Текст книги "Из ГУЛАГа - в бой"
Автор книги: Николай Черушев
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
В офицерской среде о Константине Константиновиче ходили настоящие легенды. В этих легендах тесным образом переплелось многое: рассказывали, что он подвергся репрессиям и побывал в лагерях; что у него в подчинении на фронте было много бывших уголовников, которые слушали только его, как бывшего лагерника, и т.п. Автор этих строк, начавший свою офицерскую службу в пятидесятых годах прошлого века, т.е. десять лет спустя после окончания войны, еще захватил эту пору рассказов о геройском поведении самого Рокоссовского и его «рокоссовцев».
Действительно, когда представлялась возможность, К.К. Рокоссовский всегда охотно встречался с молодыми офицерами, особенно со слушателями военных академий. Одна из таких встреч произошла весной 1962 г. в стенах Военной академии имени М.В. Фрунзе. Вспоминает доктор исторических наук, профессор, полковник в отставке Ф.Д. Свердлов:
«В один из дней апреля 1962 года я вел занятия в учебной группе 3-го курса (выпускного. – Н.Ч.) Военной академии им. М.В. Фрунзе, где преподавал уже десять лет. Неожиданно в класс не вошел, а буквально вбежал начальник кафедры оперативного искусства генерал-лейтенант Н.И. Белов и взволнованно сказал мне: “Приехал Рокоссовский... Хочет послушать. Я пригласил его в вашу группу... Сейчас войдет!” Через минуту в сопровождении начальника учебного отдела появился маршал. Я дал команду, начал докладывать ему, но он улыбнулся, подал руку и доклад сам собой прервался. Двухметрового роста, широкоплечий, с ярко-голубыми глазами на красивом улыбающемся лице, он произвел на всех нас неотразимое впечатление.
Один из слушателей предложил Константину Константиновичу свое место за первым столом, но он отказался.
– Я сяду по старой памяти сзади, – сказал К.К. Рокоссовский, – где сидел в академии еще в 1929 году (на курсах усовершенствования. – Н.Ч.).
Занятия были рассчитаны на четыре часа, но я закончил их за три, считая, что надо оставить час на беседу с маршалом, и не ошибся. Он вышел к висевшей большой карте, на которой были нарисованы боевые действия танковой армии, и сказал: “Вы хорошо разобрали сложный вопрос развития успеха и возможные решения, но помните: главное – это инициатива, самостоятельность, готовность взять на себя ответственность за смелые и решительные действия, использовать танковую армию только для стремительного, дерзкого рассекающего удара на глубину нескольких сот километров”. Он сделал небольшую паузу и уже другим, более мягким тоном сказал: “Если есть вопросы, я с удовольствием отвечу”. Я ожидал, что слушатели спросят его о Сталинграде, о Берлине, но первый же вопрос был неожиданным: “За что вас арестовали перед войной и долго ли вы были в тюрьме?”
Улыбка сразу сошла с лица маршала. Он внимательно посмотрел на спросившего молодого майора и после довольно большой паузы сказал: “За что? За что и всех арестовывали. Объявили польским шпионом. Это было нетрудно, ведь я поляк, да и корпусом командовал кавалерийским в Белоруссии, недалеко от польской границы. Арестовали в августе 1937 года. На первом же допросе следователь предложил мне подписать заранее подготовленное признание в шпионаже. Я, конечно, отказался. Потом было много таких допросов... Били... Вдвоем, втроем, одному-то со мной не справиться! В тюрьме просидел ровно три года, страшных и долгих три года. Выпустили в августе 1940-го (правильно – в марте 1940 г. – Н. Ч.), присвоили звание генерал– майора, вновь назначили в Белоруссию командиром моего родного 5-го кавалерийского корпуса, а в ноябре – командиром 9-го механизированного, с которым и вступил в войну”.
– Расскажите, пожалуйста, о Московской битве, – спросили сразу двое.
– Как шло сражение в начале войны? – прозвучал громкий вопрос.
– Правда ли, что Г.К. Жуков служил у вас командиром полка? – раздался третий.
Маршал широко улыбнулся и неожиданно сказал: “У вас обед ведь скоро... на все ответить я не успею...”
