Текст книги "Корабль плывет"

Автор книги: Николай Караченцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Проснулся знаменитым

Что означает «проснулся знаменитым»? Прежде всего, знаменитым я стал после серьезного, этапного театрального спектакля, поэтому первое, что ощутил, – уважение коллег, а у зрителей я стал модным артистом. Молодой модный актер, и не более того. Я в разных интервью цитировал Андре Моруа, повторяя не один раз его слова из конца первой части книги «Три Дюма», где он пишет, что Дюма фантастически повезло, что в трактирчик, где он заканчивал пьесу, зашла театральная звезда с директором театра, они разговорились, она прочитала рукопись, и ей понравилась пьеса, к тому же прима увлеклась самим Дюма. В конце концов состоялась премьера, и Дюма на следующее утро проснулся знаменитым. И дальше Моруа рассуждает, что жизнь предлагает каждому человеку порядка десяти возможностей изменить свою жизнь.

Мое цитирование – отличный пример того, как подводит память. Готовя эту рукопись к изданию, я решил проверить утверждение Моруа. И выяснил дальше по книге: «…весной 1850 года, проходя по итальянскому бульвару мимо кафе «Кардинал», Дюма заметил за одним из столиков актера Ипполита Вормса и толстяка Буффе, Лукулла богемы, одного из театральных директоров. Буффе подозвал к себе молодого Дюма и пригласил его за стол.

– Вормс сказал мне, что из вашей «Дамы с камелиями» вы сделали превосходную пьесу. Вскорости я стану директором «Водевиля»; подержите для меня с полгода вашу пьесу – обещаю вам ее сыграть».

Но согласитесь – рожденный мною рассказ, который я приписал Моруа, звучит поинтереснее.

Для меня «Тиль» – одна из отправных точек карьеры. Не знаю, насколько я прежде это делал успешно, но и сейчас постоянно себя «осаживаю» по всем тем понятиям, которые входят в слово «популярность». Во-первых, если шибко на этом зациклиться, можно сильно разбаловаться и в дальнейшем испортить свой характер. Во-вторых, чувство собственной исключительности обязательно отражается на профессии. Причем отрицательно. В-третьих, я знаю не одного коллегу из тех, кто довольно высоко поднялся в артистической славе, но потом очень больно падал в безвестность. Слишком легко вылететь из обоймы. Выбирают же нас, а не мы. Не пишем мы для себя пьесы и сценарии. Многое в нашей судьбе зависит от стечения обстоятельств и везения. Поэтому сиди себе спокойно, не вякай. К тому же есть масса примеров раздутых имен, не подтвержденных ни мастерством, ни талантом. Фальшивые идолы. Сегодня их много в шоу-бизнесе – туча мыльных пузырей. Но как только материальная подпитка кончается или еще что-то похожее происходит, пузырь тут же лопается. Не хочется числиться в этой компании.

Что удерживает «в рамках»? Боязнь, что снимут с роли, боязнь, что роль может не получиться, боязнь, что я еще многого не умею. Хотя кое-что в своей профессии уже изведал. Меня спрашивали, а степ-то вам на кой черт нужен? Но я с самого начала ставил себе задачу научиться в своей профессии всему.

Я знаю, такого никогда не достигнуть, но всегда буду к этому стремиться, буду совершенствовать свой актерский аппарат, в первую очередь – мою нервную систему, но также и все то, что называется выразительными средствами. Наконец мне интересно учиться.

Я никогда не видел, но наслышан о двух знаменитых актерах. Первый – актер МХАТа Добронравов. Говорят, он всегда и везде играл одну и ту же роль, а именно самого себя. Но потрясал. Сумасшедший темперамент завораживал зал. На него ходили. Второй – актер Хмелев, которого, как вспоминают, родственники за кулисами не узнавали даже по рукам. Он уделял дотошное внимание гриму, костюму, манере говорить, каждой мелочи.

