Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)"

Автор книги: Николай Гумилев

54. Дева-птица

 
Пастух веселый
Поутру рано
Выгнал коров в тенистые долы
Броселианы.
 
 
Паслись коровы,
И песню своих веселий
На тростниковой
Играл он свирели.
 
 
И вдруг за ветвями
Послышался голос, как будто не птичий,
Он видит птицу, как пламя,
С головкой милой, девичьей.
 
 
Прерывно пенье,
Так плачет во сне младенец,
В черных глазах томленье,
Как у восточных пленниц.
 
 
Пастух дивится
И смотрит зорко:
«Такая красивая птица,
А стонет так горько».
 
 
Ее ответу
Он внемлет, смущенный:
«Мне подобных нету
На земле зеленой.
 
 
Хоть мальчик-птица,
Исполненный дивных желаний,
И должен родиться
В Броселиане,
 
 
Но злая
Судьба нам не даст наслажденья;
Подумай, пастух, должна я
Умереть до его рожденья.
 
 
И вот мне не любы
Ни солнце, ни месяц высокий,
Никому не нужны мои губы
И бледные щеки.
 
 
Но всего мне жальче,
Хоть и всего дороже,
Что птица-мальчик
Будет печальным тоже.
 
 
Он станет порхать по лугу,
Садиться на вязы эти
И звать подругу,
Которой уж нет на свете.
 
 
Пастух, ты, наверно, грубый,
Ну что ж, я терпеть умею,
Подойди, поцелуй мои губы
И хрупкую шею.
 
 
Ты юн, захочешь жениться,
У тебя будут дети,
И память о деве-птице
Долетит до иных столетий».
 
 
Пастух вдыхает запах
Кожи, солнцем нагретой,
Слышит, на птичьих лапах
Звенят золотые браслеты.
 
 
Вот уже он в исступленьи,
Что делает, сам не знает.
Загорелые его колени
Красные перья попирают.
 
 
Только раз застонала птица,
Раз один застонала,
И в груди ее сердце биться
Вдруг перестало.
 
 
Она не воскреснет,
Глаза помутнели,
И грустные песни
Над нею играет пастух на свирели.
 
 
С вечерней прохладой
Встают седые туманы,
И гонит он к дому стадо
Из Броселианы.
 

55. Леопард

Если убитому леопарду не опалить немедленно усов, дух его будет преследовать охотника.

Абиссинское поверье

 
Колдовством и ворожбою
В тишине глухих ночей
Леопард, убитый мною,
Занят в комнате моей.
 
 
Люди входят и уходят,
Позже всех уходит та,
Для которой в жилах бродит
Золотая темнота.
 
 
Поздно. Мыши засвистели,
Глухо крякнул домовой,
И мурлычет у постели
Леопард, убитый мной.
 
 
«По ущельям Добробрана
Сизый плавает туман,
Солнце, красное, как рана,
Озарило Добробран.
 
 
Запах меда и вервены
Ветер гонит на восток,
И ревут, ревут гиены,
Зарывая нос в песок.
 
 
Брат мой, враг мой, ревы слышишь,
Запах чуешь, видишь дым?
Для чего ж тогда ты дышишь
Этим воздухом сырым?
 
 
Нет, ты должен, мой убийца,
Умереть в стране моей,
Чтоб я снова мог родиться
В леопардовой семье».
 
 
Неужели до рассвета
Мне ловить лукавый зов?
Ах, не слушал я совета,
Не спалил ему усов.
 
 
Только поздно! Вражья сила
Одолела и близка:
Вот затылок мне сдавила,
Точно медная, рука...
 
 
Пальмы... С неба страшный пламень
Жжет песчаный водоем...
Данакиль припал за камень
С пламенеющим копьем.
 
 
Он не знает и не спросит,
Чем душа моя горда,
Только душу эту бросит,
Сам не ведая куда.
 
 
И не в силах я бороться,
Я спокоен, я встаю,
У жирафьего колодца
Я окончу жизнь мою.
 

56. Перстень

 
Уронила девушка перстень
В колодец, в колодец ночной,
Простирает легкие персты
К холодной воде ключевой.
 
 
«Возврати мой перстень, колодец,
В нем красный цейлонский рубин,
Что с ним будет делать народец
Тритонов и мокрых ундин?»
 
 
В глубине вода потемнела,
Послышался ропот и гам:
«Теплотою живого тела
Твой перстень понравился нам».
 