– Обед у нас длится два часа, – сказал Н.И. Белов, – а с маршалами слушатели беседуют не часто.
– Хорошо, – согласился К.К. Рокоссовский, – я отвечу...» [141]141
Свердлов Ф.Д. Указ. соч. С. 5—6.
[Закрыть]
Рассказывая слушателям Военной академии имени М.В. Фрунзе о своей работе в Польше, К.К. Рокоссовский не стал лакировать действительность и опускать негативные моменты:
«В Польшу меня направили в октябре 49-го. Было это сделано по просьбе Польского правительства. Здесь меня назначили министром национальной обороны, заместителем председателя Совета Министров Польши. Присвоили звание маршала Польши. Стал я, кажется, единственным в мире маршалом двух стран. Мне предстояло произвести реорганизацию Войска Польского, укрепить его боеспособность, очистить от чуждых элементов. Нельзя сказать, что весь офицерский корпус Вооруженных Сил Польши тепло принял меня. Часто во время приездов в дивизии из глубины построенных на плацах для встречи войск слышались одиночные, а иногда и групповые выкрики: “Уезжайте в Россию!”, “Долой красного маршала!”. Больше того, в январе 1950 г. при посещении артиллерийских частей в Люблине в меня стреляли из пистолета. Выстрел был произведен с большого расстояния, и пуля пролетела мимо. Стрелявшего не нашли. Через три месяца в Познани по моей машине дали автоматную очередь. Оказался раненым сопровождавший офицер, было разбито вдребезги заднее стекло, но я не пострадал. И на этот раз стрелявших не нашли.
Выступали против меня в основном бывшие участники Армии Крайовой и формирований “Национальных Вооруженных Сил”. Поэтому работать в Польше было трудно. Большую помощь оказывал заместитель министра национальной обороны генерал-полковник С.Г. Поплавский, тоже наш генерал, Герой Советского Союза, командовавший на фронте советским стрелковым корпусом, а в 1944—1945 годах – созданными в СССР 1-й, а затем 2-й армиями Войска Польского, входившими в ходе войны в 1-й Белорусский фронт. Помогли и сотни советских офицеров, посланных в Польшу, зачисленных в Войско Польское и занявших ответственные посты в соединениях, в штабах военных округов и центральных управлениях. Большую поддержку всегда оказывал Президент Польши Б. Берут, ставший в 1952 году Председателем Совета Министров.
Выполнив возложенные на меня обязанности, создав в Войске Польском реорганизованные сухопутные войска, ракетные соединения, войска ПВО, авиации и Военно-Морского Флота, я в 1956 году вернулся в Советский Союз. Вскоре возвратились из Польши и все советские генералы и офицеры» [142]142
Свердлов Ф.Д. Указ. соч. С. 25—26.
[Закрыть] .
Умер К.К. Рокоссовский в Москве 3 августа 1968 г. Урна с его прахом замурована в Кремлевской стене.
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ
Среди высшего комначсостава РККА был один человек, повороты судьбы которого были просто удивительны. Ему исключительно везло, особенно в самые опасные моменты жизни. Это Мерецков Кирилл Афанасьевич. Его можно назвать счастливчиком, если не баловнем судьбы, несмотря на выпавшие на его долю испытания. Судите сами: в тридцать с небольшим он возглавляет штабы крупнейших в РККА военных округов (Московского, Белорусского, ОКДВА); зловещий 1937 год обходит его стороной, лишь немного пощекотав нервы; на финской кампании стал одним из немногих Героев Советского Союза (среди высшего комначсостава РККА); поднялся на вершину военной иерархии, заняв пост начальника Генерального штаба. Такой карьере можно только позавидовать! К тому же личное расположение со стороны Генсека партии И.В. Сталина... Единственный из высшего эшелона РККА (генерал армии, заместитель наркома!), попавший в следственные кабинеты НКВД и вышедший оттуда хоть и побитым, но живым. До него еще никому из командиров такого высокого ранга это не удавалось сделать...