Два полярных направления. Мне интереснее второе: полное лицедейство. При этом я признаю, что Добронравов – один из лучших образцов актерства. Но представители этого направления чаще откровенно серы, зато во втором актеры нередко наигрывают, кривляются, выдают это за характерность, что на самом деле никакого отношения к роли не имеет. Вот он играет Одессу и начинает косить под еврея, грубо говоря, играть так, как рассказывают анекдоты. Но тут же исчезает среда, ведь надо внимательно слушать и точно передать мелодию речи. Или изображают азербайджанцев как неких усредненных кавказцев. А ведь у них совсем другой акцент, чем у армян, и ничего похожего на грузин. У татар один акцент, у казахов совсем другой. Речь надо слышать, ею надо заниматься и заниматься профессионально.

Насколько мне известно, в училищах при императорских театрах нашей профессии учили девять лет. Как и в хореографическом училище. И учили сызмальства. На последнем году обучения высокая комиссия решала: тебе быть Нижинским, будешь всю жизнь танцевать, тебе быть Мочаловым, будешь играть драматические роли в Малом театре, а тебе – Неждановой, будешь петь. Но каждый, кто пел или танцевал, владел актерским мастерством, каждый, кто выходил на драматическую или оперную сцену, до конца жизни делал балетный станок, каждый, кто занимался искусством балета или драмы, владел музыкальной грамотой, постановкой голоса.

Подобная система мне близка, более того, я хочу как можно дольше не терять в себе ощущение ученика. Это желание цепляет еще одну тему. Я убежден, что художник, творческий человек должен сохранить детское, непосредственное восприятие мира, лишь тогда он может совершить открытие. Взрослый человек знает: сюда нельзя, здесь тоже пути нет, дважды два – четыре, а у ребенка запретов нет. Он может лезть туда, куда не полагается, он открывает для себя иные миры. Великие ученые, вероятно, во многом благодаря своей наивности, совершали открытия. А в нашем деле? Я не знаю, но мне хочется думать, что Урусевский, великий оператор, новатор в своем деле – все помнят кружащиеся деревья в фильме «Летят журавли», – нашел это движение камеры импульсивно. У обычного, пусть даже высококлассного, профи, вероятно, все оказалось бы расписанным: такая-то в кадре экспозиция, такая-то диафрагма, так снять правильно, а так – неверно. А он, с одной стороны, не думал о правилах, с другой – не имел той техники, какой, предположим, работали на Западе. Он экспериментировал.

Великая актриса Татьяна Ивановна Пельтцер всю жизнь была как дитя. «Ленком» дружит с Владимиром Спиваковым. Несколько лет назад у нас в театре проходил концерт его оркестра. Слушать маэстро чинно собрались друзья театра. Но когда-то, кажется, совсем недавно, Володя как дирижер только-только начинал, и собранный им музыкальный коллектив под названием «Виртуозы Москвы» считался неким чудом. Они после своего концерта приходили к нам в театр, а мы, отыграв спектакль, собирались в репетиционном зале, где «виртуозы», не надевая фраки, расчехляли свои инструменты и играли для нас. Как слушала музыку Татьяна Ивановна – она просто в ней растворялась, в нее погружалась. Ее внимание сродни детскости – так она удивлялась всему. Первейшее качество художника и творца.

Как хочется подобную непосредственность и открытость в себе развить и сохранить! Иными словами: как только я пойму, что все в этой жизни умею, значит, пришла пора уходить из профессии, значит, я уже не совершу ничего нового, светлые дали передо мной не откроются. А мне бы хотелось, чтобы любое откровение происходило не только для меня, но и для моего зрителя. Чтобы каждая новая роль не повторяла предыдущую. Чтобы ежедневно, пусть ненамного, но шло движение вперед и вверх. Не сомневаюсь, у меня достаточно брака в работе, есть неудачные роли. Но все сделанное идет на пользу. Благодаря тому, что мордой об стол бился, я чему-то еще научился. Я не верю, когда говорят: «Левой ногой – раз, и вышла гениальная роль». Все хорошее трудно дается. Действительно, бывает так, что роль получается легко, но это означает только одно – предыдущие десять лет были мучительно трудны, а тут совпало и легло. Но обычно поиск образа проходит, даже если и быстро, то, как правило, нелегко. Я ищу такие движения, чтобы походка графа Резанова никак не напоминала походку Юрия Звонарева, героя «Sorry». Совсем иначе у меня ходит по сцене светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Я в своих персонажах никогда никакую мелочь не забываю.

