Текст книги "С отцами вместе"

Автор книги: Николай Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Ур-ра!

Его поддержали разноголосо и мощно. Когда улеглась тишина, ученица, которая спрашивала, принимают ли в комсомол девушек, стала на скамью и прокричала:

– Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!

«Вот ее небось запишут в ячейку и винтовку дадут. Этим бабам всегда везет», – позавидовал про себя Ленька Индеец.

В зале почти ничего не было видно. Большая лампа погасла, под стеклом красным угольком тлел круглый фитиль. Только на сцене в жестянке чуть-чуть мигал язычок пламени. Это напомнило Косте ночевку на берегу реки: далеко-далеко горит костер, а около него мелькают тени Мокина, Феди-большевичка и Усатого.

Кто-то схватил Костю за ногу. Оказывается, Васюрка в темноте искал под скамьями свою шляпу.

– Теперь текущие дела! – объявил Митя. – У кого какие вопросы?!

Из-за кулис на сцену, шаркая валенками, вышел сторож нардома.

– Керосину больше нету. Вы уж того… расходитесь, а утром милости просим, я рано открываю.

В президиуме посовещались, и Мокин объявил собрание закрытым. Интернационал пели в темноте.

Глава пятая
Синяя заплатка остается

У школьного крыльца Кузю и Проньку остановил Кикадзе. Он стоял на верхней ступеньке, засунув руки в карманы свеже отутюженных брюк. Одна щека его вздулась флюсом: сладкоежка сосал большой кусок сахара.

– Вы почему вчера не ушли с собрания вместе с нами?

Кузя потер переносицу, поднял голову на старшеклассника.

– Вас выгнали из нардома, а нас нет. Зачем же уходить?

Кикадзе перестал сосать сахар, перегнал его языком к другой щеке и решительно вынул руки из карманов… «Как бы не стукнул этот верзила», – насторожился Кузя.

– Кто нас выгнал? – Кикадзе спустился на одну ступеньку ниже. – Мы просто не хотели связываться со всякими…

Оглянувшись, Кузя увидел, что Пронька сжал кулаки и готов прийти на помощь другу. Это ободрило рыжего Кузю, он шагнул на ступеньку выше, развязно сказал:

– Вы же «золотая» молодежь, а там собралась красная… Гусь свинье не товарищ!

– Кто гусь и кто свинья? – Кикадзе теперь стоял еще одной ступенькой ниже. Светлые пуговицы его форменной гимнастерки засверкали перед Кузиными глазами, совсем близко слышалось хрумканье. «Вот влепит меньшевистское отродье в ухо, и придется Проньке собирать мои косточки», – подумал Кузя. Он увидел, как над ним дергается кадык сладкоежки. Кикадзе проглотил разжеванный сахар, облизал губы.

– Вчера вы записались в соучраб?

На всякий случай Кузя отступил на ступеньку.

– Сугубая несознательность! – вспомнил он переданные ему Пронькой слова Кости Кравченко. – Вчера записались, сегодня выписались. Мы вам клятву не давали!

Проньке надоел этот разговор, и он молча начал подниматься на крыльцо. Кикадзе, расставив ноги, загородил дорогу.

– Ну-ка, посторонись, «золотой»! – закричал Кузя и с ожесточением топнул по начищенному до блеска ботинку.

– Зареченская шпана! – запрыгал на одной ноге Кикадзе. – Я скажу Геннадию Аркадьевичу, что вы продались комсомолу!

– Жалуйся хоть самому японскому императору!

Кузя, дразня, состроил гримасу и юркнул за Пронькой в дверь. Конечно, Кикадзе мог бы дать крепкий подзатыльник малорослому Кузе, но крыльцо уже окружили школьники. Костя Кравченко подошел к пострадавшему.

– Не болит ножка, Гогочка? Вот если бы я топнул своими «кандалами», ты бы весь день танцевал на крыльце падеспань.

Вокруг захохотали. Кикадзе шарил глазами по толпе парнишек, искал и не находил «своих». Ему надо было как-то оправдаться, и он сказал:

– А что они сдрейфили! Записались в соучраб, так надо держаться!