Итак, 1937 год К.А. Мерецков пережил, но поволноваться ему пришлось изрядно. Обратимся к тем страницам его мемуаров «На службе народу», где он описывает свои впечатления после прибытия в СССР из республиканской Испании, где исполнял обязанности советника начальника Главного штаба ее армии. Сразу же по возвращении Мерецков попал на заседание Военного совета при наркоме обороны, членом которого он был с 1934 г. На данном заседании (1—4 июня 1937 г.) обсуждались вопросы, связанные с разоблачением «заговора» группы М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича и других подельников, причем некоторые «камешки» летели и в «огород» комдива Мерецкова. Да не просто камешки, а целые булыжники...
«Незабываем июнь 1937 года, когда я после девятимесячного отсутствия ступил на родную землю. Тогда радость возвращения была омрачена печалью и ужасом известия о том, что Тухачевский, Уборевич, Якир и другие видные военачальники разоблачены как изменники и враги. Адъютант наркома Р.П. Хмельницкий поздравил меня с успешным возвращением и пригласил срочно прибыть в наркомат. Я ожидал, что мне придется рассказывать об испанских делах, и собирался доложить о том главном, что следовало, на мой взгляд, учесть как существенный опыт недавних военных действий. Получилось же совсем по-другому. В зале заседания наркомата собрались многие командиры из руководящего состава РККА и вскоре нас ознакомили с материалами относительно М.Н. Тухачевского и остальных. А еще через несколько дней в Кремле состоялось совещание высшего комсостава, на котором обсуждалось трагическое событие. Выступал ряд лиц и многие из них говорили о том, кого из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли.
Когда на совещании мне предоставили слово, я начал рассказывать о значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была трудная, из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не о главном. Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы работал с Уборевичем бок о бок. И.В. Сталин перебил меня и начал задавать вопросы о моем отношении к повестке совещания. Я отвечал, что мне непонятны выступления товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях и недоверии. Это странно выглядит: если они подозревали, то почему же до сих пор молчали? А я Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и никогда ничего дурного не замечал. Тут И.В. Сталин сказал: «Мы тоже верили им, а вас я понял правильно...» [143]143
Мерецков К.А. На службе народу. М.: Политиздат, 1968. С. 166-167.
[Закрыть]
В мемуарах К.А. Мерецков лишь кратко упомянул о заседании Военного совета при наркоме обороны и своем в нем участии. На деле же он активно выступал по основным обсуждаемым вопросам, в частности, в споре между маршалом В.К. Блюхером и командармом 2-го ранга И.Ф. Федько он принял сторону Блюхера. Пришлось Мерецкову и каяться, касаясь совместной работы с И.П. Уборевичем. Из стенограммы заседания:
«Мерецков: Товарищи, мне особенно тяжело по двум причинам. 1-я причина. Я еще вчера ехал с испанских полей сражения большим гордецом, хвастаться хотел...
Сталин: Вы там себя хорошо вели.
Мерецков: Как наши люди умеют по указанию партии умирать.
Ворошилов: Сражаться и побеждать.
Мерецков: Это первое. А второе, я в течение двух лет был начальником штаба с Уборевичем.
Сталин: Что же?
Мерецков: Я считаю, что я был близок к нему и в этом отношении моя вина была больше всех, потому что я проспал, проспал рядом с врагом спокойно и должен сказать не только проспал, и было очень много случаев, что я слепо работал на его авторитет. {Голос: Занимался политиканством.) Подождите, о вас я тоже скажу в свое время. Уборевич в моих глазах был авторитетом. Исключительно напряженно я работал под его руководством. Я с таким же напряжением работал под руководством других командующих. Они здесь есть. Я верил Уборевичу, еще больше я верил Якиру. И всегда завидовал. Я говорил, что Уборевич очень большой барин в отношении к людям, если бы он был такой, как товарищи с Украины характеризуют Якира, Уборевич был бы незаменимым человеком.
Сталин: Якир был проще, это верно» [144]144
Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935—1939 гг.: Репрессии и обновление. М., 2003. С. 59.
[Закрыть] .