* * *

Как-то Коля поехал на праздничный первомайский концерт. Он неважно себя чувствовал и забыл на даче, где мы жили тогда, пригласительный билет. Позвонил мне. Схватив билет, я помчалась на машине к нему. Минут за двадцать доехала. И зря торопилась. Оказалось, его и так пропустили. На входе сказали: «Николай Петрович, зачем вам билет? Вас и так все знают и любят!»

В «Школе для эмигрантов» по пьесе Дмитрия Липскерова он играл с Олегом Янковским. И Колю каждый раз после спектакля просто заваливали цветами. Он искренне удивлялся: «Ну ладно, премьера, первые прогоны, а тут спектакль уже двадцать пятый раз идет. И опять море цветов!»

Обезьянка

Мама отработала срок своего контракта во Вьетнаме и, наконец, отправилась домой, в Москву. Ехала поездом. Поскольку считала, что возвращается навсегда, то везла с собой много скарба (накопилось за несколько лет работы). Поезд подошел к перрону, по-моему, Казанского вокзала, я встречаю маму, вдруг она прямо на платформе сует мне в руки какое-то существо в одеяльце. Существо сразу заорало громче, чем если бы одновременно прогудели десять паровозов. Но это еще что, я никак не ожидал, что в такой крохе может быть столько г… Ср…т безостановочно, оттого что постоянно пугается.

Обезьянка к маме попала чуть ли не в семидневном возрасте. Если щенка от суки таким маленьким отрывать нельзя, он должен с мамой хотя бы месяц прожить, то у обезьян таких сложностей нет. Зато наша малышка была уверена, что моя мама – это и ее мама. Никого другого она с рождения не видела. И вдруг – чужие руки, чужие запахи. Орет и гадит. Гадит и орет.

Два года обезьянка прожила с нами. А потом мама вновь поехала во Вьетнам. И обезьянку, естественно, забрала с собой. В Ханое мама поработала еще два года, и вновь предстояло возвращение в Москву. Четырехлетняя обезьяна считается взрослым животным. Взрослая обезьяна – увы, не домашнее животное. Домашние животные – это кошки и собаки, а тут совсем другие действуют порядки и обычаи. Везти обезьяну можно только в клетке и только в багажном вагоне. Но теперь мама возвращалась в Москву зимой, а обезьяны крайне восприимчивы к холоду. Для них глоток морозного воздуха – как выпить яда и, значит, убить животное, потому что сразу начинается или воспаление легких, или туберкулез. Они фантастически подвержены любому простудному заболеванию. Если везти обезьяну по законам советской власти, а ей не поперечишь, значит, везти обезьяну на верную смерть. Мама вынуждена была свою любимицу оставить в Ханое. Хотя отдала в хорошие руки – ее взяла пара из Чехословакии. У них тоже жила обезьяна, но обезьяна-мальчик. Так что вроде воссоединение семьи получилось.

Обезьяну нашу звали Ли-Ни. Линька по-простому.

Линька за неделю до маминого отъезда почувствовала: что-тодолжно произойти, какая-то беда надвигается. Мама рассказывала – Линька в какой-то момент сразу обмякла. Мама, уезжая, у этих людей не взяла ни телефона, ни адреса, чтобы отрезать навсегда. Такого характера человек. Но в первый год после Линьки даже на слово «обезьяна» между нами было наложено табу, потому что маме его слышать было больно. Линька была членом семьи.

Мама умела дружить с людьми самого разного возраста. Молоденькие девочки поверяли ей свои тайны и делились переживаниями, обычно из-за несчастной любви. У нас с Людой на всех праздниках присутствует семейство – Алеша и Марина Марковские. Для Марины мама была самой близкой подругой, хотя она моложе ее лет на двадцать. Она ни с кем не дружила так, как с мамой. Марина вышла замуж под руководством мамы, все время с ней советовалась. И в то же время мама дружила с женщиной старше себя лет на тридцать – Анной Владимировной Дуровой, матерью Прова Садовского и дочкой дедушки Дурова, Владимира Дурова. Она же – жена народного артиста Советского Союза Прова Михайловича Садовского из Малого театра. У знаменитого Прова Михайловича отца звали Пров Провыч. У Прова Михайловича и Анны Владимировны родился сын, тоже Провушка, тот самый, что опекал меня в Щелыкове. До последних дней своей жизни Анна Владимировна оставалась очень красивой женщиной, гордой, строгой, настоящей хозяйкой «Уголка Дурова». Ее кабинет был сохранен в том виде, каким он был в тот день, когда умер дедушка Дуров. Чуть ли не дуровский пиджак оставался висеть на вешалке. Естественно, она знала про животных абсолютно все и сказала маме, что Линька будет ее ждать всю жизнь, веря, что мама к ней когда-нибудь вернется. Линька была настолько привязана к маме, что, похоже, следила за движением маминых ресниц.

