Текст книги "Корабль плывет"

Автор книги: Николай Караченцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Наверное, каждый человек по-разному ощущает беду. Один может ее преодолевать, а другого она накрывает. Я из первой категории. Отчаяние навалилось на меня только один раз – в ту ночь, 28 февраля, когда я увидела окровавленную одежду Коли и ждала результата операции. Когда осознала, что мамы уже нет и сейчас из жизни уходит муж… Тогда у меня появилось ощущение, что сил моих больше не хватит, жизненные резервы кончились. Я же привыкла к тому, что живу с очень сильным человеком. В любой момент достаточно было снять трубку и сказать: «Коленька, у меня ЧП». Он тут же все бросал и немедленно прилетал из любой стороны света. Всегда в нужный момент оказывался рядом. А тут я очутилась один на один с таким ужасом… Но я не плакала. Только на похоронах мамы, но и то сказала себе, что вообще не имею права плакать. Когда умерла мама и с Колей приключилось такое несчастье, моя сестра, рыдая, сказала мне: «Ты теперь нам и мама, и папа, и бабушка, и дедушка, ты – все». И я поняла: вся ответственность – на мне. Только невыносимая тоска одиночества меня захватила. Это не было отчаяние.

Это было чувство невыразимой боли, такое ощущение, что твою голову прокручивают в мясорубке. Я все время просила: «Если уж так дано, то дай, Господи, мне силы». Ведь мне надо поднимать внуков, все, стоящие за мной, ждут от меня помощи, я не имею права быть беспомощной. Постепенно боль отпускала и появлялась надежда на лучшее. Во мне тогда все сконцентрировалось на Коле. Что бы я ни делала, где бы ни была, все время присутствовала только одна мысль – о его выздоровлении. И потихоньку, помаленьку появились во мне какая-то несгибаемость и уверенность, что мы идем правильной дорогой.

Я сижу одна, а он где-то там летает. И когда берешься за руку, а эта рука проникает в тело другого и прямо прорастает в сердце. Я вспоминаю мексиканскую художницу Фриду Кало. Если бы я сейчас рисовала в ее стиле, то моя рука проникала бы к нему в сердце, а его рука через мою руку попадала бы мне в сердце.

15 марта я прихожу домой из церкви, ко мне бросается Надя, помощница по хозяйству, со словами: «Звонили из больницы! Коля вышел из комы!» И тут же мчусь в реанимацию. Приезжаю, а он лежит, как лежал. Никаких изменений, никаких намеков на то, что он меня слышит, видит… Я бегу к Крылову, и он объясняет, что это только в кино так бывает – больной после глубокой комы открывает глаза и сразу же начинает говорить, улыбаться, целовать любимых… В жизни все по-другому. «Он всплыл, и это главное», – говорит профессор. Видимо, по их счетчикам, по приборам, было видно, что мозг начал работать. Но я-то в этом ничего не понимаю и потому все время спрашиваю: «Где это видно? По каким признакам?» Крылов снова убеждает меня: «Поверьте, это так…» В этот же день ко мне подходит заведующий нейрореанимацией Царенко и говорит: «Можно я, наконец, пойду домой поспать?» А я смотрю на него, вижу – волосы у него какие-то вздыбленные – и думаю: «Что это он такой непричесанный?»

И ничего не соображаю. Говорю: «Да, конечно». А потом до меня доходит, что врачи, оказывается, все эти две недели никуда из больницы не уходили – спасали Коле жизнь…