 
«Мой жених изнемог от муки,
И будет он в водную гладь
Погружать горячие руки,
Горячие слезы ронять».
 
 
Над водой показались рожи
Тритонов и мокрых ундин:
«С человеческой кровью схожий,
Понравился нам твой рубин».
 
 
«Мой жених, он живет с молитвой,
С молитвой одной о любви.
Попрошу, и стальною бритвой
Откроет он вены свои».
 
 
«Перстень твой, наверно, целебный,
Что ты молишь его с тоской,
Выкупаешь такой волшебной
Ценой – любовью мужской».
 
 
«Просто золото краше тела
И рубины красней, чем кровь,
И доныне я не умела
Понять, что такое любовь».
 

57. Молитва мастеров

 
Я помню древнюю молитву мастеров:
Храни нас, Господи, от тех учеников,
 
 
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал всё новых откровений.
 
 
Нам может нравиться прямой и честный враг,
Но эти каждый наш выслеживают шаг,
 
 
Их радует, что мы в борении, покуда
Петр отрекается и предает Иуда.
 
 
Лишь небу ведомы пределы наших сил,
Потомством взвесится, кто сколько утаил,
 
 
Что́ создадим мы впредь, на это власть Господня,
Но что́ мы создали, то с нами посегодня.
 
 
Всем оскорбителям мы говорим привет,
Превозносителям мы отвечаем – нет!
 
 
Упреки льстивые и гул молвы хвалебный
Равно для творческой святыни не потребны,
 
 
Вам стыдно мастера дурманить беленой,
Как карфагенского слона перед войной.
 

58

 
Вот гиацинты под блеском
Электрического фонаря,
Под блеском белым и резким
Зажглись и стоят, горя.
 
 
И вот душа пошатнулась,
Словно с ангелом говоря,
Пошатнулась и вдруг качнулась
В сине-бархатные моря.
 
 
И верит, что выше свода
Небесного Божий свет,
И знает, что, где свобода
Без Бога, там света нет.
 
 
Когда и вы захотите
Узнать, в какие сады
Ее увел повелитель,
Создатель каждой звезды,
 
 
И как светлы лабиринты
В садах за Млечным Путем —
Смотрите на гиацинты
Под электрическим фонарем.
 

59. Поэма начала

Книга первая. Дракон. Песнь первая

1

 
Из-за свежих волн океана
Красный бык приподнял рога,
И бежали лани тумана
Под скалистые берега.
Под скалистыми берегами
В многошумной сырой тени
Серебристыми жемчугами
Оседали на мох они.
Красный бык изменяет лица:
Вот широко крылья простер
И парит, огромная птица,
Пожирающая простор.
Вот к дверям голубой кумирни,
Ключ держа от тайн и чудес,
Он восходит, стрелок и лирник,
По открытой тропе небес.
Ветры, дуйте, чтоб волны пели,
Чтоб в лесах гудели стволы,
Войте, ветры, в трубы ущелий,
Возглашая ему хвалы!
 

2

 
Освежив горячее тело
Благовонной ночною тьмой,
Вновь берется земля за дело,
Непонятное ей самой.
Наливает зеленым соком
Детски нежные стебли трав
И багряным, дивно высоким
Благородное сердце льва.
И, всегда желая иного,
На голодный жаркий песок
Проливает снова и снова
И зеленый и красный сок.
С сотворенья мира стократы,
Умирая, менялся прах:
Этот камень рычал когда-то,
Этот плющ парил в облаках.
Убивая и воскрешая,
Набухать вселенской душой —
В этом воля земли святая,
Непонятная ей самой.
 

3

 
Океан косматый и сонный,
Отыскав надежный упор,
Тупо терся губой зеленой
О подножие Лунных гор.
И над ним стеною отвесной
Разбежалась и замерла,
Упираясь в купол небесный,
Аметистовая скала.
До глубин ночами и днями
Аметист светился и цвел
Многоцветными огоньками,
Точно роем веселых пчел.
Потому что свивал там кольца,
Вековой досыпая сон,
Старше вод и светлее солнца,
Золоточешуйный дракон.
И подобной чаши священной
Для вина первозданных сил
Не носило тело вселенной
И Творец в мечтах не носил.
 

