Текст книги "С отцами вместе"

Автор книги: Николай Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава третья
Танцы в нардоме

Пронька и Кузя не пришли из школы. Не дождавшись их, Вера, Костя и Васюрка отправились в народный дом. Ленька Индеец, боясь, что ребята не возьмут его с собой, убежал туда раньше.

Собираясь на первое в жизни собрание молодежи, зареченцы принарядились, как могли.

Васюрка надел оставшиеся после смерти отца черную шляпу и светлый чесучовый пиджак. Праздничных брюк и сапог в семье Чураковых не было, пришлось обойтись старыми, в которых Васюрка ходил на работу. Для пущей важности он прихватил отцовскую деревянную трость с головой дракона вместо ручки.

Костя нарядился в кондукторскую фуражку, специально для него укороченный форменный казакин, в сшитые матерью штаны из холщового мешка и в большущие американские ботинки. Их подошвы были окованы железом. Дома эти ботинки называли кандалами: они весили восемь фунтов.

Перетянутый ремнем долговязый Костя казался еще выше. Мать, закрывая за ним калитку, подумала: «Вот вымахал, того и гляди ветер сломает его пополам»…

Вера была в ситцевом платье. На ее худенькие плечи наброшена старая курмушка, на ногах белые, домашней вязки шерстяные чулки и чирки с цветными шнурками. Голову ее украшала уже успевшая немного завянуть ургуйка. Увидев цветок, Васюрка покосился на Костю, но ничего не сказал…

В широких окнах нардома тускло мерцали огни, из форточек на улицу вырывались звуки вальса «На сопках Маньчжурии».

– Это струнный оркестр нашей школы наяривает! – сказал Костя, прислушиваясь.

Молодежи собралось много, везде было шумно. Зареченские остановились в коридоре, чтобы оглядеться.

Перед входом в зрительный зал висел, написанный химическими чернилами на склеенных тетрадных обложках, лозунг: «Хочешь быть культурным – запишись в соучраб».

Васюрка прочел вслух, пожевал толстыми губами.

– Попадись к ним в сети – не выберешься!

Из комнаты заведующего нардомом вышли два парня. Один из них держал в руке молоток, а зубами зажимал несколько небольших гвоздей. Другой нес лист старой фанеры, на котором обычно сообщалось о спектаклях драмкружка. Молодежь расступилась, пропуская парней. Васюрка сообщил своим товарищам:

– Вот тот здоровый, с молотком – это Митя Мокин, вождь комсомола. Ух и сильный! Одного ударит – пятеро падают! Он кочегаром на паровозе работает. А второй, чернявый – слесарь, его зовут Федя-большевичок.

– Почему большевичок? – удивился Костя.

– Он в партизанском отряде был! У него привычка такая – как начнет речь говорить, так – обязательно скажет: «Мы – большевики»…

Парни прибили лист фанеры. С него глядели слова, написанные желтой охрой:

«Товарищи ученики, пролетарии!

Знайте же, что с вами учатся и те, которые мечтают и грезят наяву о юнкерской плеточке, о светлых офицерских погонах.

Прежде чем вступить в соучраб, подумайте, куда вы идете и с кем вы будете вместе!

Ваше место в комсомоле!»

– Эх, а Пронька и Кузя записались в этот соучраб! – всполошился Костя.

– Ничего, мы их за уши вытащим, – успокоил Васюрка.

В фойе заиграл оркестр. Ребята пошли туда и остановились в углу около печки. Просторная комната казалась мрачной оттого, что не хватало света. Небольшая лампа, укрепленная на стене, светила только оркестру, а танцующие пары плавали в полумраке.

– Смотрите, вон Кузя! – Васюрка указал тростью на середину круга.

Кузя держал за руку белокурую старшеклассницу и старательно выделывал па. Ученица, как видно, была более опытным танцором, она все время что-то объясняла Кузе. Вот пара приблизилась, стало слышно, как ученица подпевает в такт танца:

 
Падеспань – это простенький танец,
Его очень легко танцевать!..
 

– Рыжий! – закричал Васюрка и помахал шапкой.

Узнав своих, Кузя заулыбался, затряс головой – дескать, не могу бросить барышню – и потерялся среди танцующих.

Вера заметила Проньку. С танцем у него не ладилось, он неуклюже прыгал около хохочущей партнерши, наступал ей на ноги своими ичигами. Когда его окликнули, он с радостью бросил партнершу и выскочил из круга.

