Текст книги "Бурый призрак Чукотки"
Автор книги: Николай Балаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Утро встретило теплом и серой мглой. Под ней, в низовьях долины, таяли ночные тени. Оранжевым частоколом горели зубья гор на северо-востоке. Тонкими гаснущими лучиками звезд мерцало чистое небо. Мгла не мешала игре красок. Постепенно она затянула пространства еле заметной вуалью. Казалось, смотришь вокруг через чуть запыленное стекло.
– Немного не дошли, – сказала жена. – Вот она, Желтая сопка.
Правда, всего метров семьсот. А пологий чистый скат на правом берегу, ведущий к плоской вершине, начинался метрах в трехстах от ночевки. И под ним, посреди речки Номкэн, тягуче клубился пар. Полынья.
– Я же говорил – не минуем. Туман вчера помешал разглядеть.
Сын пропел речитативом:
– И увиделась сопка Желтая, за концом концов, за туманами.
– Точно. Давайте осмотрим полынью, оставим рядом нарты и слазим вверх, чтобы окончательно убедиться. За Желтой должна быть сопочка с камнем.
– А еще голова с шеей, – напомнил сын.
Против полыньи мы привязали собак и осторожно пошли к воде. Она журчала широкой полосой на мелком перекате. Сквозь светлые волны рябили галечники. Вода медленно выплывала из-под затянутого льдом плеса выше переката, освобожденно отплясывала жадный и веселый танец и вновь возвращалась под ледовые оковы.
В метре от переката лед начал потрескивать.
– Стоп! – скомандовал я. – Ближе нельзя.
Мы стали смотреть в дымящуюся воду. Речной перекат – такое же завораживающее зрелище, как огонь костра ночью. Безостановочная фантастическая пляска стихии пробуждает в уголках сознания древние, полустертые видения, веет неясными мечтами и, словно дуновение ветра, несет веру и надежды.
– Смотрите, варинольхены! – вдруг закричал сын.
В воде образовалось радужное пятно: из-подо льда выплыла стайка небольших, в полтора-два пальца, рыбок. В здешних краях почти всю рыбу, о которой ничего не известно, называют мальмой. Эту тоже. Вся черная, только брюшко и плавники ярко-желтые, по черноте блестящие розовые пятнышки, хвостик и верхний плавник розовые с белой или желтой каемкой. Красавица рыбка. Такой величины она и нерестится. Значит, взрослая? Но иногда попадаются экземпляры по полметра и больше. Название «варинольхен» – русское, адаптированное от чукотской фразы «бедный народ»: варат – народ, нъольын – бедный. Почему бедный? Наверное, потому, что косяки ее, встречающиеся по всем перекатам в верховьях рек, служат пищей кому угодно, а сами вроде бы ничего и не едят. Во всяком случае, желудки их всегда пусты, и поэтому ее жарят не потроша. Нет, едят, конечно, но, видно, очень быстро переваривают корм. Как утки рыбу. Замороженная, в виде строганины рыбка на вкус напоминает сливочное масло, причем домашнее, из глубинной деревушки.
Сын сбегал к нартам, принес самодельные удочки и топорик. Мы прорубили лунки, и скоро первая рыбка заплясала на льду.
«Ах! Ах!» – заметался Пуфик. У берега заскулили собаки.
– Какой пассаж, какой пассаж! – в тон Пуфику заахала жена. – Возьми, угости рабочий народ.
Пуфик посмотрел на глотавших слюни собак, схватил рыбку. Перед упряжкой остановился, постоял в раздумье и положил рыбку Шушке. Та принялась обнюхивать подарок. Дуремар отвернулся, а Огурец стал смотреть на Пуфика преданнейшими глазами. Потом заскулил, замотал по носу намокшим от обильной слюны языком и нетерпеливо запрыгал.
Мы вытащили еще несколько рыбок, жена не выдержала и попросила:
– Дайте мне попробовать.