4

 
Пробудился дракон и поднял
Янтари грозовых зрачков.
Первый раз он взглянул сегодня
После сна десяти веков.
И ему не казалось светлым
Солнце, юное для людей.
Был как будто засыпан пеплом
Жар пылавших в море огней.
Но иная радость глубоко
В сердце зрела, как сладкий плод.
Он почуял веянье рока,
Милой смерти неслышный лет.
Говор моря и ветер южный
Заводили песню одну:
«Ты простишься с землей ненужной
И уйдешь домой, в тишину.
О твое усталое тело
Притупила жизнь острие.
Губы смерти нежны, и бело
Молодое лицо ее».
 

5

 
А с востока, из мглы белесой,
Где в лесу змеилась тропа,
Превышая вершину леса
Ярко-красной повязкой лба,
Пальм стройней и крепче платанов,
Неуклонней разлива рек,
В одеяньях серебротканых
Шел неведомый человек.
Шел один, спокойно и строго
Опуская глаза, как тот,
Кто давно знакомой дорогой
Много дней и ночей идет.
И казалось, земля бежала
Под его стопы, как вода,
Смоляною доской лежала
На груди его борода.
Точно высечен из гранита,
Лик был светел, но взгляд тяжел...
Жрец Лемурии, Морадита,
К золотому дракону шел.
 

6

 
Было страшно, точно без брони
Встретить меч, разящий в упор,
Увидать нежданно драконий
И холодный и скользкий взор.
Помнил жрец, что десять столетий
Каждый бывший здесь человек
Видел лишь багровые сети
Крокодильих сомкнутых век.
Но молчал он и черной пикой
(У мудрейших водилось так)
На песке пред своим владыкой
Начертал таинственный знак:
Точно жезл, во прахе лежавший, —
Символ смертного естества,
И отвесный, обозначавший
Нисхождение божества,
И короткий, меж них сокрытый,
Точно связь этих двух миров...
Не хотел открыть Морадита
Зверю тайны чудесной слов.
 

7

 
И дракон прочел, наклоняя
Взоры к смертному в первый раз:
«Есть, владыка, нить золотая,
Что связует тебя и нас.
Много лет я провел во мраке,
Постигая смысл бытия,
Видишь, знаю святые знаки,
Что хранит твоя чешуя.
Отблеск их от солнца до меди
Изучил я ночью и днем,
Я следил, как во сне ты бредил,
Переменным горя огнем.
И я знаю, что заповедней
Этих сфер, и крестов, и чаш,
Пробудившись в свой день последний,
Нам ты знанье свое отдашь.
Зарожденье, преображенье
И ужасный конец миров
Ты за ревностное служенье
От своих не скроешь жрецов».
 

8

 
Засверкали в ответ чешуи
На взнесенной мостом спине,
Как сверкают речные струи
При склоняющейся луне.
И, кусая губы сердито,
Подавляя потоки слов,
Стал читать на них Морадита
Сочетанье черт и крестов:
«Разве в мире сильных не стало,
Что тебе я знанье отдам?
Я вручу его розе алой,
Водопадам и облакам;
Я вручу его кряжам горным,
Стражам косного бытия,
Семизвездию, в небе черном
Изогнувшемуся, как я,
Или ветру, сыну Удачи,
Что свою прославляет мать,
Но не твари с кровью горячей,
Не умеющею сверкать!»
 

9

 
Только сухо хрустнула пика,
Переломленная жрецом,
Только взоры сверкнули дико
Над гранитным его лицом
И уставились непреклонно
В муть уже потухавших глаз
Умирающего дракона —
Повелителя древних рас.
Человечья теснила сила
Нестерпимую ей судьбу,
Синей кровью большая жила
Налилась на открытом лбу,
Приоткрылись губы, и вольно
Прокатился по берегам
Голос яркий, густой и полный,
Как полуденный запах пальм.
Первый раз уста человека
Говорить осмелились днем,
Раздалось в первый раз от века
Запрещенное слово: «ОМ»!
 

10

 
Солнце вспыхнуло красным жаром
И надтреснуло. Метеор
Оторвался и легким паром
От него рванулся в простор.
После многих тысячелетий
Где-нибудь за Млечным Путем
Он расскажет встречной комете
О таинственном слове «ОМ».
Океан взревел и, взметенный,
Отступил горой серебра.
Так отходит зверь, обожженный
Головней людского костра.
Ветви лапчатые платанов,
Распластавшись, легли на песок,
Никакой напор ураганов
Так согнуть их досель не мог.
И звенело болью мгновенной,
Тонким воздухом и огнем
Сотрясая тело вселенной,
Заповедное слово «ОМ».
 

