Текст книги "С отцами вместе"

Автор книги: Николай Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Глава двадцать седьмая
Отец Филарет поджимает хвост

Ночью сквозь сон Костя слышал тревожные надрывные гудки паровозов. Отец выходил на улицу. Вернувшись, он сказал матери:

– Здорово горит! Недалеко от станции полыхает… Спи, старуха!

«Гости приехали, кто-то зажег большую лампу. Вера выполнила задание». – Эта радостная мысль смутно ворохнулась в Костиной голове, но глаза он так и не смог открыть.

С утра в поселке только и говорили о пожаре. Сгорел японский склад. На дне обрыва нашли двух заколотых часовых. Пока японцы и казаки тушили пожар, партизаны открыли амбары купца Жердева и погрузили на одиннадцать подвод мясо, заготовленное для военного ведомства атамана Семенова. Машинист Храпчук хорошо видел, как обоз с мясом лихо промчался по переезду к Большому острову, а оттуда в лес. Храпчук заранее прицепил «компашку» к длинному составу пустых платформ и подкатил поближе к переезду на тот случай, если казаки с Горы вздумают догонять партизан. Старик мигом бы перегородил переезд, попробуй объехать: слева дровяной склад, справа круча. Но все занялись пожаром… Рассказывают, что в будке около дома мясника нашли связанного сторожа, во рту у него торчала рукавица. Второй караульный укатил с партизанским обозом и увез хозяйский тулуп. Дверь в доме Жердева оказалась подпертой с улицы ломом.

Зареченские ребята, идя в школу, на месте склада увидели одни головешки! Пожарище было оцеплено японцами. Всем, кто подходил близко, солдаты угрожали винтовкой и кричали:

– Руски борьшевику!

Перед звонком к Косте в коридоре подошел высокий старшеклассник в очках.

– Как себя чувствует дворянин Драверт?

– Не знаю. А что?

– Наши, горные, вчера устроили ему мялку!

– Ну? – удивился Костя, не скрывая радости. – Достукался!

Очкастый оглянулся.

– Будет нас помнить, а то все время тарахтит: «Мой папа переходит на бронепоезд, я теперь прижму вас, красноперых»… Вон его отец идет! Сейчас начнется буза!

Зазвенел звонок… Женька Драверт уже сидел за партой. Одна щека у него была перевязана, нос и губы распухли.

– Когда уезжаете, Женя? – спросил Костя притворно ласково.

– А тебе какое дело? – огрызнулся Женька.

– Проводить хотел!

– Отцепись, ичиган!

Женькин отец нажаловался директору, обвинил учеников в избиении сына, а учителей – в попустительстве хулиганам. Ушел он злой. Директор обещал принять меры, и теперь, обдумывая их, пощипывал маленькую, подстриженную в виде лопаточки, светлую бородку.

В кабинет вошел вызванный с уроков отец Филарет.

– Займитесь, батюшка, делом Евгения Драверта. Прощупайте почву на уроках у старших, не нападете ли на след злоумышленников. Папаша Драверта взбешен, вдруг начальству жалобу подаст?

Отец Филарет подошел к окну, вставил в мундштук японскую сигарету, закурил и по своей привычке начал пускать дым на цветы.

– Вы бы, Александр Федорович, обратились к жандармам, это их дело!

Директор с недоумением оглядел священника, будто не узнал его.

– А вы, наставник божий, в сторону? Вас не касается?

Священник резко повернулся к директору и заговорил раздраженно:

– Меня все касается, но надо и времечко учитывать, уважаемый Александр Федорович!

– Ах, вот оно что! – директор засуетился, зачем-то открыл и сейчас же закрыл ящик стола. – Вы, я вижу, трусите, отец Филарет!

– А вы разве не трусите? – священник ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, окурки и пепел посыпались на зеленое сукно стола. – Вы тоже трусите!

– Побойтесь бога, отец Филарет!

Филарет заложил руки в карманы своего темно-малинового подрясника и уставился сквозь очки на директора.