Я отдал удочку и пошел вокруг полыньи. Перед перекатом, на плесе, лед был гораздо толще. Можно стоять на самом краю. Цветные стайки появлялись прямо из-под ног и вновь исчезали. Я понаблюдал красочные брызги, потом пошел дальше и увидел окурок «Беломора». Дальше торчала вмороженная в лед тряпка, заледенелые обрывки газеты, валялось еще множество окурков, рваный полиэтиленовый пакет, горелые спички. Среди этой грязи с десяток уже замерзших лунок. В сторону, в снежный береговой нанос, уходила утоптанная, присыпанная ночной порошей тропинка. Я пошел по ней и в ста метрах от берега, среди кустов, увидел брошенную стоянку. Рубчатые тракторные следы перекрывались гладкими колеями от полозьев балка, кругом петляли насечки буранных гусениц. На месте стоянки балка кучка угольной золы, цветной ворох стреляных папковых гильз, консервные банки, бочка из-под соляры, жирные пятна мазута. Кустарник в радиусе тридцати метров выломан и втоптан в снег. След трактора с балком приходил на «созданную» поляну с низовьев речки Номкэн и рядом, в десятке метров, уходил обратно. Две рваные раны. Неужели не могли хоть уехать-то по своему следу? Растает снег, исчезнут отпечатки траков, но прогалы в кустах так и останутся. Ольховник очень хрупок, особенно зимой. На морозе он вообще не гнется, а ломается при легком нажиме. Поэтому природа и укрывает его очень заботливо снежными одеялами…
Типичное стойбище людей, что не удовлетворяются высокими северными заработками, а еще и торгуют по приискам награбленными «дарами природы». Варвары. Вода, мороз и ветер сразу уцепятся за эти прогалы, через пару лет обдерут покрытие из лишайников и травы, проточат канавы, потом овраги…
Что-то блеснуло на большом ольховом кусте, росшем у края выломанной поляны. И вообще куст необычайно темный. Все кругом в пуховых рубашках из инея и ледяных комбинезончиках, а этот стоит темным силуэтом. Что там блестит? Я пошел к кусту. На ветке висело горлышко бутылки, а снег внизу был густо усыпан осколками бутылочного стекла с этикетками «Прибрежное». Ясно. «Охотились».
Уже несколько лет мы наблюдаем за изменениями в «технологии» заполярной охоты. Раньше, когда было много птицы и зайцев, охотники разбредались в стороны от балка, сооружали шалашики в укромных местечках – скрадки, – где и сидели, подманивая или просто ожидая наскока зверя или птицы. На месте таких скрадков оставалась сухая подстилка, да несколько, в зависимости от удачи, стреляных гильз.
Теперь, когда птицы и зайцев практически не стало, изменилось и поведение охотников. Чего без толку мерзнуть в скрадке или шастать по пустым кустам? Легче получать удовольствие, не отходя далеко от теплого механизированного закутка с накрытым столом. Прекрасный сервис, бесплатно получаемый за счет государства: его техники и горючего.
Опорожнив посуду, вооруженная пятизарядками компания выставляет ее на кочку или, как вот тут, вешает на ветви кустарника и открывает огонь прямо с порога. Поэтому и гильзы остаются не по скрадкам, а большой общей кучей на месте стоянки балка. Вообще настоящих охотников, в тургеневском понимании, на Севере было и раньше мало, а теперь вовсе не осталось. Компании едут в тундру, напихав балки бормотухой. Попьянствовать вдали от глаз детей и жен. Пьянка начинается с момента выезда из поселка, путь любого «охотничьего» выезда четко помечен «вехами» – пустой битой посудой. Ну и по пьяному делу уничтожается все замеченное кругом: кулики, трясогузки, крачки, чайки. А на бутылочную стекляшку летом наступит олень и получит страшную болезнь – копытку. И погибнет от истощения.
А наша могучая торговля при участии охранных организаций продолжает снабжать каждого зарегистрированного охотника сотней зарядов в год. При почти полном отсутствии дичи даже в труднодоступных местах. Впрочем, что для компании на «Буранах» и «Уралах» эти «труднодоступные» места! Они проходят везде, догоняют любого зверя. Сотню официальных зарядов надо расстрелять, иначе какой же ты охотник?!
Значит, огни, что мы заметили в первый вечер экспедиции, принадлежали побывавшей и здесь компании добытчиков. Да, все дальше и дальше лезут они в глубины гор и везде оставляют вот такие стойбища, «почище» первобытных. Добрались и сюда… А что? Техника по приискам практически бесконтрольна, горючее государственное. Даже личные вездеходы ухитряются собирать из наворованных и наторгованных за браконьерскую добычу запасных частей…
Я вернулся к центру стойбища. Отсюда они навестили бригаду оленеводов. Дичайшее поветрие – мода на мех, поразившее страну с силой средневековой эпидемии, ведет горняков в бригады за шкурками пыжика, песца, лисы, за меховыми изделиями. Деньги в тундре мало значат, зато много – бутылка. И никто еще в государстве не удосужился подсчитать, сколько пушнины и меха оно теряет в результате бесчисленных путешествий таких вот добытчиков. Плюс развращение маленького, уникального в своей самобытности народа…
– Смотрите, какие фокусы, – удивился сын, увидев меня. – Одна хвостом клюнула об крючок!