– Невежа! – крикнула она вдогонку.

– Чем вы тут занимаетесь? – строго спросил Костя Проньку.

А Вера добавила:

– Дома отец и мать с ног сбились, ищут его, а он, на тебе, прыгает как козел!

Смущенный Пронька вытер рукавом потное лицо.

– Кузя меня сманил. Давай, говорит, запишемся, пускай наши позавидуют, что мы раньше их успели.

– Отхлестать бы вас вот этой палкой! – Васюрка сунул Проньке под нос голову дракона с раскрытой пастью.

– Да я что! Я ничего! – забормотал Пронька. – Я завтра же выпишусь обратно.

– Вот подожди, отец задаст тебе трепку, – не унимался Васюрка, ища глазами Кузю. – Еще бы вот этого рыжего на расправу вызвать!

Кто-то положил Косте руку на плечо. Оглянувшись, он увидел Федю-большевичка. Тот кивнул ему. Они вышли в коридор, где было меньше толкучки. Федя негромко сказал:

– На тебя мне Усатый указал… В оркестре есть кто-нибудь из вашего класса?

– Есть девчонка, она с Верой на парте сидит.

– С какой Верой?

– Тут одна наша бывшая подпольщица!

– А больше знакомых нет? – допытывался Федя.

– Надо найти Леньку Индейца, он знает того, который на мандолине играет.

– Что это за Индеец?

– Загорелый! Как голенище. Одни зубы блестят. Его Индейцем зовут. Тоже наш!

– Индейца возьмем, пригодится! Важное дело я тебе скажу…

Костя, слушая, разглядывал Федю-большевичка. Небольшого роста, крепко сложенный, немного кривоногий. Лицо смуглое, глаза черные, волосы кудрявые, падают колечками на лоб.

– Соучрабовцы развели тут мелкобуржуазную стихию, – говорил Федя, кивая на фойе. – Надо сорвать эти танцульки. Ты еще не комсомолец?

– Нет! А можно? В нашей школе нет комсомольцев…

– Можно, браток! Твой отец известный… Так вот! Пусть Индеец скажет тому с мандолиной, что дома несчастье… Понял?

– Ага!

– Действуй! Я еще кого-нибудь найду вам в помощь!

– Постой! – Костя задержал Федю за рукав. – Наши двое сегодня записались в соучраб, что с ними делать?

– Расстрелять на три года огурцами! – Федя засмеялся и сейчас же перешел на серьезный тон: – Они промашку дали по своей сугубой несознательности. А делать с ними ничего не надо. Скажи им, чтобы не ходили в соучрабовскую лавочку. К пролетариату пусть примыкают… Я побежал!

Костя вернулся в фойе и сказал Вере о просьбе Феди-большевичка, она понимающе кивнула и скрылась в толпе. Васюрка продолжал распекать Проньку. Косте стало жалко паренька.

– Ничего, Проха, – сказал он, – это у тебя от сугубой несознательности. В соучрабовскую лавочку больше не заглядывай. Ты лучше вот что сейчас сделай…

Костя рассказал, как следует сыграть шутку с каким-нибудь музыкантом. Пронька сразу повеселел, шмыгнул носом и молча удалился. Костя поручил Васюрке найти Леньку Индейца, а сам остался у входа в фойе…

Передние скамьи зрительного зала заняла большая группа учащихся. Перед ними суетился низенький и толстый, совершенно лысый мужчина. Это был церковный регент. Васюрка не знал, что соучраб создал в школе хоровой кружок и пригласил регента. Вместо платы за руководство кружком, соучраб обещал ему побольше привлечь учащихся в церковный хор. Ленька сидел среди хористов, внимательно слушал регента. Васюрка толкнул Леньку в спину и указал взглядом на дверь. Ленька нехотя поднялся, думая, что его собираются вывести из нардома, как малолетнего. Подошли к Косте.

– Получено задание от комсомола. Выполнишь?

Ленька решил, что над ним смеются.

– Костя, не будь графом Трепачевским!.. Мне нет полных пятнадцати!

– А ты постарайся!

Узнав, в чем состоит задание, Ленька заулыбался. Как раз в фойе умолкла музыка. Ленька начал пробираться к оркестру. Знакомый ему музыкант-одноклассник стоял у окна и настраивал инструмент.