– Гнев божий – штука страшная, а гнев народный пострашнее. Вчера они жандармского ротмистра повесили, сегодня японцев прирезали, завтра нас с вами, к ответу потянут. Вот кого надо бояться!

– Кого? – горячился директор, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.

Священник наклонился к нему через стол, дыхнув винным перегаром.

– Да этих, Александр Федорович, рабов божьих партизан! Не прикидывайтесь дурачком!

Директор развел руками, ударил себя по бедрам.

– Какой вы умник, отец Филарет!.. Я говорю об учащихся. О тех, которые избили Евгения Драверта. А вы, бог знает, о ком!

Отец Филарет грузно сел в кресло и заговорил, размахивая широкими рукавами подрясника.

– И я об учащихся, милых отроках наших. Сегодня они с книжками, а завтра с винтовками. Давно ли с дверей вашего кабинета сняли листочек? Помните? «Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за народное дело!» Кто писал сие? Наши с вами отроки! Поручик из контрразведки сказывал мне утром, что к партизанам ушел этот… исключенный нами… Александр Лежанкин. И Лидия Ивановна там! И разные рабочие из поселка там! Нет, уж вы увольте меня от всяких расследований. Ученика избили? Эка важность! Мы с вами в таком возрасте тоже ухарями были. Бросьте, говорю вам, бросьте, тем более, что Драверт уезжает!

– Однако, когда Лежанкина исключали, вы не так рассуждали!

Поп шумно поднялся, показывая, что ему надоел этот разговор.

– Что «однако»? Времена другие наступают! Другие молитвы подбирать пора. Так-то!

– Похвально! Похвально! – на высокой писклявой ноте прокричал директор: – Вы и при большевиках будете говорить: «Несть власти аще не от бога»?!

Не оглядываясь на директора и не ответив ему, Филарет ушел, сильно хлопнув дверью…

* * *

Вечером бородатый казак принес Храпчуку топор.

– Устроил себе нары, теперь спать можно! – сказал он, усаживаясь на табурет и снимая шапку.

– Спать? – деланно удивился старый машинист. – А кто же Матроса будет ловить? Ну и ротозеи же вы! Матрос ночью сам приходил, напрашивался, чтобы его поймали, а казаки нары устроили да спят. Чудеса!

– Выспаться надо было, сосед. А то завтра чуть свет поднимемся!

– Куда это?

Казак потрогал бороду, покашлял и, как будто между прочим, сказал:

– Да хозяйка Конкордия поведет в бурятский улус. Гармаев там какой-то есть… Вроде на подозрении.

Храпчук подал Номоконову руку.

– Спасибо, служба!

– За что, сосед?

– Да за это самое… что вот топор вернул.

Глаза Храпчука хитро улыбались.

– Так это, паря, тебе спасибо за это самое… за топор-то! – Казак тоже хитро прищурился…

Храпчук начал одеваться.

– Ты уж, Калистрат, завтра на огонек заходи, почаюем, расскажешь, как съездили. А теперь мне недосуг, на станции дела…

Казак поднялся с табурета, надел папаху…

– Я тоже так думаю, торопиться тебе надо… Иногда и минута большое значение имеет…

* * *

Пронька Хохряков прибежал к Васюрке, когда тот показывал Витьке буквы по старому букварю.

– Да не «мы», а эм! Понял?

– Ем! – твердил Витька.

– Тятька тебя срочно требует! – шепнул Пронька, едва переводя дыхание от быстрого бега.

Васюрка взглянул на будильник.

– Зачем?

– Важное дело! – зашептал Пронька.

Васюрка начал одеваться. Витька закрутился около него, как всегда, пустился в рев.

– И я пойду с тобой! Я боюсь один!

– С тобой я останусь! – уговаривал Пронька. – Васюрка за картошкой к нам пошел. Мы с тобой букварь будем читать! Ладно?

Витька мгновенно перестал плакать.

