Текст книги "Из ГУЛАГа - в бой"
Автор книги: Николай Черушев
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
Далее М.П. Магер перечисляет лиц, принимавших участие в его допросах и истязаниях в стенах Ленинградской тюрьмы, – то было все руководство 5-го отдела УНКВД по Ленинградской области и особого отдела ЛВО. «...Участие указанных выше лиц в беззаконно-преступных методах ведения следствия по моему делу указывает о наличии круговой поруки в сокрытии всех этих беззаконных и преступных деяний от партии и правительства, и с другой стороны болезненное самомнение о своей непогрешимости не давало многим работникам, особенно молодым, своевременно рассмотреть это вредное явление в практической работе...» [41]41
Архив Главной военной прокуратуры (АГВП). НИ 16053-42. Л. 17—18.
[Закрыть]
О том, что не он, комкор Магер, преступник, а таковыми являются следователи НКВД, ведущие его дело, Максим Петрович откровенно, не боясь последствий, высказывался в ряде своих заявлений. «...На практике получилось таким образом, что следствие было в полной зависимости от наличия показаний арестованных. О том, насколько эти показания отвечают действительности, для следствия оставалось полной неясностью, брали все на веру, поэтому и находились в полной зависимости от той клеветы, которая была в отношении меня, а если принять во внимание заботы по охранению этой клеветы со стороны лиц, занимавшихся моим делом, то в этом случае картина будет совершенно ясна. Клевета осталась клеветой неразоблаченной и заботливо охраняемой следствием. Я не знаю, возможно это было сделано сознательно, с явно преступной целью, в чем я не сомневаюсь, чья-то преступная рука в отношении моего дела несомненно имела касательство. Иначе чем же можно объяснить то, что мне без всякой вины, не имея никаких преступлений, приходится вот уже второй год сидеть в тюрьме и переносить моральные и физические страдания. Повторяю, объяснить это можно только преступным отношением к делу работников, имевших касательство к моему делу. Обманули партию, народного комиссара. Сейчас тот же процесс совершается в отношении судебных органов, если это совершится и в отношении обмана судебных органов, то более классического случая клеветы и обмана не найти. Я не теряю надежды до конца в том, что большевистская справедливость восторжествует. Пусть даже уничтожат меня, но я твердо верю в то, что мерзавцы-преступники будут разоблачены и понесут достойную кару...» [42]42
Архив Главной военной прокуратуры (АГВП). НИ 16053-42. Л. 18.
[Закрыть]
Обвинение М.П. Магера в принадлежности к военному заговору по ходу следствия обрастало и другими, сопутствующими ему «прегрешениями». Например, ему вменили в вину злостное вредительство в войсках ЛВО. Речь шла о том, что он, будучи членом Военного совета округа, в 1937 году вместе с командующим войсками П.Е. Дыбенко якобы умышленно допустил выброску парашютного десанта при сильном ветре, вследствие чего четыре парашютиста разбились насмерть, а 58 человек получили увечья различной тяжести.
Основные события в 1939—1940 годах по делу М.П. Магера развивались следующим образом. 10 июня 1939 года оно было следствием закончено и направлено на рассмотрение Военной коллегии. На ее подготовительном заседании 20 августа 1939 года было решено, что Магер предается суду по двум пунктам 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР: 58—1 «б» и 58—11. Судебное же заседание состоялось не на следующий день, как это обычно бывало на практике, а через три с лишним месяца (27 ноября 1939 года). Коллегия, заседавшая в следующем составе: председатель – диввоенюрист А.М. Орлов, члены – бригвоенюристы И.В. Детистов и А.Г. Суслин, решила возвратить дело на доследование в Главную военную прокуратуру, оставив прежней меру пресечения – содержание под стражей. В судебном заседании Магер виновным себя не признал, назвав ложными показания лиц, изобличавших его в антисоветской деятельности. По поводу же своих показаний, в которых он признавал себя виновным, Максим Петрович заявил, что все они явились результатом применения к нему незаконных методов ведения следствия со стороны работников госбезопасности.
