Текст книги "Корабль плывет"

Автор книги: Николай Караченцов

Сурикова пригласила меня и в следующую свою работу. Фильм назывался «Две стрелы». Сценарий его был написан по пьесе Александра Володина, кстати, полузапрещенной. Пьеса вся построена на «эзоповом языке». Володин, рассказывая историю первобытного племени, на самом деле показал все, что касается сегодняшней власти.

Говорят, Товстоногов ходил вокруг этой пьесы, но ставить побоялся. Марк Анатольевич тоже не решался ввести «Две стрелы» в репертуар «Ленкома», поскольку хорошо понимал, чем это чревато. Но когда Сурикова уже в перестроечные времена получила разрешение на постановку, мы в нее буквально ломанулись, ведь в памяти осталась ее запрещенность. Но уже наступило время, когда запреты оказались сняты, и остроты не получилось.

Сурикова собирала у себя дома предполагаемый состав исполнителей и просила, чтобы каждый высказался по сценарию, где и какие он видит недостатки. Конкретно по своей роли: чего не хватает, что выстраивается, а что не выстраивается, что провисает? То есть Алла Ильинична, несмотря на все свое очарование и женственность, несмотря на тот трудноописуемый шарм, что в ней присутствует в любое время дня и ночи, в то же время удивительно жесткий профессионал, четко знающий, как должен выстраиваться кадр.

Если продолжать тему кино, то не могу не вспомнить о фильме «Ловушка для одинокого мужчины». Впервые я работал с режиссером – Алексеем Александровичем Кореневым, постановщиком «Большой перемены», вечной картины нашего телевидения, и папой актрисы Лены Кореневой.

А теперь о цепочке событий и их связи во времени. У нас в театре шел спектакль «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Эту поэму Пабло Неруды перевел Паша Грушко, который стал автором либретто или пьесы, трудно подобрать определение. Музыку к постановке написал Алексей Рыбников. Я играл в спектакле две роли – Смерть и Главаря рейнджеров. В описываемые времена Паша женился на Маше Кореневой, сестре Лены. Но дело не в этом… Уверен, что не появись «Звезда и смерть…», не родился бы ««Юнона» и «Авось»». Театр проходил освоение нового жанра. «Ленком» сделал громадный шаг в направлении музыкального спектакля.

«Звезда и смерть…» пользовался бешеной популярностью. Главный спектакль молодого Саши Абдулова. Его «Тиль». Рыбников мне говорил, что писал музыку на меня, но в итоге «признался»: «Значительно сложнее, интереснее и драматически, и вокально получается роль Смерти». Я послушал музыку и согласился: «Наверное, интереснее». Абдулов на сцену вышел в спектакле по повести Бориса Васильева «В списках не значился» – его первая роль в театре. В тот год Саша оканчивал ГИТИС. В «Списках…» он, несомненно, заявил о себе как о будущей звезде. И роль Хоакина утвердила Абдулова как одного из премьеров «Ленкома».

И вот Алексей Александрович Коренев и картина «Ловушка для одинокого мужчины». Кстати, ее оператор – Анатолий Мукасей, муж Светланы Дружининой. И сразу же Коренев со мной делает еще одну работу, фильм, который называется «Дура». Потом звонит: «Коля, есть роскошный сценарий. Бог троицу любит. Скоро начнем». И умирает. Так мы третью картину вместе и не сняли. Бог не всегда любит троицу.