– Я тебя целый час ищу! – закричал Ленька, изображая на своем лице ужас. – А ты тут тренькаешь на своей балалайке.

– У меня мандолина!

– Все равно трынди брынди! Твой отец ногу сломал! Беги скорей, поворачивайся!..

Музыкант кинулся к выходу, размахивая мандолиной. В зрительном зале слаженно запели:

 
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он…
 

Молодежь повалила в зал. Ленька тоже хотел пойти послушать, но увидел в фойе незнакомого ученика с гитарой, подбежал к нему и о чем-то заговорил, сильно жестикулируя руками. Гитарист заторопился в коридор. Это была Ленькина жертва сверх задания. А хор продолжал песню…

 
О прошлых днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом.
Бом-бом, бом-бом…
 

В другом конце зала собралась деповская ячейка комсомола. Федя-большевичок приглашал всех, кого считал надежным. Спешно создавался комсомольский хор. Костя, Вера и Васюрка тоже попали в число хористов. Митя Мокин решил подставить ножку церковному регенту.

Вечерний звон еще разливался по нардому:

 
Где с нею я, навек простясь,
Услышал звон в последний раз…
 

Федя-большевичок тряхнул кудрями и сильным голосом затянул:

 
О чем толкует нам буржуй?
О чем толкует нам буржуй?
 

Тут Федя ткнул пальцем в сторону Мокина. Митя громко пропел:

 
На революцию наплюй!
На революцию наплюй!
 

По взмаху Фединых рук все подхватили задорный припев:

 
Станцуем карманьолу,
Пусть гремит гром борьбы!
Эй, живей, живей, живей!
На фонари буржуев вздернем!
Эй, живей, живей, живей!
Хватило б только фонарей!
 

Эту песню с французским названием «Карманьола» недавно привез из Советской России станционный телеграфист Уваров, и она быстро пошла гулять по поселку.

Федя снова запел:

 
О чем толкует меньшевик?
О чем толкует меньшевик?
 

Отвечая ему, Митя Мокин широко раскрыл рот и тряс подбородком…

 
Я к диктатуре не привык!
Я к диктатуре не привык!
 

К комсомольцам подошел учитель Химоза. Он был в черной диагоналевой тройке, белой сорочке с галстуком-бабочкой, лакированных туфлях. Маленькие черные усики и пенсне со шнурком делали его похожим на актера, которого молодежь часто видела в комедиях на экране кино-иллюзиона.

– Это хорошо, что вы поете. Но зачем же, друзья мои, вносить разнобой и нарушать гармонию. Подходите к нашему кружку и споем вместе, у нас прекрасный руковод.

– От вашего руковода пахнет ладаном! – огрызнулся Митя Мокин.

Химоза развел руками.

– Я не понимаю, зачем такой тон… Видите ли, в чем дело…

К нему подбежал ученик, сын начальника лесничества, с балалайкой в руке.

– Геннадий Аркадьевич, мы не можем продолжать танцы: оркестр разбежался.

– Как разбежался? Что вы такое говорите?!

– Никого не могу найти! Я остался один!

Химоза и балалаечник скрылись в фойе.

– Хорошо сработала братва! – сказал Федя, подмигивая Мокину.

Если поверить Леньке Индейцу, Вере Горяевой и всем, кто выполнял задание Феди-большевичка, то в этот вечер во многих семьях оркестрантов появились калеки: двое отцов сломали ноги, одна мамаша опрокинула на себя самовар, чей-то дедушка вывихнул руку, а чья-то сестренка упала в колодец. План Мити Мокина удался…

Заметив, что регент поднял перед своим хором руки, Федя повел «Карманьолу» дальше:

 
О чем толкует нам эсер?
О чем толкует нам эсер?
 

Подбежал рассерженный Химоза.

– Прекратите неорганизованное пение! Будем начинать собрание!

Так и осталось неизвестным, о чем толкует нам эсер…

Глава четвертая
«Даешь комсомол!»

Большая висячая лампа с закопченным стеклом мигала и потрескивала, бросая слабый свет на средние скамьи, а первые и последние оставались в полумраке. Сторож нардома, маленький старичок в брезентовой куртке и в заплатанных валенках, ухватившись за один край большого стола, тянул его из-за кулис на сцену. Стол бороздил ножками, стонал и скрипел. Таким же образом сторож вытащил скамью без спинки, затем, шаркая валенками, вынес и поставил на ни чем не покрытый стол маленькую жестяную лампу. Немощные блики заметались на лицах людей в первом ряду.