Приведем выдержку из материалов этого судебного заседания:
«Суд установил:
1) Показания участника заговора Халепского, изобличающего Магера, неконкретны и противоречивы, а в части обвинения Магера во вредительстве явно неправдоподобны, так как следствие вредительской деятельности Магера не подтвердило. Ввиду этого суд не придал значения показаниям Халепского.
2) По поводу показаний о Магере другого осужденного участника заговора Смирнова суд пришел к заключению, что они вызывают сомнение в своей правдоподобности, так как не будучи уведомлен об участии Магера в заговоре, он, Смирнов, якобы был связан с ним по контрреволюционной работе.
3) Уличавшие ранее Магера в участии в заговоре Говорухин, Коробов, Андреев и Богданов от данных ранее показаний отказались, причем дело Говорухина Военной коллегией с рассмотрения снято, а Богданов (полковник Семен Ильич Богданов, будущий маршал бронетанковых войск. – Н.Ч.) судом оправдан» [43]43
Архив Главной военной прокуратуры (АГВП). НИ 16053-42. Л. 121.
[Закрыть] .
Результаты работы Главной военной прокуратуры появились нескоро. Собственно говоря, она и не проводила каких-либо значительных дополнительных следственных действий по делу Магера ввиду явной надуманности многих обвинений, о чем уже сказано выше. 2 февраля 1940 года заместитель Главного военного прокурора диввоенюрист Н.П. Афанасьев вынес постановление, в котором говорилось:
«...Имея в виду, что хотя Военной коллегией и вынесено определение о доследовании дела Магера, но это доследование не вызывается необходимостью, так как все необходимые данные нашли по делу достаточное освещение и установлено:
а) что Магер, являясь членом ВКП(б) с 1915 года, участником гражданской войны, дважды орденоносцем, за все время пребывания в партии и армии не имел колебаний от генеральной линии партии. На должность члена Военного совета Ленинградского военного округа назначен по личному представлению наркома обороны;
б) что вредительства с его стороны не было;
в) что “признание” Магера во время следствия о своем участии в военно-фашистском заговоре – есть результат избиений его со стороны бывших работников особого отдела Ленинградского военного округа Рассохина и других, которые ныне за нарушение социалистической законности арестованы и предаются суду.
Руководствуясь ст. 221 УПК
постановил:
Дело в отношении Магера Максима Петровича дальнейшим производством на основании ст. 4 п. 5 УПК РСФСР прекратить.
Магер Максима Петровича из-под стражи немедленно освободить» [44]44
Архив Главной военной прокуратуры (АГВП). НИ 16053-42. Л. 122.
[Закрыть] .
Из воспоминаний бывшего Главного военного прокурора (1945—1950 гг.) генерал-лейтенанта юстиции Н.П. Афанасьева, а тогда, в 1939—1942 гг., заместителя Главного военного прокурора: «...К концу 1939 года в НКВД, Центре, в числе неоконченных оказалось дело Магера. Магер до ареста в 1938 году был членом Военного совета Ленинградского округа...
Арестован Магер был в Ленинграде, по существу, без всяких оснований. В его “деле” оказались лишь две выписки из показаний уже осужденных и расстрелянных “врагов народа” о том, что Магер тоже “примыкал” к заговору, что они якобы знали или слышали об этом от третьих лиц. И все.
Магер уже был переведен из Ленинграда в Москву и содержался во внутренней тюрьме НКВД.
По жалобе Магера на незаконный арест и избиение его при допросах я решил допросить его лично. В канцелярии тюрьмы, куда доставили Магера, я увидел пожилого человека, в грязном военном кителе с оторванными петлицами и пуговицами.
Он очень придирчиво осмотрел меня, попросил показать ему мое удостоверение личности и только после этого сказал, что верит мне и будет давать показания.
“Впрочем, – продолжал Магер, – показать мне нечего, я всегда был честен, против партии ничего не замышлял и не делал и мне непонятно, за что я арестован”. “Это какой-то кошмарный сон, – сказал он, – и я до сих пор не могу выйти из него, хотя не осталось ни одного места, по которому меня
бы не били во время допросов, требуя, чтобы я признал себя врагом народа”. “Я в царской тюрьме сидел, и там не было такого... Неужели не знает товарищ Сталин, что творится в НКВД и тюрьмах. Если бы мне сказал кто-то обо всем этом, я бы не поверил, но я все испытал сам... Скажите, что же творится в стране?” И этот, безусловно сильный человек, не мог сдержать слез... (Истязали и били Магера в Ленинграде – в особом отделе округа.)