– За что держаться? – спросил Костя. – За танцы, что ли? Я тоже на собрании остался и хочу вступить в комсомол.

– К шантрапе потянуло! – усмехнулся Кикадзе, и сейчас же пожалел об этом. Какой-то ученик в сарпинковой рубашке схватил его за воротник, притянул к себе и поднес к носу кулак.

– Понюхай, чем пахнет! И не оскорбляй пролетариат, а то получишь по сопатке!

Кузя, положив на парту книги, показался в дверях. Он спрыгнул с крыльца и присел на корточки за спиной Кикадзе. Ученик в сарпинковой рубашке толкнул сладкоежку, и тот, взмахнув руками, перевернулся через Кузю.

– Сошлись враги!..

Никто не видел, как подошла Лидия Ивановна.

– Отправляйтесь в классы, сейчас будет звонок! – строго сказала она.

Ученики бросились в школу, подталкивая друг друга. Кикадзе стряхивал с себя пыль.

– Зареченское хулиганье! – цедил он сквозь зубы.

Учительница не стала его слушать.

– Сам хорош! Иди на урок!..

Ленька Индеец немного опоздал. Он заявился в класс, когда все уже были на местах и ждали учителя. Сосед по парте сердито спросил:

– Ты зачем вчера соврал, что мой отец ногу сломал?

Ленька оскалил белые зубы.

– С тобой уж и пошутить нельзя!

– Хорошие шутки. Я целую версту бежал… на Хитрый остров. В нардом не вернулся, оркестр подвел.

– А вы разве на Хитрый переехали? – нарочно удивился Ленька.

– Мы всегда там жили!

– Я не знал. Думал, что ты прибежишь обратно со своей балалайкой.

– Я играю на мандолине. Соло! Ты ведь и гитариста обманул.

– А зачем он верит вракам! – выкручивался Ленька.

– Ты не финти! – все больше сердился одноклассник. – Танцы лопнули… Погоди. Химоза займется этой историей. Кое-кому дадут на орехи!

– Тише ты! Лидия Ивановна идет.

Ученики не знали, что Химоза и в самом деле занимался вчерашней историей. В кабинете директора он бегал из угла в угол.

– Не ожидал от вас, Александр Федорович, такого подвоха, не ожидал. Ну, почему вы не пришли на собрание?

Директор гладил ладонью лысеющую голову.

– Обстоятельства помешали.

– Какие могут быть обстоятельства, если вы обещали! – Химоза плюхнулся в кресло. – Рассчитывал на вашу поддержку, а вы… Небось большевикам обстоятельства не помешали, они послали на собрание Усатого. Он там громил нас.

– Громить большевиков я не умею! – тихо произнес директор, постукивая длинными пальцами по столу.

Химоза ворочался в кресле.

– Поймите, Александр Федорович, мы провалились… Оркестр разбежался… Вы могли бы выступить, как директор школы, взять соучраб под защиту, зажечь учеников и всю молодежь…

– Зажечь? – Директор откинулся на спинку кресла. – В таких делах я вам не помощник… Дэ-вэ-эр, конечно, это хорошо, но, сами видите, коммунисты забрали большую силу. Еще с места попросят, скажут, что я нелояльно настроен. Нет, нет!..

– Вы жалкий трус! – вскипел Химоза, вскакивая с кресла. – Мы же имели в виду превратить соучраб в секцию молодежи при партии социалистов-революционеров. Я так надеялся на вас, Александр Федорович!

Директор передвинул на столе пресс-папье, закрыл чернильницу медной крышкой.

– Вы, конечно, помните священнослужителя отца Филарета… Умная голова! Собираясь бежать в Харбин, он говорил: «Времена меняются, надо другие молитвы читать». На меня особенно не рассчитывайте, Геннадий Аркадьевич!

Химоза снял пенсне и начал протирать их носовым платком.

– Уважаемый Александр Федорович! Девиз нашей партии – «В борьбе обретешь ты право свое». Как вам угодно, а я не складываю оружия!

Не прощаясь, он выбежал из кабинета, пенсне его раскачивалось на шнурочке.