Мерецков выступил достаточно смело. Он продолжает «раздевать» своего бывшего командующего (И.П. Уборевича), не забывая по ходу критиковать и самого себя. Ознакомившись с показаниями членов группы Тухачевского, в том числе с показаниями А.И. Корка – бывшего командующего войсками Московского военного округа, Кирилл Афанасьевич в своем выступлении отреагировал на реплику начальника политуправления МВО дивизионного комиссара М.Г. Исаенко:
«Что из это следует, т. Исаенко? Это была завеса, так же, как у тебя, когда ты сидел под крылышком двух вредителей (имеются в виду И.П. Уборевич и А.И. Корк, бывшие командующие округом. – Н.Ч.). От тебя тоже надо потребовать ответа – Корк не был таким большим руководителем, у тебя надо будет спросить, почему ты не разглядел в нем врага.
Я потом расскажу, в каком дурацком положении я очутился, когда я сделался для него (Уборевича. – Я. Ч.) буфером. Мы с Жильцовым (коринтендант А.И. Жильцов в первой половине 30-х годов был заместителем начальника политуправления Белорусского военного округа, а К.А. Мерецков – начальником штаба округа. – Н.Ч.) разговаривали не один раз на эту тему и даже тогда, когда он сделал выпад против наркома, то мы и тогда решили ничего не предпринимать, так как считали, что нельзя обострять отношения между Ворошиловым и Уборевичем. Теперь я понимаю, что это было большой ошибкой, что мы не поставили вопроса по-большевистски, по-партийному. Я разговаривал со Смирновым (П.А. Смирнов был в Белорусском округе членом РВС. – Н. Ч.). Смирнов часто меня предупреждал, смотри веди себя солиднее, будь осторожнее. Смирнов предупреждал меня, я это честно говорю. Белов (командарм 1-го ранга И.П. Белов, командовавший после А.И. Корка войсками Московского военного округа. – Н.Ч.), которого я по старой службе часто ориентировал, Белов всегда говорил: “Ну как эта сволочь поживает?” (Смех.) Он иначе его не называл. С ним я всегда мог говорить откровенно по этому вопросу, но вот между собой мы говорили, а по-партийному вопроса не поставили, проспали» [145]145
Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935—1939 гг.: Репрессии и обновление. М., 2003. С. 59—60.
[Закрыть] .
Мерецков хорошо знал Уборевича в течение нескольких лет, он был, можно сказать, его выдвиженцем и протеже. Характеризуя своего бывшего «шефа», Кирилл Афанасьевич говорил о том, что тот был в большом почете и «наверху»:
«Мерецков: ...я сам... видел его среди этих людей, среди партийного актива, среди членов ЦК. Все это заставляло относиться к нему с уважением. Проспал я это дело, работал, пусть скажут, что я спал больше часов в сутки, а вот это дело проспал.
Что он делал? Приезжает из Москвы (пусть скажет Жильцов), говорит: был у Сталина, был у Орджоникидзе, разговаривал с Микояном, иногда только ссылался на Ворошилова. Сидишь и слушаешь: “Был у Сталина на даче”.
Сталин: Один раз в жизни.
Мерецков: Теперь-то ясно. Хорошо быть умным задним числом.
Сталин: А вы не замечали, что он немножко хвастунишка?
Мерецков: Замечал. Хвастун он большой.
Ворошилов: Почему же вы не спросили, был он у Сталина?
Мерецков: Как я мог спросить, я слепо ему верил.
Ворошилов: С одной стороны, вы знали, что он хвастун, а с другой стороны вы слепо ему верили.
Мерецков: Пусть подтвердит Жильцов, он приезжал и заявлял, что виделся с Микояном, разговаривал с Орджоникидзе, вы имейте в виду то-то и то-то. Вот тут Хрулев выступал, он его тоже сволочью называл. Когда я работал в Московском округе, я хотел написать о взаимоотношениях моих с Шиловским (Е.А. Шиловский в 1928—1931 гг. был начальником штаба МВО, а К.А. Мерецков – его помощником. – Н. Ч.), который ко мне относился по-свински и часто цукал. Еще как цукал, до слез. Я терпел и считал, что должен работать с этим человеком. Потом решил написать заявление наркому, говорю: Нет больше сил. Хрулев здесь сидит, он скажет, как было дело. Тебе же, говорит, и всыпят. Может быть в этом и есть основная вина всех нас. Мы практически работали, мы не могли не видеть многого, но не доводили до конца, думали, как я пойду, как я скажу. Хрулев может это подтвердить. Письма-ник (правильно – Писманик. С осени 1935 г. Г.Е. Писманик работал заместителем начальника политического управления Белорусского военного округа. – Н.Ч.) здесь сидит, он тоже знает.