Я коротко записал показания Магера и, заверив его, что скоро его дело получит разрешение, покинул тюрьму.
В Главной военной прокуратуре, наведя справки, я узнал, что начальник особого отдела в Ленинграде, возбудивший дело Магера и ведший его, Кондаков, уже арестован за фальсификацию дел, и о нем ведется следствие. По телефону я приказал, чтобы Кондакова специально допросили по делу Магера, а протокол допроса прислали мне.
Дней через 5—6 этот протокол был у меня. Кондаков (как и по ряду других дел) признал, [что] материал о виновности Магера он полностью сфальсифицировал, и что в действительности никаких оснований для ареста того не было. Признал, что Магера при допросах избивали, истязали “стойками” и бессонницей. Все это Кондаков делал, чтобы иметь у себя “на активе” крупное дело. Ну, а в общем-то совершенно ясно – стряпалось еще одно “липовое” дело на невинного человека.
Я сам написал обстоятельное и подробное постановление о прекращении дела за отсутствием состава преступления. Я предчувствовал, что Магер, освободившись из тюрьмы, безусловно пойдет в ЦК партии и будет добиваться не только полной реабилитации для себя, но и требовать наказания виновных в его незаконном аресте и избиениях. Поэтому я решил, что будет лучше, если мое постановление утвердит Прокурор Союза. С этим я и пришел к Панкратьеву. Он выслушал меня и сказал: “Ладно, оставь дело”.
Прошел второй, третий день. Панкратьев все ссылался, что еще не успел ознакомиться с делом, а когда прошло еще три дня, он уже раздраженно сказал: “А вы что, боитесь ответственности? Зачем тут мое утверждение? Решали же вы до сих пор дела – делайте и это”.
На мои слова, что дело Магера не обычное и что оно неизбежно будет рассматриваться в ЦК, Панкратьев перебил меня: “Ну и что? Вот тогда, если будет нужно, мы пойдем вместе в ЦК и докажем, что Магер не виноват. А сейчас давайте, кончайте дело сами”.
В тот же день постановление о Магере было послано в тюрьму для исполнения, а на другой день утром ко мне явился сам Магер. Поблагодарив меня за внимание к нему и за то, что наконец справедливость по отношению к нему восстановлена, он задал мне вопрос, а что же дальше будет с ним?
Никаких документов, кроме справки тюрьмы, что он освобожден оттуда, Магер не имел. Денег у него не было, жить было негде, вещей никаких. Семья у Магера была в Ленинграде, но больше года сведений о ней он не имел. Положение действительно оказалось очень сложным, о чем я раньше не предполагал. Вопрос о Магере надо было прежде всего решать в Наркомате обороны, в Главном политическом управлении.
Попросив Магера подождать, я из кабинета Прокурора Союза позвонил по “кремлевке” начальнику Главного политического управления Запорожцу, но ни его, ни наркома обороны Тимошенко [45]45
Здесь память подводит Н.П. Афанасьева: в конце 1939 г. – начале 1940 г. С.К. Тимошенко и А.И. Запорожец не исполняли указанных должностей. Эти назначения произойдут несколько позже: для Тимошенко – в мае 1940 г., а для Запорожца – в сентябре 1940 г.
[Закрыть]в Москве не было, оба были на учениях (не на учениях, а на войне с Финляндией. – Н.Ч.). Оставался Щаденко Ефим Афанасьевич. Он в то время был заместителем наркома по кадрам, и я попросил у него встречи.
Вернувшись к себе, я сказал Магеру, что ему придется ждать возвращения в Москву руководства Наркомата обороны, а пока устроиться в гостинице ЦДКА, куда я позвонил о номере. Дал Магеру и денег из фондов ГВП (Главной военной прокуратуры. – Н.Ч.), на первое время.