* * *

Возвращаясь из школы домой, Костя и Вера по установившейся с детства привычке завернули к зданию вокзала… Буфет пустовал. В шкафу за стеклом были выставлены кедровые орехи в газетных кулечках, небольшой берестовый туесок с переспелой брусникой. Прошли по коридору.

– Помнишь, Вера, в билетной кассе помещался чехословацкий комендант, напротив японский, а в этой…

Из комнаты, в которой когда-то располагался семеновский комендант, вышел Блохин.

– Босоногая команда пришла! – узнал он школьников. – Ну, как у вас там после вчерашнего тарарама?

Костя сказал, что Кикадзе учиняет допросы, а Химоза ходит мрачнее тучи.

– Ничего, на сердитых воду возят, – засмеялся Блохин. – А вы скоро станете комсомольцами?

– Вот собираемся вместе, – ответил Костя, почему-то краснея.

– Быстрее собирайтесь! – подбодрил Блохин.

Он свернул в комнату дежурного по станции, а Костя и Вера открыли дверь к техническим конторщикам. Здесь иногда ученикам давали старые канцелярские книги с чистыми оборотными страницами. Ребята делали из них хорошие тетради…

При выходе из вокзала на перрон Костя и Вера столкнулись с незнакомым парнем лет семнадцати. Он был в шапке-ушанке, английском зеленом френче и старых ичигах, из прорванных носков которых торчали соломенные подстилки.

– Слышь-ка, поди сюда! – позвал незнакомец Костю, отошел к станционному колоколу и начал рыться в одном из карманов френча…

Такие френчи Костя видел не раз. Как они попали сюда, за Байкал? Шили их где-то в Англии солдатам королевской армии, но адмирал Колчак, царствовавший в Сибири, выпросил у англичан обмундирование для своего разношерстного войска. В нем и отступали колчаковцы на восток. Кто-то из солдат перешел в этом френче к красным. Или какой-нибудь голодный колчаковец променял его в деревне на буханку хлеба, а то и на котелок картошки. А может быть, просто бросил на военной дороге…

Парень достал сложенный вчетверо листок, протянул его Косте, но сейчас же отдернул руку назад.

– А вы кто будете? Комсомольцы?

– Нет еще! – сказал Костя.

– Тогда я с вами в бабки не играю! – парень вздохнул. – Мне бы кого из комсомола!

– Да ты не бойся! – успокаивала его Вера. – Мы вчера в нардоме поднимали руки за комсомол!

Повертев бумажку, парень нерешительно подал ее Косте.

– Прочитай!.. Видишь, какая штука. Порешили у нас в деревне отправить меня на станцию с письменным отношением. Отец, как узнал – начал ругать на чем свет стоит, обещал вожжами отстегать. Я ночью убежал на разъезд и сюда пехтурой 27 верст тащился. Денег на билет нету, собрали на один конец. Вот обратно барином поеду!..

Костя развернул листок и держал его так, чтобы Вера тоже могла читать…

«…Мы по силе своей стали воедино, организовали кружок молодежи. Посылаем к вам человека, сознаем, что он не знаком с новым строем жизни, также и мы не ознакомились, поэтому, товарищи, просим разъяснить все ему. Также не откажитесь поделиться с нами инструкцией и разными информациями…»

– Комсомол помещается в библиотеке, – охотно объяснил Костя. – Сразу за вокзалом дорога идет и гору, увидишь горелые столбы – это партизаны японский склад в прошлом году сожгли, за столбами будет длинный барак, за ним библиотека…

– Сам я не найду! – признался парень. – Мне бы главного повидать, я с пустыми руками не могу обратно двинуть.

Костя вернул ему бумажку.

– За главного в комсомоле кочегар Митя Мокин, но он, однако, в поездке… Погоди, есть еще Федя-большевичок!..

– Слышь-ка, – попросил парень, – веди меня к этому большевику, дело верное!

По дороге в депо Костя и Вера узнали, что приезжего из деревни зовут Андреем Котельниковым.