Я видел всю личную жизнь Уборевича. Много знаю, многое мог бы рассказать о нем.
Ворошилов: Сволочная жизнь.
Мерецков: Интриган.
Ворошилов: А почему же вы молчали?
Мерецков: Двуличный человек. Грязный человек. По-моему, это все было известно. Трус и барин по отношению к начальствующему составу, командиров называл дураками и все это переносили. Смирнов с ним объяснялся, часто говорил, что так нельзя. У них драка доходила черт знает до каких крайностей.
Голос с места: Смирнов закатывал рукава и дрался с ним.
Мерецков: Но я докладываю вам честно, что я Смирнову верил, как пролетарию. Правда, я иногда верил Уборевичу больше, чем Смирнову.
Голос с места: И не только иногда, но и всегда.
Мерецков: Нет, извиняюсь. Это пусть Смирнов скажет, с которым я работал, а не вы.
Голос с места: А каким ты другом был Векличеву (члену РВС и начальнику политуправления МВО. – Н.Ч.), расскажи.
Мерецков: Я никогда ему другом не был. Я с ним всегда сталкивался и ставил вопрос о том, что не могу работать. Век-личева я считал авантюристом, человеком, совершенно не подготовленным ни в военном отношении, ни в политическом. Никаким авторитетом Векличев не пользовался, это я знаю совершенно точно. И если у Векличева хоть немного совести сохранилось, он это скажет...» [146]146
Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935—1939 гг.: Репрессии и обновление. М., 2003. С. 60—61.
[Закрыть]
Склоки и распри среди высшего комначсостава были и в других военных округах. Например, в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (она функционировала на правах округа), где до своего отъезда в Испанию К.А. Мерецков работал начальником штаба. Обратимся к той же стенограмме заседания Военного совета при наркоме обороны. На сей раз К.А. Мерецков в качестве разоблачителя обрушился с критикой на Ивана Федько, до мая 1937 г. командовавшего Приморской группой войск в составе ОКДВА.
«Мерецков: ...Я утверждаю, что самым лучшим товарищем Федько на Дальнем Востоке был Арониггам (армейский комиссар 2-го ранга Л.H. Аронштам в 1933—1936 гг. работал в должности члена РВС и начальника политуправления ОКДВА. Арестован 31 мая 1937 г., т.е. накануне начала работы означенного заседания Военного совета при НКО. – Н.Ч.).
Федько: Что?
Мерецков: Самым лучшим твоим товарищем был Аронштам.
Федько: Ну это ты врешь. Аронштам сам скажет.
Мерецков: Я знаю, что говорю. Я заявляю это Политбюро, правительству. Я знаю, что Аронштам тебе был лучшим другом. Я утверждаю так же, что ты был против Сангурского и Лапина (комкор М.В. Сангурский был заместителем Блюхера в ОКДВА, а комкор А.Я. Лапин – начальником ВВС ОКДВА. Первый был арестован 2 июня, а второй – 17 мая 1937 г. – Н.Ч.)... Ты, Федько, знал, что Аронштам вел линию против Блюхера. Знал, будь большевиком.
Федько: Мне известно, что он спекулировал на болезни Блюхера.
Сталин (обращаясь к присутствующим): Дело вот в чем. Тут враги на Дальнем Востоке играли. Они, с одной стороны, хотели Блюхера выгнать. С другой стороны, так как Блюхер не хотел иметь группы, он правильно думал, какой же командующий, если в группе дивизий больше, чем у него, он хотел иметь корпус, а так как Федько был за группы, то они их стравливали, Федько с Блюхером. Они играли. А Блюхер и Федько не замечали этого. Двойная борьба была и двойная игра. Видимо, в этом дело.
Мерецков: Мое положение с Сангурским. Здесь есть свидетели, очень большие свидетели, что я был в исключительных отношениях, на ножах с Сангурским. Он пытался всем доказать, об этом есть документ у начальника Генерального штаба, что армию учили неправильно, не выполняли директив Блюхера. Когда Народный комиссар меня спросил, а как, в частности, вы смотрите на Сангурского, я сказал вам, что он вредитель, вредный человек.