Химоза постучал карандашом о столешницу.

– Сегодня мы собрались, чтобы объединиться в одну дружную семью союза учащейся и рабочей молодежи. Мне поручено открыть это собрание…

– Кем поручено? – послышалось из темного угла зала. Костя узнал по голосу Блохина из комитета большевиков.

– Прошу не перебивать! – резко ответил Химоза, перегибаясь через стол, чтобы разглядеть, кто задал вопрос. – Да… В президиум желательно избрать следующих…

Он назвал фамилии двух учащихся и свою. Тотчас же со скамьи поднялся и подошел ближе к сцене Блохин.

– Почему в президиуме только учитель и ученики? Здесь присутствуют молодые рабочие депо, бывшие красные партизаны. От них я предлагаю Дмитрия Мокина и Федора Комогорцева.

На многих скамьях одобрительно зашумели.

– Ну, что же, – деланно заулыбался Химоза, – мы всегда рады мастеровому люду. Прошу за один стол с нами!

Ученики вышли из-за кулис, они были уже наготове, а Мокин и Федя-большевичок запрыгнули на сцену из зала.

– Итак, есть предложение, – Химоза вдруг начал торопиться и зачастил, как пулемет, – создать в поселке одну организацию союза учащейся и рабочей молодежи, принять программу ее культурной деятельности…

Высокого роста, угловатый в движениях, Митя Мокин встал за столом рядом с Химозой и тронул его за плечо.

– Я согласен с тобой только наполовину! – зычно сказал он.

– Что это значит? – Химоза кинул на Мокина настороженный взгляд. При резком повороте головы пенсне учителя свалилось с переносицы и закачалось на шнурочке.

Мокин подождал, пока Химоза установит на место свои стекляшки в золотой оправе, и, касаясь широкой ладонью его плеча, ответил:

– Вот что это значит… В настоящий текущий момент я тоже согласен создать в поселке одну-единственную организацию, но требуется поставить вопрос ребром насчет названия. Назовем ее так: ячейка Российского коммунистического союза молодежи. Разобъясняю короче – комсомол!

Зал всколыхнулся. Крики одобрения и протеста слились в общий гул. На одних скамьях кричали: «Даешь комсомол!», на других: «Безобразие! Никакого комсомола!» Химоза стукнул по столу маленьким белым кулачком. В зале все увидели, как при взмахе его руки на одном из пальцев сверкнул молнией дорогой камень в перстне. От удара лампа подпрыгнула, сразу закоптила.

– Сядьте, я вам слова не давал! – надрывался Химоза.

– Какое там слово! Дай ему, Митя, по очкам! – закричал кто-то в последних рядах.

Мокин склонился над лампой, убавил фитиль. Огненный язычок перестал дергаться и выбрасывать копоть. Передвинув лампу на другой конец стола, Мокин обратился к учителю.

– Так что же ты хочешь, милый человек?

– Вы не меня, вы молодежь спросите! – Химоза вытянул руку в сторону зала. – Молодежь хочет создать соучраб!

– Совершенно отнюдь! – громко и спокойно возразил Мокин.

Такую фразу произносил матрос – герой пьесы, поставленной недавно комсомольцами в нардоме. Роль матроса исполнял Мокин, сейчас ему и пришли в голову эти слова.

– Уходите отсюда со своим комсомолом! – заверещала в первом ряду дама в шляпке.

Мокин погрозил ей пальцем.

– Не бузить! Я все разобъясню!.. В настоящий текущий момент мы должны перевернуть старый мир вверх дном. Будем строить новый. Кто будет строить? Третий Коммунистический Интернационал, а комсомол у него вроде подмастерья. Никакой соучраб тут не справится, программа у него жидкая…

Мокин говорил, переступая с ноги на ногу. Продвигаясь постепенно вправо, он вытеснял из-за стола Химозу.

– Я хочу спросить, – Васюрка поднял трость, чтобы его заметили из президиума. – Соучраб за какую власть стоит?

Оказавшийся у края стола Химоза пожал плечами.

– Странный вопрос! Соучраб стоит за культурное воспитание молодежи. Вам понятно, товарищ?

– Нет, не понятно! – отозвался Васюрка. – Я думаю, что вы за атамана Семенова, а он в Маньчжурию удрал.