* * *

На кухне, около курятника, стоял маленький сундучок с ручкой. Значит, приехал отец. Младшие братишки и сестренки, привыкшие к тому, что Тимофей Ефимович всегда привозит подарки от «зайчиков», бегали с кусочками серого хлеба.

– Эх, у нас-то овсянка! – наперебой хвастали они Косте, не понимая, что овсяный хлеб появился не как щедрость и богатство новой власти, а как признак ее большой бедности. Костя догадался: отец сопровождал воинский эшелон, и народоармейцы выдали ему паек. Армия. Дэ-вэ-эр не всегда имела пшеничный или ржаной хлеб, вот теперь она довольствуется овсяным. Он крошится и разваливается от малейшего к нему прикосновения.

В комнате разговаривали двое. «Папа и Храпчук. Спорят, наверное». Костя пригладил ладонями волосы, вошел к старшим. Ему представилась много раз виденная сцена.

У окна, заставленного горшочками герани, сидел отец, закинув ногу на ногу. С малых лет Костя считает его похожим на Тараса Шевченко: лысеющая голова, лохматые брови, крупный нос, чуть свисающие усы. Сходство пропадает лишь тогда, когда отец надевает очки… Машинист Храпчук, слушая собеседника, ходил по комнате. Остановился у книжной полки, повертел в руках старый номер «Нивы», подошел к столу, над которым висела в рамке под стеклом картина: тихое озеро, заросшее лилиями, в лодке плывет красивая девушка в голубом платье. Храпчук покачал головой и отошел к окну, глядевшему в огород. Машинист – маленького роста, толстенький, но очень подвижной, недаром все его зовут непоседой. Смотришь на него и прежде всего видишь широкую, пышную бороду. Когда-то она была каштановой, но с каждым годом все больше покрывается сединой. И только глаза его остаются молодыми – такие они живые, зоркие…

– Как учишься, сынок? – сразу же спросил отец.

– Ничего. За домашнее сочинение Лидия Ивановна «оч. хор.» поставила.

– О чем писал?

– О том, что я видел в 1919 году. Теперь буду писать про Дэ-вэ-эр.

– Ишь ты! – удивился Храпчук. – Пиши, Костик, да мне покажи. Я тебе прибавлю соли с перцем!..

Костя присел на стул около книжной полки. Прерванный разговор взрослых возобновился. Оказывается, Тимофей Ефимович побывал в Чите. Отправлялся с эшелоном до Яблонового хребта, а пришлось продвинуться до освобожденного города.

– Читу взяли, – заговорил старый машинист, – а как же с советской властью будет? Дадут ей место или синяя заплатка останется на красном флаге?

– Я, папа, тоже хотел бы об этом спросить.

– Не могу вас порадовать, не могу!

Тимофей Ефимович налил из самовара кипятку, очистил испеченную в загнетке картофелину и стал рассказывать о Чите. За день несколько митингов прошло и везде народ говорил о Советах. Но всякому овощу свое время. Правительство переезжает из Верхнеудинска в Читу, там будет столица Дэ-вэ-эр. Военные люди говорят так: надо скорее добивать врагов, тогда можно будет соединиться с Советской Россией.

– Папа, а правда, что атаман Семенов на аэроплане улетел?

Действительно, атаман удрал по воздуху в самый последний момент. Стало известно, что он обращался с телеграммой к наследному принцу Японии, слезно просил не выводить части японской армии. Тимофей Ефимович газету с этой телеграммой не мог прихватить с собой, потому что на всю теплушку был один экземпляр…

Отец сходил на кухню и взял в сундучке свою дорожную книжку.

– Так… Это новая песня, а телеграмма… Вот она! Читай-ка, сынок!

Костя хорошо разбирал отцовский размашистый почерк.

«…Обращаюсь к вашему высочеству с последним зовом – настоять вашим ходатайством перед вашим державным родителем – императором на приостановке эвакуации войск из Забайкалья хотя бы на четыре месяца…»

– Прижали атамана! – радовался Храпчук. – Микадушка и захотел бы ему помочь, да у японцев земля под ногами горит, им самим пора лататы задавать.

– Я тебя, Николай Григорьевич, на радостях трофейными папиросами угощу!

