Провожая его, местные купцы вынесли к поезду несколько огромных корзин грибов и ягод. Важный гость замахал руками. «Куда мне столько? Не надо, господа!» Матрос, стоявший в толпе зевак, крикнул: «Кушайте, ваше благородие, у нас этого барахла хватит!»

Матрос уже много лет был кладбищенским сторожем. Церковный совет долго не соглашался принимать его, но все-таки принял, потому что на эту должность никто не хотел идти.