…Приехали мы с Линькой с вокзала домой. Как только я к ней подходил – дикий вопль, страшный обезьяний оскал, показывающий, что она готова меня разорвать. Сумасшедшая ревность к маме. Я подходил к ней, садился рядом, замирал на полчаса, не двигаясь. Она засыпала. Просыпалась и сразу начинала орать, поскольку рядом чужой. Потом в какой-то момент она поняла, что я, похоже, никогда не уйду из ее дома. Прошло время, я начал рядом с ней класть свою руку, а она же любопытная – потихонечку, потихонечку стала к моей руке прикасаться. Потом отпрыгивала метра на три – чужака тронула! Но любопытство ее раздирало. Я опять сажусь рядом. Сижу двадцать минут. Она вновь подползает. И все начинается заново. Потом Линька залезла мне на руку, она же была крохотуля. Наконец она заснула на моей руке. Свершилось. Но проснулась – те же вопли. А окончательно поняв, что эта сволочь будет здесь всегда, примирилась.

Линькина порода – голубой резус, невероятно красивая. Она на самом деле была серого цвета, но живот и тыльные части рук и ног голубые. Очень нежная шерсть. А мордочка – как рисуют лик святых, тот же разрез глаз. На ней миллион выражений. Что-то невероятное. Руки – Ван Клиберн отдыхает. Длинные и очень красивые пальцы. Я ее, как любого животного, тискал, гладил. Потом понял: самое интересное – за ней наблюдать. Не оторваться. Редкий спектакль. Причем обезьяна с тобой будет разговаривать, если ты с ней начнешь общаться с самого начала ее жизни, буквально с первой секунды. Ты ее хочешь покормить, суешь ей конфетку, как собаке, поднося прямо к морде. Первое, что она делает, берет тебя за руку и дергает. И смотрит, что ей дали. Разворачивает. Изучает: надо ей это или не надо. С нашей собакой Люда разговаривает, но собака не отвечает, ну, может быть, кивает. Опустила голову, посмотрела, послушалась, пошла. Линька же разговаривала все время. Миллион интонаций, ведь она существо высокой нервной организации и очень четко чувствует настроение. Страшно не любила мыться. Два раза из квартиры убегала.

Поехали мы с ней в Щелыково. Линька всегда рядом, на поводке, но когда мы уходили в лес, мама ее отпускала. Поводок был необходим, чтобы она не кусала окружающих. А в лесу что ее держать? Свобода. Как она носилась по этим веткам! Но она сама так боялась потеряться, что никогда далеко не убегала. Были моменты, когда Линька отвязывалась. Раз мы проходили по мосточку через речку Говнянку, и она в ней увидела рыбку. Она в речку – прыг… и свалилась в воду, как мешок. Четыре дня стояло сплошное «а-а-а».

Но когда она оказалась в воде, все ее четыре конечности стали вращаться, как пропеллеры. Из воды выпрыгнуло нечто, похожее на крысу, шерсть сразу же намокла. Орала она, вероятно, о том, что к воде больше никогда близко не подойдет. Но все равно надо мыться, хоть тресни, банный день полагается соблюдать. В ванной ее намыливаю, она терпит. Руку дает тереть, вторую, пузо, спинку, ногу. Потом я ее растираю всеми своими ковбойками, полотенцами, в рубашку закутываю, она превращается в некий шар. Смотрит на меня. Я говорю: «Ну что?» И она начинает рассказывать, что она пережила, чего ей это стоило, эти муки в ванной, ты не понимаешь! Я: «Неужели так ужасно?» Она: «Да, не то слово, как». Этот диалог я передаю почти дословно. Она любила смотреть телевизор. Вы можете смеяться, но она сознательно смотрела телевизор. Причем телевизоры раньше – не как сейчас: я включаю, и он сразу загорается, а тогда надо было ждать чуть ли не минуту, пока лампы нагреются, а Линька уже напротив устраивается, ей не терпится. Я ей говорю: «Сейчас, подожди немного». Когда идет «В мире животных», на экран смотреть никакого интереса, наблюдать надо за Линькой. Если появляется змея – главный враг мартышек, она моментально ныряет под стол и оттуда устраивает истерику.