– Это же провокация! – возмутился Химоза.

– Хулиганы! – затопала в первом ряду нарядная дама.

– Не бузить! – прикрикнул на нее Мокин. – Никакого хулиганства я не вижу. Вопрос поставлен ребром.

Он повернулся к Химозе.

– Вам все равно, какая власть, лишь бы танцы были!

– Ну, знаете ли! – Химоза хлопнул себя по бедрам. – Мы вас не звали, зачем вы сюда пришли?

– Я уже разобъяснял: создавать поселковую ячейку комсомола!

Химоза со злостью бросил на стол карандаш.

– У нас не должно быть никакого комсомола. Если вам надо, создавайте у себя, а нам не мешайте!

Схватив карандаш, он ткнул им Мокина в грудь.

– Вы, необразованный человек, вы не в состоянии понять, что несет революция для народа. Революция дала право на создание союзов. Мы не хотим состоять в одном союзе с комсомолом. Не хотим!

Химоза затряс головой, пенсне его опять соскочило с насиженного места и закачалось на шнурке.

– Я протестую! Я…

На секунду он утих, быстрым движением вскинул на нос пенсне и подошел к суфлерской будке. Перед ним в зале колыхалось людское море.

– Всех вас, вот эту разношерстную массу, хотят загнать в один союз с отпугивающим названием «коммунистический». Пустая, я бы сказал, глупая затея!..

– Мели, Емеля, твоя неделя! – бросил ему в спину Мокин.

Химоза говорил, слегка расставив ноги и медленно потирая ладони, словно он катал ими хлебный шарик. Костя из зала наблюдал за учителем. Как будто он в классе ведет урок. Те же манеры держать себя, только здесь в его словах много злости…

– Возьмем такой пример. У вас в комнате стоит ваза с цветами. Какой красивый букет! Но это лишь на первый взгляд. Вы даже не догадываетесь, что происходит в вазе, куда собраны разные, пусть и прелестные, цветы. Я могу вам объяснить… Конечно, не разобъяснять, как выражается руководитель местного комсомола. Так вот…

Химоза посмотрел на свои ладони, о чем-то раздумывая, и принялся снова катать невидимый шарик.

– Розу называют нежным цветком любви. А на самом деле она убийца. Окажись вместе с ней в вазе резеда, роза разгневается и через полчаса ее противница уронит свои головки. Но и царица цветов при этом долго не живет. Смертоносные капли резеды, падая с ее стебельков в воду, губят розу… Пойдем дальше. Всем вам знаком белоснежный ландыш. Однако он не так прекрасен, как кажется. Ландыш ненавидит все весенние цветы. Попадая к ним, он испускает страшной силы запах и убивает их. Нарцисс хорош, пока не оказался вместе с незабудками. Голубые и привлекательные, они гибнут от такого соседства… Но хватит примеров. Я думаю, что вывод напрашивается сам собой: не собирайте разные цветы в одну вазу, не объединяйтесь в один союз, если вы не одинаковы!..

Дама в шляпе восторгалась:

– Браво, браво, Геннадий Аркадьевич!

– Напустил туману! – крикнул с места Васюрка.

К сцене, прихрамывая на правую ногу, подошел Блохин.

Нарядная дама крикнула ему:

– Здесь собрание молодежи, а не бородатых и усатых мужиков!

Блохин поклонился ей:

– И, конечно, не перезрелых дам! Вы-то как сюда попали?

– Я забочусь о воспитании собственной дочери! – Левая рука дамы опустилась на голову сидящей рядом девушки.

– А я забочусь о воспитании всей молодежи! – Блохин обвел рукой сидящих.

– Кто это возложил на вас такую великую миссию, разрешите спросить? – все более раздражалась дама.

– Партия большевиков! Ясно?

– Не лезьте не в свое дело! – прогудел регент.

Блохин повернулся к руководителю хора.

– И вы ту же песню поете! Зачем сюда пожаловали?

– Геннадий Аркадьевич пригласил меня по делам службы! – Регент указал на Химозу.

– Какому же богу вы сегодня служите вместе с Геннадием Аркадьевичем? – усмехнулся Блохин. – Можете не отвечать! Знаю! Эсеровскому!

Химоза выбежал на край сцены, нагнулся к Блохину, роняя пенсне.

– Как председатель данного собрания, я запрещаю вам выступать! Вы не просили слова!

Блохин весело потеребил свою клинообразную бородку.