Ворошилов: Не вредитель сказали, а ерундовский человек.
Мерецков: Вредный человек для армии, я прямо сказал. Я докладывал об этом Гамарнику (начальнику Политуправления РККА. Застрелился 31 мая 1937 г. – Н.Ч.). И когда я был в госпитале, меня Блюхер вызвал и говорит: Ты выздоровеешь и поедешь опять в армию (в ОКДВА. – Н.Ч.), я хочу, чтобы ты поехал в армию. Я ответил Блюхеру: Под вашим руководством я охотно буду работать в армии, но я не могу работать с Сангурским, он обманывает вас, он пишет на вас, он ведет линию против Блюхера. Как ослеплен Блюхер, я не понимаю. В то время с Лапиным я был товарищем. Я никогда не знал, что он шпион. Наоборот, он подчеркивал, что у него с Путна все порвано. Лапин предупреждал: имейте в виду, что к Блюхеру надо относиться хорошо, он исключительно знает Маньчжурию, Китай. Я ничего не понимаю – Лапин шпион!
Сталин: Они путали.
Мерецков: Мы к Лапину с Блюхером ходили на квартиру и Блюхер прекрасно относился к Лапину до тех пор, пока не было скандала с авариями. Блюхер хорошо относился к Лапину, это факт. Теперь говорит Федько, что я на Военном совете выступал. Я перед Народным комиссаром и перед правительством заявляю, что группа войск, которая выступила, не была подготовлена к горной местности.
Голос: Ты как специалист два месяца подрабатывал этот вопрос и дал оценку.
Мерецков: Я докладывал, что к горной местности войско не подготовлено, об этом может подтвердить Пикулин и Берзин (Я.К. Берзин – заместитель В.К. Блюхера по разведке, корпусной комиссар, бывший начальник Разведуправления РККА. – Н.Ч.). Я оказался прав. Это вы с частями ходили в горах 25—40 километров...
Голос: Ничего подобного, это неправильно.
Мерецков: Есть документ о том, что я запротестовал.
Голос. Какой документ?
Мерецков: Представьте себе, на этот случай документ оказался.
Голос: Это белорусская доктрина?
Мерецков: Это Блюхер сказал: “Слушай, парень, я через Читу ходил, там Иван Кенсоринович (комкор И.К. Грязное, командующий Забайкальской группой войск ОКДВА, с 1935 г. – Забайкальским военным округом. – Н.Ч.) вел игру, идут по горам по 100 км. Походом. Это не ты нам принес?” Я сказал, что я сам против этого.
Голос: Неправильно.
Мерецков: Об этом могут подтвердить, что по указанию Сангурского вели игру. Выходили через Хинган, ходили по тайге, как по сухому. Я не знал. Теперь я узнал, что в этом есть суть вредительства. Пусть тов. Ежов разберет и выяснит, кто внес это дело. А я утверждаю, что бригада ваша не переправлялась через реку на маневры.
Голос: Это известно.
8 Черушев Н. С.
Мерецков: А я по этому вопросу только и выступаю и мне нет смысла дискредитировать вас. Между прочим, я был с вами в хороших отношениях.
Федько: А потом политиканствовать начали.
Мерецков: Извините, я скажу. Теперь, как было с заместителем командующего, т. Федько. Предложение было сделано вам, в связи с чем, я не знал. Когда мы принимали два варианта в отношении корпуса. Сначала стал вопрос о создании корпуса в двух вариантах и упразднении групп. И второй вариант. Между прочим, я должен сказать, что это первая идея Лапина, я это признаю. Она раньше была в телеграммах дана. И вот, когда этот вопрос обсуждался, т. Федько, тогда я сказал: чего вы волнуетесь, пойдите заместителем командующего.
Голос: Расскажи, как ты предлагал Лапина на Приморскую группу.
Мерецков: Ты спросил, кто будет на Приморской группе, я сказал – Лапин. Человек, который имеет 4 ордена.
Сталин: В Маньчжурии он дрался неплохо.