Дорога к Пушкину

Юра Рашкин – ныне телережиссер, прежде радиорежиссер, а еще раньше – актер на радио, до того – актер театра «Современник», если ехать в обратной хронологии. А изначально – мой однокурсник. Он решил, что мой диск «Предчувствие любви» («Дорога к Пушкину») может быть исполнен в видеоряде. Появились разные предложения, копились синопсисы, заявки, был снят совершенно роскошный клип. Юра все собрал, принес, сказал: «Ребята, это оно, я чувствую». Дальше Боженька вел. Так начиналась наша дорога к фильму «Романс о поэте».

Люди годами ищут, чтобы сошлось… Я там то Пушкин, то так, только профиль.

Был один момент, когда оператор Григорий Беленький снимал-снимал и вдруг каким-то отрешенным голосом сказал: «Пусть работает сама». И ушел от камеры…

…Камера работала, пока падало в море солнце, и этот момент, называемый у профессионалов «режим», был снят без оператора. Гриша потом объяснял, что он боялся до камеры дотронуться, боялся сглазить, боялся что-то в кадре разрушить. Так обычно на съемках не бывает…

Когда-то много лет назад ко мне в дом пришли два человека. Один представился композитором, другой – поэтом. Я и так знал, что один из них композитор, потому что еще до этого визита я с ним познакомился, работая над мультфильмами «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье». В этой сказке я играл «белого рыцаря». Музыку к тем фильмам написал молодой киевский композитор Владимир Быстряков. Автор приезжал в Москву работать на озвучании. Я исполнил пару его песен, сделал вывод, что композитор, судя по его лицу, не шибко мною остался доволен. Не сомневался, что этого человека в своей творческой жизни я больше не встречу. И вдруг он появляется у меня дома. И говорит, что с пришедшим с ним поэтом, того-то я действительно увидал впервые, они написали поэтическо-музыкальный цикл.

Композитор Быстряков тогда работал чуть ли не со всеми ведущими эстрадными певцами, и работал лихо. Скажем грубо, его творческая лаборатория выглядела так – он распределял: «Эти две песни – точно для Леонтьева, а эту должна взять Пугачева, тут вроде не ее материал, хорошо бы чтобы пел мужчина».

После переговоров мы втроем решили, что безусловно потеряем в качестве вокала, но выиграем в том, что наша история приобретет характер личностный, авторский. В цикле должно получиться единое отношение к материалу, а значит, нужен драматический актер.

С того дня, как поэт пересек порог моего дома, я дружу с ним по сей день. Зовут его Владимир Гоцуленко.

Если посмотреть со стороны на этих двух людей, выглядят они достаточно странно. Композитор при первой встрече производит впечатление грузчика, причем из овощного магазина. Замечу, что магазина далеко не самого высокого разряда, на большее он рассчитывать не может. Не тянет на директора или даже на замдиректора этого магазина и возникший у меня дома поэт, скорее на бухгалтера. У него красноватое лицо, он лысоватый, со слегка бегающими глазками. Композитор же квадратный, вероятно, он «качается» на тренажерах, хотя я знал, что он по утрам бегает, сейчас не в курсе, но, по-моему, пока он жив – будет бегать, он такой. Пальцы у композитора не подходят под определение «пальцы пианиста», посмотришь, и сразу ясно – рядом не Рахманинов и не Рубинштейн.

В тот день они у меня дома показали, что сотворили. Сказать, что мне это понравилось, – значит, ничего не сказать. В результате я буквально заболел всем услышанным. И не один раз потом задумывался: «Ну не может такой человек такие писать стихи». Потом уже выяснилось, что Гоцуленко – директор Киевского издательства ЦК комсомола Украины «Молодь» (это что-то вроде нашей «Молодой гвардии»).