Возвращение Коли было долгим, он приходил в себя постепенно, буквально вытягивался ОТТУДА. Не только врачи тянули его, не только я – любовью и молитвами, – но и сам он силой своей воли поднимал себя. Первые заметные для меня изменения в Коле появились на 25-й день – он чуть-чуть зашевелился и приоткрыл глаза. Когда еще был в глубокой коме, я молилась о том, чтобы он хотя бы шевельнулся. И вот он пошевелился. Потом у меня появляется безумная мечта – хочу, чтобы Коля погладил меня по голове. Беру его руку, глажу себя ею и умоляю: «Ну, Коленька, ну, пожалуйста, если ты меня слышишь, погладь меня…» И он, еще не открывая глаз, стал поднимать руку. Правда, тут же обессиленно ронял ее. Но для меня это было счастье. Значит, все нормально, он все слышит. Через некоторое время я стала просить: «Коля, если ты меня слышишь, пожми мне руку». Он зевнет, а потом вдруг – раз, и пожмет руку. А вроде и не очнулся. Затем я начала думать: «Боже, неужели я не увижу его глаз?!» И принялась мечтать о том, чтобы он открыл глаза и увидел меня. И вот однажды он вдруг достаточно энергично повернулся ко мне, взял меня за руку и… распахнул глаза. И я вижу, что они у него… голубые-голубые! Хотя всегда были карие! А он смотрит на меня внимательно и… опять ТУДА улетает, далеко-далеко… Но мне уже было хорошо. Все прекрасно – шевелится, руку жмет, глаза открывает… Потом я все ждала, когда же он меня поцелует, – губы-то у него не работали, совсем были онемевшие. Но настал день, когда и это произошло. Только путь к этому был очень тяжелый. Коля провел в реанимации два месяца, потерял в весе больше 20 килограммов…

Поначалу он еще совсем не умел есть – мы по маленькой капельке клали ему в рот и ждали, когда проглотит. Он тогда еще не мог говорить и, если проглатывал, делал нам знак рукой. Едва он пришел в себя, мы стали проверять, понимает ли он нас. Ведь некоторые люди после подобных травм навсегда остаются неадекватными, неполноценными… Говорим: «Петрович, там к тебе поклонница пришла и просит расписаться». Он берет листок, пишет: «Удачи!» – и расписывается. Мы все чуть в обморок не упали от удивления. Люди, выходящие из комы, они вообще не говорят, не пишут. Врачи говорят: «Ну, все, если пишет, значит, все будет нормально!» А когда он увидел неправильно написанное слово на какой-то бумажке, то написал: «Здесь два «и» на конце надо писать». А однажды вдруг пишет медбрату: «Нехорошо обманывать. Если обещаешь, надо делать». Парень недоумевает: «А чего я пообещал?» Коля пишет: «Мед». Парень говорит: «Так я же вам дал мед». Коля показывает – ты, мол, положил его в чашку с чаем, а я хочу мед чистый. Он не переставал удивлять нас. Писал: «Дайте мне йогурт, клубнику. Я в детстве мало ел сладкого». А знаете, что он написал, едва пришел в себя? «Ребята, я вас люблю!» Он еще тогда лежал почти неподвижно, глаза открытыми долго не держал, постоянно засыпал… А потом стал разговаривать и… посылать всех куда подальше.

Кстати, первое, что Коля произнес, было слово «девонька», только так он всегда называл меня. А еще, когда Коля сразу после комы начал какого ощущать себя в пространстве, он стал часто делать какие-то движения рукой. Я не понимала, что они означают. Спросила: «Что ты делаешь?» И он мне написал: «Я молюсь».

В том году Пасха пришлась на 1 мая. Не передать словами, как я ждала ее… Словно в Воскресение Господне, верила я в Колечкино воскресение. В этот день я собрала в палате его друзей – сколько могло поместиться. И мы накрыли стол. Коля сидел с нами, тогда еще не умеющий ни говорить, ни есть – у него в горле была трубочка, через которую его кормили. Но он смотрел на нас счастливыми глазами, безумно радуясь тому, что все к нему пришли. А люди принесли крашеные яйца, куличи, цветы, наш внук подарил шарики… Для меня это был великий праздник – я встречала Пасху с живым мужем.

Потом пришел еще один праздник – 18 мая у нас родилась внучка Яна. Коля тогда уже начал говорить. И мы с ним обсуждали имя внучки. Коля просил назвать либо Мария – в честь его бабушки, либо Янина, по имени его мамы. Дети решили назвать Яниной – в православии Иоанной. Когда она родилась, я к нему влетаю и кричу: «У нас – внучка!» И у него покатились слезы. Я спрашиваю: «Ну что ты плачешь?» А он отвечает: «Это наша кровь, продолжение жизни! Какое это счастье!..»