Утром следующего дня я поехал к Щаденко. Это был своеобразный человек. Выбившись в “верха” еще в первые годы революции, он как был, так и остался малограмотным и грубым человеком. Однако пребывание его все время на высоких постах в армии и дружеские отношения со Сталиным и Ворошиловым породили в нем чванство, заносчивость и привычку считать себя умнее всех своих подчиненных, которых он постоянно называл на “ты” и позволял себе по отношению к ним матерную ругань.
Едва услышав о Магере, Щаденко сразу же “взорвался”: “Ты что, с ума сошел? Это же враг народа, а ты пришел с ходатайством о нем. Не выйдет. А то, что ты его освободил и прекратил дело, это мы еще посмотрим и проверим, как и почему прокуратура защищает врагов народа. Все. Больше я об этой сволочи и слышать не хочу, а с тобой поговорят, кому надо в ЦК или в другом месте”. Этим и закончилась моя “встреча” с Щаденко.
К слову, о Щаденко. К концу жизни он стал совершенно ненормальным. К чванству и кичливости прибавились какая-то патологическая жадность и скопидомство. Проживая на собственной даче под Москвой (Баковка), он, оставшись один (жена умерла, детей не было), торговал овощами и фруктами и копил деньги. Заболев, он при отправке в Кремлевскую больницу повез туда свои подушки, одеяла и матрацы. Когда умер, в матраце оказались деньги на сумму свыше 160 тысяч рублей. На них он и умер.
Знаю это потому, что о происшествии пришлось составлять акт и посылать для этого в больницу военного прокурора.
В ближайшие дни ни Тимошенко, ни Запорожец в Москву не вернулись. Магер ежедневно приходил ко мне с вопросом, что ему делать и куда идти. Наконец, он заявил, что больше ждать не может и пойдет в ЦК. Запретить этого я ему не мог. Поздно ночью (после этого дня), когда я уже спал дома, вдруг зазвонил телефон. Говорил Мамулов – личный секретарь Берии, который сказал, что со мной будет говорить нарком (вообще небывалый случай, чтоб на квартиру звонил “сам” Берия, среди ночи!).
Берия просил срочно приехать к нему и, выяснив, что это будет не ранее, как через час (мне надо было вызвать к себе машину), сказал, что посылает за мной свою машину (тоже небывалый случай!). Едва я успел одеться, машина была уже у дома. Скоро я оказался в кабинете Берии. Он сидел за столом со своим заместителем Меркуловым и читал какое-то дело.
Когда я вошел, Берия стал спрашивать, на каком основании и почему я освободил из тюрьмы Магера и прекратил о нем дело. Я объяснил.
“Да, – ответил Берия, – я вот читаю его дело (оно действительно каким-то образом оказалось у него). Материалов в деле нет, это верно, и постановление правильное, но вы все равно должны были предварительно посоветоваться с нами. На Магера есть “камерная” агентура. Сидя в тюрьме, он ругал Советскую власть и вообще высказывал антисоветские взгляды”.
Никакой агентуры в деле не было, но Берия опять повторил: “Надо было посоветоваться с нами, прежде чем решать дело”.
Я чувствовал, что вызов к Берии не случаен, но причины он мне объяснять не стал и, заканчивая разговор, добавил: “Вы завтра в Ростов собираетесь, так вот мы просим, пока воздержитесь с поездкой”.
На этом моя “аудиенция” закончилась, и на той же министерской машине меня отвезли домой. Утром, едва я приехал на работу, меня вызвал Панкратьев. Он был явно расстроен и сразу же “набросился” на меня: “Что вы сделали с делом Магера? Получился скандал. В дело вмешался товарищ Сталин и теперь черт знает что может быть и зачем было связываться с этим Магером?” Пока Панкратьев испуганно “причитал” в этом роде, в кабинет вошел фельдъегерь связи НКВД и вручил ему “красный пакет” (в них обыкновенно рассылались важные правительственные документы, имеющие срочный характер). Приняв пакет и прочитав находящуюся там бумагу, Панкратьев вновь обратился ко мне: “Вот видите, чем обернулось для нас дело Магера?”