11

 
Содрогнулся дракон и снова
Устремил на пришельца взор,
Смерть борола в нем силу слова,
Незнакомую до сих пор.
Смерть, надежный его союзник,
Наплывала издалека.
Как меха исполинской кузни,
Раздувались его бока.
Когти лап в предсмертном томленье
Бороздили поверхность скал,
Но без голоса, без движенья
Нес он муку свою и ждал.
Белый холод последней боли
Плавал по сердцу, и вот-вот
От сжигающей сердце воли
Человеческой он уйдет.
Понял жрец, что страшна потеря
И что смерти не обмануть,
Поднял правую лапу зверя
И себе положил на грудь.
 

12

 
Капли крови из свежей раны
Потекли, красны и теплы,
Как ключи на заре багряной
Из глубин меловой скалы.
Дивной перевязью священной
Заалели ее струи
На мерцании драгоценной
Золотеющей чешуи.
Точно солнце в рассветном небе,
Наливался жизнью дракон,
Крылья рвались по ветру, гребень
Петушиный встал, обагрен.
И когда, без слов, без движенья,
Взором жрец его вновь спросил
О рожденье, преображенье
И конце первозданных сил,
Переливы чешуй далече
Озарили уступы круч,
Точно голос нечеловечий,
Превращенный из звука в луч.
 

60. Мои читатели

 
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.
 
 
Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, веселой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.
 
 
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца.
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: «Я не люблю вас», —
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно его суда.
 

61

 
На далекой звезде Венере
Солнце пламенней и золотистей,
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья.
 
 
Всюду вольные звонкие воды,
Реки, гейзеры, водопады
Распевают в полдень песнь свободы,
Ночью пламенеют, как лампады.
 
 
На Венере, ах, на Венере
Нету слов обидных или властных,
Говорят ангелы на Венере
Языком из одних только гласных.
 
 
Если скажут «еа» и «аи» —
Это радостное обещанье,
«Уо», «ао» – о древнем рае
Золотое воспоминанье.
 
 
На Венере, ах, на Венере
Нету смерти, терпкой и душной.
Если умирают на Венере —
Превращаются в пар воздушный.
 
 
И блуждают золотые дымы
В синих-синих вечерних кущах
Иль, как радостные пилигримы,
Навещают еще живущих.
 

62

 
После стольких лет
Я пришел назад.
Но изгнанник я,
И за мной следят.
 
 
Я ждала тебя
Столько долгих лет,
Для любви моей
Расстоянья нет.
 
 
В стороне чужой
Жизнь прошла моя.
Как украли жизнь,
Не заметил я.
 
 
Жизнь моя была
Сладостною мне.
Я ждала тебя.
Видела во сне.
 
 
Смерть в дому моем
И в дому твоем.
Ничего, что смерть,
Если мы вдвоем.
 

63

 
Я сам над собой насмеялся
И сам я себя обманул,
Когда мог подумать, что в мире
Есть что-нибудь кроме тебя.
 
 
Лишь белая, в белой одежде,
Как в пеплуме древних богинь,
Ты держишь хрустальную сферу
В прозрачных и тонких перстах.
 
 
А все океаны, все горы,
Архангелы, люди, цветы —
Они в хрустале отразились
Прозрачных девических глаз.
 
 
Как странно подумать, что в мире
Есть что-нибудь кроме тебя,
Что сам я не только ночная,
Бессонная песнь о тебе,
 
 
Но свет у тебя за плечами,
Такой ослепительный свет,
Там длинные пламени реют,
Как два золотые крыла.
 

Черновые наброски стихотворений последних лет

64. Леопарди

Набросок

 
О праздниках, о звоне струн, о нарде,
О неумолчной радости земли
Ты ничего не ведал, Леопарди!
 
 
И дни твои к концу тебя влекли.
Как бы под траурными парусами
Плывущие к Аиду корабли.
 
 
Ты женщину с холодными глазами,
Влюбленную лишь в самое себя,
И родину любил под небесами.
 
 
Мечтал о них, как в смертный час, скорбя.
Их смешивал в мечтах... но не любили
Ни родина, ни женщина тебя.
 

65

 
«Вы задумчивы, маркиза?
Вы больны?
– Ах, мой друг, одни капризы
От луны.
 