Бывало, что еду я на машине, хватаю трубку телефона, собираясь позвонить маме или Коле, и через секунду соображаю, что звонить-то некому. И начинаю рыдать. Конечно, не туда заворачиваю, однажды правила нарушила. Останавливает машину автоинспектор, спрашивает меня: «Почему вы нарушаете?» Потом, взглянув на мое лицо: «У вас что-то случилось?» – «У меня умерла мама и муж в реанимации». – «Господи, ну поезжайте осторожно. Или вам совсем плохо?..» Да, мне было плохо так, что и нарочно не придумаешь.

И в эти невыносимые дни рядышком встал Крылов – не только как гениальный врач, но и как друг. Рядом с ним я как бы отогревалась, он по-настоящему меня поддерживал. Когда Коля лежал в реанимации и мне было совсем тяжко, Владимир Викторович вдруг говорит: «Сейчас вы, Люда, выйдете отсюда и пойдете с нами поужинать». Я отказываюсь: «Никуда идти не могу, да и не хочу». Но он не слушает. Просто берет меня за руку и отводит в ресторан. Туда же приходит его замечательная жена Анна. Мы сидим и разговариваем. И мне становится легче…

Бедный Владимир Викторович, мы буквально жили у него в кабинете всей семьей: с беременной Ирочкой, Андрюшечкой, со всеми приходящими к нам друзьями – ему самому места уже не оставалось. Он уходил разговаривать по телефону или подписывать бумаги в коридор. А в кабинете главного нейрохирурга Москвы Крылова расположились мы – с чайниками, колбасой, хлебом, печеньем. И он всегда поддерживал шуткой, добрым словом, всячески создавал атмосферу любви…

Когда Коля вернулся, я сказала Крылову: «Сегодня такой необыкновенный день. Я вам обещаю: у нас будет венчание в день нашей свадьбы, и мы вас обязательно пригласим!» И мы действительно пригласили к себе всех врачей первого августа.

После трагедии мне стали предлагать: «Вам надо срочно найти деньги и отправить Колю лечиться за границу». Я пришла советоваться к Крылову. Он говорит: «Прежде всего, мы не довезем его даже до аэропорта. И я думаю, не стоит вам этого делать. Лечить Колю надо здесь. Потому что в России он всеми почитаемый, людская любовь к нему беспредельна. И в какой бы клинике он тут ни оказался, пусть даже в самой простой и занюханной, к нему медсестра подойдет, погладит и скажет: «Любимый, вставай. Давай-ка поднимайся». И это для него сейчас будет важнее, чем какой-то умопомрачительный, но совершенно бездушный уход хладнокровных немок или швейцарок. Единственное, что ему сейчас нужно, – это любовь».

Я низко кланяюсь всем докторам, спасавшим Колю. А как потрясающе работали с ним медбратья и медсестры – буквально не отходили от него, слушали каждый вдох… Вообще, это поразительно, но за Колю переживали буквально везде. Не счесть телеграмм и писем из разных городов России и всего мира со словами поддержки. А в храме мне сказали, что в день по нескольку десятков человек пишут записки «О здравии тяжело болящего Николая». Служители даже поинтересовались у некоторых прихожан, кого они имеют в виду, и те ответили: «Караченцова…» Люди звонили и приходили бесконечно, предлагали свою помощь, деньги. Говорили: «Мы можем дать такую-то сумму». Или: «Сколько надо, Люда, мы найдем». Или: «У меня есть самолет, я готов его предоставить в любое время». Колин друг, банкир, сразу же предложил открыть благотворительный фонд. Учредитель театральной премии «Хрустальная Турандот» Борис Беленький позвонил и сказал: «Давай организуем благотворительный вечер. Просто позовем друзей и скажем: «Коля, вставай!» Я пошла брать благословение у священника, спросила, можно ли устраивать такой вечер, когда человек лежит, по сути дела, недвижим. Но батюшка ответил, что, когда добрые люди собираются вместе для доброго дела, в этом не может быть ничего плохого. И мы провели этот вечер. Столько народу было… Олег Газманов пел про здоровье, про радость, про жизнь. Тамара Гвердцители исполнила песню Булата Окуджавы «Пока Земля еще вертится». Приехали парни из группы «Уматурман», которые, как оказалось, очень любят Колю. Пришел ансамбль Спивакова, Светлана Безродная со своим «Вивальди-оркестром». Столько хороших слов говорили все. И Веня Смехов так чудно вел этот вечер. Весь зал был как одно целое. И все кричали: «Коля, мы ждем тебя! Колясик, вставай, мы с тобой!..» Мы не расставались до 6 утра. После концерта поехали в ресторанчик. Там не было пьянки-гулянки, просто все говорили о любви, о добре. Я не понимала, почему столько людей откликнулись на нашу беду и кинулись нам помогать. А они говорили: «Нам просто хочется, чтобы он был живым. Чтобы он опять мог улыбаться. Чтобы смог выстоять и победить, как выстаивали и побеждали его герои».