– Хвостом?! Уж-жасно интересно, как это она перепутала. Но заканчивайте, на строганину хватит. И пошли, я покажу вам «фокус» похлеще.
Они замерли на «первобытном стойбище». Потом сын тихонько сказал:
– Почти как у Робинзона Крузо…
Я вспомнил рисунок к эпизоду, в котором знаменитый отшельник находит место пиршества дикарей. Да, похоже.
И опять мы стояли молча довольно долго. Затем я, уже на правах гида, повел их по «кругам» этого «пиршества».
– Зачем люди стреляют в бутылки? – спрашивал сын.
– Что же теперь будет с этой речкой? – жалостливо вздыхала жена. – И долиной? Такой хороший закуточек гор. И зачем эти зверушки и рыбки тут поселились…
– Смотри-ка, до чего дожили, – удивился я. – Непроизвольно начинаем жалеть, если понравившийся уголок Земли богат: ведь в лучшем случае его ограбят, а в худшем – вообще убьют…
Осмотрев стойбище, прошли немного по следам. В одном месте, на уходящей к горняцкому дому дороге, из снега торчали пустые бутылки, две краюхи высохшего хлеба, полиэтиленовый пакет с заплесневевшим куском сливочного масла. Беда на Руси с хлебом. Хоть карточки вводи. Утеряна цена…
– Как же нам связаться с поселком? – нарушила молчание жена. – Может, с Желтой кто услышит?
Старый вожакПуфик весело бежал впереди, а мы шагали следом по крепкому, насту на скате сопки Желтой. Я в нескольких местах пытался пробить его прикладом карабина, но безуспешно. Поработали осенние пурги и туманы на совесть, и наст был в том состоянии, когда берут его только, топор да ножовка. Пожалуй, можно оставить лыжи, по такому снегу легче в валенках…
Неожиданно сын остановился:
– Смотрите, как Пуфик уши вытаращил!
Пес застыл в напряженной позе, поджав переднюю лапу и вытянувшись в сторону горной гряды справа. А его шелковые болоночьи уши стояли торчком! Только кончики чуть загибались. Это было невиданное зрелище!
– Вон, вон! – замахала жена рукой в сторону сопки, на которую нацелился Пуфик. Там, высоко, почти под самой верхушкой, по крутому склону бежали звери. Много, больше десятка.
– Олени-дикари? – подумал я вслух и машинально просчитал: – Восемь… двенадцать… пятнадцать.
– Они же все белые, – возразила жена. – Не олени, не олени!
– Бараны! Снежные бараны!
– Рога прямо колечками! – оторвавшись от бинокля, подтвердил сын. – В нашу сторону скачут. Людей, что ли, не видели?
Да, по склону бежало стадо снежных баранов. Впереди крупный вожак, за ним плотной цепочкой, насколько позволяла тропа, самки с детьми, а далеко сзади еще один большущий баран, еще крупнее вожака, только с опавшими боками, тощий, с какой-то раздерганной шерстью. Старик, кажется. Да, судя по огромным рогам – бывший вожак. Изгнан молодым, более сильным, однако держится у стада. Знает, что один погибнет сразу. Дикий мир жесток к одиночкам.
– Там кто-то еще, – сказал сын. – Во-он, у края осыпи.
Я перевел взгляд и увидел, что следом за баранами по тропе бегут два светло-серых зверя.
– Волки!
– Ой, что теперь будет? – заволновалась жена.
Левее нитка тропы вновь уходила за склон, как бусы на шее сопки. Там она наверняка опускается в ложбину и тянется на соседнюю сопку.
– Ничего страшного, уйдут, – успокоил я. – Снежного барана на родной тропе никто не догонит. Силенок у серых братцев маловато. Даже заднего, старого, не дос…
Я осекся. Впереди, там, где тропа, сделав петлю, вновь исчезала за скатом, на ней возникло четыре серые тени…
Сколько я наблюдал волков, они никогда не выходят откуда-то, из-за чего-то. Они возникают сразу, даже посреди совершенно голого места, далеко от всевозможных укрытий. Провел взглядом – пусто. Тут же возвращаешься – вот он! Как-то прорисовываются, наподобие фотографии в проявителе, только резко, враз.
И эти четыре перед нашими взорами и стадом явились неожиданно, сделали несколько прыжков навстречу и застыли, высоко подняв головы. Впереди один явно крупнее остальных.
– Засада, – объявил сын.
– Вот о чем они спевались ночью, – догадалась жена. – Не могу смотреть…
– Уйдут, уйдут, – говорил я, но сомнение уже закрадывалось в сердце. Умный маневр, ничего не скажешь. Теперь баранам надо бы только вверх, через макушку сопки. Должны все же уйти: бараны бегают хорошо.