 
Я люблю вас с новой страстью
Вновь и вновь.
– Я давно не верю в счастье
И любовь.
 
 
Но вокруг нас бродят пары,
Влюблены.
– Это чары, только чары
От луны.
 
 
Я хочу иль их развеять
Иль пропасть.
– Ах, Луи, как сладко верить
В вашу власть!
 
 
Но какой искать награды
Я бы мог?
– Боже! Всё, чего вам надо,
Мой цветок?
 
 
Если так, то всё готово,
Я нашел.
Но должны сдержать вы слово.
– Хорошо!»
 
 
И помчали духи мрака
В вышину:
Сирано де Бержераком
На луну.
 
 
И рука его простерла
Звонкий бич,
Чтоб схватить луну за горло
И избить.
 

66

 
Руки помнят о тебе и губы
Тоже помнят.
Позабыть ли томный шелест юбок
В мраке комнат?
 

67

 
О, если я весь мир постиг,
О, если движу я горами,
И тайны все под небесами
Познал, измерил и постиг,
 
 
Но если в то же время я
Любви не ведаю святыни —
Ничтожность я в моей гордыне
Я <...> бытия.
 
 
И если всё отдам добро
Свое я на благое дело
И если я предам и тело,
Любви же в сердце <...>
 
 
Долготерпимая любовь...
 

68

 
Нет, к Лете не иди, не выжимай
Из черных трав убийственные вина,
Чела бледнеющего не венчай
Пурпурным виноградом Прозерпины.
 

69

 
Ровно в полночь пришло приказанье
Выступать четвертому эскадрону —
Прикрывать отход артиллерии.
Это было трудное лето,
Когда мы отходили с Карпатов,
А за нами шаг за шагом
Шла Макензенова фаланга.
 

70

 
Колокольные звоны,
И зеленые клены,
И летучие мыши,
И Шекспир, и Овидий —
Для того, кто их слышит,
Для того, кто их видит.
Оттого всё на свете
И грустит о поэте.
 

71

 
В дни нашей юности, исполненной страстей,
Нас может чаровать изменчивый хорей:
То схож с танцовщицей, а то с плакучей ивой,
Сплетен из ужаса и нежности счастливой.
Нам может нравится железный анапест,
В котором слышится разбойничий наезд,
Ночной галоп коня, стремящегося лугом,
И море, взвившееся над <нрзб.> стругом.
 

72

 
Трагикомедией – названьем «человек» —
Выл девятнадцатый смешной и страшный век.
Век, страшный потому, что в полном цвете силы
Смотрел он на небо, как смотрят в глубь могилы,
И потому смешной, что думал он найти
В недостижимое доступные пути;
Век героических надежд и совершений...
 

73

 
А я уже стою в саду иной земли.
Среди кровавых роз и влажных лилий,
И повествует мне гекзаметром Виргилий
О высшей радости земли.
 

74

 
Я часто думаю о старости своей,
О мудрости и о покое.
 

75

 
На безумном аэроплане
В звездных дебрях, на трудных кручах
И в серебряном урагане
Станешь новой звездой падучей.
 

76

 
Я рад, что он уходит, чад угарный,
Мне двадцать лет тому назад сознанье
Застлавший, как туман кровавый очи
Схватившемуся в ярости за нож;
Что тело женщины меня не дразнит,
Что слово женщины меня не ранит,
Что я в ветвях не вижу рук воздетых,
Не слышу вздохов в шорохе травы.
 
 
Высокий дом Господь себе построил
На рубеже своих святых владений
С владеньями владыки Люцифера...
 

77

 
В каких жестоких <поднебесных?> звездах
Отстаивался пар полей
Веет влажный вольный воздух
Ингерманландии моей.
 
 
Все реки в вереске, озера,
Стада зеркальных черепах
<нрзб. 2 стиха>
 

78

 
Очарованием не назови
Слепую музыку моей любви.
 
 
С тенями вечера плывут слова...
 

79

 
Я не знаю этой жизни – ах, она сложней
Утром синих, на закате голубых теней.
 

Коллективные стихотворения

80

 
Наш хозяин щурится, как крыса.
Поздно. Скучно. Каждый зол и пьян.
Сыплет пепел рыжая Алиса
В до краев наполненный стакан.
 
 
И над сбродом этих рюмок бедных,
Над ломтями чайной колбасы,
Вдруг, двенадцать раз, двенадцать медных
Прогудели, зашипев, часы.
 