Первое, что я подумал: вероятно, ему на таком посту надо как-то подтверждать, что он тоже вроде творческая личность. Вероятно, он «заряжает» какого-нибудь молодого парня, а может, и не одного, те под его фамилией отписываются, а он им отстегивает? И никогда я так не радовался, что оказался не прав. Поэт – интеллигентнейший человек, у него удивительный дом, в доме – культ Пушкина, Гоцуленко про него знает все. Но его интересы не только в Пушкине, он – настоящий энциклопедист. Плюс ко всему сам – сумасшедший поэт.

До сих пор они оба – киевляне, причем Гоцуленко сейчас главный редактор украинского отделения «Московского комсомольца». У них на Украине своя редакция московской газеты. Его жена Танюша – очень милый человечек, тоже главный редактор, но детского журнала. То, что я сказал про бегающие глазки и заплывшие хари, это специально, ради красного словца, чтобы оттолкнуться от обратного. На самом деле глаза у него не бегающие, а спокойные. Поэт не выпячивается, он стесняется, он очень раним, и он – большая умница.

Композитор Владимир Быстряков окончил консерваторию сначала по классу фортепиано, потом композиторское отделение. Лауреат международных конкурсов. Как он свои «пальчики» помещает на клавишах, не представляю. Не хочу обидеть своего друга, знаменитого пианиста Володю Крайнева, сравнив его с Быстряковым, но, на мой взгляд, если исполнитель был лауреатом международных конкурсов, значит – близок к высшему исполнительскому уровню. Я думаю, что Володя сегодня лучший композитор, работающий для эстрады.

То, что сегодня происходит в Киеве, «вперед к рушникам и шароварам» – это, конечно, за гранью. Наверное, поэту трудно, потому что он пишет стихи на русском языке. Но тут тема другая, вряд ли в русле моих записок. А тогда я ездил в Киев каждый свободный день. Теща стала подозревать, что у меня там кто-то завелся. Я же ночами записывался в студии.

Быстряков готовил «болванку»: ритмическую структуру и гармонию. Дальше украшал ее под инструменты. Когда я приехал в Киев на первую запись, он в тот момент, когда я вошел в их дом, поднял на руки маленькую дочку: «Смотри и запоминай артиста Караченцова, когда ты вырастешь, он уже умрет». Вова – очень остроумный человек.

К поездке к композитору и поэту я готовился. Володя Камоликов, мой тогдашний аккомпаниатор, репетировал со мной несколько суток. Наконец я в Киеве… Визиты в эту столицу – особое дело. Через месяц со стопроцентной уверенностью я знал: в доме композитора вечером накроют стол – будем праздновать очередную победу! Потом меня внесут в поезд. Поездов через Киев в Москву ходила тогда туча, с десяток проходящих, и если на этот не успели, все схвачено комсомолом… Если не на варшавский, то на софийский. Но когда в первый раз приехал на студию, Володя говорит: «Коль, давай для разминочки запишем одну песню просто так». «Здравствуй, паяц», так песня называлась. С Быстряковым много работал Валера Леонтьев, «Куда уехал цирк» – это Володина работа. И он приблизительно в той же тематике написал песню, никакого отношения к пушкинскому циклу она не имела. Хорошая песня, ее забытый теперь перестроечный «Взгляд» несколько раз крутил в моем исполнении.

* * *

Для меня «Дорога к Пушкину» – значительный кусок жизни. Мне кажется, что история, которой мы занимались, может иметь долгое творческое продолжение. Она имеет право и на то, чтобы преобразоваться в музыкальный фильм. Диск, что мы записали, так и назывался «Дорога к Пушкину». Я даю его послушать друзьям только при одном условии: прошу в этот момент отключить все телефоны, потому что запись цикловая. Необходимо, чтобы одна часть за другой шли в связке, подряд. Под эту пластинку не получится потанцевать, лучше взять стакан водки и зажечь свечу.

* * *

Первым предложил спеть Коле Геннадий Гладков. Сначала в спектакле «Тиль», потом в фильме «Собака на сене», к которым Гладков написал музыку. И это было смело по тем временам. Ведь тогда было принято, что в кино поют профессиональные оперные или опереточные певцы, а актеры в кадре под фонограмму лишь имитируют пение.