– Председатель должен сидеть за столом, а не бегать по сцене!

В зале засмеялись. Химоза попятился к столу.

– Поддай им, Усатый, жару!

Многим было известно, что Блохин – старый большевик и в годы семеновщины возглавлял в поселке подпольную организацию, работая под кличкой Усатый.

– Революция дала нам право иногда не просить слова, а брать его, – спокойно отпарировал Блохин. – А кто не хочет меня слушать, тот может уйти. Существует и такое право!

– Долой Усатого! – крикнул какой-то юноша и спрятался за спину регента.

Блохин поднялся на сцену.

– Криками меня не запугаешь. Пусть запомнят это молокососы и те, кто их учит! Но не будем отвлекаться от главного… Перед собранием комсомольцы пели да не допели, о чем толкует нам эсер. О чем толкуют Геннадий Аркадьевич и иже с ним?

В зале раздался гневный выкрик Кости Кравченко:

– Эсеры в Ленина стреляли отравленными пулями!

– Это их работа! – подтвердил Блохин. – Но они действуют не только револьверами. У них слова пропитаны ядом. Вас, молодых, они убаюкивают красивыми словами, уводят от классовой борьбы, тушат в вас революционный пыл, хотят превратить вас в безропотных и бессильных…

– Крой их, Усатый, по самое некуда! – шумел за столом Митя Мокин.

Химоза дернул его за рубаху.

– Научитесь вести себя в обществе!

– Научусь, когда всех врагов расколошматим!

Шум скоро утих, и голос Блохина гулко разносился по залу.

– И учитель, и регент, и нервная особа в шляпе – все они агитируют за соучраб. Впрочем, не только они! Вот в президиуме сидит сынок члена правления общества потребителей Кикадзе. Папаша – меньшевик, сынок его подпевала. В этой же компании аптекарь и другие. Они, конечно, тоже за соучраб, против комсомола. А почему? В соучрабе только и слышишь: «Мы за расцвет культуры». Но соучраб не идет дальше благотворительных спектаклей и хорового кружка. План Геннадия Аркадьевича прост: молодежь должна замкнуться в танцевальном кругу. А борьба не кончена, Советская Россия окружена врагами, еще льется кровь…

– У них сегодня в программе падеспань, – не выдержал Васюрка.

– Я знаю! Они в нардоме танцы затеяли. Смотрите, мол, как весело живет молодежь соучраба. Приманку придумали. Конечно, кое-кто попадается на эту удочку…

Костя толкнул локтем в бок Кузю, а Вера шепнула Проньке на ухо: «Эх вы, растяпы!»

Уже никто не перебивал Блохина…

– Я вам прямо скажу, друзья. В комсомоле труднее. В соучрабе танцы, а в комсомольской ячейке военные занятия, все комсомольцы – бойцы. Кто не может держать винтовки, того ячейка не принимает…

«Я удержу, – подумал Ленька Индеец, – только бы дали, а то скажут, что нет полных пятнадцати».

Слова о винтовке тронули и других зареченских ребят. Костя знал, что отец вступил в партию большевиков, он принес домой партбилет и винтовку. Костя однажды в лесу пробовал стрелять боевыми патронами. Здорово толкало в плечо, но зато с винтовкой чувствуешь себя в сто раз сильнее. Вера волновалась по-своему: «А вдруг тяжелая, как ее носить? Когда стреляешь, наверное, надо закрывать глаза». Васюрка решил твердо: «Вступлю в комсомол, стрелять недолго научиться, из дробовика-то умею, в фуражку на лету попадаю». Кузя сжался комочком. «Прощай, винтовочка, связался с этим соучрабом». Пронька не спускал глаз с Блохина. «В крайнем случае его попрошу, чтобы простили. Винтовки я не боюсь, могу любое задание выполнить…»

– Вчера, как вы знаете, – говорил Блохин, – освобождена Чита, – но враг не добит, винтовка нам еще понадобится, нельзя ее снимать с плеча. И молоток нам нужен и лопата. В тупике за депо и на запасном станционном пути целое кладбище потушенных паровозов и разбитых вагонов. Сколько у комсомольцев работы! Танцевать в соучрабе легко, но, я скажу вам, молодые друзья, никто, кроме комсомола, не защитит интересов рабочей и учащейся молодежи. Идите в комсомол!..

Блохин шагнул к столу.