А теперь я безумно счастлива. Понятно, что у Коли нет еще прежней физической силы. Раньше, когда масса людей на него смотрела, все понимали, что существуют все-таки на свете защитники, настоящие мужчины…

Коля всегда был мужчиной, которого называют истинным рыцарем. Молодыми мы идем по Невскому, о чем-то оживленно болтаем, меня кто-то сильно толкает, я: «Да ну, Коля!» Иду дальше, смотрю – Коли рядом нет. Оглядываюсь, а он уже этого мужика за грудки трясет: «Извинись перед моей женой!»

Коля на самом деле необыкновенный мужчина с необыкновенной душой. Помогал всем – квартиры людям устраивал, телефоны устанавливал, кого-то в больницу укладывал, какие-то деньги кому-то отсылал… Он играл разные роли, непохожие друг на друга, но всегда это были люди с удивительной энергетикой и с удивительно добрыми чувствами. В нем есть сила, надежность, достоинство. Он с огромным уважением относится к женщинам. Даже сейчас, в клинике, всегда первым откроет дверь, всем логопедам поцелует ручки.

Когда Коля осознал, что болен, что у него тяжелая травма? Когда уже перешел из реанимации в палату, посмотрел на себя в зеркало и увидел в голове буквально выемку. Пощупал себя со всех сторон и сильно задумался. Нам тогда врачи даже сказали, чтобы мы забили балкон, ножи-вилки все убрали, одного его не оставляли ни на минуту и никуда не выпускали. Оказывается, нередки случаи, когда больные в подобных ситуациях от страха перед беспомощностью пытаются совершить суицид. У Коли этого не произошло. Благодаря силе его духа, а может, и потому, что мы его окружили такой любовью и так искренне радовались всем его победам…

В Склифе мы провели три месяца: два – в реанимации, один – в палате. Потом я его сразу привезла на дачу. Естественно, с медбратьями, с баулом лекарств… Представляете, как мы жили…

Когда его привезли и вывели из машины, его узнала наша собака лабрадор Миля, которая его очень любила.

С ней просто нехорошо стало, когда она его увидела. Она на него стала прыгать, визжа от радости. Миля его просто обожала. Коля вышел из машины и говорит:

– Где я?

Я удивилась:

– Как где?

Он говорит:

– А где моя мама?

Я подумала: «Ну, все! Крыша поехала…»

Он говорит:

– А где твой папа? А где вообще все?

Я говорю:

– Коля, это твоя дача, твоя дача, слышишь, птички поют…

– Дача?

Он как бы вернулся из другого мира. Он полетал там, а потом мне рассказывал, как там хорошо, как он ходил с большим высоким мужчиной – это, видимо, ангел его был. «Ты знаешь, там очень спокойно, тихо-тихо так, совсем не как в жизни…»

Я говорю:

– Конечно, не как в жизни, Коль! Это совсем другое…

Он там полетал, с ангелом походил и после этого стал еще терпимее к людям, чем раньше. Он же человек с редким юмором, у него польская кровь, итальянская… Он всегда любил остро кого-то подковырнуть, что-то такое сказать. А сейчас тихо сидит, сморит на всех и говорит: «Пойми его, ты его прости! Прости!»

Такая в нем глубина появилась. Я говорю:

– Коля, ты просто король Лир у меня! Король Лир со всем тобой пережитым.