Тимофей Ефимович достал из кармана пачку читинских папирос «Атаман»… В обрамлении двух лавровых веток торчал портрет Семенова… Монгольское лицо с черными глазами и усами. Барсучья папаха сидит на голове лихо, по-казачьи… Костя видел этого палача не только на картинке. Летом прошлого года мать поехала в Читу навестить больную сестру и взяла с собой Костю. Они долго разыскивали нужный адрес и присели отдохнуть на каменном крыльце большого дома по утонувшей в песке Александровской улице. Это было недалеко от атамановского дворца. Семенов выехал в автомобиле какой-то иностранной марки. Машину окружили казаки на лошадях. Костя рассказал об этом случае в сочинении о 1919 годе…

Храпчук распечатал папиросы, попросил Костю принести спички. Старик был доволен, посмеивался…

– Сейчас я его совсем выкурю, чтобы атаманом не пахло!..

Но Косте давно хотелось поведать отцу о другом. Видя, как у взрослых разговор идет нескладный, он не утерпел и сказал:

– Папа, а я вступаю в комсомол!

Тимофей Ефимович прикусил ус, долго глядел зачем-то в окно…

– Я, сынок, перечить не буду. А как мать?

Она стояла на пороге и все слышала.

– Не пускай его, Тимофей, не пускай!

Немного сутулая, уже немолодая женщина прошла к столу и обратилась к Храпчуку:

– Видишь, Николай Григорьевич, что получается! Сам столько лет по митингам да собраниям ходит, я жду его, не сплю, болею. При семеновщине сутками дома не бывал… Теперь вот сын туда же…

– А куда ему, по-твоему? – спросил Храпчук. – Я в Костины годы подпольный кружок посещал, жизнью рисковал, от полиции скрывался. Не мешай парню, Степановна!

– Тебе хорошо рассуждать! – Хозяйка поднесла к глазам край передника. – А я? Днем беспокойся, ночью не спи. Моих слез никому не жалко.

– Всем тебя жалко, мать! – Тимофей Ефимович подсел к жене, кивнул Косте. Сын подошел и в смущении остановился перед родителями.

– Костя, ответь нам с матерью… Ты знаешь, куда идешь? В комсомоле – это не то, что в кино-иллюзионе картины смотреть. В комсомоле так: куда пошлют – туда иди, за папу и маму не спрячешься. Ты это понял?

– А Шурка Лежанкин за что погиб? – вопросом ответил Костя.

Мать пристально посмотрела на сына, вытерла слезы и молча ушла на кухню…

Ночью Костя долго не спал. Представлял себе, каким в его возрасте был машинист Храпчук… Вот юноша в расстегнутой косоворотке, оглядываясь, идет по окраинной улице рабочего поселка на конспиративную квартиру… В подпольном кружке читают запрещенную царем книжку. Потом Николаю Григорьевичу дают боевое задание. Он рискует жизнью. А ради чего? Для трудового народа старается, всем лучшей жизни хочет… И Костя станет таким же, он ведь не маленький и все понимает. Дэ-вэ-эр окружена врагами, еще нельзя соединиться с Советской Россией. Комсомол должен помочь разбить белогвардейцев и японцев, тогда с красного флага снимут синюю заплатку. В такое время вступить в комсомол – это то же, что в подпольный кружок, когда Николай Григорьевич был совсем молоденьким. Костя, конечно, вступит в комсомол, в доме Кравченко появится вторая винтовка…

Засыпая, Костя видел себя в строю бойцов рядом с отцом.

Глава шестая
Кто вы? Бойцы!

На письменное отношение, привезенное Андреем Котельниковым, ячейка ответила коротко: «В воскресенье ждите наших представителей». В деревню собрались Митя Мокин и Федя-большевичок. Оба готовили доклады. Митя взял в партийном комитете брошюру и две ночи добросовестно, слово в слово, переписывал ее в толстую конторскую книгу.

– Вот получились эти самые… тезисы. По ним и буду шпарить! – сказал он Феде.

Правда, Митя умолчал, что это был первый в его жизни доклад. Федя ограничился несколькими выписками из газет. Писать он не любил, да и давалось ему письмо плохо; в школу Федя бегал только две зимы.