– Вы, Геннадий Аркадьевич, говорили, что революция дала право на создание союзов. Знаете что… Не для того рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки, чтобы буржуазия объединялась в союзы и выступала опять же против рабочих и крестьян!

Химоза ехидно ухмыльнулся.

– Не забывайте, что мы живем не в Совдепии, а в Дэ-вэ-эр!

– Это не навеки! – громко и уверенно произнес Блохин и прыгнул со сцены в зал.

Пока он шел к своему месту, Костя провожал его глазами. «Усатый, наверное, все знает… Раз Читу взяли, значит, и у нас будет советская власть». Над столом президиума закачался Химоза.

– Полагаю, что собрание на этом можно закончить. Поскольку мнения равные, пусть соучраб проведет свое собрание, а комсомол свое. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань!..

– Не на той дудке играешь! – Митя Мокин отодвинул рукой Химозу от стола. – Не нравится тебе наше собрание, – уходи и забирай свое охвостье!

– Это наше собрание, и мы вас не приглашали! – вспыхнул молчавший до сих пор за столом Кикадзе.

Васюрка встал на скамью, повесил на трость шляпу и замахал ею.

– Даешь комсомол!

– Даешь комсомол! – закричали на других скамьях.

– Прекратить собрание! – ревел густым басом регент.

Мокин левой рукой взял лампу, а правую, сжатую в огромный кулачище, опустил на стол.

– Не бузить! В настоящий текущий момент молодежь не может жить без комсомола! Я призываю вас, товарищи, под наше знамя!

Химоза задергал головой, затопал ногами.

– Мы не пойдем под ваше знамя, оно запятнано кровью лучших людей России!

– Что-о? – Митя Мокин огромными и сильными руками сгреб Химозу в охапку, поднес его на край сцены и сбросил в зал. Химоза растянулся на полу, но моментально вскочил и побежал к выходной двери. Федя-большевичок приподнял скамью и перевернул ее вместе с двумя членами президиума. Ученики скрылись за кулисами. В зале засвистели.

– Бей буржуйчиков!

Все повскакали с мест, каждый кричал что-то свое. Регент, часто оглядываясь, грузно прошел к двери, за ним пронеслась дама в шляпе, держа за руку дочь. Десятка два юношей и девушек проследовали за ними. Убегающим дружно улюлюкали. Васюрка кричал:

– Катись колбаской!

Митя усиленно стучал по столу.

– Довольно бузы, товарищи!..

Федя-большевичок стоял, уперев руки в бока, и хохотал. Услышав призыв Мокина к порядку, он поставил на ножки скамейку, придвинул ее ближе к столу и сел.

– Крикуны ушли, – заговорил охрипший Мокин. – Мы поганых и близко к своему знамени не подпустим, потому что в песне поется: «Над миром наше знамя веет, оно горит и ярко рдеет, то кровь работников на нем, то наша кровь горит огнем»… Будем толковать о деле. Слесарь Комогорцев хочет поставить вопрос ребром. Высказывайся, Федя!..

Комогорцев уперся обеими руками о колени, быстро встал.

– Не робей, копченый! – подбадривали его из зала комсомольцы и бывшие партизаны.

– Мы, большевики, никогда не сробеем!

Федя говорил звонко, будто пел. И широко жестикулировал, словно дирижировал самому себе. Он безусловно за комсомол. С собрания убежали дети мясников, булочников, чиновников. Они называют себя «золотой» молодежью. А рабочая молодежь, дети железнодорожников – красная молодежь. И надо еще посмотреть, на чьей стороне правда. За что в гражданской войне молодые жизни гибли? В 1919 году семеновские каратели в пади Глубокая окружили партизанскую избушку, в ней было шестнадцать молодых парней поселка. Их выдал предатель, они остались без патронов. Их изрубили и сожгли в избушке. Будь живыми, разве они теперь пошли бы против комсомола? Нет, они стали бы в первые ряды. В партизанском отряде ходил с карабином ученик Шурка Лежанкин, брат красногвардейца. Парнишка голову свою сложил при нападении на семеновский бронепоезд. Какой бы из него комсомолец получился! В зале сидят зареченские ребята, Шуркины дружки. Куда они пойдут? В комсомол или соучраб? Тут и спрашивать нечего – им одна дорога в нашу ячейку…

Кузя, бледный, сидел с закрытыми глазами. Слова Феди-большевичка били ему в самое сердце. Пронька уставился глазами в одну точку, бичевал самого себя: «Почему отца не спросил, послушал рыжего Кузьку».