Бумага была выпиской из решения Политбюро ЦК от этого же числа за подписью Сталина, в ней значилось:
“Слушали: доклад тов. Берии (о чем, неизвестно).
Постановили: Впредь установить, что по всем делам о контрреволюционных преступлениях, находящихся в производстве органов прокуратуры и суда, арестованные по ним могут быть освобождены из-под стражи только с согласия органов НКВД”.
Постановление было более чем ясное. Конституционные права прокуратуры и суда были ликвидированы коротким постановлением на целых 13 лет – т.е. до смерти Сталина. Было это в феврале 1940 года.
Что же произошло с Магером и следствием чего явилось это решение Политбюро? Это выяснилось несколько позднее. Оказывается, от меня Магер пошел в ЦК партии и стал там настойчиво добиваться приема его кем-либо из секретарей ЦК. Никаких документов у него, кроме справки из тюрьмы, не было. Отказы, видимо, “распалили” Магера, он стал “шуметь”, даже в приемной ЦК. Оттуда позвонили Берии, а потом его привезли к самому Берии. Что за разговор был у Берии с Магером, я не знаю, но после этого Берия срочно доставили дело Магера из прокуратуры, и с ним он лично поехал к Сталину, где и доложил ему дело. Конечно, доложил по-своему.
Сталин позвонил Панкратьеву и спросил, в чем обвинялся Магер и почему прокуратура прекратила его дело. Панкратьев, видимо, все же не знал дела или знал его поверхностно, но звонок Сталина застал его явно врасплох. И вместо того, чтобы попросить лично доложить ему дело (на что Сталин, по моему мнению, согласился бы), Панкратьев очень невразумительно и неправильно, по существу, ответил: “Товарищ Сталин, формальных данных для привлечения к ответственности Магера нет”.
“Нельзя же быть только формалистом в делах”, – ответил Сталин и положил трубку.
В такой “ситуации” Берии, конечно, не составило труда сочинить постановление, которое и было подписано Сталиным. Как оно стало осуществляться на практике – в жизни, работники прокуратуры и суда узнали очень скоро.
Если прокурор прекращал дело производством или суд выносил оправдательный приговор, эти документы посылались в НКВД (в Центр). Там кто-то переправлял их начальнику тюрьмы или лагеря, где находился заключенный, с требованием дать “отзыв-характеристику” – можно или нет освободить данного заключенного.
Начальник тюрьмы или лагеря, естественно, не знал и не мог знать хорошо каждого заключенного. Поэтому “характеристики” поручалось писать надзирателю корпуса или отделения и именно от этих лиц фактически стала зависеть судьба людей, о виновности которых уже было сказано: “Нет, не виновен”.
Вскоре таких лиц в тюрьмах НКВД накопилось достаточно много. Как быть? Но Берия и здесь нашел “выход”. Всех таких лиц стали “оформлять” (именно оформлять – другого названия тут не придумаешь) на Особое Совещание НКВД и давать сроки лишения свободы от 5 до 10 лет, без вменения какой-либо вины или конкретного преступления, а просто как “СОЭ” (что на обыкновенном языке значило “социально опасный элемент)”...» [46]46
Ушаков С.Ю., Стукалов А.А. Фронт военных прокуроров. М. 2000. С. 84-89.
[Закрыть]
Итак, да здравствует свобода!.. Позади остались кошмарные бесконечные месяцы и года тюремных застенков. Впереди столь долгожданная свобода, встреча с семьей. Что он будет делать в первые дни после освобождения, Максим Петрович в деталях не представлял, но он точно знал: все это будет для него в радость, которую он вовсе не намерен был скрывать от окружающих.
В те дни Магер искренне считал, что все страшное для него уже позади, что ошибка, совершенная в отношении него, больше никогда не повторится. Ведь высшая военная судебная инстанция (Военная коллегия) фактически его оправдала, а Главная военная прокуратура и вовсе отринула весь ворох надуманных обвинений и инсинуаций в его адрес. Свое освобождение из тюрьмы Магер по праву считал закономерным финалом его твердой позиции перед следствием после 18 января 1939 года и настойчивых заявлений в высокие союзные инстанции.