Толя Мукасей мне рассказал, что последние полгода Алексей Александрович Коренев, чьи фильмы без остановки крутят на отечественном телевидении по всем каналам, продавал в переходе газеты, потому что ему не на что было жить. А у него молодая жена и ребенок, которых надо кормить. Издержки переходного периода. Кто-то уже понимает: по-другому не выживешь, и начинает ходить с протянутой рукой по банкам, бизнесменам, так называемым спонсорам. Ему уже неважно, чем деньги пахнут, как они заработаны, но зато, получив их, можно сказать: «Мотор. Камера. Снимаю». Он же профи, он жить без этого не может. Наркотик. А у другого нет сил переступить через гордость, не может чувствовать себя униженным. Говорят, Ростоцкий не хотел просить денег, хотя, конечно, понимал, что именно он, как никто другой, заслужил право заниматься этой профессией. Он – «оскаровский» номинант, он – автор фильмов «А зори здесь тихие», «Белый Бим…», «Доживем до понедельника». Только три эти картины уже делают его режиссером первого ряда! Почему он должен был у кого-то что-то просить? Почему государство не предоставило ему возможность творить? Но государство не могло и не может.

* * *

Мы дружны с Суриковой домами. К сожалению, не так часто, как хотелось бы, видимся. Однажды я, приехав из Киева, отправился к ней в гости. С собой кассета: «Не хотите послушать песню, я только что ее записал с композитором Володей Быстряковым?» Сурикова послушала запись: «Петрович, я никогда не занималась клипами, но тут знаю, как надо снять». Довольно быстро нашлись деньги. Их выделил «АЭР-банк». Не поймешь, что это значит? И не эйр, и не аэро?

У меня в руководстве, если не сказать в хозяевах банка, ходил друг, звали его Володя Ровенский. В самом начале 90-х его убили. По-моему, это было одно из первых заказных убийств в России. Во всяком случае, нашумевшее. Мы собирались вместе встречать у нас дома Новый год. Мне говорили, что у Володи и прежде возникали сложности. Время бешеное. По рассказам, он стоял у стенки, на него были направлены стволы, а он говорил красивые слова, вроде бы «честь дороже, чем жизнь». Вроде он эти наезды пережил и погасил. 29 декабря мы поиграли в теннис, и в раздевалке он говорит: «Коль, у меня теперь все хорошо. Я чист перед всеми, я начинаю новое дело». Единственное, что добавил: «Там, наверху, такие же бандиты, только в масках приличных людей. Но все будет хорошо». Я ему: «Конечно». На следующий день его убивают.

По-моему, он имел в виду одного из одиозных в те годы первых лиц. Тогда, в самом начале 90-х, чеченская бандитская группировка была в Москве чуть ли не сильнейшей, и, по-моему, они на Володю и наезжали. Его жена хвалилась Люде, что у Володи теперь охранник – молодой парень, который прежде работал в охране Ельцина. Они вместе вышли из квартиры, и на лестничной площадке застрелили и его, и охранника. Мне трудно это вспоминать. Я был далек от его дел, наверное, мне никогда не узнать правду.

Еще до его гибели я записал клип, на который Владимир Ровенский дал нам деньги.

По тому же сценарию добывались деньги на фильм «Романс о поэте» («Дорога к Пушкину»).

Банкир Ровенский, еще живой, в полном порядке, всегда веселый, всегда в хорошем настроении. У банка оборот сумасшедший. Я сейчас не помню цифры, но какую-то минимальную сумму ему назвал, сказав: «Это не для того, чтобы заработать, а только снять кино». Сказал откровенно, потому что он друг. Хотя в любом случае я по-другому бы не смог. Он в ответ: «Несерьезные деньги для банка». Взял у меня пластинку. На следующее утро позвонил: «Коля, это грандиозно, мне нравится, я завтра собираю совет директоров, поставлю диск прямо во время совещания, чтобы все послушали». Послушали и решили нас финансировать. Мы сделали фильм, но он не получился. Такое случается, притом что был снят роскошный материал. Путаница, по моему мнению, началась в монтаже. Фильм показывали на канале «Культура» шестого июня 1999 года, в юбилейный день рождения Пушкина.

Приехал я в Киев к Володе Быстрякову записывать песню. Приехал на одну работу, а попал на другую. Быстряков говорит: «Коль, у меня хреновое настроение». Он на редкость дотошный композитор, ему очень важно, еще сочиняя, понять, как его песня будет выглядеть при исполнении.