У Коли было много учителей. Он всегда гордился, что ему довелось поработать с лучшими композиторами страны. Среди них были и «плеточники», как он в шутку их называл, – Максим Дунаевский, Владимир Быстряков, Лора Квинт. Они буквально с плеткой стояли над ним. «Если уж ты занимаешься этим делом, будь любезен пропеть этот фа диез так, как здесь написано. Не рядом, не близко, а чисто».

Надо сказать, что он глубоко проникался их творчеством, вживался в их музыку, пытаясь понять ее настрой и энергетику. Многие из них потом становились его друзьями: Максим Дунаевский. Лора Квинт, Володя Быстряков, написавший большой цикл к Пушкину. И независимо от того, где они сейчас живут – в Москве пли еще где-то – мы всегда вместе отмечаем все праздники: и Рождество, и Пасху, и Новый год. И случившаяся беда еще больше сблизила нас. Теперь с уверенностью можно сказать: все они – наши родные люди.

Очень плодотворным оказалось сотворчество Коли – а иначе это и не назовешь – с композитором Максимом Дунаевским. Он активно писал музыку для песен в кино, и их знакомство началось на съемочной площадке.

Несмотря на первые вокальные опыты с Гладковым, Коля до встречи с Максимом не представлял себе, как надо петь профессионально. И Максим много сил приложил, чтобы Коля овладел азами вокала. Он часто приходил к нам домой в Вознесенский переулок, чтобы репетировать с Колей. Учитель он был строгий, по справедливый. Иногда, когда у Коли что-то не получалось, он не выдерживал и начинал стучать по клавишам: «Коля, это вот так должно быть, так! Нужно найти другую манеру. Возьми чуть ниже. Вот так, так!» Или: «Коля, извини, ты кричишь, а не поешь. А надо с той же выразительностью эти ноты пропеть, а не проорать». Так говорил Максим.

Максим старался учить Колю только на лучших примерах. Он, скажем, рассказывал ему о том, как тщательно отбирал и оттачивал свои песни Марк Бернес. Максим узнал об этом от своего великого отца. Он и Колю научил так же серьезно относиться к музыке, к самой песне. И в этом, наверное, секрет успеха многих его песен, особенно цикла, который Максим и Коля написали в Америке на стихи Ильи Резника.

Трудной, но очень продуктивной была работа над песней на стихи Леонида Дербенева «Все, что память забывает». Я считаю, что это просто шедевр:

 
Всё, что память забывает,
Сердце помнит, сердце знает,
Вдруг разбудит нас ночью тёмною где-то
И уснуть нам не даст до рассвета.
 

С Максимом Дунаевским и поэтом-песенником Наумом Олевым Коля тоже записал целый цикл. Там есть песни, которые я постоянно напеваю, когда еду в машине и получаю от этого огромное удовольствие…

Максим научил его работать над песней по-настоящему, вкладывать в нее свою душу. Благодаря ему, Коля нашел свою уникальную манеру исполнения: то хулиганскую, то шальную, то лиричную, то нежную, но всегда имеющую свое собственное лицо.

Для Коли песня – маленький спектакль. Он всегда ищет, как ее лучше сыграть, прожить эту роль. Коля стремится петь сердцем, душой. Так как пели Бернес, Утесов, Андрюша Миронов. Кстати, он много лет с удовольствием возглавлял жюри конкурса актерской песни имени Андрея Миронова. Ему всегда хотелось, чтобы этот жанр жил.

Много дало ему знакомство с композитором Лорой Квинт. Для Коли она специально написала песню о любви «Колдунья за рулем». Лора умеет в мелодии раскрыть душу настоящего, сильного мужчины, выразить его переживания. Женщины обычно сочиняют песни лиричные, нежные. А Лора и женскую лирику пишет, и сочиняет для Филиппа Киркорова. Она создала оперу «Джордано Бруно» для Валерия Леонтьева… Лора жестко подходила к работе с Колей. Постоянно его поправляла, заставляя искать нужную интонацию, нужный тембр в каждой песне. И это принесло свои плоды. Работая с Лорой над музыкой к одному из фильмов, он записал настолько разнообразные песни, что, кажется, их поет не один, а несколько разных певцов – то это монолог «нужного» человека, то монолог начинающего бизнесмена, который стремится все купить, то проникновенные песни о женщине.