Но Максим Петрович жестоко ошибался! Его освобождение скорее следует считать случайностью, нежели закономерностью, ибо он, естественно, не мог знать содержания секретных ведомственных документов. Например, двух специальных приказов, подписанных в 1940 году наркомом юстиции и Прокурором СССР, в которых указывалось, что арестованные, оправданные судом по делам, расследованным работниками НКВД, не подлежат освобождению из-под стражи, а должны направляться в те места заключения, откуда они были доставлены на судебное заседание. Более того, на суды возлагалась особая обязанность – «выяснить в органах НКВД, не имеется ли с их стороны каких-либо возражений в отношении освобождения оправданных по суду лиц» [47]47
Муранов А.И., Звягинцев В.Е. Досье на маршала. М.: Андреевский флаг, 1996. С. 266.
[Закрыть] . Отсюда совершенно очевидно, что прокурорский надзор в те годы являлся всего лишь фикцией и последнее слово в любом случае оставалось за карательными органами, за органами госбезопасности.
В случае с освобождением Магера эти органы посчитали себя сильно обиженными. Уязвленное ведомственное самолюбие у них разыгралось не на шутку и требовало если не полного, то хотя бы частичного удовлетворения. Как это так – военный прокурор освобождает их важного подследственного и закрывает его дело, при этом даже не посоветовавшись с ними. Такого чекисты второй половины 30-х годов никому не прощали, независимо от перемены названия их органов и порядка подчиненности. Дело в том, что в 1941 году особые отделы (военную контрразведку) передали из НКВД в состав Наркомата обороны и они в виде 3-го Управления стали там функционировать с непосредственным подчинением наркому.
Не знал Максим Петрович всего того, что творилось в это время за «кулисами». Ныне стали известны некоторые из этих подробностей, в частности, из рассказа бывшего врид Главного военного прокурора генерал-лейтенанта юстиции П.М. Гаврилова. Он сообщил, что после освобождения из-под ареста Магера его, Гаврилова, сначала разыскивал Берия, а затем в тот же день ему позвонил Сталин и потребовал объяснений по поводу всего случившегося. Гаврилов доложил Сталину, что Магер невиновен, а дело в отношении его сфальсифицировано.
Далее, по словам Гаврилова, его разговор со Сталиным принял следующий оборот: «...Сталин стал мне говорить, что при царе лиц, политически подозрительных, ссылали в Сибирь. Это Сталин мне повторил несколько раз. Я Сталину сказал, что ссылать Магера в Сибирь нет оснований, за ним никакой вины нет. Видя, что Сталин не верит мне... я попросил разрешения доложить дело лично ему – Сталину. На это Сталин мне сразу ничего не ответил, и я услышал по телефону, как он что-то говорил с Берией по-грузински. Затем мне Сталин сказал, что дело ему докладывать не надо, но чтобы я учел его замечания. Кроме того, Сталин сказал мне, что надо было согласовать с Центральным Комитетом партии освобождение Магера из-под стражи» [48]48
Военно-исторический журнал. 1993. № 3. С. 31.
[Закрыть].
Всего четырнадцать месяцев пробыл М.П. Магер на свободе, которой он так усиленно добивался в 1938—1939 годах. Черный день наступил 8 апреля 1941 года, хотя постановление на его повторный арест было вынесено десятью днями раньше.
Здесь временно прервем рассказ о деталях повторного ареста М.П. Магера и вернемся к событиям двухлетней давности. Все же не напрасно Максим Петрович и ему подобные принципиальные коммунисты били тревогу о том, что в органах госбезопасности окопалась и орудует шайка настоящих вредителей. Их письма и жалобы в различные инстанции в конце концов возымели свое действие – последовала определенная чистка органов госбезопасности как в центре, так и на местах.