Выехали ранним ноябрьским утром на тормозной площадке товарного поезда. Черные лохматые тучи низко плыли над землей. Злой ветер кружился над поездом, облепил вагоны белой холодной кашицей, и состав стал походить на большую пегую лошадь, которая с трудом тащилась в гору. Митя нахлобучил до самых глаз прожженную в двух местах солдатскую шапку, поднял воротник шинели, затолкал в рукава одеревеневшие от мороза пальцы. Его ноги в армейских ботинках с обмотками скоро застыли. Федя ехал в потрепанной, но еще теплой папахе, матросском бушлате, подаренном ему старшим братом моряком, и видавших виды сапогах. Холод заставил его выбивать чечетку.

– Песня согревает душу, а пляска ноги, – гудел он Мите прямо в ухо, стараясь перекричать завывание ветра.

 
Ой, дед бабку
Завернул в тряпку,
Намочил ее водой,
Чтобы стала молодой!
 

Частушки Федя пел беспрестанно. Задорные и озорные слова, улетая с тормозной площадки, то бились о скалистые горы, то перекликались с эхом где-то в падях и лесах.

 
Печка, печка, печенька,
Есть на печку лесенка.
Приходи меня искать,
Я на печке буду спать…
 

«Спать-спать, спать-спать», – выстукивали свою частушку колеса. Ветер пробирал Митю до костей. Печка напомнила кочегару паровозную топку. С каким бы удовольствием сейчас открыл он дверцу, ощутил горячее дыхание машины и покидал в ее ненасытную пасть толстые, сучковастые поленья. Федя потряс Митю за плечо.

– Пляши, а то околеешь неженатым!

Настроение веселого, неунывающего Феди передалось Мокину, и он запрыгал на тормозе, часто задевая длинными ногами стенки вагона. Запыхавшийся Митя тяжело перевел дух и сказал:

– Для полного согрева давай, большевичок, заправим свои топки!

Из кармана шинели Мокин вытянул несколько вареных картофелин и два соленых огурца. Ели без хлеба.

– Вот уж в деревне нас попотчуют свеженьким пшеничным! – сказал Митя.

– Или колом по шее! – добавил Федя, заправляя под папаху выбившийся черный кудрявый чуб.

На разъезде их встретил Андрей Котельников и невысокая, с серыми глазами девушка.

– Наша учителка Анна Гречко! – представил ее Котельников. – Это она отношение писала!

– Наверное, все неправильно? – спросила девушка, подавая комсомольцам маленькую теплую руку.

– Нет, ничего! Вопрос поставлен ребром! – успокоил ее Митя. – Ну, поехали, что ли?

– Ехать-то придется на своих двоих, – извиняющимся тоном сообщил Котельников. – Тятька мне коня ни за что не дал. Будешь, говорит, возить тут разных антихристов, а я перед опчеством отвечай!

– А вожжами он тебя не отвозил за то, что ты к нам ездил? – поинтересовался Федя.

– Обошлось! Треснул раз по затылку – и все!

– Далеко шагать? – Федя посмотрел на свои сапоги, давно просившие каши.

– Версты три с гаком!

– А гаку сколько?

– Версты четыре!

Все засмеялись и пошли за водокачку к дороге. Пеший переход вполне устраивал приезжих, по крайней мере дорогой можно согреться. Прижимая к боку конторскую книгу с текстом доклада, Митя сунул руки в рукава шинели. Учительница сняла и молча протянула ему свои вязаные белые варежки. Митя затряс головой. Он уже мысленно ругал себя дураком и ослом. Конечно, маленькие варежки Анны Гречко могли пригодиться ему разве только на два пальца. Стыдно было по другой причине – девушка заметила, что паровозный кочегар, здоровенный парнюга, заморозил руки. «Я их в рукава спрятал, а ведь так одни бабы ходят», – казнился Митя. Словно подразнивая его, Анна свернула варежки и положила в карман пальто. Потом сказала:

– К нам вчера днем кто-то со станции приехал, у лавочника остановился. Видать, тоже из учителей – о школе меня расспрашивал, потом о нашем кружке молодежи разговор завел. Какое название ему дали, что думаем делать, и все такое. Вечером с лавочником по избам ходил, большевиков и комсомольцев облаивал.