И от певцов он требует именно того, что напридумал, причем очень жестко. Известный певец записал его новую песню. Володя: «Завалил все дело». Поклонницы певца твердят: «Гениально!» Быстряков: «Не то». Певец в ответ: «Людям нравится!» Быстряков: «Короче, Коля, то, что он записал, – чушь полная. Попробуй ты». Я только начал, он сразу: «Коль, в десятку!» И мы, не сходя с места, записали новую песню «Леди Гамильтон». Я же приезжал к нему совершенно по другому поводу. Вернувшись в Москву, зашел в гости к Суриковой… Дальше известно.

Уже не было Володи Ровенского, деньги на клип дал его партнер Александр Андреевич Самошин, Сурикова сняла даже не клип, а маленький фильм. Она устраивала кинопробы, искала мальчика, чтобы он был похож на меня. Нашла ребенка, который уже снимался в кино, очень способный мальчик. Ему, бедному, даже «рисовали» такие же родинки, как у меня. Снялась в клипе Оля Кабо, хотя я был против, потому что в песне

 
…И была соседка Клава
Двадцати веселых лет,
Тетки ахали – шалава,
Мужики смотрели вслед.
На правах подсобной силы
Мог я в гости заглянуть,
Если Клавдия просила
Застегнуть чего-нибудь…
 

То есть на экране должна вертеться оторва, а Оля – романтическая героиня. Алла Ильинична сделала кинопробу и для Кабо. Показывает ее мне, я сдаюсь: все точно. То ли парик Оле подобрали, то ли ей перекрасили волосы, к тому же сделали ее конопатой, и она попала в роль.

Так родился клип «Леди Гамильтон», но поскольку я – не эстрадная звезда, то клип не крутят с утра до ночи, как это обычно у них происходит. Его показывают, если идет передача о музыке в кино, о Суриковой или еще о чем-то, близком к этим темам. Зато теперь, когда я прихожу к Алле Ильиничне в гости, по традиции: три минуты молчания – мы слушаем наш клип.

То, что даже для клипа Сурикова предполагаемым исполнителям устраивала кинопробы, лишний раз подчеркивает, что она – абсолютно профессиональный кинорежиссер. Рискну лишний раз обидеть женщин, сказав о ее мужской хватке, но Сурикова – очаровательная женщина, а хватка ее – режиссерская. Прекрасно знает кинопроизводство, все его службы. Не случайно с ней всегда работает сильная команда: режиссерская, операторская, монтажная, костюмерная. Несколько фильмов Сурикова сняла с оператором Гришей Беленьким, и я с ним крепко сдружился. Кстати, Гриша снимал клип «Леди Гамильтон», снимал он и посвященный Пушкину «Романс о поэте».

* * *

Наша актерская школа в отличие от западной – это школа сопереживания и перевоплощения. Искусство быть разным в каждой роли – сегодня одним, завтра – другим. Смоктуновский мог сыграть одновременно Гамлета и Деточкина – раскрыть совершенно противоположные характеры. Или Коля, воплотивший на сцене драматический образ Резанова, блеснул в фильме «Ловушка для одинокого мужчины» в роли потрясающе смешного и обаятельного злодея. Я считаю, что искусство перевоплощения – гениальное изобретение русской школы. И когда я вижу, как работает на сцене русский актер и американский, то сравнение оказывается всегда не в пользу последнего. Он не может сделать того же, что наш актер, достичь такой исполнительской высоты и глубины. Или его надо просто завести, довести до вопля, до отчаяния, напоить, наорать на него, ударить его по щекам – только так можно достичь результата. Русскому актеру всего этого не надо. Он открывает какой-то внутренний ларчик, по образному сравнению Станиславского, и начинает плакать, открывает другой – и начинает хохотать. В актере русском все это заложено, развито, он может быть разным в каждой новой роли. И он счастлив от своей безграничности, от того, что сегодня может быть одним, а завтра другим, сегодня сыграть комедийную роль, а завтра – трагедийную. Или вообще что-то шальное, непонятное.