«Есть все-таки правда на свете», – подумал Магер, узнав, что его мучители арестованы и понесли соответствующее наказание. Еще когда он по первому заходу находился в тюрьме, в 1939 году за фальсификацию дел и применение незаконных методов следствия, а попросту говоря – за систематическое избиение арестованных, были подвергнуты аресту начальник особого отдела ЛВО B.C. Никонович и его заместитель К.А. Самохвалов, сотрудники этого отдела Авдеев, Литвиненко, Лещенко, Рассохин, Кордонский и другие авторы многостраничных «липовых» дел. В частности, М.Г. Рассохин был арестован 5 марта, а П.Б. Кордонский– 13 апреля 1939 года. Формальным обвинением первого из них послужило то, что он якобы скрывал, уводя от серьезных политических и уголовных обвинений участников контрреволюционных формирований. Например, что он вынудил Линдова-Ливши-ца (бывшего начальника мобилизационного отдела штаба ЛВО) отказаться от своих показаний о принадлежности работников госбезопасности Владимирова и Ямполъского к военно-фашистскому заговору.
Разумеется, что, кроме Магера, на указанных садистов в форме офицера НКВД было кому жаловаться. В постановлении о принятии меры пресечения указано, что Рассохин и Кордонский арестовали заместителя начальника штаба ЛВО-комбрига И.М. ГТодшивалова, военного прокурора 1-го стрелкового корпуса военного юриста 1-го ранга Ф.В. Маркова и еще немало других командиров и политработников, не располагая на них никакими агентурными материалами, а только по показаниям других подследственных. Кроме того, в этом постановлении также отмечалось, что Рассохин и Кордонский в ходе следствия вынуждали арестованных давать так называемые условные показания о своей причастности к антисоветской деятельности, мотивируя это якобы интересами ВКП(б) и Советской власти. И жестоко обманывали беззащитных людей – эти самые «условные» показания затем фигурировали на следствии и в суде в качестве основных и довлеющих.
Под давлением фактов на следствии по своему делу (на допросах и очных ставках) Рассохин и Кордонский вынуждены были подтвердить случаи избиения ими Магера и других арестованных военнослужащих, в том числе бывшего командира 19-го стрелкового корпуса комдива В. П. Добровольского, члена Военного совета ЗакВО корпусного комиссара М.Я. Апсе, командира 1-го стрелкового корпуса комдива В.И. Малафеева, командира 1-й танковой бригады полковника А.И. Лизюкова и других «генералов».
В собственноручных показаниях Рассохин подробно рассказывает, как фальсифицировались протоколы допросов арестованных, проходя соответствующую корректировку у целого ряда должностных лиц, вплоть до начальника УНКВД. Оттуда они выходили совершенно неузнаваемыми, и смысл показаний арестованных в них неимоверно искажался. Для придания показаниям некоторой правдоподобности в таких протоколах отражалась придуманная в кабинетах НКВД борьба арестованного со следователем.
Говоря о «липовых» делах, Рассохин утверждает, что на создание таких дел давались указания руководством УНКВД на совещаниях руководящего состава, а до отделений доводились контрольные цифры – сколько людей нужно арестовать. Как правило, эти контрольные цифры оперативными работниками перевыполнялись. Например, только шпионов, якобы завербованных польским вице-консулом Каршем, было арестовано столько, что в случае реальной такой обстановки этому дипломату понадобилось бы ежедневно вербовать по 3—5 человек [49]49
АГВП. НП 16053-42. Л. 84.
[Закрыть] .
Рассохин, Кордонский и другие «особисты», арестованные по обвинению в фальсификации следственных дел, яростно защищались, признавая свою вину только под грузом неопровержимых доказательств. К тому же следственные и судебные работники проявляли к ним определенную снисходительность, иногда даже не мотивированную. Это видно из такого примера. Почему-то в обвинительном заключении Рассохину и Кордонскому не инкриминируется фальсификация следственных дел на комкора К.А. Ступку, комдива В.И. Малафеева, комбрига П.О. Пугачевского и еще на двенадцать человек, ранее проходивших по их материалам. В начале января 1940 года предъявленное Рассохину и Кордонскому обвинение в фальсификации следственных дел еще на четырнадцать человек высшего и старшего комначсостава, в том числе на корпусного комиссара М.Я. Апсе, дивизионного комиссара В.В. Серпуховитина, комдива Е.С. Казанского, комбрига И.И. Кальвана, также необоснованно было снято.