– Слышь-ка, так и было! – подтвердил Котельников. – Я из лесу с дровами поздно приехал, они мне у наших ворот встретились… Только сел я ужинать, тятька и говорит: «Комсомол, Андрюха, из головы выкини! У комсомольцев рога и хвосты вырастают. Свяжешься с ними – ревком у меня все хозяйство отберет…»

Митя остановился.

– А у этой контры есть малюсенькие усики и пенсне на веревочке?

– Есть, есть! – в один голос сказали Котельников и Гречко.

– Химоза сюда заявился, язви его в душу, эсера проклятого! – выругался Федя и от злости даже сплюнул.

Пошли дальше. Липкий снег все еще падал, неприятно холодил лицо, слепил глаза. Дорога успела раскиснуть, грязь приставала к обуви, утяжеляла ее. Свернули на обочину. По траве идти было легче. Ни Митя, ни Федя не бывали в этих местах. Слева от дороги раскинулась падь. Кое-где возвышались зароды сена, с их нависших лбов тонкими струйками стекала вода. Мите так хотелось забраться под зарод, согреться и уснуть в сене. Справа тянулся, поднимаясь постепенно в гору, молодой сосняк, деревья стояли осыпанные миллионами водяных брызг, попробуй задень такое…

Митя вдруг остановился, прижал к губам посиневший палец, прислушался. По сырому воздуху плыл едва уловимый звон.

– Что это? Колокол?

– К обедне зовут! – объяснил Котельников.

Сразу за лесом показалось село. Оно раскинулось по берегу реки одной длинной улицей. Блеснула куполами церковь, обнесенная белой оградкой. Два дома выделялись железными, покрашенными в красный цвет крышами, – школа и пятистенка купца Петухова. С бугра было видно, как в огородах кланялись колодезные журавли. С обоих концов улицы к церкви в одиночку и группами двигались богомольцы. Благовест не умолкал.

– А у нас сегодня день всевобуча! – сказал, ни к кому не обращаясь, Федя.

– Как это? – не понял Котельников.

– Ну, день всеобщего военного обучения!..

* * *

Отец чистил винтовку, а Костя помогал ему: то затвор подержит, то шомпол подаст. После чая Тимофей Ефимович ушел из дому. За ним подался со двора и Костя. У ворот его ждал Васюрка. Два дня тому назад их на одном собрании приняли в комсомол. Секретарь ячейки Митя Мокин пожал им руки, сказал серьезно:

– На дворе ноябрь 1920 года. Это вы запомните, между прочим. В настоящий текущий момент вопрос о борьбе с врагами стоит ребром. Теперь вы кто? Комсомольцы! А еще кто? Бойцы части особого назначения, то есть ЧОНа.

Мокин поправил накинутую на плечи старенькую шинель и напомнил:

– В воскресенье явитесь на военные занятия как штыки!

К десяти часам утра коммунисты и комсомольцы собирались на площадь около поселкового сада. День был холодный. Когда Костя и Васюрка переходили мост через реку, ветер бросил им в лица по доброй пригоршне липкого снега. Ребята пошли быстрее. Они шли в ногу, размахивая руками в такт шагу. Хотелось во всем походить на бойцов. Юношам казалось, что надетые поверх пальто ремни придают им вид бывалых солдат.

Комсомольцы миновали Теребиловку, пролезли под стоявшими на станции составами и стали подниматься по лестнице от товарного двора к церкви. На самом верху столкнулись с Верой, она почему-то растерялась, торопливо спрятав за спину что-то завернутое в платочке.

– Ты откуда? – спросил ее Костя.

– Из церкви! – призналась Вера.

– Как это, из церкви? – удивился Костя. – Ты что? А заявление в комсомол написала?

Девушка отвернулась.

– Нет еще… Я вовсе не молиться ходила, мама меня за просвиркой послала… Она каждое воскресенье поминает папу.