Когда Коле предложили остаться в Америке и сниматься в Голливуде, он сказал: «Зачем мне это надо?! У меня есть свой зритель. Я сторонник нашей школы. Так как вы играете, я играть не стану. А так как я играю, вам вряд ли будет интересно!»

Наверное, поэтому судьба талантливых русских актеров на Западе складывается неудачно. Вот Савелий Крамаров – разве он снялся там в какой-то потрясающей комедийной роли? А здесь все его роли растащили на цитаты. Американским же режиссерам от него требовалось только его колоритное смешное лицо. Карьера не сложилась – Крамаров мелькнул там в нескольких эпизодах и исчез. Он хотел вернуться назад в Россию, где ему предлагали интересные роли, но не судьба – заболел и умер. Олег Видов здесь был кумиром, любимцем наших женщин. Его тоже приглашали в Голливуде только на эпизоды. Я помню его в «Красной жаре», где он сыграл русского офицера милиции – бледная тень Шварценеггера. В роли – всего два слова.

Партнеры

Во время съемок «Старшего сына» мы, младшее поколение, с молодым задором могли спорить на съемках до посинения, до хрипоты, до ругани. И чтобы прервать такую «демократическую» обстановку, Евгений Павлович без разговоров начинал нам показывать, как надо сыграть ту или иную сцену, то, о чем мы умозрительно дискутировали.

Евгений Павлович – пример для жизни актерской, человеческой уникальный. Второго такого сразу и вспомнить не могу. Спустя несколько лет я с Евгением Павловичем начал концертную деятельность. С нами работал Р. Фурманов, ненормальный антрепренер, если не сказать сумасшедший, безумно влюбленный в актеров и в свое дело. Первая совместная поездка планировалась в Керчь, а у меня еще не было никакого концертного репертуара. Песни какие-то знал, стихи, вот и весь творческий багаж. Мы добирались до Керчи от Симферополя на машине, я всю дорогу бренчал на гитаре, показывая аккорды аккомпаниатору Олегу Анисимову, он сидел рядом и записывал на нотном стане гармонию, чтобы профессионально сопровождать мое самодеятельное творчество. Я вышел на сцену еще и со стихами, которые толком выучить не успел, и попросил Олега: «Бери тексты, садись с ними за рояль. Если забуду, шепотом, но громко подсказывай». Конечно, забываю, но делаю вид, что мне мешают, в зале кто-то ходит, за кулисами что-то стучит. Кошмар! Но потихонечку с помощью Олега как-то все прочел. Со временем собрался и репертуар, дело пошло, стал давать сольные концерты.

Однажды после съемок Евгений Павлович говорит: «Пойдешь со мной на день рождения». Возражаю: «Я не знаю этого человека». Леонов: «Пойдем, поужинаешь, а парень хороший». Пошли: буквально Винни и Пятачок. День рождения оказался у Фурманова. Так я познакомился с ним. В его доме каких только актеров не встретишь! Он организовывал концерты Чурсиной, Стржельчику, Вадиму Медведеву. Вроде устраивает человек обычный сборный концерт, но не по стандартному одному номеру популярного артиста, а выстроенный со смыслом – блоками. Ездили: Алиса Фрейндлих, Владислав Стржельчик и я. Потом мы мотались вдвоем с Алисой и очень сдружились. Занимаясь концертной деятельностью, я познакомился с Борисом Тимофеевичем Штоколовым, работал с артистами из Театра Вахтангова: Юрием Васильевичем Яковлевым, Михаилом Александровичем Ульяновым, Шлезингером, к сожалению, ныне покойным. Правда, я его и Яковлева знал еще по Щелыкову. Общение с такими профессионалами – уникальная школа.

Концерты – заработок, и долгое время мне казалось, что они меня привлекают исключительно деньгами, но со временем я стал понимать, насколько они меня обогащают и далеко не только материально. Концерты помогают развиваться, да и заработок получался смешной даже по тем временам.