А тогда надо было определяться с нашей дальнейшей жизнью. Я – к Крылову: «Не знаю, куда мне мчаться, посоветуйте, что делать». И он говорит: «Я советую продолжить лечение у профессора Шкловского, руководителя Центра патологии речи и нейрореабилитации. У него замечательная клиника, он очень тяжелых больных выхаживает». Виктор Маркович Шкловский, невероятный человек, сам каждый вечер приезжал в Склиф из своей клиники. Изучал Колину выписку, смотрел снимки, уже в реанимацию присылал своего логопеда. А в палату пришел первый раз с цветами: «Здравствуйте, Коленька, я к вам!» И шестого июня мы пришли в клинику к Виктору Марковичу.

Процесс восстановления в клинике Шкловского пошел хорошо. Коле за полтора-два месяца удалось добиться того, чего некоторые больные не достигают и за полгода. Но все равно потребуется еще длительное время для того, чтобы начать подводить итоги. А вот то, что мы Коле курить позволили, вызывает у Виктора Марковича ужасный гнев. «Это преступление, – говорит он, – курение влияет на связки, на голос!»

Но сигарету Коле дали, когда он был в реанимации. Чтобы помочь восстановить воспоминания из прежней жизни. Он же раньше не выпускал ее из рук. Он и теперь просыпается и первым делом говорит нашей помощнице Наде: «Дай мне, пожалуйста, кофе и сигарету!» Она смеется: «Ну вот, все вернулось на круги своя». Я ему показываю кулак, а он начинает ржать. Приходится ругаться: «Я тебя породила, я тебя и убью!» А он отвечает: «Не сможешь, ты меня любишь».

Никто не может себе представить, что для нас означало каждое изменение в Коле. Ведь у него вначале мышцы не работали, он буквально обвисал. Как стул увидит – сразу на него падает. Я ему: «Коля, нам надо ходить». Он: «У-у-у!» – говорить он тогда совсем не мог – и оседает. Мы его сначала по коридору почти волоком таскали, потом стали вывозить в коляске на улицу. Там Колю из нее поднимали, а коляску откатывали в сторону. Он показывал на нее, требовал его туда усадить, а я говорила: «Нет, мы с тобой должны до нее дойти». А ему только бы присесть: слабость немыслимая… Но спустя какое-то время стал так бегать по садику, что мы за ним едва успевали. А он один круг намотает, второй и так дальше. Как сумасшедший носился… Это у него так моторика восстанавливалась. Сейчас уже и все тело раскрепостилось. Он легко открывает ключом двери, берет у меня из машины сумки и несет домой, играет в пинг-понг. Это вообще поразительно. И спит хорошо, практически все лекарства сняли. Коля сам себя творит. И Господь Бог дает ему на это силы. Я знаю: мы все восстановим, у нас все будет хорошо!

Сейчас трудно поверить, даже спустя полгода после аварии Коля не мог ни с кем из малознакомых людей общаться. Просто не хотел, и все. Только со своими разговаривал. Но каждый раз это были сильные эмоциональные всплески. Когда Инну Чурикову в первый раз увидел, разрыдался и никак не мог остановиться: «Инна, Иннуся моя».

И года после аварии не прошло, как Коля сказал: «Конечно, я буду сниматься в кино, но очень хочу играть в театре». В другой раз начал перечислять роли, которые хотел бы сыграть: «Я восстановлюсь и сыграю вот это, вот это… Сначала в кино, потом в театре». И театр этот «Ленком». Ведь это наш с Колей Дом. Именно в театре мы познакомились, здесь наши судьбы переплелись. Там все – наши братья и сестры, люди, которые нам дороги. С каждым можно поговорить, поделиться горем или радостью… Но, как и в любом доме, в любой семье, здесь тоже бывают и радости, и печали, и веселье, и ссоры. Так уж случилось, что одна из них произошла со мной вскоре после трагедии…

О венчании на 30-летие нашей совместной жизни я Коле давно говорила, но он все время отнекивался. А теперь, когда он оказался в таком тяжелом положении, я сама решила отказаться от этой мысли: «Коля, сейчас мы не будем венчаться». А он в ответ: «Нет, будем!» «А не боишься, не стесняешься?» – спрашиваю. «Нет!» – отвечает категорично.

И правда, думаю, а чего ему стесняться, если он выжил и хочет вести свою жену под венец?

Венчание состоялось 1 августа, точно в день 30-летия нашей свадьбы. Обычно в день нашего гражданского брака, если мы в Москве, у нас дома собираются все родные и близкие. Это самый счастливый день в моей жизни. Следующий, конечно, – рождение сына. Но этот на первом месте, без него и Андрюши бы не было, поскольку я сочеталась, как говорится, законным браком.