Я перевел взгляд выше и увидел на одной из террас, прямо над стадом, еще два серо-белых силуэта. Эти звери явно не торопились, стояли спокойно на месте и наблюдали. Видно, видели, что дело сделано, и ждали сигнала к последней атаке. Да, теперь ясно: обложили по всем правилам. Стаду деться некуда.
Вожак стада, увидев врагов, перерезавших тропу впереди, рванулся вверх, к вершине, как я и предполагал. И тогда те двое на террасе подпрыгнули, как на пружинах, и напряглись: наступало их время. Однако вожак заметил мимолетное движение и обнаружил новую засаду. На четвертом прыжке он остановился. Замерло за его спиной стадо. Вожак был полон сил, но в такие передряги, видно, еще не попадал. Стадо оказалось в окружении. Теперь отступать можно было только вниз по склону, за тропу, где начиналась седловина на соседнюю сопку. Однако весенние и летние воды источили ее глубокими трещинами, и седловина напоминала гребешок с тупыми широкими зубьями, направленными вверх. Щели были разной ширины, но не менее трех метров. По краям их висели снежные наддувы. А дальняя, перед чистым склоном соседней сопки, вообще зияла провалом шириной метров в шесть-семь. Да еще противоположный край чуть не на метр выше. Вожак, видно, хорошо знал обстановку на нижней седловине и не думал туда соваться.
– Ух ты-ы! Волчок-то какой большо-о-ой, – протянул сын. – Это, наверное, тот, длиннолапый? Главный вождь?
Волк, бежавший справа, по следу баранов, действительно был огромен. Сухие длинные лапы, как стальные пружины, легко несли могучее тело. Да, только такому и быть вожаком. Чуть сзади волчица, тоже огромная. Слева от стада, в первой засаде, наверное, их дети, из летнего выводка. Вернее, трое из летнего, а четвертый, побольше – сеголеток. Руководит молодняком по заданию родителей. Вот так происходит натаска. Те двое, на террасе вверху, тоже довольно крупные. Скорее всего молодая семья, примкнувшая к стае этой ночью. Может, приглашена на облаву, может, на всю зиму…
Длиннолапый увидел, как стадо метнулось вверх и, натолкнувшись на вторую засаду, растерянно сбилось в кучу. Волк остановился, оценивая обстановку. На тропе оставался один крупный, бежавший сзади стада старый баран. Теперь он тоже остановился. Бока тяжело ходят, голова дергается. Длиннолапый весело задрал губы, обнажая клыки: «Э-э-э, да ты и вправду совсем старый и уже не в состоянии бегать с той скоростью, которая дает право на жизнь в горах Энымченкыльин. А все пытаешься угнаться за стадом. Ты совсем потерял гордость от старости и прыгаешь по следу молодых. А может быть, надеешься таким образом получить вторую молодость? Но так не бывает, Старик. Достигнув преклонных лет, надо смириться, гордо уйти в самые дикие и дальние дебри гор и там в одиночестве встретить неизбежное. А ты испугался конца жизни и потому сейчас выглядишь смешно и глупо, трясясь вслед за давно ушедшей молодостью. Ты обрекаешь себя на позор, но я помогу избежать такой участи. Как-никак ты был достойным противником отца. И потом, победитель должен быть великодушным. Коснусь твоего горла не сам: я сильный, а ты стал беспомощен… Это сделает мой младший сын».
Длиннолапый громко и коротко рыкнул. Сеголеток вздернул морду, взвыл и, пропустив вперед молодых волков, длинными прыжками понесся к старому барану. Теперь пришел час Длиннолапого. Надо рассыпать стадо. Оно уже в растерянности, уже не ощущает себя единым, сплоченным организмом. В нем почти убиты воля и целеустремленность, каждый видит себя одиночкой перед бедой, а из этого рождается чувство беззащитности, обреченности. Осталось посеять ужас, и обезумевшие животные совершенно забудут, что тоже сильны, хорошо вооружены и могут защищаться. Тогда клыки молодежи и его собственные довершат разгром стада, и торжествующие кличи наконец-то возвестят о великой долгожданной победе и великом пиршестве в глухих горах.
Длиннолапый издал торжествующий вопль, призывая сидевшую наверху семью к последнему бою со стадом, и рванулся вперед.