Во-первых, я в концерте выхожу на сцену, и мне никто не помогает. Ни режиссер, ни драматург, ни партнеры, ни декорации, ни костюмы. Все сам. Один. И тысяча человек в зале. Могу я два часа один держать такой зал или нет? Хорошая проверка на актерское мастерство, на актерскую «вшивость». Мне до сих пор интересен такой тест. Сейчас я уже кое-что умею. И работаю с сольными программами, причем не с одной, работаю с удовольствием, отчего я еще увереннее себя чувствую на концертной сцене. Весь этот опыт переносится на любимое дело – театр. Ежевечерний выход на сцену – как лаборатория для ученого, увлеченного наукой.

Но, с другой стороны – театр и кинематограф… Какое было счастье выходить на сцену с такими актерами, как Софья Владимировна Гиацинтова, Аркадий Григорьевич Вовси, Александр Александрович Пелевин, с Евгением Павловичем Леоновым, который фантастически играл в «Оптимистической трагедии». И сейчас у нас в театре мощная актерская команда. Но, извините, я и с Иннокентием Смоктуновским снимался, с Юрием Яковлевым, Олегом Борисовым, Эммануилом Виторганом. А женщины какие! Марина Неелова, Евгения Симонова! В «Петербургских тайнах» со мной рядом на площадке были Наташа Гундарева, Ира Розанова.

Актера воспитывают партнеры – в равной степени и те, что в театре, и те, что в кино. Общение с сильным партнером – всегда школа. Расширяя круг партнеров, повышаешь уровень образования. Их разная манера не позволяет тебе закрепощаться. Предположим, я привык только с Ивановым работать. У меня с ним хорошо получается, а уже с Сидоровым – плохо. А надо, чтобы со всеми получалось на достойном уровне. Более того, полагается себя убедить, что и у Сидорова я тоже могу что-то почерпнуть. Я наблюдал, как готовится к сцене Олег Борисов. Я смотрел, как репетирует Иннокентий Михайлович. Грандиозно! А как входит в роль Михаил Александрович Ульянов! Но ни с кем из тех, кого я назвал, я не работал в театре. Зато снимался с Дорониной, Кларой Лучко, Маргаритой Тереховой! Какие яркие фигуры, огромные личности. Эту школу я не окончил, я ее еще прохожу.

* * *

Счастье, что культура русского театра сохранилась. В каждом большом провинциальном городе свои театральные кумиры. Кто-то уезжал в столицу, но большинство все же оставались дома. Ни кино, ни телевидение отучить от театра не смогли. «Юнону» показывают на телевидении каждый год, но и сегодня я знаю, что будет твориться в зале. Билетов нет никогда. Двадцать лет спектаклю.

Но «Юнона» – не американский мюзикл, он сшит не по их меркам. Русский спектакль. В нем талант Марка Захарова и Володи Васильева, а не Фреда Астера. Как только мы начинаем соревноваться на их поле – сразу проигрываем. Васильев придумал пластику именно этого спектакля. Ни с чем не сравнимую. И Захаров построил спектакль по законам русской драмы. Сердце разорвать, кровушки пролить. Поем мы хуже, чем на Бродвее, и танцуют они лучше нас. Другим берем. Зрители в Париже, как в Москве, – плачут.