Молодой талантливый композитор Рустам Невретдинов появился в Колиной жизни в 2001 году, и вместе они записали песню «Судьба актерская», а затем – с благословения Патриархии – «Архангел Михаил», которую Коля исполнил со сцены Кремлевского Дворца Съездов с хором Министерства обороны. А буквально за несколько дней до аварии они с Рустамом записали песню «Храм искусств» для фильма «Учитель, который построил дом» о творчестве Марка Анатольевича Захарова.

Надо сказать, что все композиторы, работавшие с Колей – Максим, Лора, Володя, Рустам – очень серьезно относятся не только к музыкальному составляющему песни, но и к тексту. Не менее требовательно к нему относился Коля. Его никогда не интересовали всякие там «ля-ля, тополя», разные там «юбочки из плюша»… Главным для него был критерий: «Что я могу сказать этой песней? Что я могу выразить? А если не могу, то и зачем петь?!»

И забавно, что все эти выдающиеся композиторы, серьезные, маститые люди с удовольствием сочиняли песенки для наших семейных праздников. Так, Лора Квинт много придумала песен к Рождеству и к Новому году. Это были импровизации, когда спонтанно возникает какая-то мелодия, тут же пишутся стихи, придумываются частушки. Так, во время какого-то нашего домашнего праздника Лора переложила новые стихи на свою музыку, а мы, в свою очередь, брали ее хорошо известные песни и пели их с новыми текстами. Наши домашние посиделки превращались в настоящие капустники, увлекательную веселую игру, своеобразный карнавал. Люди запросто менялись ролями, становясь то художниками, то композиторами, то поэтами. И все становились детьми. Это было просто здорово. И на Рождество, когда у нас всегда собирались и дети, и взрослые обычно образовывалась настоящая очередь из актеров и их чад, которые хотели бы исполнить собственные творения: кто-то написал музыку, кто-то стихи, кто-то сочинил частушку. Я уже не выдерживала: «Ребята, мы что будем продолжать концерт целый вечер? Ведь хочется посидеть, поговорить, выпить рюмочку, наконец!»

Но от желающих выступить, продемонстрировать свой талант не было отбоя: «Я могу это… А я могу то…» И это прекрасно. Потому что традиция домашних капустников идет еще со времен Станиславского и Качалова. Они начали устраивать у себя после спектаклей небольшие представления, на которых актеры пели песенки, читали новые стихи, исполняли куплеты под гитару. И все это происходило в теплой, непринужденной домашней атмосфере с чаепитием, вином. Потом капустники перешли на сцену МХАТ. На них было просто не попасть. И вот эта традиция вошла и в наш дом.

Мы с Колей внимательно следим за творчеством наших друзей. Максим Дунаевский долго работал за границей. Сейчас работает в Москве, часто к нам забегает. Обязательно расскажет, споет чего-нибудь новенькое. Я рада, что у него хорошо идут дела, и все так отлично складывается. А раньше мы переживали за все его неудачные женитьбы, кончавшиеся разводами. Когда он последний раз женился, молодые устроили венчание в нашей церкви. Мы с Колей сказали, что не пойдем, потому что больше не выдержим его очередного развода. И наконец-то у него все сложилось.

Я помню, как мы переживали за Лору Квинт, когда она была одинока. Потом у нее появился Андрюша Билль, с которым они вот уже много лет счастливы.

Мы разделяем страдания и боль, радости и удачи наших друзей. И, конечно, хочется, чтобы всем нам жилось счастливо. Но человек предполагает, а Бог располагает… Когда с Колей случилась беда, Володя Быстряков звонил каждый день: «Как дела? Я подниму на ноги всех знакомых врачей! Чем я могу помочь? Что нужно прислать?»

И так друзья идут с нами по жизни. Они звонят: «Что бы нам для тебя, Коля, написать? Мы постоянно думаем об этом!» Они верят, что он выйдет на сцену и споет еще свои лучшие песни. И мы были бы рады, если бы наши композиторы опять что-нибудь сочинили для него.