– А красивый цветок из бумаги сделаешь?

– Сделаю!

– Два! – вдруг набавил цену Витька.

– Можно и два!

Васюрка, одетый, стоял у порога.

– Ты погоди! – крикнул ему Витька. – А то я побегу за тобой босиком по снегу – будешь знать!

Младший Чураков хлопнул Проньку по выпуклому карману пальто.

– А это что у тебя?

Пронька покорно вытащил железный клин, которым сбивают с кона бабки.

– У меня такого нету! – сказал Витька и протянул руку.

Завладев клином, он погрозил им Проньке.

– Давай катушку от ниток!

– Нету у меня катушки! – вскричал Пронька.

Витька решительно взялся за шапку. Тогда Пронька начал шарить по карманам и нашел маленькое зубчатое колесо от часового механизма.

– На, оголец! Больше ничего у меня нет!

– Ну, ладно! – согласился наконец Витька, пряча в карман Пронькино добро. – Я ведь, Проха, умею считать до сорока, а букварь не учил. Покажи-ка, где тут буква «мы».

Они уселись за стол…

Хохряков ждал Васюрку во дворе своего дома.

– На тебя вся надежда! Выручай! Ты ведь был у Цыдыпа Гармаева? Дорогу к нему знаешь?

– С Эдисоном был!

– Сейчас поедешь?

– Один?

– Один! Верхом!

– Мне к утру на работу вернуться!

– Старайся!

– Поеду! Только у меня пальто на рыбьем меху.

– Я тебе шубу дам! Иди, пока чаю горячего выпей на дорогу, а я Гнедого оседлаю!

И вот Васюрка в седле.

– Так и скажи Цыдыпу: «Приказано уходить к Матросу, утра не ждать!»

– Понятно! Можно ехать?

– Погоди! Если на дороге встретят, что скажешь?

– Я уже придумал… Скажу – у Хохрякова, у вас это, бычок потерялся. Вы попросили меня в улус съездить, может, бычок-то к бурятскому скоту приблудился.

– Пожалуй, ничего! Езжай!

И Хохряков шлепнул Гнедого по холке.

– Гони, не жалей!

Глава двадцать восьмая
Весна

Пришла весна…

Солнце согнало с горных вершин тонкий снег. По глубокому оврагу, пересекавшему поселок Гора, шумливо заплясали на камнях потоки мутной воды. С бугра в веселый ручей заглядывала большими окнами школа, а чуть ниже провожали его обгорелые столбы бывшего японского склада.

На реке лед почернел, потрескался, вздулся. Зареченские ребятишки все же ухитрялись бегать по нему на другой берег и приносили оттуда вербу, густо усыпанную бело-серыми барашками. На станцию была только одна дорога – через узкий временный мост, сбитый из жердей. Держался он на покосившихся сваях старого, разобранного осенью моста и весь шатался…

В начале апреля Усатый передал всем двойкам радостную весть: на юго-востоке Забайкалья партизаны, объединившиеся в Алтагачанскую лесную коммуну, 29 марта вышли из тайги бить семеновцев и японцев. Первые бои прошли успешно, красные заняли несколько сел. Это было начало широкого партизанского движения. В белогвардейских газетах, выходивших в Чите, появились скупые сообщения о схватках с «лесными бандитами».

Босоногая команда собралась, как всегда, в чураковской бане. Костя предложил одно интересное дело. Но для него нужно было много лоскутков красной материи. Дома отрывали и обрезали все, что было красного цвета. Даже у младших сестренок посдергивали с кукол алые платьица. Бабушка Аничиха повесила на забор одеяло, сшитое из разноцветных квадратиков. Ленька чуть не заорал от восторга. Через чураковский огород он подкрался к одеялу и отпорол все квадратики из красного сатина, прихватил и несколько малиновых.