Накануне венчания ездила вечером вокруг нашего дома и плакала. Плакала, потому что думала: только бы там мне не зарыдать, только в церкви бы не расплакаться, потому что невозможно представить, что я подняла его, что он встал и что он будет стоять рядом со мной перед алтарем. Исполнилась моя мечта, загаданная в Пасху, – мой муж воскрес из мертвых, и он хочет венчаться со мной! Чудо свершилось. Да, мой любимый человек болен, но он жив, все понимает и в абсолютно здравом уме хочет со мной венчаться. Я размышляла об этом и все время твердила себе: «Люда, не плачь. Видишь же, мечты твои сбываются, Господь Бог слышит твои молитвы. Он помогает тебе, поэтому не плачь…»

Коля в тот день, 1 мая, – минус двадцать семь килограммов от обычного веса, отек лица, рука отекшая, простатит, писается через каждую минуту, зуд по всему телу, аллергия жуткая. И 1 мая, отстояв всю долгую пасхальную службу, я сказала: «Господи, помоги, чтобы 1 августа мы могли обвенчаться». И вот чудо свершилось – мы обвенчались. Для меня это действительно было чудо. Потом мне один журналист сказал: «Вас считают дурой и идиоткой после того, как ваше с Караченцовым венчание показали по телевизору». А я говорю: «А вы знаете, это моя жизнь! И я ее нисколько не стесняюсь. Да, мой муж не совсем еще здоров. Но он человек, буквально восставший из мертвых, нашел в себе силы сделать то, на что здоровые люди не могут найти в себе силы».

Начали мы с Колей обсуждать предстоящее венчание. Надо же было кольца сделать. В 1975 году у нас, конечно, были куплены обручальные кольца, на которых мы выгравировали надписи: Николай и Людмила. Но Колины поклонницы украли его кольцо прямо из гримерки. Вместе с иконкой Николая Угодника, Божьей Матери, нательным крестом. Все унесли. После этого случая я свое кольцо тоже сняла… В общем, полагалось делать новые. У нас дома хранились два бриллианта: черный и белый – Колин друг привез их ему из Якутии в подарок на 60-летие. Наш знакомый ювелир за три дня изготовил нам кольца: для Коли – с белым камнем, для меня – с черным. Дальше встал вопрос: «А в чем венчаться?» Надо же быть красивыми. Тут наша Надя вспомнила: «У вас же есть костюмы, которые вы шили у Славы Зайцева на венчание Андрюши». А шляпку и вуалетку я себе купила… Мы оделись, смотрим друг на друга. Я любуюсь Колей – какой же он красивый! А он говорит мне: «Девонька, ты такая красавица!..»

Почти всю ночь мы не спали – волновались, как настоящие жених и невеста. Коля все время ворочался, вставал, курил, бормотал что-то. Под утро задремал, но уже в шесть часов поднялся. А венчание было назначено на полдень. Я понеслась в аптеку покупать нашатырный спирт, думаю, не дай Бог, плохо станет ему… Или мне…

Короче говоря, привожу его на машине к храму, и мы с ужасом видим, сколько людей приехало к нам на венчание. Их никто не звал, а они пришли. Я помогаю Коле выбраться из машины и все время повторяю: «Только не задавите жениха…» Само венчание было очень торжественным. Когда он взял меня под руку, чтобы вести к венцу, расплакались оба. Я шепчу ему: «Ты не плачь, Коленька, мы выжили. Ты живой, моя любовь, понимаешь?! Ты – живой! Мы выстояли, Коля, что же ты плачешь? Перестань – ты самый сильный!» А сама реву, хотя постоянно твержу себе: «Только не плакать…» Позади Коли мы поставили стульчик на случай, если ему вдруг станет плохо. Я понимала, на то, чтобы выстоять всю церемонию, физических сил у него не хватит, да и сосредоточенности долговременной пока нет. И как только чувствовала, что рука его начинала немного дрожать, шептала: «Коля, может, присядешь?» «Нет, я буду стоять», – отвечал он. И выстоял весь обряд от начала до конца!