Мерецков: Да, дрался он неплохо. Я же не знал, что он шпион. Коммунист он был неплохой, на баррикадах дрался. Я не знал, что он шпион. Я сказал, что он знает Восток, он знает это дело. Правильно я вам сказал. Это совершенно точно. Теперь я должен сказать совершенно откровенно, Блюхер болел, это всем известно, но в то же самое время, несмотря ни на какие телеграммы из Москвы, что мы задерживаем оперативные планы, Блюхер все сам просматривал до последней точки. Я ездил за ним, иногда он даже стеснялся, потому что начальник штаба новый, но я ему всегда говорил: Василий Константинович, правленый документ большую ценность всегда имеет. И до тех пор, пока он сам по каждому вопросу не примет решения, он этого дела не выпускал из своих рук. Для чего я это говорю? Для того, чтобы ответить тем, кто здесь выступал с такими заявлениями, как в частности Гайлит (комкор Я.П. Гай-лит, командующий войсками Уральского военного округа. – Н.Ч.), что “все пропало”.
Вот здесь тов. Федько знает, что мы предлагали две линии строить из бетона, но нам срезали средства. Конечно, две линии лучше, чем одна, но когда срезают средства, две линии не построят. Я хочу сказать этим, что не вредительство здесь было, не по злому умыслу не строили мы две линии, а потому, что мы прошляпили или же были вынуждены обстоятельствами» [147]147
Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935—1939 гг.: Репрессии и обновление. М., 2003. С. 61—64.
[Закрыть] .
Свое выступление комдив К.А. Мерецков закончил, тем не менее, на оптимистической ноте, заверив руководство страны и наркомата обороны в своей готовности отдать все силы, а если потребуется, то и жизнь на благо Родины: «Мне особенно тяжело переживать все это, потому что я ехал сюда с другим настроением. Я повторяю второй раз, что мне очень тяжело потому, что я был близок к этим врагам. Но я честно дрался всю свою сознательную жизнь. Многие знают, когда партия требовала, я на глазах у всех шел под пулеметным огнем в атаку. Если завтра пошлют, я так же пойду, как ходил по семи атак в бой, и если мне скажут, что завтра надо вернуться и снова идти в атаку, я пойду. ,
Товарищи, я совершенно уверен в том, что эта рана будет очень быстро залечена. Красная Армия покажет, что она сильна не тем, что она имела группу каких-то начальников, а тем, что она воспитана во всей своей массе коммунистической партией. Сама армия есть великая сила, не отдельные лица играли в ней роль... Напрасно думали и думают некоторые, что в Белорусском округе был один Уборевич. Там работали и работают прекрасные красноармейцы, командиры, большевики. И Белорусский округ и Дальневосточная армия и все другие округа, откуда эта сволочь изъята, они сейчас могут вести активную работу по бою. Проспали – ничего не поделаешь» [148]148
Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935—1939 гг.: Репрессии и обновление. М., 2003. С. 64.
[Закрыть] .
Мерецкову казалось, что, выступив с такой речью на этом заседании Военного совета и в меру покаявшись, он во многом обезопасил себя. Но так ему только казалось, ибо опасность таилась в каждом выступлении других членов совета и приглашенных. Так оно и получилось: когда выступал начальник Академии Генерального штаба комдив Д.А. Кучинский, работавший до этого назначения начальником штаба у Яки-ра, Сталин прервал его:
«Сталин: Я извиняюсь, я вас прервал, но если вы мне разрешите, то я хотел бы маленький перерыв допустить. Люди, которые здесь сидят, их не всегда увидишь, и вот я при них хочу у вас спросить. Вот что говорит Уборевич о тов. Мерецкове – вы, конечно, за него не отвечаете. Уборевич пишет: “Мерецкова я вовлек в мае 1936 года, когда вместе с ним отдыхал в Сочи”. Вы не волнуйтесь, т. Мерецков. Наше дело разобрать и проверить. Я, как коммунист коммунистам докладываю».
И Сталин зачитал ту часть показаний И.П. Уборевича, где говорилось, что у него (Уборевича) всегда были близкие отношения с Мерецковым, который принимал очень активное участие в делах заговорщиков.
«Мерецков: Это ложь. Я заявляю со всей ответственностью, что это ложь.