Каждый день, вернувшись из школы, подпольщики бросали сумки, наскоро обедали и уходили вверх по реке. Отсюда в прошлом году сплавляли лес и на берегу остались груды коры. Ребята приносили с собой топоры и ножи и увлеченно трудились, выполняя свой замысел…

Наступил день, когда мастеровые не смогли попасть из Заречья в депо и на станцию, а дети – в школу: на реке тронулся лед.

– Лед пошел! Лед пошел! – кричал Кузя, вбегая в избу Хохряковых.

Пронька выскочил из-за стола, не допив из блюдца чай, накинул на плечи пальтишко, схватил шапку, но тут же бросил ее на лавку. Крутанувшись на одной ноге, он кинулся к сундуку, покопался в нем и вытащил старую, измятую кепку.

– Скорей! Скорей! – торопил Кузя, жалея, что не надел фуражку раньше Проньки. Шапка сразу показалась ему тяжелой, но бежать домой не хотелось.

Кузя и Пронька прыгали через лужи. Друзья так торопились, словно боялись, что весь лед пронесется без них, и нечем будет вспомнить весну.

Лед тронулся! При первых же толчках сломало мост-времянку. Старые сваи вырвало из земли и понесло вместе с глыбами льда, которыми они обросли. Развалился, рассыпался настил из жердей. Полноводная река вздулась, хлынула на берега, запруженные народом.

Любят русские люди ледоход. Старые и малые собираются к реке, как на праздник. Часами любуются они ее весенним пробуждением. Машинист Храпчук снял шапку и весело закричал:

– Проснулась, матушка!

Лед шел то сплошным полем – хоть переходи по нему с одного берега на другой, – то вдруг река, будто желая отдохнуть от тяжелого груза, оставалась некоторое время чистой, лишь белые льдинки кружили, как лебедушки. Потом вдруг на водный простор вырывались нагромождения ледяных скал. Им было тесно. Сталкиваясь, они со звоном раскалывались, с вершин сыпались кусочки зелено-белого льда, хрустально блеснув, они ныряли в воду.

Костя передал всей команде, чтобы завтра после обеда приходили к заливу. Для отвода глаз взять корзины или мешки, будто для сбора самоварного топлива – сухих сосновых шишек…

И на второй день ледохода на берегу густо стояли люди. Пришли и расселись на бревнах несколько казаков из макаровского дома. Теперь все больше любовались не льдинами (они проплывали редко), а широким водным раздольем. Река подбирала на затопленных берегах доски, бревна, сено и все тащила вниз. Пронесло большие сани, собачью конуру, крышу какой-то избушки или сарая…

Витька, сидевший на заборе и щелкавший семечки, вдруг закричал:

– Смотрите, что плывет-то! Ур-ра!

За небольшой льдиной, как на буксире, шел кораблик из сосновой коры. Нос у него был затесан острым углом, на середине возвышалась палочка-мачта, а на ней развевался красный флажок. В толпе стало шумно, все сразу заговорили. Какой-то мастеровой в замасленной куртке сказал громко:

– Ловко, братцы! Настоящий пароход! Открылась, значит, навигация!

– Еще плывут, еще! – сообщал Витька с забора.

И верно, из-за мыска показался новый кораблик с флажком, а за ним сразу два, они шли рядом, борт о борт.

– Целая флотилия! – восторгался мастеровой. – Вот здорово придумано!

– Большой пароход идет! – возвестил Витька.

Покачиваясь, проплыл двухмачтовый корабль с большими флагами. Чубатый казак бросил окурок, взял камень, протолкался сквозь толпу и кинул его в корабль. В толпе зароптали. Но камень не долетел до цели. От волны корабль только сильнее качнулся и поплыл дальше. Кто-то крикнул:

– Крепко держится! Молодец!

Казаки пошептались и ушли. А кораблики все плыли, как весенние цветы, даря людям надежду и веру.

– Двадцать семь, двадцать восемь! – считал Витька. – Да их, наверно, миллион!

– Откуда они плывут? – спросил мастеровой, закуривая от волнения.