Комогорцев заканчивал свою речь:

– Мы, большевики, говорим всей трудовой молодежи: подавайтесь в комсомол!

Какая-то ученица подняла руку.

– Девушек в комсомол принимают?

– А как же! – ответил Мокин. – У нас в депо табельщица Клава уже проявила сознательность и записалась.

– Ее отец из дому выгнал! – закричали у дверей.

– Бывают такие темные родители, – объяснил Мокин. – Клава, ты здесь? Что отец-то? Бузит?

Круглолицая, с большими глазами девушка в красной косыночке поднялась со скамьи.

– Бунтует тятька. Вчера пришла я домой поздно, он не спит… Я, говорит, тебе, как отец, по-доброму, по-хорошему советую: «Если ты, стерва, будешь еще в ячейку ходить, я тебе голову оторву!» Тут мать вмешалась… И пошли костерить в два рта. Ночью отец мой членский билет из жакета вытащил и… – Клава показала руками: изорвал.

– А ты что же? – спросила Вера.

– Я все равно комсомолкой останусь навсегда!

Девушку спрашивали со всех концов зала:

– Живешь-то где?

– Что есть будешь?

– У подружки ночую… В комсомол ее уговариваю.

– Вдруг ее тоже отец выгонит? Куда же вы двое?

– Коммуной жить будем. Слыхала, есть такие коммуны, там все общее: и еда, и одежа!

– Это можно в текущих делах обсудить! – сказал Мокин. – Сейчас Федя зачитает резолюцию.

Стало тихо. Комогорцев придвинул к себе лампу и начал громко читать:

«…Мы, рабочие-железнодорожники и ученики – дети рабочих, создаем поселковую ячейку РКСМ, которая поможет нам освободиться от всех старых предрассудков, каковые при старом времени навевались нам строем и жизнью.

Ячейка возлагает на каждого члена союза задачу принять активное участие в деле создания новой жизни. А также просим наших отцов, матерей, братьев и сестер не мешать свободному развитию нашей организации, как это часто замечается со стороны наших старых людей, которые впитали в себя все уродства старого мира, а прийти к нам па помощь своим опытом и знанием, за что мы, вся молодежь, будем приветствовать вас, родителей.

Мы считаем, что никаких других кружков молодежи не должно существовать. Будем давать отпор наскокам со стороны эсеров и меньшевиков».

Федя сел.

– Кто будет добавлять резолюцию? – спросил Мокин, пристально вглядываясь в зал.

Гулко топая сапогами, Васюрка прошел к сцене.

– Напишите еще так: «Да сгинут враги революции!»

Все дружно захлопали в ладоши. Резолюция была принята единодушно. Федя внес еще одно предложение:

– Давайте отобьем телеграмму самому Ленину!

– Даешь телеграмму! – поддержали в зале.

Мокин начал писать…

Лампа-молния в зале чадила, темнота сгущалась. Несколько минут все терпеливо ждали, потом начались перешептывания, скоро они превратились в громкий разговор. Кто-то затянул партизанскую песню о тайге… Мокин еще ничего не слышал, погруженный в составление телеграммы. Он часто смачивал карандаш, зажимая грифель его губами, ворошил зачесанные назад волосы, зачеркивал написанное. Федя-большевичок склонялся к нему и что-то подсказывал. Мокин качал головой. Как видно, текст рождался в муках. Тогда на сцену поднялся Блохин. Через пять минут Федя зачитал приветствие:

«МОСКВА, ПРЕДСОВНАРКОМА ЛЕНИНУ.

СОБРАНИЕ КРАСНОЙ МОЛОДЕЖИ ДЭ-ВЭ-ЭР ШЛЕТ ТЕБЕ, ВОЖДЮ МИРОВОГО ПРОЛЕТАРИАТА, ГОРЯЧИЙ ЮНОШЕСКИЙ ПРИВЕТ, ПРИЧЕМ ЗАВЕРЯЕТ, ЧТО ИСКРУ, БРОШЕННУЮ ТОБОЙ, РАЗДУЕТ В ПЛАМЯ МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ЗАКОНЧИТ НАЧАТОЕ СТАРШИМИ ДЕЛО ДО КОНЦА».

Васюрка подбросил до потолка шляпу.