* * *

Многие партнеры Коли становились его друзьями. И прежде всего это надо сказать о Володе Васильеве. Я считаю, что постановка ««Юноны» и «Авось»» во многом, если не вообще, удалась, потому что был приглашен Володя Васильев. Он нашел хореографическое решение музыкального спектакля. И он стал его соавтором. Мы были на гастролях в Ленинграде и жили в «Астории», когда он приехал к нам, отменив свои гастроли в Италии. Наш день начинался со «станка», потом Володя вел репетицию, потом продолжал работу у себя в номере «Астории», а вечером приходил к нам. Мы вместе ужинали, включали музыку Рыбникова, и я никогда не забуду, как на эрмитажевских сирийских коврах, знаете, такого голубого цвета, с заклепками (и вазы китайские тоже с заклепками, там написано: «Эрмитаж, номер такой-то»), они начинали репетировать. Коля – сам за себя (Резанов), а Васильев – за всех и даже за Кончитту. Я никогда не забуду, как я сидела, поджав под себя ноги, на креслице, оно тоже какое-то там антикварное, и рыдала, когда Володя ставил сцену любви. Он играл Кончитту, и я забыла, что это Володя Васильев, что это лауреат самых маститых премий. Я видела перед собой маленькую девочку, трепетную. Он шел навстречу Резанову, и раздавалось «Ангел, стань человеком…», он шел и рыдал, потому что изображал девочку, девственницу, которая идет на свою первую встречу с большой любовью, она любит этого человека. Как он ставил эту сцену! И, тут же переключившись, махнет рюмочку наливки и спрашивает: «Так, ну как, Люд, все нормально?» Потом он переходил к другой сцене, изображал женщин с веерами и испанцев с их дурацкими бабочками. Это было так смешно!

Он работал каждую минуту…

А еще бывало после спектакля мы с ним шли в Дом кино на просмотр, часов в 11–12 вечера, на какой-нибудь фильм известного зарубежного режиссера. Например, Феллини, Скорсезе, Трюффо или братьев Тавиани. Потом обсуждали то, что увидели. Это было сотворчество. У нас был нюх на самое выдающееся кино, которое не показывали в обычных советских кинотеатрах. Оно вызывало у нас массу ассоциаций с окружающей жизнью.

Володя читал самую лучшую литературу. Он рассказывал о своих впечатлениях, о своей жизни, о своих переживаниях, разочарованиях. То есть он был все время с нами – с Колей и со мной – жил. И мы всегда об этом вспоминаем, потому что он – личность большого творческого диапазона. Он такой же мощный по энергетике, как и Коля. Я помню его Спартака, который меня потряс, это незабываемо. Понимая, что Коля должен создать нечто весомое, он все время питал его творчески, как бы целебной живой водой орошал.

Однажды Володя пригласил нас к себе на дачу. Мы там ночевали, видели, как его жена, Катя Максимова, собирается утром на репетицию, ест тертую морковку со сметаной. Он делает ей на завтрак кофе… Но мы видели ее и тогда, когда у нее было плохо с позвоночником, когда она не могла сидеть, когда ее лечили иголками, еще чем-то. Помню, как она стояла в автобусе, поскольку могла только стоять или лежать, сидеть она не могла, ходить она тоже не могла. Но она это преодолела и вновь стала танцевать, творить. И для нас эта дружба – многое. На Колино 60-летие все щелыковцы были. Но самый большой для нас подарок был, когда пришли Володя с Катей и ее мамой Татьяной Густавовной. И потом, когда уже была огромная пьянка-гулянка человек на четыреста в «Праге», Володя подошел ко мне и говорит: «А я, Люда, повторяю, чтоб ты не забыла: картина «Русская церковь» – это подарок от нас с Катей, я нарисовал. Не забудьте!»

Теперь эта картина висит у нас дома на самом почетном месте. И я смотрю на нее и думаю, что каждая встреча с Володей и Катей – огромное счастье. Мы действительно их любим безумно. Он подарил нам «Юнону»… Он нам ее подарил, он ее напитал, он ее создал.

Еще хотелось бы рассказать о Диме Брянцеве. До нашего знакомства с ним, мы уже много знали о его творчестве. Дима был знаменитым балетмейстером. Мы смотрели его «Галатею», где прекрасно танцевали Катя Максимова и Мариус Лиепа, и поражались: как такое чудо вообще можно было поставить? Манера этого балетмейстера была просто необыкновенной.