Храпчук оглянулся, убедился, что ни одного казака не осталось, и сказал:

– Из Москвы плывут! От самого Ленина! Вот откуда!

Мастеровой возразил:

– Москва на западе, а наша речка бежит с востока!

– Это ничего! – серьезно ответил Храпчук. – Самое главное течение из Москвы идет!

Глава двадцать девятая
После ледохода

Мать сказала Косте:

– Собирайся в школу, лодка ходит!

Еще в марте с одного берега на другой натянули канат. Теперь, после ледохода, к канату на цепь привязали лодку с одним веслом. Отправляясь из Заречья, сидящий на корме старик-перевозчик ставит лодку поперек течения, а кто-нибудь из пассажиров гребет одним веслом. Цепь натягивается и с грохотом передвигается по канату…

Ниже перевоза началось строительство летнего большого моста. Пока его не построят, лодка будет перевозить день и ночь. У старого перевозчика всегда находится много помощников из зареченских парнишек. Они научились хорошо править лодкой. Едва перевозчик уйдет чай пить или еще куда-нибудь, на корме уже сидит мальчишка. Особенно любил и умел водить лодку Васюрка Чураков. Иногда сам перевозчик приглашал его поработать в воскресный день и даже платил ему…

На этом-то перевозе и произошло чрезвычайное происшествие. Костя и Вера видели все с начала и до конца. Они собрались в школу. Лодка стояла на другом берегу. Видно было, как первым прыгнул в лодку Васюрка – у него на работе был обеденный перерыв, и он торопился домой. Садились в лодку и рабочие депо. Вдруг перевозчик предложил всем, кроме Васюрки, сойти обратно на берег. К перевозу строем подошла группа японских солдат. Сопровождающий их офицер потребовал срочно перевезти в Заречье воинов императорской армии.

Сидя на корме, Васюрка насчитал 17 солдат без офицера, а лодка могла поднять 12–14 человек. Васюрка сказал об этом перевозчику, но тот почему-то махнул рукой. По команде офицера началась посадка. На скамейках мест не хватило, и двое солдат присели на носу лодки, а двое стали на корме, около Васюрки. Старик перевозчик повозился у цепи и, отталкивая лодку, шепнул Васюрке: «Не робей!»

Загромыхала цепь по канату. Васюрке трудно было управлять лодкой, потому что он ничего не видел, мешали стоявшие перед ним солдаты. Васюрка склонялся то вправо, то влево, но ни носа лодки, ни каната увидеть не мог. Саженях в трех от берега лодка стала вдоль течения, цепь натянулась до предела. Офицер греб очень медленно, глубоко погружая весло. Движение вперед прекратилось.

– Садитесь, черти полосатые! – закричал Васюрка маячившим перед его глазами японцам, но они ничего не поняли. Тогда Васюрка ткнул одного из них кулаком в спину. Японец, повертываясь к Васюрке, наступил на борт, перегруженная лодка накренилась и зачерпнула. Несколько солдат испуганно вскочили со скамеек, лодка закачалась еще сильнее, захватила воду сначала левым, потом правым бортом.

– Васюрка! – кричал с зареченского берега Костя. – Прыгай скорей! Пусть желторотые купаются!

Что-то кричал и старый перевозчик, но Васюрка ничего не мог разобрать из-за гвалта, поднявшегося в лодке. В этот момент цепь оторвалась и лодка перевернулась. Васюрка окунулся в ледяную воду. Вынырнув, он тряхнул головой, выпустил фонтанчиком воду изо рта и, толкая перед собой весло, забулькал ногами к плоту, на котором работали строители моста. Плотник подал ему руку и вытащил из воды. Сейчас же подбежал перевозчик и увел Васюрку в свою будку.