 
Отодвинув от себя тарелку,
Голосом гортанным молвил грек,
Он взглянул на часовую стрелку,
– «За столом тринадцать человек».
 
 
Англичанин поднялся и стоя,
Как застигнутый внезапно зверь,
Озирался, но рванулись трое
И спиной загородили дверь.
 

81

 
Суда стоят, во льдах зажаты,
И льды подобны серебру.
Обледенелые канаты
Поскрипывают на ветру.
 
 
И тихи белые медведи,
Из-за бугшприта сторожа
Над полыньей, краснее меди,
Неосторожного моржа.
 
 
А ты, кем лоцман несчастливый,
Был послан на акулий пир,
Ты в Бергене, за кружкой пива,
Ждешь барышей, мой командир.
 

82. Похвала ямбу

 
Тебе, четырехстопный ямб
Ритмически многообразный,
Наш вынужденный дифирамб
Блеснет, всех стоп игрой алмазной.
 
 
Одна строка совсем чиста,
А в следующей есть пиррихий;
Стих, где галоп, где щелк хлыста,
Переливается, вдруг, в тихий.
 
 
Пусть разрушителен хорей,
Вползающий коварным змеем:
Он вихрь, смерч ледяной морей,
Скалистым скинутый спондеем.
 
 
Ты, как державный океан,
В себя приемлющий все реки,
Царишь, спокойный великан,
Непокоряемый вовеки.
 

83

 
Внимали равнодушно мы
Волненью древнего размера,
Не увела нас тень Гомера
На Илионские холмы.
 
 
И только Пушкин из угла
Увидел белыми глазами
Полет встревоженного нами
Малоазийского орла.
 

84

 
Внимали сонно мы
Певучести размера.
Тень не вела Гомера
Нас на свои холмы.
 
 
Но Пушкин из угла
Незрячими глазами
Увидел взлет над нами
Зевесова орла.
 

85

 
Скучали мы
От чар размера,
Нас стих Гомера
Звал на холмы.
 

86

 
Когда внимали равнодушно мы
Волненью величавого размера,
Напрасно нас манила тень Гомера
К себе на Илионские холмы.
 
 
И только белый Пушкин из угла
Увидел неподвижными глазами
Широкий лет встревоженного нами
Малоазийского орла.
 

87

 
Когда спокойно так и равнодушно мы
Внимали музыке священного размера,
Напрасно за собой звала нас тень Гомера
На Илионские, туманные холмы.
 
 
Но Пушкин мраморный увидел из угла
Незрячими, навек спокойными глазами
Полет торжественный встревоженного нами
Малоазийского, бессмертного орла.
 

88. Дочь Змия

 
Простерла Змея на горячих ступенях
Зеленой туникой обтянутый стан,
Народ перед нею стоит на коленях,
И струны звенят и грохочет тимпам.
 
 
И девочке чудно, как выгнуты луки,
Как рвутся слоны, как храпит жеребец,
Но вот перед ней простирающий руки
Двурогой тиарой увенчанный жрец.
 
 
«О, дочь Грегору, венценосного Змия,
Найденная князем, не знавшим жены,
На склонах Агира, в долине Хэмиэ,
Где Урр, низвергаясь, гремит с крутизны.
 
 
Два славные года ты правишь над нами,
И сборщикам некуда деть податей,
Пшеница сам-десять, отлично с быками,
И жены рожают здоровых детей.
 
 
Во храме двухтысячестопном со мною
Жрецы ежедневно твой славят приход,
Питаясь высокостоящей луною,
Священный рубин еженощно растет.
 
 
Да примет царевна молитвы святые,
Народ-змиеносец, молитвы – твои,
Склонитесь же люди, венчайте дочь Змия!»
Вдруг голос: «Убейте отродье змеи!..»
 
 
Сто рук поднялось над седой головою,
Сто ног замесило кровавую грязь,
И вторило эхо немолчному вою,
Над мертвым отгулами камня глумясь.
 
 
И встала царевна с горячих ступеней
И тонкую руку простерла вперед:
«Свершилось, свершилось – священных оленей,
Крылатых оленей я слышу полет.
 
 
Отец мой, отец мой, к тебе, семиглавый,
В небесные, черные степи твои,
Иду приобщиться немеркнувшей славой,
Двенадцатизвездной твоей чешуи».
 

21 февраля 1921