Когда мы после церкви приехали домой, я ему сказала: «Коля, машина стоит внизу, тебя сейчас повезут в Центр, ты там поспишь, отдохнешь. А я останусь с гостями». Он отвечает: «Никуда не поеду. У меня такое событие в жизни, куда это я должен ехать?» И когда к нам пришли гости, он сидел со всеми. Время от времени уйдет прилечь в спальню, потом опять выйдет, чтобы побыть с нами. Он выдержал до позднего вечера – со всеми разговаривал, все ему говорили: «Коля, как мы за тебя рады!» Женя Евтушенко сказал: «Коля, я восторгаюсь тобой!» И Саша Ширвиндт пришел, и Колины сокурсники и соученики. Участники всех этапов его жизни сидели за одним столом. Мы с Колей рассчитывали, что соберется 15–20 человек, а нас оказалось больше 40. Мы думали, люди часик посидят и уйдут, но никто не хотел уходить. Такая атмосфера понимания сложилась, будто все мы вместе – и врачи, и друзья наши, и родные, и мы с Колей – прошли очень серьезное испытание. Все были счастливы. А Коля улыбался, он же так трогательно улыбается… На самом деле чудо – ведь человек встал из гроба, встал обновленный и силой своего духа борется за жизнь…

Все эти месяцы испытаний я не роптала, но задавалась вопросом: «Мамина смерть мне понятна, ну а Коля почему должен уйти к Господу Богу? Почему?!!» Но потом поняла, что и в этом, наверное, есть какое-то провидение. Последние годы он получал очень много сценариев, пьес, которые ему не нравились, – сплошные убийства, кровища. Он возмущался: «Не могу это играть! Невозможно, когда на каждой странице по десять трупов. Люди начинают привыкать к жестокости». В театре даже к 60-летию, которое у него было в 2004-м, никакой интересной роли не предложили. Тогда же, накануне дня рождения, он мне сказал: «Да-а, что-то скучно мне стало в творчестве». Но при этом – бесконечная круговерть, он работал на износ, по 16–18 часов в сутки. Спать ложился в четыре часа утра, а в девять я его уже будила. Только того удовольствия, что он испытывал, когда работал в спектаклях с Инной Чуриковой или с Александром Калягиным в «Чешском фото», почти не было.

Я думаю, как это ни страшно звучит: а может быть, Коле надо было это пережить? Может, нужно было остановиться и осмыслить все? Может, Господь дал ему это тяжелейшее испытание, чтобы он осознал свою еще большую мощь? Коля и раньше со сцены дарил всем надежду своей удивительной улыбкой. Не зря же люди, приходившие на ««Юнону» и «Авось»», плакали и целовали ему руки после спектакля: «Вы нам подарили веру в жизнь, убедили в том, что все можно преодолеть, заставили поверить в то, что настоящая любовь может поднять человека».

В нашу новую московскую квартиру мы переехали в майские праздники 2004 года. Коля был счастлив. Не сразу все оценил, потому что я долго подбирала мебель, люстры, светильники в своем любимом стиле модерн в антикварных салонах в разных городах. Колечка возражал: «Зачем нам эта рухлядь?» А я отвечала: «Коля, молчи, ты не понимаешь». Но когда все встало на свои места, он сказал: «Девонька, какой у нас с тобой красивый дом. Особенный!»

Когда Коля после больницы первый раз вошел в квартиру, он страшно занервничал – после такого долгого и тяжелого отсутствия возвращение домой стало для него большим потрясением. А теперь только и слышишь: «Домой! Поехали домой!» Войдем в квартиру, он закроет дверь и выдохнет: «Слава Богу, мы дома, и никого нет». Словно сбрасывает с себя больницу. Дома он по-настоящему отдыхает. Садится к телевизору, берет сигарету, кофе. Иногда мы слушаем диски с его песнями. А раньше он этого делать не хотел. Когда был в глубокой коме, и мы заводили ему ««Юнону» и «Авось»», у него начинались какие-то нервные тики. Не мог слушать, наверное, думал, что все это в прошлом. Крылов тогда сказал, что придет период, и он захочет слушать себя, смотреть свои фильмы, ему это станет необходимо. Спустя почти год этот период наступил. Он спокойно и с удовольствием смотрит свои картины, хохочет и комментирует: «Андрей гениально играет. Да и я тоже неплохо. Много смешного напридумывали». Это по поводу «Человека с бульвара Капуцинов». Сейчас Коля еще не может полностью выразить словами все свои чувства и мысли – ему пока трудно, речь после таких травм восстанавливается очень долго. Но все равно я ему поражаюсь… Вот иногда вдруг как закричит мне из другой комнаты: «Девонька, подойди ко мне! Быстро подойди!» Я влетаю в ужасе: «Господи, что случилось?» – «Я люблю тебя!» – безмятежно говорит он и довольно улыбается.