– Цепь, понимаешь, не выдержала… Я же тебе кричал, бросай ты их… Ну, ничего, у меня печка топится, живо обсохнешь… За тебя я больше всего боялся…

В реке, между перевозом и строящимся мостом, барахтались японцы. Трое, бросив винтовки, скоро ухватились за плот, их тоже подняли наверх. Некоторые пытались прибиться к берегу, однако намокшая одежда и оружие тянули их ко дну. Вынырнув несколько раз, они больше не показывались над водой. Мимо новых свай плыли одни шапки. Недолго продержался и офицер. Что-то крикнув по-японски, он взмахнул руками и ушел в глубину. Один забрался на перевернутую лодку, стал на колени, сложил руки на грудь для молитвы, склонил голову. Плотники хотели зацепить лодку багром, но не достали, и она поплыла дальше.

По обоим берегам суетились люди. Из макаровского дома прискакали на лошадях казаки. Они вытащили двух солдат и откачали их на шинелях. С помощью жердей сняли японца, молившегося на лодке: она застряла на ближнем перекате. На место происшествия приехали японский и семеновский коменданты. Прежде всего они разогнали народ.

Так зареченские ученики и не попали в школу. Васюрка на работу после обеда не вышел, он лежал дома в постели. Дядя Филя с трудом выпросил в аптеке немного спирта и натер им отважного рулевого.

– Лежи теперь, Иван Купала! – смеялся дядя Филя.

Костя принес Васюрке горячего молока, а Вера, по совету матери, заварила в чайнике сухой малины. Маленький Витька допытывался у старшего брата, что он видел под водой и почему не принес ни одной японской винтовки – все равно они зря будут лежать на дне. Васюрка закрыл глаза, гладил Витькину вихрастую голову и почему-то улыбался…

К вечеру Усатый через связного передал Тимофею Кравченко, что из восемнадцати японцев, направлявшихся к Лысой горе на поимку партизанских разведчиков, спаслись только шесть, все они отправлены в госпиталь. Начались поиски неизвестно куда скрывшегося старика перевозчика…

* * *

В первое же воскресенье Костя, Индеец, Кузя и Пронька отправились ловить рыбу. Васюрка еще болел…

Остановились на берегу залива, где недавно мастерили кораблики. На песчаных отмелях и в кустах белели, как большие куски сахара, льдины, тая на ветру и солнце. Вода заметно сбыла, но к реке подойти было нельзя: ноги глубоко увязали в грязи. Пришлось накидать побольше камней, чтобы удобнее было стоять с удочками.

Развели костер, уселись вокруг него.

– Эх, закурить бы! – мечтательно произнес Кузя и потер переносицу. – У тебя, Индеец, не осталось японских сигарет? Ты ведь тогда много цапнул!

На Леньку тянул дым от костра. Он кашлял, тер глаза и злился.

– К Эдисону иди. Там закуришь.

– Хорошо теперь изобретателю! – сказал Пронька. – Что он, по-вашему, сейчас делает?

– Карабин чистит! – подсказал Индеец.

Костя подбросил в огонь сухих веток, прижался спиной к Индейцу.

– Не будет же он целый день карабин чистить. Сейчас, небось, где-нибудь в разведке. Вышел из тайги, фуражку набок сдвинул – ему папа недавно свою кондукторскую отправил… Шурка говорил, что Лидия Ивановна рассказывает партизанам о литературе. О Пушкине, Толстом, Лермонтове… Кузя, у тебя клюет!

Кузя побежал к удочке. На крючке трепыхался большой чебак. Кузя выдавил внутренности, счистил ногтем серебристую чешую и бросил чебака на угли.

– Ребята, – прошептал Ленька, – кто-то идет к нам! Кажется, казаки!

Кузя вскочил, как ужаленный.

– Они про кораблики, наверное, узнали. Крышка нам! Тикать надо!

– Не хнычь ты! – прикрикнул Пронька.

– Я буду вести переговоры! – Костя поправил на голове кепку и посмотрел на подходивших. Это были, действительно, казаки: желтые лампасы на синих широких штанах виднелись издалека.

Казаки подошли к костру. Они были в одних гимнастерках, но на головах торчали черные папахи – фуражек еще не выдали.