На суде в военном трибунале войск НКВД Ленинградского округа в начале апреля 1940 года Рассохин и Кордонский виновными себя в фальсификации материалов следственных дел не признали, хотя и подтвердили некоторые факты своего участия в побоях арестованных, в том числе и Магера. Суд, глубоко не вникая в существо дела на Рассохина и Кордонского, определил им чрезвычайно мягкое наказание: первый получил три, а второй два года ИТЛ. По протесту военного прокурора этот приговор был отменен Военной коллегией и дело возвращено на доследование. В ходе его ничего особенного не было выявлено, однако наказание немного ужесточили – в конце февраля 1941 года все тот же военный трибунал войск НКВД приговорил Рассохина и Кордонского к четырем годам ИТЛ каждого [50]50
АГВП. НП 16053-42. Л. 90.
[Закрыть] .
Итак, Максим Петрович Магер пробыл на свободе год с небольшим – до 8 апреля 1941 года. В этот день 3-е Управление НКО СССР с санкции Прокурора СССР В.М. Бочкова (кстати, бывшего начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. – Н.Ч.) вновь арестовало Магера как участника военно-фашистского заговора, мотивируя это тем, что «Главная военная прокуратура 2 февраля 1940 года без выполнения определения Военной коллегии и опровержения имевшихся материалов дело производством прекратила, освободив Магер из-под стражи» [51]51
АГВП. НП 16053-42. Л. 43.
[Закрыть] . А посему еще 27 марта следователь, сержант госбезопасности Куркова, назначенная вести вторичное дело М.П. Магера, вынесла постановление, в заключительной части которого говорилось:
«На основании вышеизложенного (повторялись один к одному обвинения по старому делу. – Н. Ч.) Магер, как необоснованно освобожденный, подлежит аресту» [52]52
АГВП. НП 16053-42. Л. 43.
[Закрыть] . Данное постановление утвердил 31 марта нарком обороны Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко.
Новое дело по старому обвинению начинала сержант Куркова, продолжил его Гинзбург, а заканчивал через три месяца уже третий следователь – лейтенант Г.Т. Пилюгин. Именно им было составлено 1 июля 1941 года обвинительное заключение. Несмотря на то что никаких дополнительных доказательств виновности Магера в совершении государственных преступлений в процессе следствия в 1941 году добыто не было, Максим Петрович тем не менее был предан суду по тем же пунктам 58-й статьи, что и при первом аресте. 20 июля 1941 года (через месяц после начала войны) Военная коллегия почти в том же составе, что и год назад (разве что Суслина заменил Д.Я. Кандыбин), вынесла в отношении М.П. Магера обвинительный приговор, осудив его к расстрелу [53]53
АГВП. НП 16053-42. Л. 93.
[Закрыть] .
Определенный интерес представляют показания бывшего следователя Г.Т. Пилюгина, данные им в качестве свидетеля в сентябре 1955 года. Они существенно дополняют уже известные нам материалы.
«Вопрос военного прокурора: Известно ли вам было, что дело по обвинению Магера было прекращено в 1940 г. Главной военной прокуратурой?
Ответ: Ознакомившись с материалами дела по обвинению Магера, я видел там постановление о прекращении дела за подписью Афанасьева. Однако в материалах дела было уже и новое постановление на арест Магера от марта 1941 г. Кроме того, в материалах дела было письмо в ЦК КПСС (так в тексте оригинала. – Н.Ч.), подписанное маршалом тов. Тимошенко, в котором спрашивалось разрешение на арест Магера...
Вопрос: Какие же новые материалы, изобличающие Магера, были вами собраны в 1941 году?
Ответ: Думаю, что никаких новых материалов, кроме тех, которые имелись в материалах дела 1938—1939 годов, собрано не было. Мною проверялись факты авиакатастрофы в JIBO, а также показания свидетелей об антисоветской деятельности Магера в АБТУ, но собранные материалы существенного значения для обвинения Магера во вражеской работе не имели. Более того, в АБТУ мною была получена справка, вернее, отзыв от одного сослуживца Магера, фамилию которого сейчас не помню, который отзывался о Магере исключительно положительно. Эта справка мною была приобщена к делу.