То, как он себя восстанавливает, то, как он это делает, совершенно естественно для его характера. Я сама поражаюсь, когда он так упрямо повторяет упражнения, – больно же все, что он делает. Иногда в нем вскипает нервозность: не буду заниматься! И как он потом эту слабость в себе давит, сам давит! Я сейчас вижу, что в Центре нейро-реабилитации и патологии речи есть те, кто не может справиться со своими нервами, не занимается и не хочет этого делать. Они ложатся и лежат, смотрят в потолок, а это – конец. Есть те, кто дерется, кусается. Их отправляют домой. Есть те, кому просто не хватает сил. А Коля – рыцарь, он сражается.

Низко кланяюсь и молюсь каждый день за нашего ангела-хранителя доктора Крылова, который сделал Коле операцию. Я ему сказала тогда: «Вы мне сейчас как отец и мать. Мне, кроме вас, не с кем посоветоваться». И еще я ему сказала: «Не убирайте свою руку. У меня такое ощущение, что я иду в темноте, а мне так нужна рука, ведущая меня. А то у меня иногда возникает такое ощущение, будто только холодный ветер в ладони. Вы сейчас для меня – все. Я верю только вам. Скажите, куда мне надо идти дальше? Я все сделаю. Я буду бороться за Колю. Но как?» Я уже говорила, что он посоветовал: «Идите только к Шкловскому». Нам предлагали какой-то центр, типа санатория неврологии, но Владимир Николаевич сказал: «Только Шкловский в состоянии бороться и поднять». Когда мы Колю перевезли в Центр, Шкловский и сам, по-моему, не очень верил, что Коля сумеет восстановить речь. Он пришел Колю забирать, поздоровался, Коля ему в ответ: «Э..!» Шкловский все приговаривал: «Да, тяжелый случай, да, тяжелый. По-моему, я замахнулся…» Он идет по Склифу с Крыловым, а я бреду за ними и думаю: «Боже! А что мне делать? Куда мне с больным ребенком на руках? Куда мне с ним идти?»

Но когда мы попали к Шкловскому, он так Колю зажал, так взял в оборот, что с первого же дня муж начал заниматься по полной программе. Он с утра уходил на занятия и днем приходил. Персонал в Центре очень ласковый, я их называю душевнобольными: «Ничего, Николай Петрович, ничего. Войдите, так вам удобно? Давайте с вами пройдемся до окна». – «А..!» – «Хорошо, хорошо». Вот так, потихонечку, потихонечку прошло два месяца, и когда Крылов пришел в Центр и увидел Колю, он мне сказал: «Я не ожидал, что произойдет такой рывок».

Люди получают меньше поражений, чем Коля, и умирают. Надо понимать, какая у него сила воли или ангелы-хранители какие, и Господь Бог, который так его любит. Колю спасли и люди, которые за него молились. Письма и телеграммы к нам приходили миллионами! Я до сих пор не могу их разобрать. Я, как только их открываю, тут же начинаю рыдать. Многие пишут стихи: «Мы без вас не можем, вы для нас ангел доброты, вы для нас надежда, вернитесь, вернитесь. Без вас этот мир одинок». Пишут люди, которые никогда с ним не были знакомы, не его близкие друзья. Из Канады, из Италии, из Израиля, из Англии, со всей нашей страны. А люди, которые с ним сталкивались, пишут: «А вы помните?» Как он может помнить? Мне звонят из Израиля: «Вы должны нас помнить, мы были на вашем спектакле». – «Конечно, помню!» – «Мы молимся за здоровье Николая Петровича в синагоге. А моя невестка, она русская, она молится в православном храме. Вы помните этот храм?»