А Старик действительно устал. Давно ему не приходилось бегать так много. Волки вышли на след стада еще ночью, когда на небе ярко горели звезды, а рассвет лишь чуть угадывался мерцающей зеленой полоской. Уходя от стаи, молодой вожак делал все правильно и только в последний момент допустил ошибку: не надо было идти на эту сопку. Однажды, еще при жизни отца Старика, она уже сыграла роль капкана, и только отвага и решительность отца помогли стаду уйти от гибели. Тропа вокруг этой сопки похожа на кольцо – слишком близко сходятся бока ее дуги на той стороне, и только совсем глупый зверь не догадается в конце концов устроить на ней засаду. А Длиннолапый, сын мудрого старого врага Ины, тоже не глуп. Этой ночью он дважды выставлял засады на разветвлениях тропы, стараясь загнать стадо на этот склон. И вот добился успеха. Теперь у стада один путь – на зубья седловины. Что ж, дорога известна: именно там отец Старика много лет назад провел соплеменников и спас их.
Старик с надеждой посмотрел на седловину, но сразу понял, что сейчас едва ли сможет сам повторить тот маршрут. Да, стар… Но соплеменники молоды. Они смогут! Надо только показать им эту дорогу, внушить, что тропа им по силам, и заставить обрести утерянную волю.
За спиной взвыл Длиннолапый. Старик понял приказ, увидел, как, подчиняясь, навстречу ему бросились молодые волки. Дальше времени на раздумье нет.
Старик прыгнул к стаду. Идущему на помощь всегда кажется, что действия его правильны, сильны и решительны. И старому вожаку почудилось, что он совершил прекрасный прыжок, хотя тот был далек от прыжков молодости. Однако уверенность собрала остатки сил и вылила их в мышцы ног. Следующие прыжки были увереннее, тело налилось энергией. Откинув огромные рога на спину. Старик уверенно прошил стадо и даже не оглянулся на соплеменников. Он знал, что произойдет за спиной, и через секунду услышал: по твердому насту застучали копыта.
Вначале разрозненно и нерешительно, потом громче, плотней. Наконец удары слились в тугой дробный топот. Стадо шло следом!
Плавной дугой Старик провел соплеменников через тропу и дальше, вниз, к веренице расщелин. Первую он одолел легко, услышал, как сзади четко застучали копыта, и увидел боковым зрением молодого вожака. Несколько мгновений тот бежал рядом, плечо в плечо. Они вместе перемахнули вторую промоину и тогда, словно набравшись сил у старого вожака, молодой вновь обрел уверенность и легко пошел вперед. Потом Старика стали обгонять самки и его дети. Они без особого напряжения перемахнули очередную щель, и Старик увидел, что вновь оказался один, и вновь – сзади. Но он не чувствовал сожаления или горечи: стадо было спасено! Он только ненадолго замедлил бег и огляделся. Белый мир, облитый солнечными лучами, лежал вокруг. Все в нем было прекрасно, и Старик, озаренный последним, пронзительным и глубоким видением, вдруг понял и принял древнейшую истину: в этом мире прекрасны даже враги! Ведь именно они дали ему возможность провести свои последние мгновения в борьбе, вновь ощутить себя молодым и увидеть свое бессмертие в соплеменниках, уходящих в свободные просторы гор. Вон они, словно диковинные птицы, распластавшись, летят через самую широкую и последнюю пропасть. Два молодых барана, стукнувшись о наст коленями, упали на край наддува, но сумели встать, короткими рывками подвинуться вперед и умчаться вместе с ожидавшими их матерями. Только искристое облачко снежной пыли повисло над пропастью.
Все!
Молодой вожак, конечно, понял, как опасна эта сопка, и больше не приведет сюда стадо. Ну а если случится такое – выход теперь известен.
Старик бросил назад торжествующий взгляд, прибавил скорость и взвился в воздух…
Повинуясь Длиннолапому, волчица и молодые волки повернули обратно, вышли к тропе, опустились по склону и разыскали добычу на дне расщелины.
– Ужас, ужас… – Жена оборвала шепот и затрясла головой: – Какое жуткое и вели… Ой, да нет… Нет таких слов…
– Вот как надо сражаться за своих.
– А разве он сражался? Он перехитрил. – Сын посмотрел прямо мне в глаза.
– А ты думаешь, сражаться – значит рубить саблей и стрелять? Но есть такое понятие – «битва умов». Это сказано о военной хитрости. Все великие сражения выигрывались умом…
Мы снова глянули вверх, но Длиннолапый исчез. Волки исчезают, как и появляются: из ниоткуда в никуда.
Больше в этой экспедиции мы не встречались с Длиннолапым и его стаей, хотя голоса по ночам слышали. А когда он исчез там, на седловине, мы пошли дальше. Один за другим стали прилетать порывы ветра, закружили иней осевших на наст вчерашних туманов и поволокли их по склону.