Сталин: Может быть. Дай бог, чтобы это было ложью. Может быть, он оклеветал вас» [149]149
Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935—1939 гг.: Репрессии и обновление. М., 2003. С. 77.
[Закрыть] .
В конце работы Военного совета И.В. Сталин высказался в том духе, что, дескать, в Красной Армии есть среди командиров и политработников лица, которые оказались случайно задеты врагами народа, хотя сами они ничего плохого не сделали. И предложил всем этим людям прийти в соответствующие органы и рассказать всю правду о заговорщиках. Таких людей, подчеркнул Сталин, наказывать не следует. И поручился за это своим честным словом: «Простить надо, даем слово простить, честное слово даем», – сказал он. А верный оруженосец вождя Ефим Щаденко тут же подсказал, где надо искать таких людей: «С Военного совета надо начинать. Кучинский и другие».
Дмитрий Александрович Кучинский решительно воспротивился, заявив: «Товарищ Ворошилов, я к этой группе не принадлежу, к той группе, о которой говорил т. Сталин. Я честный до конца». Тогда Ворошилов не сдержался и выругался, упомянув К.А. Мерецкова: «Вот и Мерецков. Этот пролетарий, черт возьми». Кирилл Афанасьевич возмущенно ответил: «Это ложь...» [150]150
Источник. 1994. № 3. С. 85.
[Закрыть]
Все ложное было отметено, и К.А. Мерецков продолжал службу в Красной Армии, поднимаясь с одной должностной ступеньки на другую. Вскоре после окончания работы вышеупомянутого Военного совета при наркоме обороны он был назначен заместителем начальника Генерального штаба. Ему было присвоено очередное воинское звание «комкор». На этой должности Мерецков пробыл немногим более года. Затем ему предложили должность не штабного профиля – командовать войсками Приволжского военного округа. После непродолжительного командования этим округом он в феврале 1939 г. принял Ленинградский военный округ. Командовал данным округом К.А. Мерецков уже в звании «командарм 2-го ранга». В войне с Финляндией в 1939—1940 гг. Кирилл Афанасьевич командовал 7-й армией. За умелое руководство войсками армии он был удостоен звания Героя Советского Союза. В июне 1940 г. постановлением Совета Народных Комиссаров ему было присвоено звание «генерал армии».
После замирения с Финляндией К.А. Мерецков вновь занял пост командующего войсками Ленинградского военного округа, которым руководил до лета 1940 г., когда получил назначение заместителем наркома обороны (им стал С.К. Тимошенко, получивший звание Маршала Советского Союза). Участок его работы касался вопросов боевой учебы войск и подготовки командных кадров. Кирилл Афанасьевич с горячим желанием приступил к новой работе, однако обстановка с кадрами в высшем эшелоне сложилась так, что в конце августа 1940 г. он принял должность начальника Генерального штаба РККА.
Штабную работу К.А. Мерецков знал и любил. Поэтому за непродолжительный срок – пять месяцев – пребывания на посту начальника Генштаба он успел сделать многое. Но обстоятельства сложились так, особенно после стратегической игры в конце 1940 г., что высшее руководство страны приняло решение поставить на Генеральный штаб генерала армии Г.К. Жукова, а Мерецкова вернуть на его прежний участок работы – заместителя наркома обороны.
За короткий срок Кирилл Афанасьевич побывал в Киевском, Западном, Прибалтийском и Одесском военных округах, проводил все время в войсках, поднимая их по боевой тревоге, присутствовал на тактических учениях и командно-штабных играх. Свои наблюдения и выводы он докладывал наркому С.К. Тимошенко и нередко И.В. Сталину. Вечером
21 июня, в канун нападения немецко-фашистских войск на СССР, Кирилл Афанасьевич выехал в командировку в хорошо знакомый ему Ленинградский военный округ. Однако уже на второй день войны ему было приказано возвратиться в Москву, где он и был арестован 23 июня.
Итак, арестовали К.А. Мерецкова 23 июня 1941 г., а вот постановление на арест и обыск было подписано соответствующими должностными лицами только 5 июля, т.е. спустя две недели. Приведем этот документ, этот единственно сохранившийся из тех, что находились в его следственном деле.