Ничего больше не сказав, Вера быстро стала спускаться вниз. Ребята взглядами провожали ее.

– Вот так штука! – сказал Васюрка, когда девушка скрылась за товарным двором.

– Вовсе это не штука, а опиум! – с досадой возразил Костя.

Васюрка пожал плечами.

– Какой опиум?

– Читал в нардоме над сценой «Религия – опиум для народа»? Отравление такое, вроде яда… Веруськина мать знаешь как в бога верит?.. Ну, хватит стоять!..

Ветер не утихал, снег валил тяжелыми хлопьями. За церковной оградой шумели высокие тополя, покачивая вершинами и голыми, мокрыми ветками…

На площади было уже много коммунистов и комсомольцев. Молодые бойцы должны были явиться к командиру, стоявшему в короткой кожаной тужурке спиной к ветру. Васюрка и Костя знали, что это стрелочник Знова, но подошли к нему нерешительно.

– Дяденька, – сказал Костя, – нам бы в ЧОН. Мокин велел.

Стрелочник выплюнул изо рта окурок, смерил подошедших насмешливым взглядом и сурово сказал:

– Я вам не дяденька, а командир роты. Как стоите? Ну-ка, смирно!

Комсомольцы невольно подтянулись, бросили руки по швам, краснея до ушей. Знова добродушно улыбнулся.

– Теперь другое дело!

Повернувшись к группе бойцов, он крикнул:

– Храпчук, ко мне!

Старый машинист крупными шагами приблизился к командиру, молодцевато щелкнул каблуками поношенных сапог, застыл на месте.

– Пойдешь на склад, выдашь этим новичкам винтовки и боевые патроны! – приказал ему Знова. – Кру-гом!

Команда относилась к новоиспеченным бойцам. Играя в «белых» и «красных», они поворачивались быстрее и чище, а в эту минуту ноги как будто свинцом были налиты, слушались плохо.

Склад помещался в подвале вокзала. Храпчук взял из пирамиды две винтовки, подал их Косте и Васюрке, потом протянул по одному кожаному подсумку с патронами. Пареньки расстегнули ремни, надели на них подсумки. Поглядывая на комсомольцев, Храпчук поправил потрескивающий фитиль свечи, сел на патронный ящик.

– Вам обоим, я знаю, по шестнадцать годков, – заговорил старик. – А мне вот-вот шестьдесят стукнет. Знаете, когда я первый раз винтовку в руки взял? В 1905 году, ребятки, в Чите. А выдавал ее мне как раз шестнадцатилетний Борис Кларк. Он тогда по горло в революцию вошел вместе с отцом. В амбаре у них оружие прятали. Борька по отцовскому поручению и выдавал дружинникам винтовки. Я к чему это говорю? Берегите оружие, вам его революция дает. Вот так!

Храпчук задул свечу.

– Пошли, ребятки, а то командир роты подкрутит нам гайки…

Занятия с короткими перерывами длились четыре часа.

– На пле-оп! – послышалась звонкая команда Зновы.

Поднимая винтовку, Костя далеко занес ее перед собой и ударил по затылку впереди стоящего бойца, тот покачнулся, задел следующего. Строй сломался. Подбежал Знова, задергал короткими, обкуренными усами.

– Что тут у вас за базар?

Узнав в чем дело, он скомандовал Косте: «Три шага вперед… арш», взял у него винтовку, показал приемы и велел несколько раз повторить. Костя готов был провалиться сквозь землю, особенно когда поймал на себе взгляд отца. Но вот его поставили в строй. Учение продолжалось. Команды раздавались одна за другой:

– Нале-оп!

– Напра-оп!

– На пле-оп!

– К но-гип!

Маршируя, Костя несколько раз попал ногами в грязь, его восьмифунтовые американские ботинки стали еще тяжелее. Но надо было бегать. Рота рассыпалась цепью для стрельбы лежа. Бойцы падали на взмокшую, разбухшую от снега землю.

– По врагам революции… пли!

Сухо щелкнули курки. Два «выстрела» раздались с некоторым опозданием. Стрелочник Знова погрозил кулаком в ту сторону, где лежали Костя и Васюрка.