– Здорово, мужики! – весело крикнул чубатый казак, тот самый, который бросил камень в двухмачтовый кораблик.

– Здорово, паря-казак! – нарочно грубовато ответил за всех Костя.

– Поймали? – поинтересовался второй казак, присаживаясь к костру.

– Поймали! Два белых, а третий, как снег! – Костя кивнул на угли. – Вот жарим рыбу-кит!

Чубатый оглядывал берег, не садился.

– А тут, шпингалеты, крупная рыба водится?

– Сколько хошь! – вступил в разговор Индеец. – Обойди залив, там дальше, в ямах, щуки живут, во какие!

Ленька, показывая, раскинул руки.

– Таких нам и надо! – Чубатый обратился к товарищу. – Пойдем, места разведаем!

Казак, сидевший у костра, достал кисет.

– Я покурю тут. Крикни, ежели что!

Чубатый, насвистывая, пошел вдоль берега, свернул в кусты и скрылся в них. Парнишки окружили оставшегося казака. Тонколицый и бледный, он показался ребятам больным. Только усы, закрученные лихо, придавали ему боевой вид.

– Нога вот болит, – пожаловался казак. – На германском фронте продырявило. Устаю быстро.

– Дяденька! – придвинулся к нему Индеец. – У вас пика была на войне?

– Пика-то?.. Подай мне головешку!

Ленька подал, казак прикурил, пыхнул дымом в Индейца.

– Зачем тебе моя пика?

– Я хочу спросить, дяденька, вы на нее немцев или австрийцев поддевали? Сколько за один раз?

Казак еще раз выпустил дым в Ленькино лицо.

– Это, паря, на картинках так воюют!

Далеко из-за кустов послышался крик:

– Эй! Тут и верно места подходящие. Тащи припасы!

Казак снял с себя сумку, оглядел ребятишек, подмигнул Проньке.

– Отнеси-ка сумку с гранатами. Рыбу глушить будем. Тебе первую щуку! Вот такую!

И казак широко развел свои длинные руки. Ребята засмеялись. Пронька надел на себя сумку и проговорил уже из кустов:

– Я сейчас, мигом!

Кузя палочкой выгреб из углей похожего на головешку чебака, разделил на четыре части, подал Косте, Индейцу и казаку. Себе оставил голову. Казак положил рыбу в рот, пожевал и выплюнул.

– Ну и рыба, одни кости. Сейчас вот мы гранатой выудим настоящую!

Индеец все приставал к казаку с вопросами:

– А вы видели, как немцы газы ядовитые пускали?

– И газы видел и еропланы. Всякую страсть против человека выдумали. Был у нас в полку…

– Эй! – снова раздался зычный голос.

Все оглянулись. На крутом берегу за кустами стоял чубатый.

– Чего расселся? – кричал он. – Гранаты давай!

Казак сложил руки рупором.

– Я их с мальчонкой тебе отправил! – И обратился к ребятам: – Где же он?

Костя посмотрел на реку, ответил:

– По кустам еще пробирается, там кочки да вода!

Казак перестал рассказывать, поднялся, растер больную ногу.

– Где же он, бесенок? Как это я, дурак, не сообразил сразу! Он чей, этот варнак? Из вашей компании?

– А кто его знает! – ответил Костя. – Их тут много рыбачит: и теребиловских, и островских, и горных. Мы пришли, он тут с удочками сидел, молчаливый такой…

Прихрамывая, казак пошагал в кусты.

– Поймаю, я ему голову оторву!

Кусты зашумели – казак обходил залив. Костя проговорил тихо:

– Сматывай удочки! Пронька теперь далеко!

…Пронька набил сумку сосновыми шишками и смело шел по одной из улиц Хитрого острова. А вечером дядя Филя встретил на станции Тимофея Кравченко.

– Сын рассказывал о рыбалке?

– А как же! Сколько «картошек» поймали?

– Семь штук! Будем рыбу глушить… белую!