Как-то мы оказались вместе с Димой в санатории «Актер» и подружились. Его и Колю объединяла общая черта – какая-то детскость, умение все воспринимать непосредственно, впитывать все новое. И еще они сошлись во взглядах на творчество, часами беседовали о нем. Коля отлично разбирается в балете, он, можно сказать, вырос в Большом театре, где работала его мама. Поэтому он смог тонко оценить талант Димы, понять его творческую уникальность. И когда Брянцев стал главным балетмейстером Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, мы ходили смотреть его постановки, обсуждали их. Коля досконально разбирал все его балеты. Дима тоже интересовался творчеством Коли, приходил на все его спектакли.

Когда в Ленинград приехал Бежар, мы ходили на все его балеты. Впечатление было фантастическое, и мы радовались тому, что Дима так много перенял от великого француза.

И уникальность Диминого таланта, которую ценил Коля, как раз в том, что он – истинно русский балетмейстер, впитавший в себя все лучшее из творчества и Петипа, и Бежара, и Баланчина. В то же время он выработал свой собственный неподражаемый стиль. На его постановках я хохотала и плакала. Он поставил великий балет «Оптимистическая трагедия». О трагедии женщины, вовлеченной в круговерть революции. Это – женщина-солдат, ничего страшнее быть не может. Дима гениально показал, что женщина и война – вещи несовместные. В финале языком танца, пластики, с поразительной силой показано, как революция ломает ее, женщину, и она гибнет. Ее убили не белогвардейцы. Ее убило то, что она изменила своему предназначению, – быть женщиной – и стала воином. На просмотре этого балета нам с Колей трудно было удержаться от слез.

Или вот спектакль «Травиата», который поставил Дима. Это – одна из его последних работ. Боже, сколько выдумки! Или балет «Укрощение строптивой». Весь зал хохочет, хохочет до слез. Сочетание комедийности и трагедийности – вот, что было замечательно в его творчестве. А его балет «Суламифь», основанный на библейском сюжете? Какая глубина! Такое мог воплотить на сцене только истинно верующий человек.

И опять-таки особая благодарность Диме за то, что он поставил танец для Коли и Инны Михайловны в спектакле «Sorry». Причем поставил совершенно бескорыстно: «Я рад подарить вам все, что могу!»

Как и все композиторы и поэты, с которыми работал Коля, Дима вошел в наш дом, стал близким для нас человеком. Я привыкла, придя домой и, включив автоответчик, слышать его голос «Ну, где вы? Я соскучился! Почему вы не звоните? Пиндосы!» (Это было его любимое выражение). Коля стал крестным Диминого сына Ванечки, который очень похож на отца. Дай Бог ему и его маме Катерине здоровья!

И огромной потерей для нас было то, что почти три года назад Дима пропал… В июле 2004 года он поехал в Прагу и таинственно исчез. Его искали, но безрезультатно. Коля был просто в шоке, он ходил мрачнее тучи. Ведь все его друзья – часть его души, а не только его соавторы. И мне кажется, что с Димой их объединяла общность характеров, неуемность в жизни, огненный темперамент. Помню, когда мы все вместе отдыхали – это был не просто активный отдых. Это было преодоление себя. То мы отправлялись на рыбалку, то катались на водных лыжах, то поднимались бегом в горы, то шли в поход на байдарках… После такого отдыха все тело гудело.

А сейчас я не знаю – жив Дима или нет. Но я все же надеюсь, что жив. Мы его по-прежнему очень любим и по-прежнему ждем. Делом Димы занимались и ФСБ, и Интерпол. Мы обращались к экстрасенсам – кто-то из них утверждает, что он еще жив. Что сделал пластическую операцию и живет где-то в Америке. Что ему угрожали, и он скрылся… Перед поездкой в Прагу Дима затеял в своем театре ремонт. Это огромные деньги, и может это как-то связано с его исчезновением. Я не знаю. Нам просто кажется очень странным, что в течение почти трех лет не могут найти человека.

И вот стоит в Москве театр, который он создал практически заново. А Димы там нет… И становится невыносимо грустно. Но мы с Колей все равно очень-очень его ждем.